Глава 39
Милана
Я молчу, так как сердце готово вырваться из груди с первым сказанным словом. Его встревоженный пронзительный взгляд, как острое прикосновение к сердцу. Как признаться в том, чего бы он всеми силами предпочел никогда не слышать, не знать, ни даже подумать об этом? Подступившие слезы клокочут в горле. Зажигается воспоминание в сердце, когда с отчаявшейся душой я села в самолёт и рассталась, как считала, навсегда с тем, кто дарил счастье. Тогда я винила во всем злосчастную вселенную, а в эту минуту я иду на этот шаг сама, ибо заслужила череду несчастий, наполненных страданиями, за долгий и продолжающийся путь лжи, строящийся день за днём.
Уже подавая монолог с раздражением, Джексон пытается вытрясти из меня хоть слово, но я, будто в последний раз, наслаждаюсь сладостью этого голоса, по утрам, услышав который, я просыпалась и отдавала благодарность миру.
«Но мы же не расстаемся навсегда. Это временная неизбежность». Доводами рассудка я умеряю свою душевную муку, что наше прощание до той поры, пока я не исправлю совершенные ошибки.
Задняя мысль так тяжела… но нужно набраться храбрости и отпустить её, колыхнув воздух. Тяжесть свинцом лежит в желудке.
Страшась пустоты в сердце последующей за разлукой, моё дыхание вот-вот прервется. Я должна отучить себя от него, на время, пока я не выполню то, ради чего я стою здесь.
Собравшись с мыслями, сдавленным голосом, так тихо, что сама еле слышу, прежде чем встретиться с ним глазами, молвлю:
– Мы… Мы должны… – Сердце колотится ещё сильнее. Я сжимаю руки в кулаки и с густой печалью, отражавшейся на лице, досказываю повергающие в удрученное состояние признания: – Быть вдали друг от друга на время… – Слова режут сердце. Руки нервно мнут края белого льняного сарафана с черными пуговицами, надевшего мною по той причине, что он оказался единственным среди другой одежды, которую не пришлось гладить. «До чего может довезти любовь и застелить все прежние вещи, планы, привычки одним большим полотном». – Разлука неизбежна.
Встреча взглядов, превращающаяся в яростное столкновение двух близких душ, как удар ножа, раскалывает чувственные струны сердца и обрывки наших воспоминаний выводятся из нас наружу, порхая над нами. Мы силимся их удержать, но они так быстры, так непрочны и частично ломки, поскольку добытые ложью. Джексон смотрит на меня так, будто никогда не видел меня. Я снова склоняю голову вниз, не в силах вынести полубезумный взгляд остолбеневшего на секунду. Шумно дыша, он нервозно проводит рукой по небритой щеке, внутренне рассыпаясь, как и я.
Наступают страшные минуты ожидания и тишины. Я примешала к его любви боль.
– Разлука неизбежна? – Его голос вибрирует. – Что? – Этим «что» он будто с ожесточением надавливает на меня. На его лице сердито прыгают желваки. – ЧТО? – Громыхнув своим глубоким голосом, он выбрасывает резкий нервный смешок и, увидев мой страдальческий вид, соразмерный с тем, что я сказала, рассудив, что я не высказала шутку, с суровым выражением лица добавляет: – Так ты выбрала его?
Его тон коробит меня, а знакомая тяжесть вновь ложится на сердце.
Слезы, выступив на неподвижных глазах, скатываются по моим ресницам и не дают дать волю объяснению.
– Ты выбрала его? Что ты тянешь?
Выбрала ли я его? Получается, что да, но… не так, как он думает. Я выбрала его, чтобы помочь ему и измениться своей порочной душе. Поддается ли это разъяснению?
Положив свою руку на шею, почесывая её, я пробую вызволить на волю затихший в душе глас.
– Джексон, так нужно, – надтреснутым голосом пытаюсь сказать я. – Вселенная сделала выбор за нас, как и несколько лет тому назад. История повторяется, видимо, не суждено нам…
С сумасшедшими глазами, волнением, сопровождающимся то заграждением им своих уст ладонью, то лихорадочным прилизыванием волос назад, он вспыхивает:
– Оставь эти высказывания! Что за лиризм фраз?! – возмущается он, горя ужасом от сказанного мною. Злобный огонь, огонь непонимания блестит в его глазах. – Вселенная делает выбор, а мы решаем, принять его или не принимать!.. Какое идиотство! – Каждый его бесшабашный отголосок острит боль в груди. – Я-то… Я-то думал, что у нас… – Он задыхается от негодования. – Настоящие отношения. Но всё время, что ты была со мною, ты думала о нём, и как только он появился, ты помчалась к нему!
Что? Да как он может так утверждать?
Его жестокая мысль так сильно вонзается в меня, что я прерываю его ревностные подъемы на середине фразы и просительно натужно мямлю, мотая головой:
– Нет, Джексон… Ты… Ты не знаешь… Ты не можешь так думать… – Это всё, что я могу вырвать из той горестной исповеди, что держу в голове.
На волне разрывов пламени в нас слышится музыкальная композиция «Talking To The Moon» Bruno Mars, исходящая, словно из поднебесья, заставляя скорбной поэзии чувств вкрапливаться в самое сердце.
Затуманенным слезами взглядом, выражающим неистовый трепет в груди, я смотрю на него и не нахожу других слов.
– Чертовски глупо! – вскрикивает он с разочарованием. – Я проявлял к тебе нелепые сантименты, вовсе не нужные…
– Не говори так, – плачуще говорю я не своим голосом.
Приняв во внимание, как слезы брызнули с моих глаз, его пыл ослабевает.
– А как мне говорить ещё, любимая? – с нежной интонацией заговаривает он, смотря на меня «живыми» глазами, будто оголенной душой, что нагоняет на меня физическое изнеможение и твердое желание отдаться самозабвению, лишь бы освободить его и себя от жестокого страдания. – Как? Ты пренебрегла моим желанием, сама приняв решение о расставании. Ты думала о том, что этим причинишь мне нестерпимую боль? Я что, живая мишень, в которую спроста стреляют? – Гнев оказывается сильнее его. – Почему нельзя было это сделать раньше? Почему ты не сказала мне, что останешься в конце концов с ним? Зачем ты врала мне? – Смелость и громкость выражений, выходящие из него, пронизаны затопляющим его душевным выстрелом.
Слова эхом отдаются в груди, требуя опровержения.
Я не врала ему, я не хотела оставаться с Даниэлем, я всегда хотела быть только с ним.
«И все для меня равны, ни в ком я не нахожу того, что нахожу в нем, одном, увлекающим мое сердце… С самой первой его улыбки я привязана к нему. Я люблю его настоящей любовью», – писала Луиза, писала я о своей любви. Но мне так больно, что я… я ничего не выражаю, бессильно уронив руки вдоль тела.
– Ты была нацелена на беспрекословное повиновение с моей стороны? – грубо громословит он на мое безмолвие.
Со страдальческим содроганием, тяжело переводя дух, я произношу:
– Это на время, умоляю, пойми… – Слезы текут по щекам. Такие солёные, такие горькие. – Умоляю…
Размашистыми жестами, он выкрикивает фразы:
– Ты умоляешь сжалиться над тем, чего я даже не знаю, моля меня взглядом? Назови причину, Милана! Я не намерен вытягивать из тебя слова. Если у тебя есть хоть капля жалости ко мне, скажи, что произошло вчера? Ты расстаешься со мной из-за Беллы? Дело в ней? Дело в том, что я пригласил отца на дефиле? Дело в этом? – Я никогда бы не покинула его на время по этим причинам. «У меня было поползновение написать ему о моем фиктивном отъезде. Нужно было это предпринять. И без лишних объяснений отдать свое время Даниэлю…» – Милана, ответь… – Я бросаю на него беглый взгляд с зачатком страха. «Пора покинуть его, чтобы завершить эту болезненный эпизод и позволить каждому успокоиться, приняв расставание как неотложную меру».
«Как он может принять это, если ты так и не пояснила ничего? Скажи уже правду, скажи ему…» – умоляет меня возбужденный рассудок, но я воспрепятствую ему, перекручивая мысль, что, узнав, что стоит за моим решением, он не проникнется им и сделает всё, чтобы выпалить гнев на Даниэля, которого опасно подвергать тревожности.
– Что позволило тебе принять такое решение?
– Я… это сложно… Другими словами…
– Другими словами, ты не любишь меня больше?
«Ты не любишь меня больше?» Эти слова раздирают слух и не дают сдвинуться с места.
Как он может так говорить? Тело терзается словно пыткой, отчего у меня не образуются силы сознаться во всем.
Он должен лишь ждать меня, ждать моего возращения.
Улавливая слова играющей песни, он, подойдя вплотную ко мне, взяв мою ладонь, притаившуюся в складках платья, и, приняв её в свою, всматриваясь в самые глаза, выдаёт убийственным голосом, играя на моих слабостях:
– You're all I have…29 – И это же повторяет: – Ты всё, что есть у меня… – В его глазах появляется дикое выражение, смешение испуга, страха одиночества, крайней безысходности и незыблемой злости на весь мир. Я не имею права передумать, не имею. Я не заслужила эту любовь, потому что не по совести дышала ею. – Заклинаю тебя, не бросай меня… Я знаю, ты же любишь меня… – Этот тон, проявляющийся в минуты, когда наступает смерть в сердце от того, что человек теряет родную душу. – Давай уедем, родная, – просяще шепчет он. – Туда, где будем только ты и я. Нас никто не будет беспокоить. Даниэль поймет со временем…
С мучительным чувством я стою, качая головой из стороны в сторону, с льющимися слезами, впитывая каждое его слово и чувствуя, как ветер вздыхает в листве, ощущая всю глубину тягостного прощания.
Он смотрит на меня так, словно в последний раз, вбирая мой взгляд до деталей, чтобы вклеймить в себя.
– Нельзя… – со стоном боли вырывается из меня. – Нельзя…
Настойчиво, на грани нервного напряжения, он говорит следом за моими словами:
– Ты действительно хочешь именно этого?
Замерев на его выражении лица, полном тех чувств, которых я видела в нём, когда тому не было и десяти лет, когда он умолял отца не уходить от него, я мучаюсь, переживая двойную боль. Он выглядит таким беспомощным. «Но будет лучше, если я соглашусь, нежели позволю своим чувствам вынырнуть из самой глубины сердца».
Неуверенно кивнув, совершив этим кажущимся незначительным действием очередной удар, я мельком обращаю внимание, как на своде небес исчезают звезды и только несколько отдалённых друг от друга, одиноких горят тусклым сиянием. Торжество слепой стихией над нашей гибелью. Как это гадостно!
– Совсем ничего не изменится, если я посмотрю тебе прямо в глаза и скажу… что безумно люблю?! – говорит преисполненное любовью сердце.
Я поднимаю на него ресницы.
– Про…с…ти… – заикавшись, волочу я, обрекая на себя безнадежную борьбу с чувствами. – Я не смогу… Не смогу… – говорю, а сама вспоминаю, что испытала, увидев Даниэля в инвалидной коляске.
Воздух пропитывается печалью.
– Пожалуйста… не уходи… – с великой отчаянностью умоляет он, и мою грудь сдавливает сильнейший спазм. Молчаливые рыдания начинают сотрясать меня.
Мы касаемся рук друг друга – последнее связывающее нас прикосновение. И рывком оторвав свою ладонь от его крепких рук, произношу:
– Жди… меня…
Я постепенно ухожу, видя, как он со всей силой швыряет на землю лежащее в футляре хрустальное сердце. И разрывается оно вдребезги, испуская вместе с Джексоном долгое стенание. Крик трагической безнадежности срывается из его холодных уст, прорезая по телу. Кровь струится и подходит к горлу и душит, душит…
И звёзд позади нас уже нет.
Можно ли было этого избежать? А взять отсрочку?
Наш корабль любви отплыл. И у этого корабля любви выдался неудавшимся мрачный путь. Теперь мы стоим на разных берегах.
Мы не заслужили этот блаженный рай, рай, в котором мы вместе и не имеем права на эти отношения, которые для нас, как воздух. Но я никогда… никогда не забуду, как мое сердце забилось, услышав его голос, спустя долгие годы вечной разлуки.
Кто-то покусился на наши свечи любви, позволив им дать погаснуть…
Глава 40
Джексон
Ничто не вечно под луной30.
С сокрушительным сердцем и безрассудной надеждой, что то, что случилось, неправда, пригвожденный к месту, я пытаюсь трезво думать, но… всё потеряло какой-то смысл. Того, что придавало моей жизни значение, уже нет. В ярости я запускаю руку в корни волос. Злость исходит из каждой поры. Волосы встали дыбом от гнева. Чувства злобы так бьют меня, как хлыстом.
Ее уход походит на бегство? Отчего она бежит?
В мыслях – строки:
Аминь! Что б ни грозило впереди,
Все беды перевешивает счастье
Свидания с Джульеттой хоть на миг.
С молитвою соедини нам руки,
А там хоть смерть. Я буду ликовать,
Что хоть минуту звал ее своею31.
Я рву, рву себе волосы, сгорая от желания вернуть её, крепко удержать ее в объятиях. Но вопрос: желает ли этого она?
За что она так? Она оставила меня в полном неведении. Я охвачен ужасом сознания, что она с ним.
Я поражен ее бездушности. Отпустив меня, она совсем не подумала, как будет обливаться моё сердце кровью?!
А если, я стал жертвой обманчивого воображения, а услышанное – есть мимолетный обман слуха? Хотел бы я не доверять собственным глазам, но ее резкий голос, совершенно неестественный, открыто выразил: «Мы… Мы должны… Быть вдали друг от друга на время…», не скупившись на самых жестоких для любящего словах.
Под ударом слов, которые больно ранили сердце, я задираю голову вверх, подставляя ее дождю, вздыхаю, чувствуя падающие дождливые крупицы, нарастающие ежесекундно, как и мои удары мускула, лихорадочно гоняющего кровь. Охлаждённый сырыми мыслями и яростью ливня, я бреду во тьме, поворачивая, куда глаза глядят, не слыша ничего, не видя ни тротуаров, ни машин, ни лиц прохожих. Дождь льется стеной и вместе с ним испаряется моя любовь. Углубляясь в рутину не спящих улиц, мне всюду мерещится та, которую я снова потерял. Дуновение холодного ветра с большей силой леденит обманутое сердце. Пешеходы бегут по домам, укрываясь под зонтиками. Повсюду попадаются на глаза бегущие парочки, игриво относящиеся к страданию погоды, изливающей крупные слезы, и влюблено смеясь, раздражая меня нежничаньем и вызывая неприязнь. Будто они нарочно насмехаются, разыгрывая мелодраму, показывая мне, как они счастливы, беззаботны и полны блаженства, чего я поневоле лишился.
Нет. Нет, этого не может быть. Я не верю, что она вот так взяла и со всего проста со мной рассталась! Я ведь… я выбрал самую страшную дорогу, чтобы защитить её, чтобы быть с ней, а она взяла и вмиг, шокировав, ушла от меня, не дав мне удержать её, догнать её, увезти её…
Разве возможно ли так уйти? Ты ради неё идешь против мира, а она беспричинно идёт против тебя. Она и не спросила, как я.
Однажды я обрел надежное убежище в бесчувствии, и не проявлял никаких чувств ни к кому и ни к чему, и я был спокоен, как удав. И опять я поддался чувствам, отдал душу и провалился. Эта пытка изощреннее прежней. Я позволил ей слишком близко подобраться ко мне, чего никому уже столько лет не позволял.
Я подыскиваю всевозможные варианты, силюсь предположить последовательность, которая ей управляла.
Нет. Она не такая, как все. Она не способна на предательство. Я слишком хорошо знаю эту девушку. Есть какая-то мысль, управляющая ею. Она пойдёт на самые безумные поступки, если на то будут цели возвышенные, преисполненные благородства.
Я узнаю, где живёт Даниэль, чего бы мне этого не стояло, я порву его к чертовой матери, лишь бы разорвать жалость, проявляемую к нему Миланой. Я приеду туда и перед его глазами сделаю признание, давно ждущее своего часа, и подхвачу Милану на руки, независимо от её сопротивлений. Он остался без родителей, его преследует какой-то тип, да хоть он без рук или ног, это не означает, что она должна жертвовать собой, своим сердцем… Она не любит его, но остановилась на нем, нанеся невыразимое словами кровоизлияние в моей душе.
– Тайлер, – несдержанно на эмоциях огрызаюсь я, набрав тому, кто стоит на страже моих указаний, – план меняется. Непредвиденное препятствие, заставившее подорвать задуманное. Рейс состоится завтра. – Сам говорю, сам думаю. Мозг работает быстрее, чем я шевелю губами. – Новое задание ждёт тебя: я ничего не желаю знать о нем, ничего, – грублю я и совершаю плевок горечи изо рта в ближайшее мусорное ведро. – Мне нужен исключительно его адрес.
Дождь, ливший непрерывно, подтачивает желчь, снедающую во мне.
– Ты на связи и это уже хорошо. Джексон, что на сей раз у вас? Я ничего не понял. Прекрати распускать горло. Адрес кого потребовался тебе? – дикторским голосом прерывает Тайлер громкость моих суждений, основанных на буйстве пыла.
– Даниэля Санчеса, – выражаю его инициалы так, будто они подобают нецензурному выражению. – Срочно и немедленно, – указываю я недовольно, на взводе, представляя, как оставлю его одного с огромным синяком под глазом и проблемами, не имеющими отношения к нам с Миланой.
«Я обязан вытравить из сердца любимой всякое чувство к вредителю, которому удалось порвать мою жизнь и…» Не закончив внутренний монолог, мой взор обнаруживает на столбе, залитому дождем, под фонарём, неярко бросающим свет, листовку со знакомым изображением и надписью, выделенной жирным шрифтом с двойным подчёркиванием.
«Ищу мою «Мэрилин Монро»!
Мы встретились на аукционе-маскараде!
И ты так быстро ушла, что я не успел познакомиться с тобой поближе. Окажущий помощь в поиске зеленоглазки будет крупно вознагражден!
Найдись, любимая!…
И указан номер, по которому, позвонив, возможно заполучить желаемый приз. И вот я отыскал еще один узелок, может быть, связанный с расплывчатым неясным расставанием.
Утерев одной рукой мокрые глаза, с настороженным вниманием приглядевшись на фотографию, посветив на неё фонариком телефона, с дрожью в теле, я убеждаюсь, что это Милана. Пронося сквозь слух речь телохранителя, что мне пора остепениться и отстранить решение об отъезде на задний план, я неотрывно взираю на вновь всплывшую, следующую на очереди, проблему. Удушающий страх подступает к горлу.
Поднеся телефон к уху, с бешенством допуская, что в нашем расставании замешен не только Даниэль, я слышу от Тайлера:
– Но перед этим ты должен быть осведомлён о том, что он…
– Потом, – сам того не ведая, я ставлю точку в разговоре и укладываю источник связи в карман.
Ошеломлённый, я срываю эту бумагу, попавшуюся на глаза, и с яростью кидаю ее в сторону, показывая всё зло на ней. Дождь льет с удвоенной силой, увеличивая во мне злобу. Повернувшись левее, я охватываю взглядом целую кипу таких объявлений, кричащих о том, что мою девушку ищут по всему Мадриду. Никто, никто не вправе выслеживать её!
Мысли предполагают ответы на вопросы рассудка: «Это Брендон? Но зачем он назвал её таким странным именем? Таким образом он мстит мне? Или это не он… Но кто? Кто ищет её? И знает ли она об этом? Если да, почему не сказала? Она ушла, чтобы не ввязывать меня в свои дела? Но мы же, мы же родные друг для друга…»
Я достиг края жизни, отличной от желанной. От таковой и сбежать я не прочь.
Мы и вправду оплетенные сетями вселенной. Куда не повернись, везде преграды. В силах ли мы избежать этого?
Я сделаю всё, чтобы завтра она сидела в самолёте и была за двадцать тысяч лье от Даниэля и свиты Брендона. Я клянусь!
Глава 41
Милана
В потерянном состоянии, промокнув до нитки, я возвращаюсь домой, едва ли утихнув от печали, и пробираюсь в полном мраке в комнату, в которой я поселилась. «Мир для меня утратил все краски. Я застряла в темноте».
Ливень с еще усиленным порывом хлестает ставни.
Я иду, держась ближе к стене, чтобы не упасть от бессилия и еле успокоившегося сердца. Погребенная между двумя жизнями, между двумя вселенными, я чувствую пустоту внутри, которая оставляет в нашем сердце болезненное расставание. Неужели так происходит всегда? И в этом вечном противоречии нужно выбирать между тем, что правильно и тем, что делает нас счастливыми?
Привязанность узами близости, той самой близости душ, которую разорвать немыслимо трудно и от которой невозможно освободиться сердцем, порождает великое горе.
Покинутая, выбравшая путь к совести, я твердо ощущаю своё одиночество.
Перед взором встает ошарашенный взгляд Джексона от рокового признания и осколки от хрустального сердца, разлетевшиеся в разные стороны, как последние крупицы призрачной надежды на нашу разбитую любовь.
Усевшись на край кровати, на фоне не стихающего дождя, стучащего, как барабанщик, по стёклам, я плачу, шумно всхлипывая, не сдерживая себя, несмотря на то, что домочадцы отдались сну. Изливая на безутешное сердце волну чувственного отчаяния, во мне возникает потребность также излиться дружескому плечу, которое не рядом, сжать его в объятиях, шепча о своём несчастье. Питер с Ритчелл окружены иными заботами, не стоит напрашиваться с поддержкой к ним, беспокоить их, нужно самой найти подпору в себе.
Остается вытащить изнутри всё наружу.
Оживить чувства, собрав их в плавную душевную мелодию слов, – таково предназначение писателя.
Отыскав в сумке старый помявшийся тетрадный листок и огрызок карандаша, завалявшегося во внутреннем боковом кармане, я вдыхаю поэзию:
* * *
При бледном свете фонаря,
В веренице горьких страданий,
Я безвольно отдаюсь мыслям,
Вороша груду минувших свиданий.
Туманная вуаль слез,
Предстает перед взором,
Вызывая испарения грёз,
Убивая неизбывным горем.
Взывая о помощи небесам,
Я только и молю…
Исцелить упавшие лепестки души
И спасти любовь мою.
Бросаясь в пропасть бездонную,
Расставаясь под полной луною,
Мы задержали взгляд друг на друге,
Сплетая руки, освещенные звездою.
Затуманенные гнетущей тишиною,
Под плотными грозовыми облаками,
Нас застлало черной пеленою
И отдалило призрачными лучами.
Сердца разрывались на части,
Острую боль оживляя,
А души несчастные падали наземь,
Неистово сгорая, сгорая…
Злой рок встал меж нами,
Безмолвно оковал завесой беспросветной.
И остается одинокими ночами
Ожидать зари жизни предрассветной.
Томясь смутной надеждой,
Уповая, что былое возвратится,
Я жду гавань утешную,
Чтобы вспорхнуть, как свободная птица.
Ввергнутая в глубину отчаяния,
От жития задыхаясь,
Я склоняюсь под тяжестью раскаяния,
И, как увядший цветок, рассыпаюсь.
При свете огня потухающего,
Уходя в поэзию чувств,
Я взираю в окно унывающе,
Веря, что с его душою я соединюсь…