Уморившись от насыщенного дня, в сонном состоянии Джексон опускает меня на ноги, как только мы заходим в комнату. Он заботливо шепчет, пробегая, как легкий ветерок по глади озера, пальцами по моей спине:

– Моя обожаемая, уже спит?

Уставшим голосом я тяну, озираясь на пугающе огромную комнату:

– Почти…

Еле раскрывающиеся глаза улавливают минималистическое убранство предоставленного нам места. Окна наполовину закрыты зелеными шелковыми занавесками, точно искусные платья, которые одевают знатные особы, занимающие высокий статус в обществе. Кровать, располагающаяся по центру, застланная кружевным изумрудным покрывалом, завлекает тело поудобнее раскинуться на неё и с чувством расслабления смежить очи и уйти в упоительные видения, пахнувшие сбывшимися мечтами. Во снах мы все чародеи своих судеб.

Приняв душ, я перебираюсь, как скажет Джексон, в спальное ложе, кутаясь в махровый халат поверх сорочки, данной мне Ритчелл.

Он, минут как десять назад, растянувшись, укрывшись одеялом по горло, обводит меня проницательным взглядом.

– А вот и нет! – указывает мне тихо-тихо, потушив свет, оставив гореть лишь крохотный светильник, стоящий на прикроватной тумбе. – Малышка, ты не соблюдаешь дресс-код!

Зевнув, я понимаю, как нестерпимо хочется спать:

– Джексон, нет… Ложимся, – мягко указываю я, борясь со сном.

– Ну что ж, тогда это сделаю я! – приказывает он и спустя несколько секунд умело освобождает меня от атласной ткани рубашки.

– Так-то лучше, – прижимает меня к себе, зачарованно смотря в глаза. Нежно-нежно отводя с моих щек непокорную прядку, полусонно молвит:

– Кровать без тебя – мертвый подвал… Прошлую ночь я и глаз не сомкнул. Я снова всё испортил вчера, да, малышка?

– Не будем об этом, – растягиваю я. В такую минуту, полную расслабления, не хочется говорить о моем страхе, заключающийся в том, что кто-то следит за мной, раз та фотография проникла через кого-то Джексону. – Давай ценить то, что мы имеем в это мгновение.

Счастливо, улыбаясь, кивнув, он обхватывает мою талию пальцами обеих рук:

– Моя стройная девочка.

Его теплота дыхания, ласковость тона действует на меня успокаивающе и внутри всё заливается солнечным светом.

Обхватив левой рукой его голову, я касаюсь его холодных губ, медленно-медленно целуя в полураскрытый рот, убаюкивая нас обоих умиротворяющей лаской.

– Ты дрожишь, – чуть отслонившись, проговариваю я, плотно накрывая его неприкрытые части тела, отдавая половину одеяла ему.

В тусклом свете одной лампочки я лицезрю его непринужденную улыбку.

– Это все потому, что люблю тебя…

Со светящимися от счастья глазами отвечаю:

– И я тебя люблю…

Проводя ласково по спине, Джексон распускает мои волосы и кудри рассыпаются по подушке в хаотичном беспорядке. Навив на палец локон, он произносит, понижая голос до шепота:

– Когда мы встретились… я долго сопротивлялся, но эта страсть, одолевшая моим телом, была роковой, что захватила не только мою душу, но и сердце…

– А я боялась, что не выдержу и дня, если не раскрою свое сердце и тоже, как и ты, выказывала холодность и ждала, когда случай сведет нас друг с другом… Джексон, а ты часто обращался к мыслям обо мне?

– Если ты думаешь, что я забывал о тебе, то ты глубоко ошибаешься. Моя любовь к тебе жила в полудреме, но никогда не засыпала мертвым сном… Я хочу жить с тобой… – проводит пальцами по моим губам, – хочу, чтобы у нас была настоящая семья, свой дом, – я вздрагиваю всем телом, привороженная его словами, считывающими им с моих затаенных мыслей. Шевелится сладкое чувство, будто он нашел доступ к моему сердцу и ласкает сердечные струны. – Чтобы мы засыпали и просыпались вместе… И… – Он закусывает нижнюю губу, отводит глаза в сторону, смущаясь от родившейся мысли.

– Продолжай! Продолжай! – тихонько уговариваю я, улыбаясь до ушей и с трепетанием в груди.

Стиснув мою руку в своей, он подносит ее к губам:

– Я хотел бы… – и снова ему не дает досказать внутренний барьер, – сына.

Тронутая этой неизъяснимой интонацией в голосе, по моему телу вмиг пробегает судорожная дрожь и рьяно отзывается в душе. Этот нежный взгляд один из тех, что переворачивает всё изнутри.

Улыбка зависает на моём лице, а глаза чуть слезятся – это слезы сердца. Я сглатываю, опуская глаза до уровня его шеи, чтобы он не заметил.

Как важно слышать женщине от любимого мужчины такие слова! В эти мгновения, когда напоенное живейшей радостью сердце распыляет благодать по всему телу, нет и толики сомнений для чего мы все здесь…

И чтобы не уйти в порыв эмоциональности, нагрянувший и отлучивший меня со сном, робко шепчу, с упоительной радостью:

– А почему не малышку-дочку?

С мечтательным взглядом он подбирает выражение:

– Можно и ее тоже. – И эта улыбка – моя самая любимая.

Я глажу его по волосам, и, как зажженная солнцем, овладевая собой, говорю:

– А какое имя ты бы дал своему сыну? – Трепетно добавляю, питая сладкую мысль: – Или дочке.

С минуту задумавшись, пробуждая в себе инстинкт нежности, он отвечает:

– Х-м-м-м… С девочкой всё гораздо проще, чем с мальчиком.

– Почему? – смеюсь я.

Осыпая поцелуями, шепчет:

– Соедини наши имена.

Мысля, я пытаюсь это сделать вслух:

– Дже… Джемила…

– Джемила Моррис. Что скажешь?

В груди всё трясется от счастья. Никогда бы не подумала, что он способен на такие разговоры о детях. Я считала, что его беспокоит больше работа, но никак не его будущая семья и дети.

– Я счастлива, что ты… – И в эту же секунду раздается жужжание моего телефона.

– Черт! Никакого покоя! – ругается Джексон уже в голос и обращает исполненный гнева взгляд. Изумившись, как однако чрезвычайно быстро меняется в нем настроение, я отслоняю свою ладонь от его руки. Даже перемена погоды происходит не столь моментально, как вырывающийся из глубин души его суровый тон, когда стечение событий не сравнивается с его мысленным планом. – Оставим этот звонок без ответа! Отключи на ночь мобильник!

Судя по его властному взгляду, из его горячих уст прозвучал очередной приказ, требующий немедленного исполнения.

Удивившись, кто может звонить за полночь, и, поразмыслив, что это может быть либо мама, либо Максимилиан, пожелавший высказать мне то, что я в отношениях с Джексоном, так еще и ушла с мероприятия раньше, чем планировала, либо Анхелика с новостью о внуке, я мягко выражаюсь:

– Любимый, нужно посмотреть. А если что-то важное?!

Нахмурив брови, он готов взорваться от того, что нас прервали.

– В двадцать минут третьего звонят либо психически неадекватные, либо по уши влюбленные! – Я закатываю глаза, уловив тонкий намек на его пожирающую ревность к каждому мужчине, мальчику, любому представителю мужского пола, с которыми я перебрасывалась хоть одним словечком и которые смотрели в мою сторону. – Ошиблись! Успокойся, – громко отрезает он, забывшись, что на дворе непроглядная ночь, к тому же в деревянном домике слышимость предельно высокая, что на моё глухое: «Т-ш-ш», сиюминутно раздается голос Питера за стеной:

– Вас не учили спать по ночам?! Что там у вас?

Я распахиваю глаза от неожиданности.

– Хорошо-хорошо, простите, мы уже ложимся, – на ходу тараторю я извинения. – Спокойной ночи, – договариваю я, но Питер ничего не отвечает.

Сделав недовольное выражение лица, Джексон только решает возразить моему желанию ответить на второй вызов звонящего телефона, как через секунду вторую раздается вибрация его устройства. С лихорадочной торопливостью он вскакивает, смотрит на экран и в настороженном тоне заключает:

– Пожалуй, нам обоим следует поговорить, – быстрым шепотом и с напрочь изменившимся лицом он произносит. Его гнев сменяется глубокой серьезностью.

– Что? – делаю пораженный взгляд, взирая, как он второпях надевает брюки и, как взбалмошный, с поспешностью, шаркая тапками по паркету, удаляется из комнаты.

Он только что был против всех ночных переговоров. С кем он с таким рвением захотел пообщаться? Внезапно в сознании всплывает, как когда-то один звонок уничтожил всё хорошее, что было между нами. Второго раза я не потерплю. Почему он так мгновенно выскочил и отошел разговаривать, чтобы мне не удалось услышать?!

Назойливый абонент не унимается и отдаляет меня от мыслей третьим звонком. С легким раздражением приняв его, прикладываю к уху телефон:

– Да-да, слушаю, – думая о другом, автоматически отвечаю я. «Ему позвонила Белла, поэтому он вышел. Он ей сказал, что они расстались до времени защиты проекта. Это она. Она…»

– Милана! Наконец-то, ты мне нужна! – тараторит Мейсон. В трубке раздаются его шаги.

– Что? – Я ничего не понимаю, слыша уже вибрацию собственных нервов.

– Я… я… сошел с ума. Я… – что-то мелит он, но я то ли от того, что совсем недавно одной половиной тела была во сне, то ли от странных действий Джексона, не вразумляю ни слова.

– Мейсон? Ты чего так поздно?

– Это дело, не терпящее отлагательств! – взволнованно убеждает меня и снова берется за то, что его волнует: – Только ты мне поможешь, только ты!

– В чем помочь? – с возрастающим раздражением волочу я, думая, что Джексон что-то утаивает от меня. Он слишком быстро изменился, увидев имя, высветившееся на экране. Его поведение не было бы таковым, если бы ему позвонил какой-нибудь Алекс.

– Маскарадная вечеринка только завершилась, а я… а я все не могу, не могу.

Маскарадная? Его персона была на маскараде?

– Маскарадная? – громче шепота изумляюсь я.

– Да, я ходил с отцом и твоей матерью на аукцион-маскарад. Там видел твою подругу, ту кудрявую испанку с парнем. Твоего присутствия я не заметил, решила не ходить из-за проекта?

Я не соображаю от ускоренности сообщаемых им слов. Он продолжает:

– Я познакомился с одной девушкой, но она скрылась и… дьявол, она скрылась…. Я искал ее, я-я-я… я не знаю, как найти мне её! – грубо швыряет он словами, прибавляя, что ни одна женщина не внушала ему таких чувств. – Кстати сказать, отец подарил Анне кольцо и, кажется, они помирились… – Эта новость оживляет меня.

– Подарил к-кольцо? – Они что, женятся?

– Да, но подробностями не ведаю. – «Женятся???» – Твоя мама выглядела счастливой. И папа просил держать это втайне. Не говори ему ничего. Будет готов – расскажет тебе сам. – «Ей и дочь уже не нужна. Она счастлива без меня». – Милана! Пожалуйста! Помоги!

«Марк тоже секретничает за моей спиной?»

– Но чем я-то смогу тебе помочь? – приподнимаюсь на локтях, крепче держа телефон возле рта, чтобы лучше его слышать.

– Она модель! Я уверен, ты знаешь её. Бог ты мой!.. – Слова льются из него нервозным потоком.

Со смешком, ворошив мысль слова Джексона: «В двадцать минут третьего звонят либо психически неадекватные, либо по уши влюбленные!», простодушно отвечаю:

– Как она хотя бы выглядела?

Издается отрывистое дыхание, с глубокими вздохами отчаяния и одновременно очарования при воспоминании у него о той девице.

– Она… – он замирает в голосе, – она богиня!.. Меня тяжело покорить, но она… она… а… а… Сотворенная по ангельскому подобию.

Я еле сдерживаю выходящий из меня смех:

– Опиши её по-человечески, а не по-ангельски, друг влюбленный.

Промямлив что-то неразборчиво, он гласит:

– У нее небесного цвета платье, необычная кудрявая прическа, а кожа… сияет нежностью… Такая простота в ней… За маской я не увидел черт её лица, лишь алые пленяющие губы и изумрудные глаза.

В душе возникает ни с того ни с сего беспричинное волнение. Уже без смеха, с напряжением уточняю я, сев на край кровати и свесив ноги, и поглядывая на матовый свет луны в окне:

– Вам удалось поговорить друг с другом?

Мейсон со сладостным волнением докладывает, как они познакомились, столкнувшись в зале, как он, словно настоящий рыцарь, защитил её словом от какого-то мужчины. А как она его зацепила лишь одной фразой, ответив на вопрос о ее имени: «Мэрилин Монро»!

Резко вскочив, я тру лоб ладонью, покусывая нервно нижнюю губу. Мейсон продолжает описывать неизъяснимую красоту девушки, а я, растерявшись, предчувствую нагрянувшую очередную проблему, нарушающую мирное течение жизни.

«Это был он? Как я могла не узнать его?»

– И… и… что ты собираешься делать? – давлюсь я словами, ходя взад-вперед по части комнаты, держась за голову.

– Искать, конечно! И ты мне поможешь! Наверняка, ты знаешь всех известных моделей! А она точно такая! О, эти безупречные черты!.. Она!.. Ах!.. Я разыщу! Разыщу ее!

При этой мысли обращаюсь взглядом на картину, висевшую на стене, на которой запечатлена царица, руку которой целует мужчина, сидевший перед ней на коленях, и меня пронзает жаром.

– И как ты предполагаешь это сделать? – оправившись от замешательства, говорю я, конвульсивно глотая, ставшую поперек, слюну.

Слышится импульсивный, настораживающий меня смех:

– Не посчитай меня полоумным, но у меня есть одна вещичка от нее –потерянная туфелька. – Я застываю, как мумия, окончательно разоблачившая по описанию даму в голубом, у которой, наверное, в крови плодятся проблемы, невольно выходящие наружу.

Бормоча, что он походит на принца из сказки, ищущего «Золушку», он что-то спрашивает, но звонок прерывается на полуслове. Долго не смыкая глаз, с потрясенным взглядом смотря на потухший телефон, с разряженной батареей, я спрашиваю саму себя: «Что же сулит завтрашний день?»

Входит Джексон. Можно определить по глазам, что им овладел страх тот же, что и мною, – страх неизвестности.

– С кем ты разговаривала? – допытывает меня, занимая прежнее место и туша перед этим свет.

Ночной мрак прорезает лишь слабо освещенные лучи уличного фонаря. А луна, подслушав мой разговор, притаилась под черными завесами непроницаемой темноты.

– А ты? – Язык прилипает к гортани.

Я укладываюсь на спину, впиваясь глазами в потолок со смоляными устрашающими очертаниями, прокручивая минуту, когда припала в объятия к принцу на чёрной колеснице. «Мэрилин Монро». Язык без костей. Только я, только я могла присосаться к очередной сложности, веющей неприятностями.

– Я спросил первым. – В его тоне можно счесть легкую степень тревоги и задумчивости, ибо произнесенная им фраза последовала не сразу же.

Краем глаза распознаю, что он смотрит так, будто в моих глазах пытается прочесть истину. Зная, что мой ответ может неприятно на него подействовать, собравшись с мыслями, я все же сознаюсь:

– Мейсон. Сын Марка.

В тишине и глубокой темноте слышится его нервное проглатывание слюны.

Он ложится.

– Это всё, что я услышу в ответ?

Незамедлительно я накладываю одно суждение на другое:

– Он влюбился в одну девушку-модель и позвонил узнать, знаю ли ее я. И также он….

С гложущей непреоборимой ревностью, зажимая ладонь в кулак, лежащий на постели, едва касающийся моего бедра, он обрывает мои оправдания:

– Чертовщина! Откуда он вообще взялся? – бьет рукой по одеялу. – Он питает к тебе больше, чем симпатию! И то объятие…

– Не говори глупостей, – стараюсь я его опровергнуть, но сама начинаю сомневаться в правдивости своих слов. – Он всего лишь мне друг, сын мужчины моей матери.

– Он не имеет права так часто досаждать тебя! – К Джексону вернулось изложение указаний. – И если он – сын Марка, это еще не значит, что он не может не влюбиться в тебя!

– Ерунда! – стараюсь умерить его злобу, обдумывая, как перевести диалог в его сторону.

Разжигаемый каждой мелочью, он заговаривает страстным голосом, с мощью набрасываясь на мои губы:

– Ты злоупотребляешь моим терпением, малышка! – Его глаза излучают дерзкий огонь.

Как только я расспрашиваю о контакте, ведшим с ним тайную беседу, он хранит упорное безмолвствие, покрывая меня огненным взглядом, с ненасытной жадностью распаляя от каждого прикосновения в пылу страсти, и я не успеваю отклоняться от его бурных ласк и тону в безумном жгучем наслаждении.

Яростное сплетение тел зажигает пожар в груди, и мы, растворившись в бесконечном блаженстве, засыпаем.

Глава 25
Милана

Простуда уложила Джексона в постель, потому проведение последних генеральных репетиций перед выступлением я решительно взяла на себя. Ритчелл и Питер уехали и прибудут только за пару дней до главного волнующего торжественного события, которого, как мне кажется, я жду больше, чем они. В душе снова образуется тягостное чувство одиночества. Я силюсь его прогнать, пытаюсь отвлечь свое внимание, но оно продолжает кусать, доноситься неведомо откуда и теребить меня за край души, как щенок, жаждущий еды, тащит хозяина за край одежды.

После завершения работы я съездила к бабушке и дедушке Даниэля, не перестающие изнывать от горя и питать надежды на его возвращение.

В мой рассудок невольно стремятся попасть скорбные мысли, так и твердящие: «Вот если бы тогда в Милане ты ответила ему, то узнала, что случилось с ним и смогла помочь…» Остается молиться небесам, чтобы предначертанное не снизошло к «добродетелю» раньше положенного. В противном случае я буду чувствовать себя запятнанной своей же грубой ошибкой, приведшей к необратимым последствиям.

Бегло перекусив в местном кафе, я еду к «Храму Дебод», на встречу с Мейсоном, нервирующим меня всё утро любовными рассказами о той даме, которую он повстречал на маскараде, и которая поселилась в его сердце, даже не спросив его об этом.

Осыпая себя ругательствами, я соображаю, что обладаю блистательным талантом приковывать к себе, как магнитом, самые нелепые случаи.

Что же мне с ним делать? С каждой минутой общения с ним, изучая его, я более чем убеждена, что он не позволит сдаться и найдет эту девушку, которой являюсь я. Сказать, что это я? Или накапливать новую ложь? Если выбрать первый вариант, то ревность со стороны Джексона возродит новый плод, как искусственный фрукт, размеров в три больше натурального; не сказать, значит, взращивать ложь, а мы еще не разобрались с той, что не перестает мучить, как неугомонный ветер.

Задумав, что буду действовать по прибытию овладевшего соблазном, погружаюсь в упоение над необычным архитектурным сооружением Мадрида. Бывала я здесь дважды: один раз с Даниэлем, второй – с мамой.

Храм Дебод – удивительное строение, которое подчас стесняет сознание тем, что не соответствует архитектурному стилю Мадрида. Исторические факты таковы, что этот храм был дарован, как отмечают историки в 1968 году, Египтом королю Испании за оказанную помощь при спасении храмов Абу-Симбел от затопления при строительстве водохранилища Насер для Асуанской плотины. Существуя в Египте, он был центральным религиозным местом для посещения его паломниками. За постройками, окруженными прудом, покоится храм-часовня, в вечерние часы превращающийся в светящееся великолепие, отражающееся на водной глади. Внутри воздвижения расположены иероглифы, на стенах запечатлены древнеегипетские изображения, увлекающие тайной жития фараонов, проведения ими древних ритуалов, вскармливающие рассудок на рождение многочисленных вопросов.

Под палящим солнцем, усевшись на плиты, положив ногу на ногу, возле водоема, веющего свежестью, я узреваю мускулистого мужчину с напыщенным, измученным видом стремящегося ко мне, словно он всю ночь пытался найти способы разыскать незнакомку. Я складываю листы с записями для книги в сумку, приготавливаясь к непростой беседе.

Как только Мейсон занимает место рядом, он слегка с сердитым тоном бурчит, уткнув нос в ноги:

– Я опросил часть людей, которая была вчера на маскараде и все без толку. Попытки безуспешны. Отправившись в «Планету стиля», чтобы узнать о ней там, меня не впустили уже на входе. – Да, мистер Франциско настоящий дотошный охранник. Без пропуска не пропустит. «Фух… Мысленно благодарю его». – Я был уверен, что моя «Мэрилин Монро» там… – МОЯ МЭРИЛИН МОНРО? Мое сердце бьется, как колышущаяся зелень, подхваченная мощным порывом ветра. – …Что она сидит на занятиях и, как и я, мыслит о той искре, пробежащей между нами… – Я накаляюсь от каждого его слова. КАКАЯ ИСКРА? БОЖЕ, НИЧЕГО ЖЕ НЕ БЫЛО! – Проклинаю того парня, который утащил ее из-под моего крыла. Я хотел пригласить ее на встречу… – Поддаваясь ослеплению, он произносит с сопряжением мимики, ярко выражавшей его чувства: – Очарование, внушающее чарующую прелесть, пленительную женственность… Она что-то сделала со мной!.. – живо возглашает он. – Бог ты мой! В кого я превратился? Зачем я вообще оказался на этом маскараде!.. – потрясает воздух жестами рук.

Мысль, что этот несчастный ищет меня, прорезает мозг.

– Мейсон, я… – начинаю я, но он не дает мне продолжить.

– Виноват, – напористо вставляет он. – Чудовищная бестактность начинать разговор с этого. – Пламя пылкой страсти зажжено в юноше не на шутку.

Следя за движением его лихорадочно развивающихся мыслей, я с расстановкой пытаюсь хоть что-то сказать:

– Если ее увел мужчина, по твоим словам, то тебе не помешало бы обдумать, что…

– Я не собираюсь думать, я собираюсь действовать! Я способен на самый отчаянный шаг! – громко выражается он. – Эта девушка воспламенила самого меня, мою бесчувственную душу, уже ни во что не верящую, и я не отступлю. Тем более, в дверях агентства я встретил твою подругу темнокожую. – Джуана. В сердце вонзается сталь. Она не смолчит. Она все ему расскажет. «Боже». – Правда, – глубоко вздыхает он, – Джуана не смогла меня полностью выслушать, так как спешила домой. Но она пригласила меня на свой день рождения. Сказала, там пообщаемся, будет море девчонок, ее подруг, и я найду ту, которую ищу. – Это в стиле Джуаны, приглашать тех, кого она совсем не знает. Что там делать Мейсону? И мне придется идти одной, без Джексона. – На маскараде были представительницы из трёх модельных организаций, говорил отец. – Так в этом замешен ещё и Марк. – Я был в двух, но мне не удалось ее встретить. Да и меня посчитали больным на голову, когда я достал обувь… Ручаюсь, она из агентства «Планета стиля». Там самые красивые модели!

«Он на верном пути. Я не знаю, что мне делать?»

«Сказать, нужно сказать правду», – указывает сознание.

– Я себя чувствую настоящим дураком, нося эту туфлю, – шлепает себя по лбу.

Минуту-другую, я собираюсь с духом и молвлю тонким голосом:

– Мейсон, послушай! – Он пристально смотрит на меня. – Тебе не стоит ее искать, потому что…

– Точно! Как же я мог не дойти до этого! – Сидя в позе опечаленного человека, думая о том, кого он даже не знал, в нём что-то озаряется и разрывает мою попытку раскрыть личность «Мэрилин Монро».

Я раскрываю глаза.

– Я через отца свяжусь с организаторами, чтобы мне предоставили съемочный материал аукциона, отыщу мою «Мэрилин Монро», узнаю о каждом ее шаге, ступавшем ею в этих неземных туфельках, запечатлею фотографию, чтобы она ожила из облика, который сидит в моей памяти! И так я смогу навести о ней справки! Я узнаю, что за тип украл ее от меня! – Как только эти взрывные слова, сказанные им с быстротой молнией, достигают моего слуха, я все больше начинаю ощущать себя героиней мелодрамы. – Пойду на что угодно, лишь бы найти ее! Она зажгла, зажгла фитиль в моем холодном сердце!..

И с этим пронзившим душу заключением на все готового влюбленного с помутневшим рассудком и величайшим нетерпением он опрометью удаляется, бросив наспех, что нельзя терять ни минуты.

Остаюсь наедине с собой. Образ моих мыслей всецело повернут в две стороны: Мейсон, не держащий свою страсть в узде, переходящую в помешательство, его амурные походы и болеющий Джексон, явно утаивающий что-то от меня. «И Даниэль».

Наткнувшись на три уловки, – переписка братьев, которую мне не удалось дочитать до конца, фотография меня и Мейсона, вылезшая в реальное око, ночной звонок, смысл которого замурован от меня любимым, – я предчувствую, что за моей спиной творятся какие-то действия. Быть может, за мной и вправду кто-то следит? Или за Джексоном, так и не раскрывшего мне последний разговор с отцом Беллой? Нельзя исключать, что за всеми этими событиями может стоять и моя мать, пытающаяся навредить Моррисам. Милана Фьючерс вышла на арену противоборствующих страстей. Джексон точно мне ничего не расскажет, стоя на воротах моего спокойствия, которое никто не может нарушать. Пожалуй, я тоже повременю рассказом ему о Мейсоне и о том, что он ищет меня. На дне рождении Джуаны попробую выдать ему правду. «День, два и он успокоится. В конце концов, он обязуется скоро уехать из Мадрида домой», – подбадривает меня разгоряченное воображение.

Связавшись с Марком, я опрашиваю его о маме, с которой он помирился, что вызывает во мне радость. Про кольцо он и не заикается. «Сдержу хоть одно обещание Мейсону». Если будет нужно – мне об этом и Марк, и мама расскажут.

– Мы с Анной и Мейсоном подошли попозже. Попробую предположить, что ты ушла, когда уловила взглядом маму? А я и не увидел тебя в массе людей. – Я выдыхаю, услышав хоть какое-то хорошее малое известие.

– Да, – с отчаянием говорю я. – Как она?

– Не буду таить, но… – говорит с остановкой Марк.

– Она по-прежнему зла?

– А ты как думаешь? Ты ушла, выбрав не её, не свою мать. Но… меня беспокоит нечто другое. Я заметил за ней странную особенность, что она время от времени куда-то несколько раз отлучалась… – Он предостерегает меня, питая словами мое воображение.

Я проговариваю мысленно последние слова Марка. КУДА-ТО ОТЛУЧАЛАСЬ? С кем-то вела переговоры эта женщина. Но с кем? Она помышляет какую-то мерзость, и я не удивлюсь, что это направлено против меня и Джексона. Все её гнусные помыслы сосредоточены на нас. Её добрые качества давно не прорываются из тьмы мести.

– И вы думаете, что… – не завершаю я, напрягшись от волнения.

– Милана, я попытаюсь узнать ее затеи, завести разговор о тебе, на который я все не решаюсь… Я вот-вот разобрался с отношениями… Постараюсь разрешить конфликт между вами. Не будем отчаиваться, – придает мне бодрости Марк.

– Благодарю вас, – с искренностью произношу я.

– Как движется подготовка к защите проекта? Вы готовы?

Заведя длиннейшую речь о дефиле, о том, сколько новых разработок мы внесли с Джексоном, я также упоминаю, что помощь оказал и Мейсон, на что Марк незамедлительно гласит со смехом недоверия:

– Мейсон? Ты не путаешь?

– Да.

– Вы, на мое удивление, так быстро с ним сдружились за считанные дни. Я удивлен, удивлен, – по-доброму смеется в трубке. – До тебя у Мейсона не было друзей, в частности подруг, поскольку он такой человек, как бы тебе сказать…

Через несколько секунд заканчивает мысль:

– Он сам по себе закрытый. Ему тяжело найти темы для открытого обсуждения, чем-либо поделиться, тем более своими чувствами… Так-то он бойкий, кому надо он ответит не только грубым словом, но и боксерской рукой. Ты смотри, этот малый довольно хитрый. Если ему что-то будет нужно, пойдет напролом всевозможными окольными путями. И язык свой, когда нужно молчаливый, вставит туда, от кого будет прок. –То, что я слышу, не вызывает во мне радости. «Если ему что-то будет нужно, пойдет напролом всевозможными окольными путями». – По своему типу Мейсон настоящий эгоист. – Он открыто высказывается о сыне непринужденной простотой выражений, вынуждая поверить в каждое его слово. – Он-то и мне ни в чем особо-таки никогда не помогает, а вот чтобы тебе… – растягивает последнее слово, дивясь. – Но я чувствую, чем пахнут его изменения. Милана… если будет обижать тебя, предупреди об этом меня, и я отправлю его в Канаду, к матери.

– Да нет, Марк, не утруждайтесь, – говорю я с чувством опаски, что он узнает от сына, что тот озабочен одной особой, которую Марк, при одном взгляде на фотографию, несомненно разгадает. «Он в любом случае ему выложит, сам же говорил тебе, что только отец поможет ему найти связь с представителями, устроившие аукцион». Отнюдь не убежденная, что Марк окажет ему содействие в поиске девушки, если предусмотреть всё то, что он рассказал мне о сыне, я произношу: – Мы – друзья и вам нет необходимости об этом общаться с ним…

– Ну, смотри. Я предупредил тебя. И кстати, завтра у него будут соревнования. – Соревнования у него в душе влюбленной. – Я планировал пойти с твоей мамой поддержать его, пригласить ее вечером… И в подходящий момент расспросить о ее дальнейших действиях по отношению к тебе. И конечно, после я передам тебе всё…

– Я не знаю, как вас благодарить. – Я изъявляю горячую благодарность. Он, будто весы, уравнивающие два борющихся между собой огня.

Но ни косвенного намека о кольце! По голосу он излишне радостный и разговорчивый.

– Было бы за что, – искренне отзывается он. – Не буду тебя отвлекать. Увидимся на дефиле!

Завершив беседу, по мне разливается теплое непередаваемое словами чувство, напоминающее то, что образуется после принятия горячего чая с мятой и долькой лимона после лютого мороза. Чистота мыслей Марка, их разумность, присущее ему умение поддержать так, как он только может, наполнить сердце верой, что он убедит маму перестроить свое отношение ко мне, связывает меня с ним раз за разом. Мысли снова вьются возле отца, а воображение безотчетно ставит его на место Марка, непреднамеренно сравнивая. Выразил ли бы мне такую поддержку папа, как это делает Марк?

Смахнув груду рассуждений, я отдаюсь настоящим минутам.

Приподняв взор к алым, с сиреневым отливом, пушистым, ватным кружевам, повисшим на молочном горизонте, я поддаюсь чарам этой купели любви, вскружившей голову. Вдыхая небесные ветра, не скупящиеся на ласковых прикосновениях к коже, утихомиривающие изводящие сердце муки, на мгновение смежив веки, я втягиваю в себя поцелуи лазурной выси. Гранатовые пряди, озарившие озерное зеркало, отражающее карминное сияние, уволакивают за собой в кровавую бездну пленительных сил и пробуждают дремлющие страсти. Природное изящество, словно сжимает нас в объятиях, растопляя сердце и возрождая сладкую меланхолию.

Воспользовавшись моментом, проникшись величественностью заката, изрекаю на бумаге записи для произведения, почти законченного:

«Заточенный в темницу своей отчаявшейся души, ежедневно осеняя себя крестным знаменем, в полубесчувственном состоянии, он молил о кончине войны… Не столь губительным на него действовала глубокая рана на руке от выстрела, под который он попал, как мысли об оставшейся один на один с беспокойным миром дочери. Ее образ никогда не слабел в памяти отца. Жену он потерял навсегда. И долгие испускания стенания нанесли его сердцу несравненную боль. Единственным, за что он боролся, чем подкреплял свою веру, что мир на земле настанет, что его тяжелые страдания подвергнуться исчезновению, была его юная крошка, для которой Небеса уготовили горести пройти свою войну, войну, сражаясь с той стороной жизни, к которой она никоим образом не была готова.

Спасти его от угасания, оградив путь в вечность, сможет только дочь…

Невольными слезами наполнялись его глаза, когда они с товарищем сидели в землянке, ведя разговор о своих детях. Она была его даром, его последней ниточкой, связывающей с любимой женой, так тягостно измученной болезнью и так рано ушедшей на тот свет. Если бы не дочь, он стремглав пошел бы под первую пулю и с жаждой свиделся с любовию, утерявшей им.