Еще один раздражитель.
– Питер, не драматизируй. Никто ее не похищает, в конце концов я ее парень и могу делать все, что угодно! – уверенно восклицаю я.
– Не говори чепухи! Даже я, почти муж Ритчелл, но не считаю, могу делать с ней всё, что угодно. – «Умный нашелся». – Иди к Брендону!
– Вы сговорились с Тайлером, что ли? – уже бешусь я. – Я не буду этого делать! Мне хватило всех разговоров с ним!
– Черт побрал бы тебя! – ругается Питер. – В каких только руках жизнь моей сестры… Только, если с ней что-то случится, отвечать головой будешь ты! – командует он весьма суровым тоном.
– Питер, а где поддержка, черт? И ты думаешь, что ты говоришь? Поразмысли своей писательской башкой! Ежели я ее забираю, то значит, я защищаю её, наверное? А не просто так в игры играю.
– Слишком опасные игры, Джексон! – порицает меня Питер и через пару секунд прибавляет, словно с угрозой: – Оповещай меня каждый час. Я буду всё время на связи.
Задумавшись о том, когда мне сказать Питеру про Ника, ждущего встречи с ним, рассчитав, что подходящим временем для этого будет их приезд, машинально отвечаю, завершая вызов:
– Премного благодарен…
Он кидает:
– Жду извещений.
Искусив всю губу, пребывая с самого утра в слабонервном состоянии, во тьме разума, я беру лучшее средство для устранения беспокойств – книгу и на четверть часа углубляюсь в чтение.
Глава 33
Джексон
Предупредив Милану о том, что задержусь, чтобы поговорить с Беллой, она, полностью поглощенная в то, чтобы немедля осуществить прогон сценария дефиле и подготовить свой образ, несется со скоростью вперед, оставив мне без лишних слов кроткий поцелуй в губы.
Стоя неподалеку от охраняющей меня бригады во главе с Тайлером, я вливаю в сердце успокоение той мыслью, что уже в полночь я не буду зависим ни от какого-то контракта, Брендона, его больной дочери и улечу с Миланой, осознавая, что её рука покоится в моей.
Переступая с ноги на ногу, в нервотрепке, раздражённо стиснув зубы, я слышу за спиной томный женский голос.
– Джексон! О, Джексон! – Находясь в состоянии экзальтации, Белла разводит телячьи нежности, обнимает, прижимаясь лбом к моей груди. В отсутствии бурных эмоций я непринужденно здороваюсь с ней, с деланой улыбкой, не выражающей взаимного ответа на ее открытые чувства. – Боже, я так тосковала, дорогой! – Я стараюсь отстранить ее от себя, отвергая сладкий дар, сворачивающий в узел желудок, желающий выбросить наружу рвотные судороги, и медленно отвожу от себя женские длинные, сиреневые коготки, цепляющиеся крепкой хваткой в мою повседневную одежду. – Ты бы знал, как я обрадовалась твоему сообщению! Любимый мой! Любимый!
Осчастливенная раньше времени, наскоком признается, как неистово ждала этого дня и уповала над скорейшим свиданием. Ох уж эти героические мечты юности! Но, увы, сердце ее вынашивает бесплодную блажь.
– Папочка так обозлился на тебя, что ты весь ушёл в работу, не приезжал к нам, я так молила его о прощении к тебе… но он всё равно не желает и словом заикаться, даже успел разочароваться в том, что доверил тебе компанию, которой он отдал лучшие годы своей жизни. – «Молила о прощение». Этому владыке неведомо прощать. Я принимаю ее слова с холодным выражением лица. Она причитает, поддавшись любовным бредням: – Как же я счастлива видеть тебя! Не могу! Сердечко мне метко подсказало, что ты презирал себя, высказав тогда, что нам следует отдалиться на время друг от друга! Ты скучал, скучал! А как я скучала… Ты любишь только меня! Уже завтра мы будем в Бостоне, уже завтра мы будем вместе жить и в сентябре отпразднуем свадьбу, – ликует она, с невероятным блеском жизни в глазах. – И тогда, тогда ты позволишь мне больше, чем объятия и поцелуи, ведь так, так? Я давно пылаю к тебе более страстными чувствами!
С виду и не скажешь, что эта девушка неизлечима больна психическим заболеванием, не поддающимся лечению.
Поразительный контраст воздействия на меня любви её с любовью Миланы. На первую – сердце восстает против, на вторую – костер загорается в груди. Одна возбуждает отвращение от нахождения с ней наедине в течение минуты, другая от одного лишь касания оставляет огненный след, возбуждая плоть. От той, что насыщена смелостью и разбрасывается с отвагой любовными словами, сама проявляет большую инициативу, хочется опрометчиво бежать, а к той, что глаза опускает и смущается, боясь раскрыть свои трепетные чувства, тянешься сам, как цветок к солнцу.
Тряхнув головой, повиновавшись невольному побуждению к правде, пока я не растерял храбрость, дабы прервать ее планы, которые она расписала в своей головке, и на которые я не поведусь никоим путём, вязким голосом начинаю:
– Белла, я тоже рад тебя видеть… Я действительно работал, как и говорил тебе, поэтому встреч раньше у нас не могло быть. – Она сияет, обдавая меня резким эфирным маслом лилии, от которого меня мутит. Сделав над собой усилие, в нескольких словах я описываю то, что рассчитывал ей сказать. Движимый смутным чувством, беспокойным взором я слежу за любыми изменениями ее ярко накрашенного лица и выведенных красной краской губ.
Не зарождая подозрения о моих истинных намерениях, она, за доли секунды помрачневшая, сделав шаг назад, отодвинувшись от меня, громко выражается, закрывая ладонями свое лицо:
– Это как же?! Нет! Не может быть! Снова дни без тебя? Мой Джексон, как же?! – охает она, впадая в отчаяние. – А свадьба? – Вызывает брезгливость это муторное слово. – Но мы же можем забрать твою маму из Сиэтла в Бостон. С нами ей будет веселее, – кажется, она предлагает с искренностью ту идею, к которой я заранее не пришел, и я зависаю на минуту в размышлениях, как отвести в сторону ее здравые мысли, но не подходящие под нашу ситуацию. – Будем всеми вместе жить дружной большой семьей. Твой брат с девушкой будет часто к нам приезжать!.. – Она бросается вслед за мечтаниями, повергая меня еще большему моральному чудовищному насилию.
«Ты убьешь ее откровенным признанием», – продолжает нашептывать мне совесть, заводя в тупик мысли.
«Нет! Я убью себя сам, если поддамся этому голосу нездоровой девушки», – подбадривает меня разум.
Через несколько мгновений, как только мозг обретает былую ясность, с клокотанием в груди я выношу слова, придавая им правдоподобное звучание:
– Нельзя! Нельзя допустить этого! – Насколько это возможно я стараюсь быть твердым в мыслях, но она к каждому моему слову прибавляет тысячу обрывистых причин, что будет так тосковать всё то время, что мы не будем вместе, и сердце ее не выдержит этого. Со взмахом руки я велю ей молчать и сам говорю ей прямо в глаза: – Её организм слаб, она нуждается во мне, понимаешь? – И присочиняю, подстегиваемый неописуемым страхом, что мой задуманный план может рухнуть в одно мгновение: – Отложим, Белла. Если я дорог тебе, если ты любишь меня, то тебе следует принять мое решение. – Я с неохотой прислоняю горячую ладонь к ее щеке, на которой поблескивает предмет женской артиллерии – румяна, превращающие каждую девушку в завидную особу, подчеркивая их индивидуальные черты лица с еще большей выразительностью, сводящих мужчин с ума.
Готовая расплакаться, со взглядом, полным неизбывной грусти, она взирает на меня и моргает в такт гулкому биению моего сердца.
Прерывающимся голосом, изобличающим смешанные чувства, (тягости от вранья и от боли, наносящей ей) я завершаю словами:
– Я обещаю, что как только положение вещей изменится, я непременно свяжусь с тобой.
Преисполненная жалостью и сердобольностью, Белла обнимает меня, я не противлюсь, и приговаривает, что будет ждать меня, ждать ежедневных разговоров и, уверованная в нашу в любовь, она не сомневается, что мы будем вместе.
С охваченным чувством, что солгал человеку, который не только обогатил мою компанию значительным внешним ядром, продвинув инновационную интерьерную составляющую, но и пробыл со мной столько лет, отдав свое время, настойчиво терпел хладнокровность, воспылавшую во мне, свирепость, зло, которое я часто срывал на неё, будучи недовольным работой сотрудников да жизнью своей без той, которую так и не смог забыть, я тороплюсь к месту проведения конкурса. Я виноват перед нею. Я давал пустую надежду, звучащую только на словах. Внутри я искренне раскаиваюсь, что допустил проявления любовных чувств с ее стороны, которые следовало сразу же прекратить, обозначив исключительно дружеские отношения.
Сокрушенно вздыхая, я нагромождаю себя, что отчасти моя ложь прозвучала не без оснований. Если бы я враз признался, то вмиг бы стал уничтоженным, поджидающим меня нанятым лицом Брендона. И как бы ни было в эту минуту гадко на душе от своей противной лжи, которая уже несколько недель кажется мне единственным выходом из моего положения, я не должен дать этому чувству позволить так глубоко проникнуть в меня, чтобы я не смог связать на сцене и двух слов, плотно заученных мною.
С основополагающей мыслью о «побеге», я возвращаюсь в театр, едва пробираясь через кучи гостей, стремящихся в зал, и одновременно озираясь, в страстном ожидании того, кто заполнит пустоту в груди Миланы. Ощутив секундное сомнение, что он не найдет дорогу, я сразу же расшевеливаю себя мыслью: «Он пересек такой океан препятствий, что тот, в котором он плавает сейчас, ему еще как по силам». А я лишь только на пути к такому океану. И был бы этот день менее трудным, если бы не одно дело важности лежало на моих плечах.
Сегодня театр полон толпами детишек с розовыми носиками и умильными глазками – их около двухсот. Целые группы принцев, принцесс, графов, королей, маленьких балерин, злодеев, волшебников, магов и героев самых разных детских сказок бегают среди этих стен. Бросишь взгляд – мелькают светлые головки, покрытые бантами с пестротой костюмов, с самыми необычными оттенками, ворохом лент, шелка, бархата.
Открытые шеи и плечи маленьких особ, сияющие непорочной белизной, олицетворяют всю ту зарождающуюся девичью девственную красоту, обволакивающую чарами мужские сердца, бросающиеся в бездну романтических грёз и сладострастия. Ничто так не пленяет, как нетронутая зарождающаяся звезда! Мужчина, отдавшись этому чувству, становится рабом этого целомудренного ангела. И даже самому холодному, с неровным характером и напыщенному гордостью типу неподвластно закрыться и не рассыпаться от прельщающих обаяний.
Эта живая картина, созревавшая столько лет, заводит в долины рая, поблескивая в лунных лучах, вбирая в свои очи стрелы, пуляющие ею при взорах, лишая мужскую половину рассудка.
И как полны робости мужские прикосновения и ласки к безукоризненному влюблённому телу, не знавшему минуты блаженного забытья, когда разум уходит в дремоту и подчиняется сердцу, вспыхивающему от неведомых восхищений. Роковая красота до того неблагонадежная, что обостряет все утихшие страсти и сжимает сердце в буйном пламени. Как низко и бесчеловечно, когда мужчина подчиняется необузданным страстям и, жаждущий удовлетворить сгорающие от желания чресла, по безумию сотворяет это с невинным существом, отнюдь не испытывающим к нему никакого влечения!.. По наитию порочной силы он не только убивает свое имя, но и напрочь умерщвляет безгреховную юницу.
Наша команда дизайнеров во главе с Марком и швеями, родившимися с золотыми руками, воплотили обмундирование по стилю ушедших эпох XVIII-XX веков. По предложению Ритчелл для возглавляющих дефиле – нас с Миланой – также были изготовлены костюмы. Милана облачится в роскошное одеяние из тяжёлого бархата в кремовом оттенке, с пышными рукавами, декольтированное, с корсажем, затянутым на талии до пятидесяти сантиметров, как это было в тогдашние времена. Благодаря кринолину, образуемому куполообразную присборенную нижнюю юбку, платье будет казаться гигантским в объеме. «И который раз я невольно буду вовлечён в усыпляющее рассудок пленение». На мне же будет чёрный фрак с рубашкой песочной окраски и главные два предмета, критикуемые мной, белые перчатки и черная шляпа с высокой тулью.
Для «Выпускного бала» юным барышням подготовлены очаровательные пышные платья с корсетами, юбками в виде колокол с несколькими слоями нижних юбок из синего, красного, изумрудного бархата, парчи с узорами и золотыми нитями, из ткани тафту с изысканным глянцем и из муара с завораживающими переливами. Убранства, украшенные широкими воланами, с рюшами, драпировками, защипами, атласными бантами сзади, кружевными рукавами до середины плеча, с оборкой, шлейфом, искусственными цветами, расцветающими на полотнах, поразят глаза, не сведущие модой. Подрастающие джентльмены наденут классические черные фраки с разнопестрыми жилетами и главный аксессуар – белые бабочки, опоясывающие шею.
Для «Маскарада» пошиты яркие карнавальные костюмы, выжигающие очи, – стоит только обратить на них взор. Женская половина принарядится в гламурные платья цвета фуксии, охры, бордо с игривой отделкой перьев по нижнему краю и по рукавам с добавлением в образ вееров, сделанных из живых цветов – нежно-розовых орхидей (такое пожелание прозвучало от первенствующей модели, моей модницы). Рота гвардейцев кардиналов Ришелье23, в лице меня, соберется из другой десятки детей. Разучив свои роли, с чинными манерами парнишки выйдут на публику в карминно-красных плащах-накидках, украшенных на груди, спине и рукавах серебристыми крестами, одетых поверх белой рубахи с широкими рукавами, окаймляющих кружево, с большим белоснежным воротником. Широкополая шляпа с белыми и черными перьями, ботфорты и шпага восполнят образы настоящих солдат.
– Джексон, где ты ходишь? Мы успели три раза прорепетировать без тебя. Но я, я, чувствую, что мы не готовы, нужно еще раз повторить вальс! И наш танец! Боже! И тебе пора переодеваться! Уже совсем скоро начнется. Мы выступаем вторыми! Толпа собирается. Ряды почти все уже заняты. Ты только посмотри, посмотри, сколько людей… – в быстром темпе, в переполохе, четко выражавшемся во всей ней, дребезжит она, наводя красоту на моделях.
«Она даже не спросит исход разговора с Беллой? И то лучше. Сию секунду во мне нет никакого желания обсуждать это».
– «Совсем скоро» понятие растяжимое, – без всякого умысла на упрек говорю я, уставший тогда, когда еще ничего не начиналось. – Впереди час времени. – Я беспокойно шагаю по длинной грим-уборной, думая, то об одном, то о другом. «Когда же этот день закончится, и мы взлетим на самолете ввысь».
С напряженным лицом Милана накручивает выступающим волосы, создавая волнистые длинные пряди, и надевает на каждую в зависимости от образа, занимаемого моделью, переливающиеся, золотые, серебряные венки, сплетенные из бутонов роз, янтарных листиков и лавровых веточек, кружевные диадемы и со сверкающими вставками самодельные ободки с живыми цветами самых разнообразных цветовых сочетаний от нежных розовых роз с бусинками до броских ярко-красных.
– Джексон, ты сидишь без дела. Займись-ка сервировкой парадного обеда. Нам выделили одну пустую комнату. Стол уже поставлен. Тайлер привез все угощения. И он попросил тебя перезвонить ему. – Глубоким вчерашним вечером мы пришли к мысли, чтобы независимо от результата выступления, устроить праздник детям.
– Как выступим, так и разложим всё. И я не компетентен в этих штучках, – отвечаю я, на что она недовольно щелкает языком и продолжает окликаться на зовущий её со всех детский зов. Ее волшебные руки завязывают красивые банты на девчачьих платюшках и застегивают им туфельки.
Поразмышляв, что отвлечься мне бы пошло на пользу, я добавляю:
– Я попробую накрыть стол. Только не злись!
Недовольная она кивает, не обратив головы ко мне.
Тайлер не отвечает, и я, весь на иголках, неохотно топаю накрывать стол. «Джексон Моррис стал подрабатывать официантом. Никогда не зарекайся, как говорится».
Раскинув скатерть, разрисованную разноцветными воздушными шариками, я расставляю бумажные одноразовые тарелки, чтобы по окончании из-за уборки мы надолго здесь не застряли и, припомнив, как это делается в ресторанах, помещаю рядом столовые приборы. «С какой стороны у тарелки лежит вилка? А с какой ложка? Официант из меня еще тот». Тянусь за пакетами, которые подвез Тайлер. Он что, скупил всю кондитерскую? Детям такое только во сне могло предвидеться. Уставляю праздничную поверхность тортами, пирожными в форме цветов – фиалок, роз, ромашек, гортензий, кактусов и других, названия которых мне неизвестны, а также традиционными эклерами, корзинками, капкейками с джемом, восточными сладостями (пахлавой, халвой, рахат-лукумом). Печеньями, мармеладом, пряниками и зефирами наполняю плетеную корзинку и ставлю её рядом с кувшинами горячего шоколада, какао и графинами фруктовых соков. В центр ставлю блюдца с сандвичами, лепешками с сыром, с мясом и пирогами с овощами. По двум сторонам располагаю пирамиды из фруктов: мандаринов, яблок, груш, бананов, персиков, абрикосов.
«Питера бы сюда».
За окном близится вечер, предвещая о подкрадывающихся часах перелёта. Мысленно надеюсь, что Брендон забыл обо мне, поэтому и не тревожил ни единым звонком, сообщением и своим приездом. Белла еще не успела вернуться домой и рассказать ему о моих скоропалительных планах?
Скоро наш коронный выход, и я иду преображаться в другого Джексона.
* * *
По коридору, в котором в суматохе мелькают фигуры участников дефиле, я, цепляясь то за одну мысль, то за другую, так еще и в этих перчатках, являющимися уже влажными от мокрых ладоней, пока Милана зависла в женской гримерной комнате, увлекаюсь в беседу незатихающих жизнерадостных детей, поджидающих у двери мою любимую. Они еще не знают жизни, не знают, как подчас бывает трудно принимать те или иные решения, от которых зависит твое будущее. Им предстоит пройти столько испытаний, чтобы воссоздать свой жизненный путь.
Я и сам был когда-то таким же, беззаботно вовлеченным в процесс игры в машинки… Собирал конструктор, строил дома, из бумаги делал самолетики и пускал их по двору, резвясь, совершенно не задумываясь ни о чем.
Не забыть и как я приносил домой брошенных кошек и щенков, умоляя маму отвезти их в приют или забрать себе, но на второе мама выражала отказ, поэтому и с неохотой отвозила животных в убежище.
По сей день помню, когда Ник на мой семилетний день рождения подарил мне одежду рыцаря с доспехами, и я, достав из коробки меч и надев на себя шлем, принялся торжественно кричать Милане, лежавшей тогда в гамаке, строча что-то в своем дневнике: «Я спасу тебя, прелестная принцесса! Я ваш доблестный рыцарь и готов отдать свою жизнь за тебя! Есть те, кто обижал вас? Я уничтожу их одним лишь взмахом!» Милым смехом она отвечала на мою детскую болтовню и ворчала, что я отвлекаю её. Трудно было вытащить её из этой писанины. Пока другие играли в куклы, она писала и писала… Однажды (ей я не говорил об этом) я пробрался в ее комнату, пока в ней никого не было, и любопытным оком прочел несколько строк в её дневнике, оставшемся лежать в открытом виде на столе. До сего времени помню: «Привет, дорогой дневник. Как у тебя дела? У меня отличные! Сегодня мы с Джексоном, Питером играли в салочки и прятки. Было весело! Но братья вечно дрались из-за того, кто будет первым водить. Они всегда не могут поделить между собой любую вещь. Когда я попросила, чтобы кто-то из них принес мне апельсиновый сок, они оба потащились на кухню, к холодильнику, чуть ли не снесли наших мам, готовящих ужин, и затем каждый из них поспорил, кто быстрее добежит обратно, чей сок я и выпью. Смешные такие! Но я люблю их».
Я еще долго ходил потом и думал, что значит она любит «их». «Как это она любит нас обоих? – спрашивал я себя, будучи мальчишкой, не ведающим в любви. И приговаривал, насыщаясь злобой на Питера: «Я сделаю так, чтобы она любила только меня». Наши перепалки с ним родом из детства.
– Джексон, – окликает Александр, возвращая меня из воспоминаний назад в суровую реальность, – а можно задать вам вопрос?
Этот смышленый парень никак не отходит от меня. С самого первого дня знакомства прилип ко мне, как банный лист. И про работу мою расспрашивал, и про другие увлечения. Докладывал, какая коллекция машин у него собрана дома и как он любит помогать животным, часто посещая с мамой приют. Удивляясь сходству его и моих мыслей, интересов, я узнаю в нём себя. Иногда у него проскакивают взрослые рассуждения на тему жизни, профессии, как он хочет быть учёным-космонавтом.
Я киваю, глядя на него, рассуждая, как он к тому же похож на меня по внешнему прикиду.
– Что для вас «любовь»?
Услышав его вопрос, из меня сначала исходит удивленный смех. Я-то предположил, что он спросит что-то из детского репертуара.
– Александр, а с чего бы вдруг тебя заинтересовала «любовь»? – Я стряхиваю пылинку с рукава, раскидывая мозгами над тем, что изрек мне будущий филолог.
Не имея опыта общения с детьми, частенько сомневаюсь, как разговаривать с ними: по обычаю или переделывать реплики, упрощая их содержание. Но с Александром всё иначе. Он заявил о себе в первый день нашей встречи сурьезным, смелым юношей, каждый разговор с которым должен быть как с мужчиной.
– Я читал, что если мужчина любит девушку, то он пойдет на все, чтобы сделать её счастливым. И хотел узнать у вас, так ли это?
Я делаю широкими глаза.
– Иисусе, Александр! – выказываю с неприсущим мне ошеломлением. – Что же за книги ты такие читал, где такое пишется?
– Классическую литературу, – отвечает он, приводя меня в изумление.
В его-то возрасте я упивался над короткими рассказами о подвигах Геракла, о богатырях и рыцарях, и то, каюсь, частенько просматривал в сборниках лишь картинки, нежели внедрялся во внимательное чтение.
– И кто же заставил тебя, юнец, читать такое?
– Сам.
Я пораженно смеюсь.
– Уильям Шекспир писал, что «влюбиться можно в красоту, но полюбить – лишь только душу»!24 И он же говорил, что «у всех влюблённых, как у сумасшедших, кипят мозги»25. И мне стало интересно, что же такое «любовь», почему она и хороша, и опасна в то же время?!
Александр приводит меня в шок своей эрудицией, и я чуть ли не давлюсь слюной. В настоящем мире все дети такие умные? И детьми их не будет справедливым называть.
– Да… верно он говорил, – дивлюсь я и припоминаю цитату этого писателя, которая так глубоко укоренилась во мне: – «Любовь придает благородство даже и тем, которым природа отказала в нем»26. – Я пытаюсь сформулировать ответ на волнующий его вопрос, как можно проще: – Александр, наступит день, когда ты сам поймешь, почему настоящая любовь ввергает и в блаженство, и бросает в терзающую бездну.
– Тогда зачем она нужна, если так плохо от неё? – настойчиво углубляется он в эту тему, которая подчас захватывает и меня. – Сам же делаешь себе хуже. Нужно ли любить, чтобы затем страдать?!
Перебирая мысль за мыслью, думая о своей любви, я подаю голос, не замечая того:
– Нет жизни без дыхания, так и нет жизни без любви.
Мальчик замолкает на несколько секунд, обдумывая то, что я изъявил и снимает шляпу, пыхтя, что ему жарко в ней и неудобно. Я повторяю это же действие за ним.
– Но сейчас же я живу без любви, и все же хорошо у меня? Я дышу и не задыхаюсь.
Забавно мыслящий ребенок.
– Это все потому, что ты не нашел её. – Кажется, не далека та минута, когда мы дойдем до того, что мои аргументы закончатся, и это рассудительное дитя победит познания о любви, заложенные во мне.
– А как я узнаю, что это та самая любовь?
– Ооо… – посмеиваюсь я, припомнив, как узнал об этом я. «Узнал я, что люблю ее тогда, когда потерял…» – Всё в тебе будет кричать о любви. Ты захочешь оберегать её, захочешь огородить ото всех невзгод, заботиться так, как не заботишься о себе… И смотреть ты будешь на нее по-особенному.
– Теперь я буду ее ждать! – с непоколебимой уверенностью убеждает он себя. – Стойте, а как, как это так по-особенному?
Я ворошу его волосы, улыбаясь.
– Для тебя не найдется в мире краше её. Твои глаза будут прикованы только к ней.
Распахивается дверь, в которую будто вечность назад заходила Милана.
– Я в боевой готовности! – издаётся от неё, и она разворачивается передом к нам.
Детвора вскрикивает почти в один голос: «Ух-ты-ы-ы-ы. Красота-а-а-а-а». Будущее женское сообщество проницательно оглядывает идеал красоты, к которому стремится.
Пробегая по ней глазами, облизывая непроизвольно губы, я не перестаю восхищаться ею.
«Я любил её так сильно, что заново влюблялся в неё каждый день».
Александр дергает меня за руку, приподнятую и зависшую в воздухе:
– Так вот, какой это особенный взгляд. Я понял. Значит, ты пойдешь на все, чтобы сделать ее счастливой, раз любишь её, – проговаривает он так четко в тот момент, когда образуется тишина.
– Замолчи, – смешливо указываю я ему и прикладываю свою ладонь к его рту. Милана смущенно улыбается и делает шажочек ко мне. Мы отходим на несколько шагов от нашего детского сада. С видом режиссера, я соответствующими интонациями приказываю карапузам стоять, повторять движения танца и не баловаться, хотя, возбужденные от эмоций, меня они не желают слушаться.
– У меня нет слов… Запас слов, описывающих вас, исчерпан!.. – Смотрю в ее припудренное личико, от которого веет благоуханным ароматом парфюмерии. – Который раз убеждаюсь, как кудрявые волосы выдают ваше очарование. – Изящная роза из завитых прядей ее волос собрана на макушке. Три маленьких кремовых живых розочек дополняют прическу, внося в её образ нежность и романтичность. Она прикрепляет мне живой бутон розы на пиджак. – На вас невозможно наглядеться… – Я любуюсь на её прерывисто вздымающуюся грудь из-под корсажа. – Благородная дама, смею заметить, что вы не учли, что ваш столь откровенный вырез будет заманивать стоящего перед вами джентльмена!
– Вы тоже сама элегантность! – выдает мне похвалу, игриво улыбаясь. – А мы идеально сочетаемся с вами.
Жаркий воздух, струившийся от цветочного запаха, стесняет наше дыхание. Опьяняясь ароматами, растворяясь в немом обожании, слегка наклонившись к ней, я чувствую на своей щеке тепло ее лица. Бессознательным движением я провожу пальцем по её шее и только желаю спуститься ниже на сантиметр, она, смятенная от моих смелых действий, ступает на шаг назад, восклицая:
– Вы выбрали не самый подходящий момент!
Пронизывая ей сладострастным взглядом, выдаю:
– А когда будет подходящий?
Она взирает на меня с пылающими щечками. «Люблю ее смущать двусмысленными шутками».
– Джексон, опомнись! – хихикает тихо она. – Пофантазируем на эту тему в другое время.
– Прости, – чуть слышно извиняюсь я. Я выдохся играть в прятки. Хочется свободы, свободы в действиях, в чувствах, без скрывательств. В толпе детишек мы завуалированно говорили о своих чувствах – жестами, взглядами, особыми интонациями, звучащими в голосе. Порой, забывшись на мгновение, передавая друг другу сценарий, наши руки украдкой встречались друг с другом и это была единственная ласка, которую мы позволяли себе.
– Милана, Милана, – подбегает Фелиция, прервав наш милый возбуждающий диалог.
– Да, малышка, слушаем, – замедлив взгляд на мне, говорит она, через пару секунд сделав наклон к девочке.
– Я в туалет хочу!.. – стесненно говорит девчушка.
Я про себя вздыхаю, чувствуя уже головную боль от столького количества детей, забивших всю голову своими «хочу». Тем не менее с Александром у нас получился довольно-таки взрослый разговор.
– Джексон тебя отведет, – по-доброму молвит Милана, указывая на меня головой, на что я приподнимаю кислый взгляд, без слов губами произнося: «Ты что?» Чтобы я с ребенком, да еще и с девочкой пошел… На что я соглашался, когда решил участвовать в этом проекте? Не на то, чтобы быть нянькой и папашкой. «Ты соглашаешься на все, если знаешь заранее, что в этом действе будет принимать участие Милана», – глумится надо мной рассудок.
– Джексон, пожалуйста. Мы же отвечаем головой за каждую крошку, – молит она ласково и нежно. – А мне еще нужно уточнить настроили ли наше музыкальное сопровождение и…
– Тебе уже сказали, что да, зачем досаждать людей повторно? – сетую я, поджав губы.
– А мне нужно знать точно. И к тому же я еще хрустальные туфельки не обувала.
– Туфли обуть – секундное дело.
– Не будь вредным! Подгузник менять не придется, – еще и находит место, чтобы вставить нелепую шутку. «Недаром она сестра моего брата-занозы». – Просто покажи ей место, и она сама разберется, – продолжает тихо хохотать и, как дама благородных кровей, прикрывать ротик, чтобы посторонние не сочли эту манеру за необразованность ее натуры. Вдобавок дамам тех времен запрещалось чихать, зевать, плакать… Чистый пример сумасбродства и принижения естественности женского существа!
Закатив глаза, дерзко выдохнув, я, взяв на руки, неподъемную, но маленькую принцессу, ухожу в уборную.
Пару минут и она приходит обратно, но на ее светлом личике уже не улыбка, а слезы, нарастающие с каждым ее шагом ко мне.
– Ты плачешь?
Она шмыгает носиком, пальчиками утирая соленые ручьи, извилисто стекающие с ее щек.
– Джексон, мне мама звонила, – дитя вынимает из розовой сумочки в виде сердечка кнопочный телефон в доказательство своей правоты. – Она не успевает подъехать и застряла в пробке. Я не выйду, если не увижу маму и пока она не чмокнет меня в щечку. Я всё забыла, чему вы меня учили, я ничего не помню, ничего… – Рыдания детки учащаются и я, сначала подумав отвести её к Милане, отказываюсь от своей первой мысли и напрягаю голову, чтобы самому как-то утешить ее. Ни капельки я не умею этого делать. «Что сказать ей? Как ободряют детей? Сладости помогут, если я скажу, что они ждут её после представления?»
– А папа? – спрашиваю я на автомате, не вдумавшись, интуитивно предположив, что его приход ей будет достаточным.
Слезы крохи удваиваются.
Спустя пару минут ко мне приходит вразумление – ее отец в разводе с матерью. «Всех особенностей двадцати детей и их родителей не запомнишь».
«Пожалуйста, Джексон, Милана, не говорите ей ничего, что напомнит ей про отца. Прошу вас! Девочка лишь не так давно начала отвыкать от него. Эта болезненная тема для нашей семьи. Она очень переживала и тяжело переносила каждую нашу ссору с мужем-алкоголиком… Он выбросил нас двоих два года назад на улицу, оставив без жилья, которое впоследствии он продал. Через несколько месяцев я подала на развод, а он и не явился в суд. Но нас развели, слава Богу, в его отсутствии. С таким человеком не было жизни. В бегах, скрываясь от органов, он не выплачивал нам ни копейки алиментов. Забыл напрочь свою дочку! Мы переходили с одного пристанища на другое, так как хозяины квартир, в которых мы скитались, повышали арендную плату. Нам не хватало денег даже на еду. А когда доченька заболела менингитом я думала, что умру вместе с ней. Но Господь нам помог. Болезнь чудодейственным образом отступила, а через месяц после выписки с больницы, мне предложили работу воспитателем в частном центре. Потихоньку, шаг за шагом, мы выкарабкивались из этого кошмара, в который занесла нас жизнь. Девочка стала ходить в школу. Кроме старенькой моей мамы у нас никого не осталось… А мечта девочки – стать моделью, никогда не утрачивалась и, когда я увидела рекламу этого конкурса, сразу же позвонила по номеру, указанному в ней. Вы исполните ее мечту!» – как я помню, предупреждала ее мать с опасением и в голосе, и в лице, нас с Миланой в первый же день. И Милана, услышав эту историю, еще сказала мне, не только до беспредела насыщенная состраданием, но и представляя себя в этой девочке, грезившей о модельных днях: «Джексон, мы должны сделать так, чтобы эти, которые проведет с нами Фелиция, стали для нее самыми красочными, чтобы она вспоминала их всю свою жизнь… Мне так жалко её. Надо поговорить с Максимилианом. Он в следующем году будет набирать модельную группу детей. Мы обязаны, обязаны ей помочь воплотить мечту. И… она без отца, она совсем без отца… Относись к ней иначе, помягче как-то. Из-за случившегося в ней может размножится разочарование к мужчинам, которое приведет к отвержению всех лиц мужского пола и к последующему одиночеству… Я это изучала на учебе, и сама по себе знаю. И я тоже постараюсь побольше уделять ей внимания…»