Выбор

14.Максим

Я хотел высадить её прямо там, на обочине дороги. И если бы не пацан, я бы, без сомнения, так и сделал. Это же какой надо быть идиоткой, чтобы орать на ухо человеку за рулем? Ладно, я согласен, был не прав. Когда позвонил Андрюха, я просто реально забыл, что сзади кто-то сидит. Да потому что, черт возьми, я никогда никого не возил в своем Камаре.

Захожу в комнату, нервно бросаю часы и браслеты на комод. Андрюха пригласил попариться в сауну, но все желание и настроение улетучились как нашатырь. Спасибо одной прицепившейся заразе.

Андрюха Юдин – мой единственный настоящий друг со времен спорта. Его спортивная карьера закончилась, не начавшись, но друг стал неплохим тренером. Я тоже когда-то мечтал быть тренером. Ключевые слова – «мечтал» и «когда-то».

Снимаю брюки, кидаю на спинку стула и вижу, как на пол из кармана выпадает тот самый листок со стихом моего братца. И почему я не вернул его девчонке, а сунул себе в карман?

Разворачиваю лист и снова читаю. Гребанный Ромео.

Сжимаю яростно лист в ладони и бросаю в комод. Собираюсь принять душ, чтобы ледяные струи остудили пылающий в грудине жар. Меня переполняют злость и ненависть к ведьме, к брату и ко всему чертову миру.

***

Бам, бам, бам…

Бам, бам…

– Просыпайся, никчемное существо!

Бам, бам… Снова эти удары. Ммм… башка трещит, как полено в печи.

– Если ты и сегодня опоздаешь на совещание, я тебя уволю!

Кто-то сказал «уволю»? Да я готов вообще не прийти, только увольте меня! Отец еще пару раз лупит по двери и быстро ретируется.

Я опять надрался. С четверга отмечали на загородной базе Мир, Труд, Май. Смотрю на себя в зеркало: вроде все прилично, сегодня «аллергической сыпи» не наблюдается. Маринка-Наташка-Светка-как-же-ее-там отлично постаралась. Забрасываю уже заранее подготовленное обезболивающее в рот, запиваю водой из-под крана, но таблетки так и не успевают добраться до желудка, как меня выворачивает прямо над раковиной. Доброе утро, блин.

Спускаюсь в столовую, готовый принимать удар, но к моему удивлению, а скорее разочарованию, отца не наблюдается. Зато в кухне за столом в инвалидной коляске сидит мой брат. Это странно – видеть его здесь. После аварии брат перестал принимать пищу здесь, оставаясь в своей комнате.

На кухне суетится Любаша, бросая на брата настороженные взгляды. Для нее появление Данилы тоже неожиданно.

– Доброе утро! – здороваюсь как бы со всеми.

Любаша улыбается мне своей самой лучезарной улыбкой, а брат равнодушно кивает. Он свеж, опрятен и стал выглядеть более живым что ли. Мать была права. Он заметно поправился. И даже то, что брат сегодня завтракает в столовой, намекает о положительных изменениях в его состоянии. Неужели такие метаморфозы связаны с рыжей занозой?

Что-то жгуче-неприятно прокалывает в области солнечного сплетения, но я стараюсь не зацикливаться на еле уловимом ощущении.

В кухне приятно пахнет свежеиспеченной запеканкой. Обожаю ее с детства, Любаня знает, как порадовать меня.

– Ммм, – блаженно прикрываю глаза и тяну аромат носом, – этот запах. Любаша, ты золото, а не женщина! Выходи за меня? – подхожу к ней и чмокаю в теплую, морщинистую щеку нашей кухарки. Она хохочет и машет на меня рукой, заметно смущаясь.

От меня не укрывается, как брат брезгливо морщится. Его всегда раздражала моя фамильярность с Любашей А меня раздражало его лицемерие. Он мог часами лазить со своими дружками-по-идиотизму-волонтерами по трущобам, помогая бомжам с ночлежкой и едой, потом распинаться перед камерами, как все мы равны независимо от социального статуса, а дома воротить нос со словами «это же прислуга».

– А где Иван Сергеевич? – спрашиваю Любашу и окунаю аппетитный кусок запеканки в джем.

– Уже ушел.

– Орал?

Любаня опасливо смотрит на брата и поджимает губы. Были бы мы одни, она бы всё подробно рассказала без прикрас.

– Он был зол, – тактично проговаривает Люба и бросает на брата робкие взгляды.

– Это его обычное состояние, – усмехаюсь. – Я даже не помню, когда отец был весел последний раз и как он улыбается. Ты помнишь? – обращаюсь к брату и прифигеваю.

Не понимаю, как это вышло. Брат тоже, видимо, не сразу осознает, что вопрос предназначен ему, потому как мешкает, бегая по столовой обескураженными глазами.

Данила ничего не отвечает, хотя понятно, что в его состоянии он и не смог бы, но даже ни одной сраной реакции, ни одной мимолетной эмоции не проскочило в его взгляде. Ничего не изменилось. Мы по-прежнему чужие друг другу люди.

15. Максим

Я, конечно же, опоздал. В принципе, я и не старался успеть. Почему бы лишний раз не побесить Ивана Сергеевича?!

Они все: замы, зам замов, начальники отделов и другие «несчастные» уже сидят в зале совещаний, смиренно сложив руки на столах. Когда я вхожу, все мгновенно стихают и впиваются в меня настороженными взглядами.

Напряженная тишина витает в просторном помещении, которую разрывает один единственный звук – скрип зубов моего отца.

Он зол. Нет, он в диком бешенстве.

Приветствую собравшихся по получению пиздюлей от бати, отвесив низкий благородный поклон, и медленной походкой направляюсь к свободному месту. К скрипящим зубам добавляется лихорадочный стук его сердца. Бешенство перерастает в агонию. Но отец, надо отдать ему должное, держится изо всех сил. Мне приходится даже его зауважать.

С мерзким скрежетом отодвигаю стул и лениво сажусь, обводя глазами лица присутствующих неудачников, в которых читаются мольба, вселенский страх, лютая ненависть, кромешная ярость и разъедающая зависть. Эгоистичные ублюдки, думающие только о себе. Им стремно, они меня сейчас ненавидят всеми фибрами своих малодушных печенок, ведь, если я разозлю отца, непременно отрекошетит по ним.

– Ниночка, милая, а принеси-ка мне чашечку кофе, будь добра! – нагло поворачиваюсь в сторону двери, где в проеме зависает ошарашенная секретарша отца с выпученными глазами. – Можете продолжать, коллеги! – взмахиваю рукой.

Клянусь, я вижу, как крошатся зубы Ивана Сергеевича.

– Пошел вон! – рявкает отец, ударяя ладонью по столу.

Эх, все-таки я поспешил с выводами. Нервишки сдают у старика.

– С удовольствием, Иван Сергеевич, – неторопливо встаю и направляюсь ленивой походкой к двери, но у самого выхода оборачиваюсь.

Пробегаюсь по изумленным лицам.

– Коллеги, адьес! – салютую ладонью прощальный жест и скрываюсь в проеме.

У секретарской тумбы торможу.

– Дорогая Ниночка, не нужно кофе, принесите мне стакан и коньяк. В мой кабинет, – скабрезно подмигиваю.

– Но… – неуверенно запинается девушка.

– Н-И-Н-А… – чеканю. – В мой кабинет. Сейчас же, – смотрю на нее взглядом, не терпящим возражения.

Ниночка опускает виновато голову и послушно торопится к бару. Умница, девочка.

***

Я знал, что он придет. Но не думал, что так скоро.

Отец врывается в мой кабинет с целью убивать. Меня.

Но я подготовлен и жду, сидя за столом и забросив ноги на рабочую поверхность. Потягиваю медленно коньяк, смакуя элитным ароматом.

– Я, надеюсь, уволен? – выгибаю насмешливо бровь.

Отец пыхтит, раздувая ноздри, как парашюты. Мне нравится видеть его таким.

– О нет, я не окажу тебе такую услугу, – не спрашивая, батя отодвигает стул напротив и присаживается. – Это будет слишком благодушно для тебя, паршивец.

Хмыкаю и опрокидываю в себя остатки коньяка в бокале. Голова ощутимо вращается, а желудок сводит больными спазмами.

Какова вероятность, что в двадцать пять я не сдохну от цирроза печени или какой-нибудь язвы?

– Ненавидишь меня? – стараюсь словить четкий фокус.

Но перед глазами плывет. Затягивается белесой пеленой. Я пьянею.

Отец красноречиво молчит, давая ментально ответ на мой вопрос.

– Хорошо, – одобрительно киваю. – Ведь это взаимно, – тянусь за бутылкой, но отец успевает перехватить тару.

Презренно одаривает меня взглядом-убийцей и встает, забирая коньяк с собой. Двигается в сторону двери, но на полпути оборачивается:

– Знаешь, я часто думаю, что лучше бы та авария… – осекается. – Его жизнь забрал несчастный случай, а ты свою разрушаешь сам.

Сейчас в глазах отца нет былой злости и ярости. В них щемящее сожаление и чувство адской несправедливости. Горечь того, что лучше бы та авария, произошла со мной, а не с братом… Так было всегда. Я всегда был лишним, ненужным, неудобным…

В семье из нескольких детей всегда есть покладистый, беспроблемный ребенок и трудный. Так вот мне досталась роль второго. Самое печальное, что я её не выбирал, мне навязали эту роль. Мне изначально не дали выбора, его сделали за меня, а мне пришлось лишь соответствовать. Когда все вокруг ожидали от несговорчивого Максима проблем, я их устраивал. С плясками, шумными овациями и фейерверками.

Я всегда был вторым, где-то там сбоку, в тени старшего брата. И как бы я не старался и не рвал заднее место, я никогда не дотягивал, не соответствовал, не угождал.

«А вот Даня…, а наш Даня…, а Данечка победил в конкурсе чтецов…, Даня пишет такие изумительные стихи, а нашему Дане присвоили кандидата в мастера по шахматам», – слышал я в детстве.

А то, что годом раньше я стал мастером спорта по плаванию, а через два – мастером международного класса, никого совершенно не волновало. Зато, когда Даня вступил в волонтерское движение и насобирал кучу дерьма из пластика, отец подарил ему настоящий телескоп такой, какой хотел я.

Я о нем мечтал всё свое детство, а старший брат просто нагло спер мою мечту, подслушав наш с Любашей разговор на кухне. Брат убедительно кивал и посылал мне сладко-приторную улыбку, когда обещал родителям со мной делиться. Но коробка так и простояла закрытой в комнате братца, а я кусал губы и заламывал беспомощно кисти.

В тот самый день, когда отец вручил Даниле телескоп, я стал искренне ненавидеть родного брата. Тайно. Но сейчас мне стало казаться, что об этом догадывалась Люба. Наверное, именно поэтому у нее такое трепетное отношение ко мне. Она всегда жалела меня, считала недолюбленным ребенком.

Не знаю, любила ли меня мать или нет, но брошенным я не был. Материнское внимание периодически перепадало и мне. Но скорее у нее передо мной срабатывала материнская ответственность, нежели родственная забота. Ведь ребенка не выбросишь как ненужную вещь. А Данилу она боготворила. В рот при каждом слове заглядывала, перед гостями хвалилась и заслуги напоказ выставляла.

Что касается отца, так родитель меня попросту не замечал. Для него я вроде как был. А старшего брата таскал везде с собой. Лет с двенадцати Данила начал присутствовать на совещаниях, отец брал его на работу, в командировки, а позже и на деловые встречи. Он готовил его. Готовил вместо себя. Хотел сделать из него наследного принца. Приемника. Именно Даня должен был продолжать отцовское дело. Но я до сих пор не уверен, нравилось ли брату искренне такое положение дел или он талантливо играл свою роль: лучшего, правильного, благодарного сына.

Я ненавидел брата. А он ненавидел меня. У нас с ним никогда не было близких отношений. Но мы не воевали друг с другом открыто, мы ненавидели друг друга молча.

Когда я был мелким, я пытался понять почему? Почему родители не радуются моим успехам, почему их внимание обращено только на Даню? Что я делаю не так? Почему меня не замечают? А потом, став старше, я неожиданно обрадовался. Когда до тебя никому нет дела, от тебя ничего не требуют, не ожидают, ты просто занимаешься тем, чем хочешь, дружишь с кем хочешь, поступаешь так, как знаешь. Вот тогда плавание стало смыслом моей жизни и моей мечтой.

Да, я мечтал…Тогда еще мечтал.

Все свое свободное время я посвящал тренировкам. И это время не осталось в долгу: очень скоро я стал мастером спорта международного класса, мне сулили блестящее спортивное будущее. В тот момент моя ненависть к брату впала в спячку, ушла в глубокий сон. Мне стало не до него и его высотах. Я покорял свои. Сложно поверить, но я подспудно начал благодарить брата. За внимание, которое было приклеено исключительно к нему, которое освобождало меня и развязывало мне руки, чтобы заниматься любимым делом в то время, как Даниле приходилось постоянно соответствовать родительским требованиям.

А потом случилась авария. И я возненавидел брата еще больше…

– Привет, бро, – мой язык заплетается, но я отчаянно борюсь с наваждением.

– О, какие люди! Здорова! – Андрюха, как всегда, весел и трезв. Ненавижу его за это!

– Выпьешь со мной?

– Понедельник, Макс. Так, сколько сейчас? – друг затихает, видимо залипнув на времени. – Одиннадцать часов утра., – сообщает.

– Я в курсе, – раздраженно бросаю.

– Всё настолько хреново? – его голос звенит беспокойно. Вот только этого не надо. – Послушай, Макс, мне кажется, тебе уже хватит и…

– Я не спрашивал тебя, хватит мне или нет, – грубо перебиваю друга. – Я лишь спросил, ты выпьешь со мной? – рявкаю.

– Понял. Где ты?

– На работе.

– Выезжаю.

16.Саша

Понедельник. Как же я ненавижу понедельники!

По иронии судьбы я снова опаздываю! Эх, как в той песне «Нам бы понедельники взять и отменить!». Я бы с удовольствием подписала петицию об отмене первого рабочего дня недели.

Сегодня мне пришлось отпроситься у Георгия Артуровича немного пораньше, чтобы заскочить за продуктами. Нас с Никиткой не было в городе с четверга, а дедушка вчера привез нас только ближе к вечеру. И вот я с полными пакетами в две руки еду на маршрутном автобусе к Филатову. Конечно, можно было взять такси, но три раза в неделю туда-обратно мне выходит в приличную копеечку, которой так опрометчиво разбрасываться я не имею права.

Поэтому сейчас я трясусь в душном автобусе, который еле волочится, обтекаю потом, вдыхаю зловонные запахи пота и делаю дыхательную гимнастику, чтобы удержать себя в руках и не закуситься с тучной женщиной, которая настойчиво прижимается ко мне своей дряхлой грудью.

Данила встречает меня с улыбкой на лице и это приятно. Для него я подготовила хорошие новости: реабилитация проходит успешно, последняя МРТ головного мозга показала положительные изменения! Уверена, он и сам это понимает.

Светловолосый парень в отличие от прошлых занятий сидит на кровати. На нем кипельно-белая футболка-поло и голубые джинсы. Волосы, как обычно, аккуратно зачесаны назад и, если не знать, можно подумать, что перед вами сидит абсолютно здоровый молодой человек.

Я прохожу к рабочему столу и рядом пристраиваю свои сумки. В них есть молочные продукты, но просить положить их в холодильник, думаю, слишком нагло с моей стороны. Надеюсь, они не пропадут за полтора часа занятий и получасовой дороги домой.

Даня удивленно приподнимает бровь, а я развожу руками: «Да, что поделать? Оказывается, продукты сами себя не покупают!». Но я не смею его винить в этом бытовом неведении. В каких условиях живет эта семья, я успела узнать.

А дальше наши занятия проходят по отработанной схеме: дыхательная гимнастика, рисунок, логопедические упражнения, решение задач на мышление и память, слушание музыки, чтение книги.

Из нового и сложного – мы стали пробовать разговаривать. Без бумаги и ручки. Вместе стараемся связывать звуки в слова.

Данила сам над собой смеется, когда выходит что-то нелепое и непонятное. Но я искренне радуюсь этим эмоциям. Он раскрепощен, не замкнут и, кажется, сам доволен своими успехами. А уж как счастлива я, можно заметить по моему искрящемуся лицу.

В моей голове давно созрела идея, но осуществлять ее пока еще рано. Данила не готов, я чувствую это.

Сегодня мы начали читать Дэниела Киза «Цветы для Элджернона». Я люблю эту книгу и полностью погружаюсь в фантастический мир произведения, но меня периодически выдергивает Данин взгляд. Каждой клеткой эпителия ощущаю покалывания. Мне не комфортно, словно что-то липкое обволакивает и проникает глубоко под кожу.

Поднимаю глаза и встречаюсь с его серыми омутами, в которых плещется… интерес?

Так, Жукова, тебе это все кажется, в его глазах благодарность и только благодарность, уверяю себя.

***

– Данила, ты сегодня отлично поработал! – хвалю парня.

Встаю и начинаю собирать сумку.

– Са-ша, – вкрадчиво зовет меня Даня.

Я поворачиваюсь к парню и вижу, что в руках у него сверток, обернутый крафтовой бумагой. Данила протягивает его мне и приподнимает брови. На молодом лице благодарная улыбка, а глаза горят ожиданием. Взволнованно принимаю сверток и кручу в руках, не понимая, что с ним делать дальше.

– Распаковать? – спрашиваю.

Данила уверенно кивает.

Бумага приятно шелестит в руках. Аккуратно расправляю все уголки и заломы, будто осознавая всю ценность содержимого.

– Это же… Господи… – я хватаю ртом воздух как рыба, выброшенная на берег.

Мне не хватает слов и эмоций, чтобы выразить свои чувства. Сейчас мы с Филатовым в одной лодке: оба не можем связать и двух слов. Он —по понятной причине, а я – от переизбытка эмоций.

В моих руках коллекционное издание книги Шарлотты Бронте «Джейн Эйр» и мне страшно представить, сколько оно может стоить.

Данила широко и довольно улыбается.

– Те-бе, – по слогам произносит Филатов.

– Что? Мне? – кажется, что я теряю не только дар речи, но и рассудок.

Смотрю на книгу и не могу поверить своим глазам. «Джейн Эйр» – моя любимая книга и первый роман, который я прочитала Даниле. Он был удивлен моему выбору, и тогда я с ним беспечно поделилась, насколько влюблена в эту невероятную историю.

А он запомнил… И это так…трогательно и приятно.

Бережно оглаживаю красный кожаный переплет с золотым тиснением, перелистываю странички. Белая плотная бумага приятно хрустит в руках, а некоторые странички склеены между собой. Вдыхаю. Свежая печатная краска и типографский клей – непередаваемый аромат. Блаженно зажмуриваюсь.

– Данила, спасибо, но я не могу принять такой подарок. Прости, – осторожно опускаю книгу на стол и в последний раз прикасаюсь к шедевру.

Но не успев убрать руку, Данила резко накрывает её своей теплой, слегка шершавой ладонью. Смотрю на наши сцепленные руки и ощущаю всю неправильность ситуации. Мне неловко, но парня, кажется, это не смущает. Перевожу взгляд на Данилу: от доброй улыбки не осталось ни следа, зато появилось горькое разочарование. Мне не хочется огорчать парня, тем более тогда, когда у нас установились такие доверительные отношения, но и принять такой дорогостоящий подарок я тоже не могу.

Это ведь к чему-то да обязывает? Или я опять накручиваю себе то, чего нет?

17. Максим

Я еду в сторону нашего коттеджного поселка практически трезвый.

После телефонного разговора друг приехал за мной через полчаса и забрал мою пьяную задницу с собой. Но вместо того, чтобы составить мне компанию по уничтожению моей печени, Андрюха, чертов праведник, заставил меня прыгать в бодрящий бассейн.

В юношеской спортивной школе, где работает Юдин, друг поставил мне ультиматум: либо я плыву гребаные два километра, либо он мне больше не друг. Так себе угроза.

Обматерив и послав Юдина во всех возможных направлениях, я сдался и принялся разрезать водную гладь мощными, агрессивными движениями. Я плыл с остервенением, вымещая накопившуюся злость и ярость, плыл до боли в мышцах и суставах, плыл, пока меня не начало трясти то ли от холода, то ли от опустошения. Но протрезвел я окончательно в сауне, где друг исступленно исколотил меня веником, выбив остатки алкоголя, гнева и всякого надуманного дерьма.

Замечаю её медовые волосы издалека. Их любезно треплет теплый майский ветер. И я ловлю себя на мысли, что чертовски завидую ему. Интересно, какие они на ощупь? Уверен, что мягкие и шелковые как персидский атлас.

Девчонка шагает к остановке, уткнувшись себе под ноги, груженная полными пакетами. Её руки напряжены под весом сумок, спина ссутулена, а губы что-то тихонько шепчут себе под нос. Ну точно ненормальная!

Знаю, что мне нет никакого дела до нее и нужно просто проехать мимо, но я отчего-то медлю, а потом и вовсе останавливаю своего Камара. Она не замечает меня и проходит мимо. Отстегиваюсь, выхожу из машины и догоняю девушку, выхватывая у нее из одной руки пакеты. Что, черт возьми, она туда наложила?

– Что… Что происходит? – оглядывается с испуганными глазами. – Ааа, это вы, – фыркает недовольно.

– Ага. Остальные сумки давай.

– Зачем? – встает в позу.

Аррр, что ж сложно так?

– Подвезу, говорю, тебя, – терпение не мой конек, я быстро закипаю и уже жалею, что проявляю благодушие.

Но к моему огромному удивлению, мегера не сопротивляется и с радостью впаривает мне свои баулы.

– Вот, оказывается, куда пропадает сваленный дикий камень возле беседки, – выворачиваю руль в сторону центральной дороги.

– Что, простите? Я не понимаю, – озадаченно смотрит на меня своими колдовскими зелеными глазами, пристегивая ремень безопасности.

– Сумки, говорю, неподъемные.

– Ааа, да, подворовываю у вас, – парирует рыжая.

Усмехаюсь.

– Куда? В детский сад?

– Конечно, – устало вздыхает и прикрывает глаза.

Сейчас, когда ее веки опущены, когда несносный рот молчит, а тело максимально расслаблено, она выглядит юной и беззащитной. Маленькой большой женщиной. Я рассматриваю ее лицо, на котором веснушек стало больше, ее подрагивающие ресницы, маленькую, едва заметную родинку над губой, аккуратный прямой нос и бледные губы. На девчонке кроме туши на ресницах нет никакой косметики, а на ногтях ее пальцев, удерживающих тот самый потрепанный жизнью рюкзак с нашей первой встречи, поблёскивает бесцветный лак. Голые острые коленки крепко сведены вместе, а серое плотное платье слегка задралось. В ней нет ничего особенного, говорю я себе. Она совершенно не соблазнительна и не в моем вкусе, но этот случайно открывшийся моему взгляду небольшой участок светлой кожи на бедре действует на меня, как красная тряпка на быка. А еще мне до безумия хочется дотронуться до ее волос, пропустить их сквозь пальцы, проверить, насколько они мягкие и шелковистые.

Кручу головой, пытаясь стряхнуть с себя накативший дурманный морок.

– И как? – вдруг произносит девчонка, уставившись на меня одним глазом.

Поднимаю вопросительно бровь.

– Ну вы смотрели. Вернее, рассматривали меня, – распахивает очи, блестящие игривостью.

Она что, флиртует со мной? Да быть такого не может.

– Я проверял дыхание. Слишком долго длилось твое молчание.

– Значит, переживали за меня? – вот опять. Это она так заигрывает?

– С чего бы? Думаю, у тебя есть тот, кто должен это делать, – подмигиваю.

– Вы хотите узнать, замужем я или нет? – она прищуривается, а на лице играет ухмылка.

Ей идет эта невинная игривость: румяные щеки, блеск в глазах, милые морщинки, появляющиеся вместе с улыбкой.

– Мне не нужно узнавать, чтобы быть абсолютно уверенным в том, что мужа у тебя нет, – смотрю на нее вызывающе и растягиваю губы в злорадной ухмылке. – И отсутствие кольца на пальце тут не при чем.

Рыжая молчит и выжидательно смотрит, мысленно требуя от меня продолжения.

– Я думаю, вряд ли найдется на свете такой несчастный, который смог бы тебя вытерпеть.

У девчонки комично расширяются глаза, но она предпочитает ничего не ответить, лишь обиженно задрав подбородок.

Бросив в меня взгляд с ядом, отворачивается к окну.

Закусываю губу, чтобы не заржать. Сейчас она похожа на маленького огорченного ребенка, которого хочется пожалеть. До сих пор не понимаю, как она работает со взрослыми людьми и самостоятельно воспитывает ребенка. Ее место в детском саду: лепить с малышней птичек из пластилина.

***

Мы подъезжаем к знакомому мне адресу, и девчонка резво выскакивает из машины, оставляя свои пожитки на заднем сидении. То есть она уверенна, что я их дождусь. Ухмыляюсь. То ее под угрозой расстрела в машину не затащишь, то избавиться не вариант.

Первым из калитки выходит голубоглазый, вернее не выходит, а выпрыгивает и несется в сторону машины. Я невольно улыбаюсь, этот парень мне определенно нравится.

Выхожу из машины, когда голубоглазый подбегает, и протягиваю ему руку, приветствуя:

– Привет, Шумахер!

– Привет, Макс! Привет Бамблби! – улыбается во все свои молочные.

– Что ты там сказал? Бам… кто?

– Бамблби! Ты что, не смотрел Трансформеров? – удивляется пацан, будто я ляпнул, что Земля плоская.

Растерявшись, смотрю на подошедшую к нам девчонку и пытаюсь найти в ней поддержку. Она закатывает глаза и улыбается.

– Бамблби – это герой фильма про роботов, – пздц, помогла, блть, аж стало сразу все понятно.

– Да, мой любимый автобот! – воодушевленно вещает пацан.

– Окей, дружище, я понял, а мой Камар-то тут причем? – делаю вид, что понял.

– Бамблби превращался в точно такого же Сhevrolet Camaro. Это, – поучительно указывает на мою машину, при этом закатывая глаза, – прототип Бамблби.

Я нихера не понял, но раз режиссёры выбрали для фильма эту модель, значит у меня хороший вкус. Это приятно тешит мое самолюбие, блть.

Перекладываю сумки в багажник, освобождая задние кресла. Пацан ловко запрыгивает назад, а его мамаша, к моему изумлению, садится на переднее пассажирское.

Останавливаю машину возле старой панельной девятиэтажки и выхожу вместе со всеми. Хватаю неподъемные пакеты под непонимающе-удивленный взгляд рыжей. Она считает, что я позволю ей тащить эти гири? Я, конечно, не благородный рыцарь, но и не последняя сволочь. Хотя я сволочь, но и не последняя.

– Я донесу, – поясняю, раз уж сама не догоняет.

– Спасибо, но не стОит, – вредничает.

– А я не спрашивал.

– Пошли, Макс, – тянет за руку за собой мальчонка. Никитос, все-таки, гораздо смышленее своей бестолковой мамаши. – Пока, Бамблби!

Мы с парнишкой идем впереди, а вредина плетется за нами сзади. Когда мы заходим в подъезд, я мысленно готовлюсь увидеть и прочувствовать все прелести старых панелек: невыносимый смрад, исходящий из мусоропровода, старые разбитые окна, обвисшие почтовые ящики, окурки, грязь, обоссанные углы и лифт «привет клаустрофобам». Но каково мое изумление, когда я вижу цветы в горшках на окнах и чистые выкрашенные стены.

– А вы, должно быть, ожидали алкашей с наркоманами увидеть? – слово прочитав мои мысли, спрашивает девчонка.

– Честно, да, – признаюсь.

Рыжая беспечно пожимает плечами и поднимается на второй этаж, копошится в рюкзаке, выискивая ключи.

Первым в квартиру запрыгивает Шумахер, а его мамаша придерживает дверь, пропуская следом меня. В прихожей тесно и нам втроем крайне сложно разойтись, не задев друг друга. Я ставлю пакеты на пол и разворачиваюсь лицом к выходу, но сталкиваюсь в дверях с рыжей ведьмой, которая смотрит на меня своими изумрудами. Она намного ниже меня и едва ли достает мне до плеч. Мы стоим очень близко к друг другу, и я отчетливо слышу ее учащенное дыхание. Или это мое?

Меня волнует. Волнует ее запах, так упоительно наполняющий мои легкие ароматом магнолии, сладкой ванили и медовыми яблоками. Он, несомненно, подходит к ее солнечной пшеничной шевелюре, зеленым глазам и янтарным веснушкам. Я опять чувствую дикую потребность прикоснуться к ее волосам и втянуть в себя их запах: чувственный, обволакивающий, женственный. Меня волнуют ее бледные, слегка потрескавшиеся губы, по которым хочется провести языком, увлажняя и наполняя живительной влагой.

– Макс, а ты с нами поужинаешь? – меня выдергивает из мира фантазий и бросает сюда, в тесную квартирку, где живут двое и где мне совершенно нет места.