Глава 31
Джексон
– Прекращаем! Пора насладиться друг другом, родная… – пронизываю её раздевающим взглядом, пробуждая в ней инстинкт нежности. «Нам обоим нужно расслабиться». – Шедевр природного мастерства следует придать горячей ванне, в противном случае из-за мокрой одежды можно и простыть, – с ласковостью высказываю я.
Милана глядит на меня большими зелёными глазами и сосредоточенно сдвигает брови. Комната через мгновение заполняется её милым смехом.
– Умением соблазнять девушку ты обзавёлся. – И с актерским выражением, управляя рукой, она повторяет: – Шедевр природного мастерства… – Без остановки хохочет, вызывая во мне улыбку, накладывая на непробиваемые, тревожные мысли безмятежное покрывало.
Обхватив правой рукой её голову, я запечатлеваю продолжительный поцелуй на её прохладных губах, прекращая приступ её смеха. Издав короткий стон, вырвавшийся из её горла от неожиданности, она отдаётся нагрянувшим чувствам и подается телом вперед. Горячая волна желания затопляет мои жилы, бунтуя в крови.
Проникнутые сладким очарованием зарождающейся страсти, напитывая тела токами близости, наши поцелуи становятся жаркими.
Ее одеяние белым лепестком порхает на пол. Рассыпанные в прелестном беспорядке ее волосы, сверкающие белизной плечи, кругло обозначавшаяся грудь, точно искусно вырисована кистью художника, прелестная нагота так и склоняет взор упиваться безупречной женственностью.
Расположившись друг против друга, в шарообразной ванной, наполненной воздушной пеной, увеличивающейся с каждой струёй воды, разрастаясь, как воздушная вата, ложащаяся на палочку с каждым оборотом, разнося в воздух благоуханный карамельный аромат, мы под сладчайшим дуновением испаряющейся невидимой дымки всецело растворяемся в счастливом мгновении. Обложившись по краям парафиновыми свечами в отсутствии света, мы в молчании смотрим друг на друга, видя собственное отражение в зеленых глазах.
Милана, окруженная клубами кишащих пузырьков, складывающихся в бугорки, словно растекающееся в руках сладкое мороженое, издающие своеобразный шипящий звук, с озорством покрывает своё тело белыми снежками, заполняя ими видные части – ключицу и шею, перевоплощаясь в снежную королеву. С чувством душевного умиротворения, я в упор взираю на охватившую ее детскую радость, загоревшуюся в зрачках. Развлечение плавно переходит в глубокий интерес, и она пускается в ход, обволакивая уже мои волосы молочной пеленой, при этом безудержно хихикая.
– Вот это да! – Раздаётся её смешок, пронизывая эхом сумеречную комнату, по стенам которой плодится замысловатый орнамент, меняющийся в последующую секунду. – Мистер Джексон являет Господина Властное Облако!.. Если приглядеться, то можно заметить, что Вам эта роль больше всего к лицу. Сейчас ещё носик намажем. – Она садится ближе, наматывая на меня всю пену, не успевавшую исчезать бесследно.
Впав в полное блаженное забытье, расслабляясь в горячей водице, откинув всевозможные мысли на самый далёкий-далёкий план, я неустанно усмехаюсь лепету своей, как оказалось, не совсем взрослой девушки.
– А Господин Властное Облако может и наказать за то, что Вы, мадемуазель в белом, – сухой кашель находит возможность втиснуться в мою речь, – без спроса осмелились побеспокоить его честь, – заигрываю я, жмурясь от того, что попала вода в глаза от стекающей пены с головы.
Загадочная улыбка проскальзывает на её лице.
– Боюсь, что ваши намерения не гуманны, – строит смешливо глазки. «Все в ней: ее движения, мысли, взгляд говорит об обратном». – Я же мадемуазель в белом… – Журчание ее лучезарных слов лелеет слух. – Вы что! Ах! Вы что! – Теперь она подражает актрисе, размахивая утонченно жестами своей маленькой ручки. – Как это наказ…
Пододвигая за талию ее к себе, прервав умильное течение ее обороненных слов, я осыпаю ее грудь поцелуями.
– Малышка, незачем таить, что твоя милость так и жаждет наказаний!.. – подкалываю ее я. – И подчас твои сладкие возражения можно счесть за кокетство и флирт. Так что же получается? – издеваюсь, глумясь, я. – В самом деле совращаете меня Вы! – изрекаю саркастическое замечание, видя, как в ее глазах зажегся вызов.
Мгновенно покрывшись розовыми пятнами, отпрянув, она, улыбаясь, отводя глаза в сторону, предъявляет, тарабаня ручками по моей груди:
– Эй! Какие обвинения могут быть? Ты сам меня сюда завлек! Сам! Ты! И это у тебя во взгляде пылает эта привычка настойчивости!
Из меня выходит громкий гогот.
– Еще и насмехаешься! – Она шутливо злится, строя серьезную гримасу, выражающую обидчивость. – Я сейчас вообще возьму и вылезу отсюда! – угрожает мне, надувая губы.
Смех во мне усиливается. Ну что за милое дитя?
Закрыв поток её излишних протестов яростным поцелуем, заломив ей руки за спину, она, словно желая такого любовного нападения, в забывчивости, что злилась несколькими секундами ранее, покусывает мою нижнюю губу, прерывисто дыша, прижимаясь своим гибким телом, излучающим манящее тепло, отвечая на все ласки со всем пылом. Полными неизъяснимой сладостью ее губами, будто намазанными медом, нельзя пресытиться.
Испытывая глубочайшее удовлетворение от нежнейших ласк, мы, растянувшись вдоль пенистой глади, рассказываем, что сохранилось в памяти о золотых днях детства, бродя по сладостным воспоминаниям, будто оба проносим ночную серенаду, усыпляющую имевшиеся раны, дурные мысли и тягостные предчувствия и устраняющую пробелы от невыносимой разлуки. Подушечкой большого пальца я черчу круги на внутренней стороне запястья любимой, которую кружит вихрь эмоций, ощущаемых ею в момент нашего первого притяжения друг к другу, случившегося до первого поцелуя, в окружении мириады звезд. Поминутно целуя меня, она, порывшись в памяти, повествует о школьных годах, когда я первый раз проявил легкую ревность, узнав о ее встречи с одним новичком-ботаником, которого – признаюсь ей, что вызывает у неё удивление и смех от сказанного мною спустя столько лет, – я подговорил, чтобы он не появлялся в кинотеатре, где они запланировали увидеться, указав, что она занятая девушка. Не успев родиться, я уже проявлял ревность к любому парню, смеющему взглянуть на неё. Находясь в столь раннем возрасте, ко мне и не доходила мысль, что звезда заполнила моё сердце тайной любовью еще в день моего рождения. Решившая на то, чтобы тоже открыть тайну, Милана толкует, как подговаривала девчонок, даже Ритчелл, как оказалось, которой я нравился, что я насыщен эгоистическими чертами, поэтому не стоит рассматривать им меня больше, чем друга. Милана сознается, что впервые почувствовала нашу связь, когда на одном из осенних балов в школе, она сидела в зрительском зале, а я, выступая на сцене, засмотрелся на нее так, что забыл все слова, и которые мне шепотом подсказал учитель, стоявший за занавесом. Тогда, в восьмом классе, я играл роль Ромео Монтекки в трагедии «Ромео и Джульетта»19.
– О, как я бесилась!.. – откровенничает Милана, проворно хлопая ладошкой по воде, – Потому что выбрали Софию на роль Джульетты! Ну как, как я могла заболеть именно на той неделе, когда избирали роли и репетировали по сценарию?! – ворчит она так, словно ее безудержные рассуждения имеют значение для нынешнего дня. – Выздоровевшая, я с такой неохотой шла на просмотр выступления. – На каждое ее короткое отступление я притворяюсь немым, ибо хочу услышать все излияния, исходившие от ее сердца. – Джексон, – кажется, сейчас мы раскроем еще её одну подростковую тайну о наших кипучих страстях, – я так хотела быть на месте Софии.
Вот она и призналась, что мечтала обо мне! А сама-то на днях, когда мы сидели в беседке с Ритчелл-Жозефиной и Питером, молвила, что была мала и не понимала, любит ли она меня иль нет.
Неприятные чувства образуются при упоминании о Софии. На внешность девушка не была дурной, на что я и был схваченным, (не верил, что внешняя оболочка может быть ошибочной) а внутри – в неё вселился словно дьявол, изгрызавший все её благородные черты. И то, как она могла поступить со мной затем, по мотивам ревности, до сей поры трудно осознать и выкинуть из жизни этот кусок, при котором я мог кровожадно быть унесенным в бескрайние горизонты, не насытившись жизнью.
Тайлер узнавал о ее несчастной судьбе, предопределившей расцвет ее жизни в заточении. Богатство ее родителей не смогло предпринять никаких мер, чтобы ту отстранили от наказания. Выходит, материальные блага не всегда разрешают проблемы. И наступает день, когда расплачиваться следует исключительно собой.
Неужели девушки, которыми управляет знойная ревность, способны на самые жестокие поступки? Что внутри у такого человека? Мало верится, что там живет хоть частица, сотканная из доброты и сострадания. Помимо брезгливости, омерзения к этой злостной душе во мне закралось и чувство глубокого сожаления… Как низко может пасть переполненный злобой человек и в два счета утратить человеческий облик.
– Причём после, мне говорили, что я была главной претенденткой на эту роль! Я наизусть знала весь сценарий! Изредка я спрашиваю себя: «Милана, а почему ты не рассмотрела возможность быть актрисой?» Эмоциональность пресыщена, искренность тоже, но я отнюдь не лишена робости, стеснения, смущения… Но ведь это тоже плюсы, да?! Какой актер без этих качеств? Нет! Я бы смогла бы… О! Я смогла бы! – Кто бы сию секунду взглянул на эту разъяренную Джульетту, тот бы увидел, какая твердая настойчивость и уверенность наполняет её. Сомневаюсь о сообщенной ею робости. «Но об этом лучше не проговориться вслух. Шума будет, уж особенно в ванной, в которой, как мне кажется, мы будем ночевать сегодня, судя по неумолкаемой речи Миланы. «Не зря ее Питер зовет болтушкой». Если затронуть живые нити души этой прекрасной девицы, она пойдет по головам и достигнет желаемого. Это качество в ней вызывает во мне чувство гордости. – И я должна была быть рядом с тобой! О… как бы мы сыграли с тобой… Настоящая влюбленная парочка!.. Ты же представь, романтика какая, мы бы сыграли так, что нам бы все поверили! Все бы поверили в нашу любовь! А, подумать, зачем нам играть, будучи уже влюбленными друг в друга, согласен? – Пушистость ее фраз позволяет не сходить улыбки с моего лица, оттого уже и скулы напряглись. – Нам бы стояло только выучить текст и всё. И… взглянув друг на друга… – мечтательно закатывает кверху глаза, – мы бы… утонули в очах… Ну как же, как же на моем, на законном моем месте была эта Софушка, как ее прозвали в классе!.. И ты пялился на нее, а не на кого следует!.. – бунтует она громогласными восклицаниями, пускаясь в откровения.
– Никогда не слышал столь пронзительных высказываний. Любимая, – едва сдерживаю хохот, иначе снова обозлится, как она это любит делать, «девушка же», – если я признаюсь, что, когда искусно, – возвышаю тон голоса, – излагал отрывок, я думал о вас, вы угомоните свой ревностный пыл? – чмокаю ее в висок и пытаюсь припомнить строки из произведения. «Не только же ей наизусть знать тот текст. Не так давно я сам перечитывал трагедии У. Шекспира».
– Сомневаюсь! Как можно думать обо мне, забыв при этом любовные строки, льющиеся у этого гениального писателя из самых нот сердца? – ввязывается со мной в перепалку. – Наоборот, ты бы мог таким образом признаться в любви…
– А ты не мыслила, что не припомнить слова можно в случае, если чрезмерно быть погруженным в чувства, не дающие сигналы в мозг?
– Джексон, да сознайся, ты не выучил строки, вот так и запамятовал! – Это вызов, это самый настоящий вызов.
«Ну, память, выручай».
Демонстрирую свои актерские навыки:
– «Меня плащом укроет ночь. Была бы
Лишь ты тепла со мною. Если ж нет,
Предпочитаю смерть от их ударов,
Чем долгий век без нежности твоей20».
Сделав стон потрясения, Милана приподнимается и, глядя мне в глаза, произносит удивленным голосом следующую строку:
– Кто показал тебе сюда дорогу?21
Отвечаю, с простодушной радостью поддавшись обаянию ее пораженной наповал улыбки:
– «Ее нашла любовь. Я не моряк,
Но если б ты была на крае света,
Немедля мига, я бы, не страшась,
Пустился в море за таким товаром22».
Огорошенным взглядом, полураскрыв рот, Милана смотрит на меня и покачивает головой.
– Ты помнишь?
– Милая, а ты во мне сомневалась, – подмечаю со смешком я. – По правде, я перечитывал недавно книгу.
– И УЧИЛ? – визжит она от произведенного на нее шока.
– Ну как учил. Что-то мне помнилось с тех времен, а что-то само проникло в голову и неплохо укоренилось. Хочу сказать, что знания, почерпнутые из книг, (а я полюбил классику) благотворно повлияли на меня. Ты мне говорила, что, когда ты пишешь книгу и поглощаешь себя в этом процессе так, то не замечаешь ход реальной жизни. И, знаешь, я тоже это делал, погружался в другой мир, когда совсем было худо… – И чтобы не углубляться в это, продолжаю: – Я полностью изменил отношение к отдельным вещам благодаря литературе. И я виню себя, что не читал ранее и с презрением относился к Питеру, который ночи напролет сидел с книгами. Кстати, его детектив я так и не прочел. Но сделаю это только после твоего романа.
Она широко улыбается и такие большие ямочки, которые я безумно люблю, проявляются на ее личике.
– Мы много друг о друге ещё не знаем, – обнимает меня за шею с бесконечной ласковостью.
– Милая, я тебе больше скажу, мы сами не знаем себя так хорошо, как предполагаем. – Обмякая уже который час в воде, сгорая от желания переместиться на сушу, я двойственно шуточно спрашиваю: – Свет мой, как никак ты решилась перевоплотиться в русалку?
– С чего ты взял? – Она совсем не понимает.
Говорю уже без намеков, кашлянув:
– Может, нам уже пора?
– Куда пора? – невинно смеется она.
Нет, она издевается.
– В мир сна и грез, малышка, – наконец смеюсь я.
– Аа, – хохочет она, – да-да. Я… – о чем-то думает она постороннем, – Выходим, да.
Перебравшись в спальное ложе, укутавшись в объятиях друг друга, как ни странно девушка отдается полному молчанию.
– Что тебя занимает, милая?
– Джексон… – говорит тоненьким голоском, застланная одной мыслью, – Роза и Джек, Джульетта и Ромео… их истории отчасти так схожи с нашей.
Я понимаю, к чему она клонит, но выясняю, случайно бросив взгляд на стену, на часы, указывающие 01:00:
– Ты про…
– Я про то, что великая любовь может быть разрушенной из-за таких малосущественных причин. Джульетта не смогла быть с Ромео, поскольку принадлежала к враждебному роду… – Секунда отделяет ее от истинных дум, вертящихся в голове ураганом: – Ключевой фигурой в роду Монтекки выступает твоя мама, а в моем, Капулетти – моя мама.
Развив мысль, прихожу к тому, что помимо этих схожих черт имеется и то, что меня принуждают женить на графине Белле, как принуждали Джульетту. Чтобы успокоить и себя, и Милану произношу, гладя ладонью по ее волосам:
– Это всего лишь сказка, малышка.
Она вздыхает, безмолвно соглашаясь со мной, уткнувшись в мою шею.
– Клянусь, я отгорожу любую тварь, посмеющую к тебе прикоснуться! И ни за что не оставлю тебя! – восклицаю с негодованием я, припомнив последние встречи с Брендоном и выдвинутые им мне условия.
– Счастье в мгновении? – шепчет она, крепче прижимая меня к себе.
– Счастье в мгновении, – медленно и с нежностью целую ее в лоб.
Плавно перейдя к беседе о годах, проведенных в разлуке, мы – несчастные влюбленные – поочередно описываем всё, вплоть до мелочей: о чем думали, что делали, какими надеждами были полны наши души и как берегли мы наши воспоминания, которые яркой звездой горят в нас.
Милана цитирует мысль из своей книги, которую я с нетерпением жду в бумажном варианте: «Насколько близок нам человек, настолько и дороже нам память о нём».
И жизни мало, чтобы восполнить каждый день, который мы провели не вместе.
Глава 32
Джексон
Проснувшись спозаранку, взглянув на спящее нежнейшее существо, сладко сопящее, которое, опершись на маленькую ручку щекой, погружено в крепкий сон, я целую её сомкнутые губы, который глубокой ночью беспрерывно журчали слова. Аккуратно встав с постели, натянув на себя штаны, я на цыпочках захожу на балкон, физически ощущая себя гораздо лучше, чем в другие дни.
Недуг отступил, но на его смену пришел новый. Моральный уровень на нулевой отметке. Не могу свыкнуться с той мыслью, что мои спокойные дни пролетели и счастливое время миновало. Гложущие мысли о кознях мистера Гонсалеса сверлят мозг. Не сводя глаз с бесконечного горизонта, зевая, я мрачно взглядываю на нависшие над городом угрюмые тучи. Солнце не всплывает. Птицы умолкли. Живое возвещает о начинавшейся незримой битве, к которой я мысленно готовлюсь. В каждом постороннем звуке мне только и слышится постылый, с оттенком высокомерия голос Брендона, а перед глазами встаёт его рослая фигура с самодовольной физиономией. Ненароком его прозывают каменной глыбой, смеющей встать на чужом пути, исходящий воздух которого помешает его богатому, вседозволенному житию.
Измыслив грядущий план, я совершенно выпустил из виду, что моё сердце решилось на благородный поступок на объединение двух разлученных, но нуждающихся друг в друге душ. Уверенность в том, что отчаявшийся придет не только в назначенное время, но и часом, а то и более, раньше, возрастает во мне при мысли, как он упал на колени, в преддверии события, снизойденного на него с небес. После окончания выступления у них будет время, чтобы поговорить, наконец, друг с другом и прийти к прощению
Часы в спокойном ритме бегут к смертельным минутам. До дефиле ещё целых восемь часов, но решительные секунды настают.
– Да, – вполголоса отвечаю раннему звонку тревожащегося Тайлера, прикрыв дверь, чтобы не разбудить Милану, но с опаской я не перестаю поглядывать в оконце, проверяя, спит ли она или уже проснулась. То, к чему я пришел, ей посчитается эгоистичным, опрометчивым и неблагоразумным. Обогатится ее сознание правдой тогда, когда мы с безмятежной душой помашем рукой Мадриду, сидя в самолете.
– Охрана будет выдвигаться вместе с вами ровно в час дня, – монотонным голосом произносит он. – Паспорта на другие имена для подстраховки на тебя и на Милану подготовлены. Вылет в полночь, как и договаривались, – еле выдержанным тоном ставит меня в известность телохранитель.
«Прости, любимая, но всё это ради твоего блага и моего», – проговариваю про себя. Мысль, что Милана осознает мою заботу, сулит надежду о ее прощении.
Как только миновал вчерашний второй разговор с Тайлером, я чётко для себя рассудил, что не могу поступить по-другому, как отгородить нас только таким путём. Изначально это был самый крайний вариант, а затем он же оказался единственным. Жалкое препятствие, но оно вселяет уверенность, что что-то может измениться. На случай если все удастся, то мы будем в самом отдалённом месте в Нью-Йорке. До свадьбы брата есть время и за этот срок мы попытаемся что-нибудь придумать, подключив к делу отца.
– Благодарю за то, что ты…
Он безотлагательно перебивает:
– Я не поддерживаю этой затеи, Джексон… И ты же соображаешь, что это незаконно? – сетует он скрипучим голосом. – Я согласился исключительно только из-за твоих уговоров… Это рискованный и сумасбродный поступок, невозможно рискованный. Один шаг к нему ускорит катастрофу. Безумие считать, что даже, если все благополучно обернется, то не придется иметь дело с последствиями.
– Тайлер, осуждение в данном случае нагромождается только на мою совесть, что я применяю ложь. И только. Тебя, даю гарантию, никто не будет ни в чем упрекать, – швыряю я словами. С таким поворотом дел, когда неясные угрозы целиком сосредоточены на нас с Миланой, когда нельзя произнести и одного слова, ибо оно может быть подслушано, трудно прийти к иному убеждению, как к скорейшему отъезду.
– Не только, – с несвойственным ему возражением он говорит мне. – Ты известный человек, что будет, если узнается, какими способами ты воспользовался?.. Несмываемое пятно позора повиснет на тебе и твоей компании!
И хоть компания – дело моей жизни, но с угрозой безопасности любимого человека оно не сравнится никогда. Я готов прямо сейчас запятнать себя клеймом грешника, подвергнуться публичному унижению, ибо обманом жажду достигнуть жизненного покоя и уберечь от своей семьи колчан несчастья.
Не усугубляя оскорбительность слов, я вспыльчиво оглушаю:
– Пусть! Мне начхать на свою известность! Я бы с неописуемым восторгом отдал бы ее первому встречному! Мы уже говорили! Сколько еще мне утверждать о своем выборе?!
– Не шуми! В тебе противоборствует юношеский пыл! – негромко прерывает меня, переходя от мнимого спокойствия к проявлявшемуся негодованию. – Поразмысли, вы все дни будете жить в страхе, что кто-то ищет вас. Вам нельзя будет ступить никуда, весьма, весьма в шатком положении обнаружите себя – везде будет мерещится поглядывающий глаз. – Он убеждает меня выкинуть этот план из головы, так как Брендон воспользуется этим и овладеет добычей (нами) раньше. – Вариантов угроз, которыми Брендон располагает, велик. Он вытащит из твоего побега для себя пользу, взяв всех нас сразу на месте. Вам никогда не укрыться от его поисков. Ещё не поздно передумать и принять другое решение, попытаться еще раз обговорить его условия и постараться быть мягче с ним, вызволив в нём снисхождение. Нужно добиться смягчения его нрава! И я узнал, что это его рук дело назначить лиц, ведших наблюдение за Миланой, проявляемое пока что, предупреждаю, – делает акцент на слове, – в виде снимков. – Никоим сомнениям места и не оставалось, что это сделал он. – А что будет дальше? На что он горазд? Нам неведомо. Но то, что он способен проделать любую пытку, лишь бы пробить себе дорогу, мы уже осведомлены.
– Тайлер! – грублю я, чуть повысив голос, ибо тысячу раз внимал его одни и те же слова. – Я не уступлю ему в его доводах, руководящих им! Я не подхалим и не буду им никогда!
Его тяжёлый вздох издаётся в трубке.
– Но даже эта надежда, оправдайся она, не разорвет твою зависимость от Брендона. Я не твой отец, чтобы настаивать тебя, но, право слово, то, что выбрано тобой…
Без риска не обходится ничего. Мы идем на кухню, чтобы приготовить завтрак, не зная, не подвернем ли мы ногу и не растянемся на полу, содрогаясь от боли, или гуляем на воздухе, не в спешке, болтая о насущном, кто располагает сведением, что на нас не упадет метеорит или не собьет машина? Опасность кроется в самом примитивном, в ежедневных житейских вещах и будничных планах. Вся жизнь – риск. Ограничивать себя в чём-то, мотивируя столь высоким риском, – оправдание и утеха лодырей.
Я прекращаю его нотации твёрдым убеждением:
– Ты правильно сказал, выбрано мною, а значит, не подлежит изменению!
– Вопрос решён, – беспрекословно молвит Тайлер. Не выношу, когда поднимаю голос на кого бы ни было, но по-другому сложно противостоять эмоциям. – Хотя бы отцу давай заранее скажем.
– Всё при взлёте, всё-всё, – поспешно выражаюсь я, желая прекратить разговор и связаться с Питером, дабы предупредить его.
– А Милане? Ты насильно выпроводишь её в самолёт? А как же встреча её и мистера Фьючерс? Ты же мне рассказывал, в каком ужасном состоянии он пребывает, и как он нуждается в дочери.
Тайлер вызывает нестерпимое раздражение.
Высказываю быстро свои намеревавшиеся действия:
– Обманным путём, выдумав предлог, я отвезу её, посажу в самолёт, а там уже займусь объяснениями. Она поймёт, узнав об угрозах извне. В этом я не сомневаюсь. А с отцом, – три секунды раздумываю, нервически кусая полость рта, – будет нужно, мы и его заберём с собой. Ему и Джейсону есть, что обсудить.
– А с Беллой?
Это я тоже успел продумать.
– До начала конкурса я назначу ей встречу и обсужу с ней наши отношения, но не прекращу их прямиком. Я солгу, что мне нужно помочь матери, внезапно заболевшей, и улететь на неделю в Сиэтл. Она будет знать, что я там, полон забот, переживаний… Сострадая, она отговорит своего отца от его претензий ко мне и сделает так, чтобы он сжалился надо мной. А сам, я, сменив телефон, забуду её навсегда, как это сделает и она со временем, отвыкнув от меня.
– Джексон… – Голос неуверенно-спокоен. – Кругом ложь. Как бы она боком тебе не вышла.
– Тайлер, не забивай мне голову! – нервничаю я. – Иного выхода нет! – Секунду-другую добавляю: – На дефиле сделаем вид, что мы не знакомы. Всё, поговорим в самолёте, если не случится задержки, которая сорвет наши планы.
Наш ждет путь к новому обиталищу – Нью-Йорк, а на месте решим, какой следующий пункт будет нашей остановкой.
– И я сделал, что ты просил – я навел справки о Даниэле Санчесе…
– В самолёте? – поражает мой слух сонный голос Миланы, издающийся позади меня. Вздрогнув, я сиюминутно сбрасываю звонок, не до расслышав слова Тайлера, прячу телефон за спиной и собираюсь с мыслями, облизнув пересохшие губы:
– Доброе утро, милая! Как тебе спалось?
Она подходит ближе, обнимает меня, со склонной ей нежностью, становясь на носочки:
– Доброе! О каком самолете шла речь? Кто-то улетает?
«Мы, малышка, ночью».
– Да, это по работе. Коллеге придется перебраться на родину, на время. Не бери в голову! Так как тебе спалось? – Голос уже увереннее, но тело чуть напряжено.
С благостным настроением произносит:
– Было бы лучше, если не твои ночные кошмары.
Я сглатываю, а в мозгу открывается простор течению мыслей.
– Кошмары? Какие кошмары? – Пытаюсь напрячь разум, но, кроме разработанной тактики, на ум ничего не приходит.
– Ты не помнишь? – с удивлением молвит она, проводя рукой по своему заспанному лицу, на котором просматриваются следы от подушки, обозначающие, что человек долго не мог заснуть, а потом так отдался сну, что в одном и том положении пролежал до утра. – Ты часто просыпался, твои слова перемежевались то бормотанием, то криками, то храпом и снова криками. – Милана отмечает, что я несколько раз повторял одну и ту же мысль: «Не смей! Не тронь её!» – Как ты себя чувствуешь?
Чрезмерно шокированный, что ко мне вернулись кошмары, долго не беспокоившие меня, отвечаю:
– Твоя любовь помогла окрепнуть моим силам. – И увожу слово за слово нашу беседу в другое русло.
Вдыхая свежий воздух, стоя в обнимку, ощущая теплое дыхание друг друга, мы пробегаем по тексту выступления, переповторяя реплики.
За завтраком Милана, уже с возрастающей паникой и вплетенной в черты ее характера суетливостью, настаивает поехать заблаговременно за четыре часа до начала, чтобы занять репетиционный зал и еще раз проработать движения с детьми, а также помочь подготовить соответствующие задуманные нами образы, как малышам, так и ведущим, то есть нам. Я же говорю, что сделанных прогонов подготовленного выступления достаточно для достойного выхода на сцену, но, чувствую, что Мисс настырность не переубедить в обратном.
Предупредив Тайлера, что мы выдвинемся раньше назначенного времени, написав Белле о встречи, я созваниваюсь с Питером:
– Мы только что хотели позвонить вам, – с веселым духом начинает брат и подключает камеру, на которой они с Жозефиной совместно лежат на несобранной кровати. Она, утыкаясь ему в плечо, зевая, спустя несколько секунд после его слов бормочет: – Доброе утречко из Барселоны! Как вы там с Миланой?! – оглядывает меня и доносит: – Что-то невидно её.
Ответив, что все в порядке, Милана принимает ванну, спрашиваю у них:
– Чем обрадуете? Когда прибудете?
– Подожди, Джексон! – обрывает, улыбаясь, Ритчелл. – А то забуду. Счастливо вам выступить! Марк будет снимать запись вашего выступления, и мы потом обязательно посмотрим. Вы победите!
– Не забудь передать это сестренке, она тоже постаралась, даже больше чем ты, – подхватывает с очередной усмешкой братец. – Пока ты распускал нюни в платок, сестренка обучала детвору.
Опустив мимо ушей его насмешку, не имея цели вступать с ним в перепалку, но когда-нибудь, Бог свидетель, обещаю это сделать и ответить ему за каждую произнесенную с издевательством надо мной фразу.
Ритчелл толкает его, произнося негромкое: «Ну хватит!»
– Спасибо, передам, – отчасти демонстрируя безразличие, молвлю я, мысля, как сделать так, чтобы поговорить с ним наедине, без подруги. – Как проходит подготовка?
Ритчелл в нескольких слов докладывает, что свадьба будет в августе, так как не все гости смогут приехать, если отмечать раньше. И за это время нужно определиться с местом празднования, что, по их словам, самая сложная задача, и со всеми деталями торжества, разослать приглашения гостям.
– Питер, – мне хватит внутренних сил, чтобы кольнуть его, – а почему всем этим руководит невеста? Где же твоя помощь? А то пока ты распускаешь нюни, она сама организует праздник?!
– Джексон! Ну сколько же можно!
Питер, с минуту помолчав, цокнув, изъявляет:
– Счет равный.
Коротко усмехнувшись, прямо говорю, поскольку времени уже нет, чтобы ждать пока Ритчелл уйдет сама:
– Будущая мадам Жозефина, не оставите нас со своим женихом?
Радость вспыхивает в ее глазах. Вот так любовь к какому-то имени!
– Какие-то секретики?
Не зная, как навести на себя взгляд Питера, чтобы он посодействовал мне в этом, уже по привычке начинаю врать:
– Это по поводу подарка тебе на свадьбу, поэтому не обессудьте, но вам придется отойти.
– А если я закрою ушки? – тешится Ритчелл.
Питер, закусив нижнюю губу, кажется, понимает, в чем дело и сообщает ласково:
– Дорогая, правда, нам стоит кое-что обсудить с братом тет-а-тет.
– Уговорили! – без возражений мягко отвечает она. – Поступлю, как и Милана, полежу в ванне перед насыщенным днем. Джексон, не забудь передать ей мои слова!
– Да-да, – тихо отзываюсь я, прислушиваясь, не выключилась ли вода, используемая Миланой. Она ничего не должна узнать до полуночи.
Ритчелл выходит, Питер закрывает за ней дверь и, выключив камеру, шепчет:
– Говори, что хотел.
Прислонив динамик ко рту, медленно, с расстановкой тихо произношу:
– Извещаю тебя о своем намерении. В двенадцать ночи мы отлетаем с Миланой, Тайлером и охранным составом в Нью-Йорк, адрес сброшу сообщением. Отца не предупреждал, но сделаю это уже по прибытию в США. Документы нам сделали.
Длится бесконечная минута молчания.
– Мы же говорили с тобой, что это провальный план, не так? – довольно спокойно рассуждает он. «И он туда же».
– Питер, другого нет.
– Меня интересует одно: как ты смог уговорить Милану на этот шаг?
Я мнусь, но все же быстро бросаю правду:
– Она не знает.
Нецензурно обругавшись, что было ожидаемо, он гласит:
– Мать твою, Джексон! Ну куда тебя несет! Ты мог хотя бы дождаться меня и отца?
– Времени нет, Питер, – со вздохом изрекаю я. – Брендон требовал решения. И я его принял. Я улечу куда угодно, лишь бы спасти ее и себя. Правда, пока ни одного звоночка от него не поступило.
Долгий-долгий выдох слышится в трубке.
– То есть ты похищаешь мою сестру и увозишь ее на край света? Но что изменится-то с этого?