Уровень ZERO. Монстр из Синего Камня

III

Мрачный Борькин кабинет считался наиболее ценным помещением во всей редакции. Небольшой, с высокими потолками и темными обоями, раскрашенными под дубовые панели, он, несомненно, обладал рядом достоинств.

Во-первых, в углу жил огромный, лохматый неприхотливый фикус, подаренный Дирижаблем Борьке на день рождения. По слухам, несчастное дерево напоминало Стасе унылую трудовую молодость в районной бане, и она сочла его присутствие в загородном доме неуместным. У Жукова фикус прижился, на Новый год талантливо исполнял роль праздничной елки, а в будни надежно закрывал собой старое кресло, где можно было отоспаться в любое время незаметно для окружающих.

Вторым существенным достоинством Борькиного кабинета мы считали импровизированный бар с запасом отличного спиртного, о котором знали лишь посвященные, а также старинную кофеварку и ароматный кофе, запасы которого не иссякали благодаря регулярным посылкам из Италии. Дамы судачили о роковой итальянке с безответной любовью, но я точно знала, что это дары полицейского из Палермо, которого Жуков несколько лет назад выручил при очередном журналистском расследовании. Но в чем именно состояла услуга, не удалось выяснить даже мне.

В общем, обстановка, вкупе с неплохими картинами на стенах, навевала приятную меланхолию. Ей способствовали и окна. Неожиданно большие, они распахивались на две смежные стороны света и открывали хороший обзор. Из одного окна был виден зеленый школьный двор и спортивная площадка, другое выходило на автобусную остановку. Именно на нее медленно выезжал со стоянки черный джип «гранд чероки», а за ним дробно рысил бледный Дирижабль. Я вспомнила сон и вздрогнула.

Машина остановилась, дверца приоткрылась. В проеме виднелось мощное плечо водителя, обтянутое черным пиджаком, а с пассажирского кресла на причитающего вполголоса Дирижабля безразлично смотрел субтильный блондин в светлом костюме. Не дослушав монолог, он бросил несколько слов, захлопнул дверцу, автомобиль тронулся.

Дирижабль постоял минуту, вытер мокрый от дождя лоб и медленно направился к запасному входу. Мы с Жуковым переглянулись.

– Странная компания! – протянул Борька. – Вот уж не думал, что у шефа такие знакомые водятся!

Я не успела отреагировать, как в кабинет ворвался Ромка.

– Ребята, – возбужденно зашипел он, – я видел наших учредителей! Крутые, на джипе, и Дирижабль их смертельно боится! Может, ввалили за то, что нашу зарплату на тойоту потратил?

В голосе Шантера звучала надежда.

– С чего ты взял, что это учредители? – холодно поинтересовался Жуков.

– А кто же еще? – удивился Ромка. – Явно не друзья детства, не односельчане бабушки, и не коллеги!

Мы посмотрели на Ромку с одобрением: этот юный прохвост в последнее время часто демонстрировал незаурядную наблюдательность, хотя для правильных выводов еще не созрел.

– Да, – спохватился Ромка, – я ведь их сфотографировал на стоянке. Вот сюрприз будет для Дирижабля! Или не стоит пока ему карточки дарить?

В голосе Шантера послышалось сомнение.

– Не стоит, – ласково подтвердил Жуков. – Ты их нам подаришь и никому об этом не скажешь. И о своем творческом подвиге тоже не распространяйся.

Ромка с интересом взглянул на него. В глазах потенциального лауреата Пулитцеровской премии появился маниакальный блеск, и это свидетельствовало об одном: Шантер к очередной авантюре готов!

– Однако, господа, – вернул нас к реальности Жуков, – пора бы и о рутине подумать!

По комнате поплыл первозданный аромат заграничного кофе, и мы, устроившись в креслах, начали мозговой штурм. Нужды не было высасывать сенсации из пальца, как это делали другие, они сами рождались у нас в головах, превращая реальные, но скудные факты в затейливые конструкции, вызывающие неподдельный интерес у читателей. Борька называл это «поиграть умом». Мы не делали выводов и не навязывали свою точку зрения, а лишь пробуждали фантазию и любопытство, и читатели были за это благодарны. Порой, они высказывали потрясающие суждения, и наиболее оригинальные письма публиковались в нашем журнале.

Сегодня речь шла о загадочном преступлении, совершенном в идиллической местности, абсолютно не подходящей для кровавых расправ. А мое подсознание провело параллель между ним и Потрошителем, о котором я и брякнула Дирижаблю.

Несколько дней назад в прессе проскользнула заметка о зверском убийстве иностранного бизнесмена, которого непонятно каким ветром, без вещей и документов, занесло в нашу провинцию. Но меня заинтересовало другое. Из разговора со знакомым следователем, который, пытаясь установить личность убиенного, нарезал версты по градам и весям, я составила примерную схему места, где нашли тело. И выяснилось, что в данном месте и в данное время уйти незаметным убийца просто не мог: по всем четырем направлениям находились свидетели. Подбросить труп тоже не могли, поскольку кровь на земле принадлежала покойному, а ее количество свидетельствовало, что убийство произошло именно там. Следствие принялось выяснять адреса, связи, явки, а у меня в голове забрезжила странная мысль во время общения с Дирижаблем, которую я и пыталась сейчас оформить.

– И причем здесь Потрошитель? – удивился Ромка. – Там были серийные преступления, да и жертвы – проститутки!

– Во-первых, это может быть только началом, убийства Потрошителя стали почему-то считать серийными сразу же, после первого преступления, – нахально заявила я, – а, во-вторых, суть не в том, кто именно становится жертвой, а в том, что их объединяет какой-то единый признак, если убийца – маньяк. Это общеизвестно. Но кто сказал, что учителей, врачей или бизнесменов не могут серийно убивать по каким-то другим, вполне рациональным причинам?

– Например?

– Например, чтобы отвлечь внимание от одной, основной жертвы, чья профессия не имеет никакого значения, а также от истинной причины.

– Например, наследство? – подсказал Ромка.

– Пусть будет наследство, – согласилась я. – Криминалистам известно, что даже голову человека раскроить тяжелым предметом или нанести удар ножом невозможно, не испачкавшись кровью. Убийства же проституток происходили на улицах большого города, где те поджидали клиентов, причем, «процесс» требовал немало времени. И если даже тела расчленять удавалось без свидетелей, и поблизости в тот момент никого не было, кто бы услышал крики жертв, то остается вопрос: как окровавленный преступник добирался домой? Даже сотню метров преодолеть в таком виде, не встретив ни одного прохожего, непросто. Тем более, что ночные бабочки в безлюдных местах не гуляют. Брал, идя «на дело», сменную одежду и ведро с водой, чтобы умыться? Бред! Каждый раз нанимал кэб? Но англичане – народ законопослушный и на него обязательно кто-нибудь настучал бы. Снимал по квартире рядом с местами своей «охоты»? Но, во-первых, у него, конечно же, были соседи, да и куда он окровавленные вещи девал? Отдавал в стирку? Сжигал? Первое невозможно без свидетелей, второе сделать в городе тоже непросто.

– И какой вывод? – нетерпеливо спросил Ромка.

– Возможно, он действовал не один, сообщник ожидал его с кэбом, на котором потом испачканные вещи отвозились за город, где и сжигались. Но тогда речь нужно вести уже, как минимум, о двоих маньяках. Вторая версия – фантастическая: маньяк появлялся из другого времени или параллельного измерения. Она неоднократно обыгрывалась в фильмах и художественной литературе. И третья: целенаправленно была убита только одна девушка по какой-то конкретной, неизвестной нам причине, например, из-за того же наследства, о котором не знала. Остальные – для того, чтобы сбить полицию с толку.

– А причем тут убийство бизнесмена? – удивился Ромка.

– А не причем! – разозлилась я. – Просто я предлагаю поместить ребус о Потрошителе в журнале, чтобы читатели поломали головы!

– Постой! – сказал Жуков. – А почему убийство бизнесмена заставило тебя вспомнить о Джеке Потрошителе? Ты же отличаешься ассоциативным мышлением, значит, что-то общее между ними все-таки есть?

Мне не хотелось рассказывать о ночных видениях, и я хмуро буркнула:

– Общее, как я уже говорила, то, что после такого изуверства окровавленный убийца уйти незамеченным не мог, а вертолета над местом преступления никто не видел. Впрочем, я там не была и знаю обо всем из разговора со знакомым следователем.

– Интересно, – мечтательно протянул Ромка, – если на днях убьют еще парочку бизнесменов, все решат, что это дело рук маньяка?

– Бизнесмены – не проститутки, – назидательно заметил Жуков, – их убивают по многим причинам, главная из которых – деньги. И убийства считаются не серийными, а заказными.

– И все-таки, – не унимался Шантер, – если жертвы ничего не будет связывать, это будет серия преступлений?

– Это будет сериал, – отрезал Борька, – а ты станешь его автором!

Позвонила секретарша Лена и закричала в трубку:

– Вы где пропали, почему за деньгами не идете? Лавринович уже пошел свой коньяк пить!

– И, правда, зарплату дают! – искренне удивился Жуков. – Сходим в бар?

– Я же говорил, что это учредители приезжали! – торжествующе завопил Ромка. – Они Дирижаблю шею намылили, а скоро и тойоту отберут!

– Может, завтра? – попросила я, не обращая внимания на завистливое юное дарование. – У меня вечером дела.

– Ну, завтра, так завтра, – согласился Борька.

– Зинаида, а где бизнесмена убили? – вдруг вспомнил Шантер.

– Да где-то под Вишневкой, – сказала я и осеклась.

Ромка дико уставился на меня, потом схватил сумку и исчез за дверью.

– Завтра не ждите! – прокричал он с лестницы.

Именно там, под Вишневкой жила Ромкина бабка и все участники его недавней мистификации, наделавшей столько шума.

IV

Дождь прекратился, проклюнулось солнце, воздух был свеж и прохладен.

Я проехала несколько остановок на троллейбусе, а затем поднялась на холм. Это было мое любимое место. Маленький сквер, старый фонтанчик, двухсторонние скамейки, прозванные «близняшками», и расположенные буквой П, над которыми тянулся длинный навес, прикрепленный к их общей спинке. Благодаря ему, можно было любоваться городом в любую погоду.

Рядом со сквером уже двести лет прочно опиралась на мощные колонны городская ратуша, с другой стороны удобно расположилась синагога. Через дорогу над кирпичными домами высился старый костел, а внизу, под мостом, зажатая между монстрами из стекла и бетона сияла розовыми стенами древняя церковка, похожая на кремовое пирожное. Вечерами здесь шелестел любовный шепот и слышался звук поцелуев, днем встречался творческий люд, и пролетали стайки иностранных туристов.

Это место давным-давно облюбовали художники, которые прозвали его Монпарнасом, остряки же, из-за обилия храмов, окрестили Иерусалимом. Публика, конечно же, охотнее рассматривала полотна, но иногда и покупала. Раньше можно было вложить небольшие деньги в картину малоизвестного художника, и если к нему приходила слава, финансовый риск окупался с лихвой. Нынче же искусство сразу пыталось встать на коммерческую основу, работы популярных мастеров продавались в галереях и стоили очень дорого. Правда, известность далеко не всегда соответствовала таланту. По-настоящему оригинальное полотно можно было, скорее, приобрести именно здесь, на зеленом пятачке в центре города, если только хватало чутья распознать его, и воли, чтобы устоять против напористых молодых людей, пытающихся втюхать за баснословные деньги какие-то сомнительные изображения. Рынок своим черным крылом коснулся и этого оазиса, – цены зашкаливали даже на ученические работы.

Я приходила на Монпарнас не менее двух раз в неделю, иногда меня сопровождал Жуков. Я мечтала приобрести «Пейзаж с дождем», автором которого был Алексей Стасевич – молчаливый блондин с добрыми синими глазами. Мне почему-то казалось, что именно таким был Андрей Рублев.

Городские пейзажи у Стасевича казались слегка размытыми под кисеей весенних, летних, осенних дождей. Мэтры охаивали их и признавали неграмотными. А мне нравились абсолютно все, но особенно завораживал тот, где над блестящими крышами и тротуарами с прилипшими желтыми листьями пробивалось солнце, придающее сентябрьскому дню едва уловимое мерцание жемчуга. Казалось, что сквозь него проступает чей-то лик. Алексей давно уже мог продать пейзаж, но мне казалось, что он хочет сберечь его для меня, ждет, когда появятся деньги. Коммерсантом он был некудышным, работы его покупались, но не очень часто.

Правда, в последнее время мне стало казаться, что кто-то намеренно отваживает от него покупателей. Коллеги? Вряд ли, ни один художник не признается, что завидует собрату по цеху.

А на прошлой неделе, в четверг Алексей исчез. После звонка, поступившего на сотовый, он попросил здоровенного бородатого портретиста Соломона присмотреть за картинами, ушел на час, и не вернулся. Соломон заволновался, но в милицию не пошел: после какого-то неприятного инцидента в юности, он не питал доверия к силовым структурам. Мобильник Алексея не отвечал, адреса никто не знал. Но портретист исправно, каждый день выставлял работы Алексея рядом со своими, и волновался все больше.

Когда я подошла, то поняла: беспокойство его достигло апогея. Выяснилось, что после исчезновения Стасевича, косяком пошли покупатели на его картины. Вернее, покупателей было не очень много, но один из них был невероятно настойчив. Он предлагал хорошую цену, но Соломон полотна не отдавал, чем вызывал сильнейшее раздражение у корыстолюбивой молодежи. Художники постарше его морально поддерживали.

– А цену действительно дают хорошую? – поинтересовалась я.

– Цена-то хорошая, – задумчиво пробасил Соломон, выуживая мошку из лопатообразной бороды, – да клиент не разбирающийся, видно, для кого-то другого покупает. Даже слишком хорошая цена, – почему-то недовольно заключил он.

Я знала, что Соломон обожал Алексея, действовать во вред ему не мог, поэтому искренне удивилась:

– Так в чем же дело? Какая разница, для кого он картину приобретает?

Соломон подумал и задал вопрос мне:

– А почему раньше не покупал? Он тут часто вертелся, и не один. Я его запомнил, я же портретист. А когда Лешка исчез, ко мне какие-то люди приставать стали, а потом две его картины спереть хотели. И все просят показать остальные его работы, особенно пейзажи, написанные на природе. А я их и сам не видел!

Я насторожилась. На прошлой неделе история с пропажей казалась не очень серьезной и, предлагая эту историю Дирижаблю, я хотела, скорее, мистифицировать читателей, а, заодно, и сделать рекламу Алексею, тем более, что материалы о нем уже публиковала. Но, похоже, дело заслуживало более пристального внимания.

– Мадам, вам нравится Тернер? – раздался тихий мелодичный голос.

Я обернулась.

Добрыми, темными, как сливы, глазами на меня смотрел маленький пожилой человек в широкополой шляпе.

Я удивилась:

– Откуда вы знаете?

– Я посещаю синагогу, часто захожу сюда и вижу, как вы любуетесь пейзажами молодого художника. Я ими тоже восхищаюсь.

– А что, по-вашему, общего у Тернера и Алексея?

– Настроение, – мадам, – настроение. Все зыбко, все туманно. Под легкой дымкой их полотна скрывают огромный талант.

Я с интересом разглядывала странного человечка, потом спросила:

– Вы искусствовед?

Улыбка скользнула по его лицу:

– Искусствоведы препарируют красоту, не чувствуя ее. А я обычный человек, и мое мнение гораздо дороже. Знаете, почему? Мне безразличны условности и каноны, я, вопреки им, наслаждаюсь талантом еще при жизни мастера, даже если он не признан. Правда, реальной пользы художникам мое восхищение, к сожалению, не приносит. Кстати, я видел, как уезжал автор наших любимых пейзажей.

– На черном джипе? – почему-то спросила я и почувствовала, что попала в десятку.

– На серебристой тойоте, – безмятежно сообщил собеседник.

Я оторопела. Такая тойота ассоциировалась у меня только с Дирижаблем. Попыталась представить, как Дирижабль, весь в фиолетовом, похищает Алексея, а затем в подвале пытает его маникюрными Стасиными ножницами, требуя скинуть цену на полотна. Получилось смешно.

Человечек терпеливо ждал, пока я переварю информацию. А потом печально добавил:

– Я думаю, он умер.

Он был неплохим физиономистом и, наблюдая за мной, не стал дожидаться вопроса:

– С утра не лице художника была маска смерти. Вы знаете, что это такое?

Я читала, что перед смертью лицо человека становится абсолютно, неестественно симметричным, и это называется маской смертью. А у Стасевича правая бровь и угол рта всегда были слегка приподняты. Сочувственно покачав головой, человечек вздохнул и

зашагал прочь, похожий на зловещего черного ворона.

Я, оторопев, проводила его взглядом, и решительно направилась к Соломону:

– Ты можешь описать того настойчивого покупателя?

Он быстро сделал набросок в моем ежедневнике. Портрет ничем не напоминал Дирижабля или его знакомых из джипа, по крайней мере, тех, кого удалось разглядеть. И я с облегчением вздохнула. Судя по изображению, покупателем был крепкий мужчина средних лет с квадратным лицом, прямыми бровями, волевым ртом, пристальным взглядом широко расставленных светлых глаз и коротко стрижеными волосами. Он очень напоминал военного.

Я огляделась, но никого похожего не заметила. Но у меня возникло смутное ощущение, что это лицо мне знакомо.

А потом у нас с Соломоном состоялся небольшой военный совет с привлечением еще одного художника – худого и язвительного Федора. Мы постановили: картины Алексея на Монпарнасе до возвращения автора не выставлять и постараться узнать его адрес.

– Надо бы Лешкины работы спрятать не дома, а где-то в надежном месте, – рассудительно сказал Соломон. – А то проследить могут.

– А то тебя до надежного места не проследят! – язвительно заметил Федор.

Меня осенило:

– Ребята, а, кроме вас, здесь еще человек пять найдется, которым можно доверять?

Ребята задумались.

– Найдется, – решительно сказал Федор. – Я полностью согласен: если каждый из нас возьмет по картине, то фиг за всеми проследишь!

Похоже, нам всем не хватало острых ощущений. Точку в разработке операции поставил здравомыслящий Соломон.

– И, повторяю, мы не должны держать Лешкины полотна дома, их нужно передать на хранение друзьям или родственникам, – невозмутимо добавил он.

Мы с Федором переглянулись, хотели рассмеяться, но почему-то передумали. Потом я набрала номер Дирижабля. Он был заблокирован. Ромка тоже не отвечал, и я позвонила Жукову, который, как выяснилось, болтался в баре с какими-то знакомыми.

– Мы же завтра договорились расслабиться! – обиженно попеняла я, но Жуков не смутился.

– Ромка звонил, – сообщил он. – Там у них какие-то странные вещи творятся, завтра приедет, расскажет. А если не приедет, то мне, думаю, придется смотаться к нему. Зинаида, скажи правду, ты знала подробности убийства, или накаркала, как всегда?

– О чем ты? – обиделась я еще больше. – И почему к Ромке должен мотаться именно ты?

– Убитый мужик, которого там нашли, весь искромсан, и у него почка изъята.

– Для пересадки?! – похолодела я.

– Не знаю, но сомневаюсь. В любом случае милиция на ушах стоит, а механизатор Спиридон несет невесть что, перепугал всех.

– Спьяну?

– Да нет, не спьяну, он пить бросил, и у него дар открылся. Он сейчас ходит при галстуке и вещает. Люди верят.

Я вкратце рассказала Борьке о художнике Алексее. Он помолчал, а потом сказал:

– Ох, не нравится мне все это, чую, большие неприятности нас ожидают!

– Если вляпаемся!

– А ты не поняла, что мы уже вляпались, причем, по самые уши? Будь осторожнее, встретимся завтра.

V

С вечера под балконом орал шантажист и сексуальный маньяк кот Вовчик, но колбасы, чтобы откупиться, в холодильнике не было, и поэтому всю ночь мне снились кошмары.

Вначале привиделся бородатый Спиридон в ластах и белой манишке, затем Дирижабль, дрессирующий кошек, а после и вовсе ерунда: Соломон и Федор в боксерской форме выясняли, кто из них Тернер, а в роли рэфери выступал давешний человечек в

черной шляпе. Но было и еще что-то. Уже под утро на ринг пролился дождь, и сквозь дрожащие струи возникло искаженное лицо Алексея, который пытался что-то сказать.

Мне показалось, что его губы произнесли слово «камень».

Утро явилось, как избавление, но настроение было скверным. Я собралась, выпила кофе и вышла под моросящий дождь, мстительно пнув по дороге Вовчика, невозмутимо переходящего дорогу. Взяла такси, а через пару кварталов водитель стал нервно поглядывать в зеркало заднего вида. Потом, покосившись в мою сторону, спросил:

– Это кто ж вас пасет? Муж, что ли?

Мне стало не по себе. Слежка второй день подряд?! Ну, это уж слишком! Выходит, Жуков прав, и мы действительно вляпались? Причем, явно не вчера! Но во что? Я стала лихорадочно соображать, связано ли это с убийством в Вишневке? Или с пропажей художника? Но ведь никто из нас ровным счетом ничего об этом не знает! Или Ромка что-то раскопал? Но тогда причем тут я? Значит, дело все-таки в художнике? И какое отношение к этому имеет вчерашний мужчина в белой куртке? Мне почему-то не хотелось, чтобы он оказался замешанным в криминальную историю.

– Отстали, вроде, – сообщил водитель. И я с облегчением вздохнула: наверное, померещилось. А, может, все городские водители – бывшие милиционеры, и мания преследования – их профессиональная болезнь? «Видно, последствия нереализованных возможностей чреваты непредсказуемым эффектом из области психиатрии», – подумала я, глянув с опаской на таксиста. Тот весело подмигнул в зеркало. Я икнула. Таксист протянул мне жвачку и, лихо развернувшись, затормозил у крыльца.

В редакции я сразу же направилась к Борьке. Его в кабинете не оказалось. На столе в кружке дымился кофе, а в углу в лужице стоял раскрытый зонт.

Я удивилась: Жуков не любил непрошеных гостей и, отлучаясь даже на пару минут, кабинет, как правило, запирал. Эта привычка выработалась в детективном издании, где мы с ним когда-то вели довольно рискованные журналистские расследования. Столы наши и рабочий сейф стояли в закутке с перекошенной дверью, которая открывалась легким пинком ноги. Именно в те романтические времена Жукову и мне несколько раз промывали желудки в больнице, поскольку подосланные кем-то мерзавцы подсыпали в разные напитки какую-то гадость. Гадость была не смертельной, но из строя нас выводила, а именно этого «заказчики» и добивались.

Я отхлебнула из чашки, но тут появился Жуков и кофе отобрал. Обычно по утрам он организовывал ритуальное «кофепитие», на которое, кроме нас двоих, допускался еще и Шантер. Но вчерашние события нас выбили из колеи, и, похоже, нынешний день тоже шел наперекосяк.

Буквально через секунду на пороге возник Ромка в мокрой куртке и с голодными блуждающими глазами. Он жадно проглотил спорный кофе, и, Жуков, вздохнув, снова заправил свой допотопный агрегат.

Заморив червячка двумя здоровенными бутербродами, и отогревшись в тепле нашей коллективной заботы, Шантер начал рассказывать и даже рисовать схему событий, произошедших в Вишневке. А они там, судя по его словам, складывались в очень непростую конфигурацию.

Итак, три дня назад на асфальтированной площадке бывшего санаторного комплекса под Вишневкой был обнаружен труп. Санаторий давно уже переехал в другое место, а оставшиеся хозяйственные постройки выкупила и использовала для своих нужд какая-то частная организация. Эксплуатировался и двухэтажный жилой корпус: часть его занимали отдыхающие – «дикие» туристы и рыбаки, сумевшие завязать знакомство с бессменным завхозом еще с незапамятных времен, а в остальных помещениях жили «шабашники» и молодые бессемейные рабочие местных производственных структур.

Располагался комплекс возле озера, справа от дороги, ведущей к Вишневке. Дальше, до самой деревни, тянулся лес. Ближе к озеру он переходил в кустарник и оканчивался крутым обрывистым берегом. Чтобы попасть на территорию санатория, нужно было миновать шлагбаум с охраной, которая отвечала за содержимое построек, приспособленных под склады. Справа от него находились два небольших одноэтажных здания для обслуги, а за ними обычно парковались одна или две заезжие фуры. И уже за фурами разместился довольно большой заасфальтированный прямоугольник с фонарями по углам, который служил когда-то танцплощадкой. Танцплощадка подбиралась почти к самому озеру, от воды ее отделял лишь вкопанный в землю мангал с навесом, небольшой столик и пеньки вокруг, исполнявшие роль стульев. Обстановка на время обнаружения трупа складывалась следующим образом.

Стоял теплый вечер. Было начало одиннадцатого. Танцплощадка с четырех углов освещалась фонарями. От дороги ее отделяла фура, два здания и охранники, флиртующие у шлагбаума с заезжими девицами. Справа, перед самой площадкой располагался тот самый жилой дом, обитатели которого, разогретые винными парами и устроившись на подоконниках раскрытых окон, братались, перекрикиваясь на всю окрестность. Многие жильцы уже переместились на улицу и звякали стаканами возле подъездов на лавочках.

Со стороны озера неслись радостные вопли и музыка, – это культурно потребляли шашлыки горожане, вырвавшиеся на волю. Слабой стороною была четвертая, где стояли две иномарки, доставившие их на природу. Но, как выяснилось потом, в обеих машинах тоже находились люди. В одной целовалась юная парочка, удравшая от родителей, занятых шашлыками, в другой группа подростков приобщалась к спиртному, украденному у взрослых.

А параллельно иномаркам, метров через пятьдесят в направлении Вишневки в беседке возле хутора четверо местных мужиков точили лясы за бутылкой водки по случаю именин хозяина.

На тот момент освещенная площадка была абсолютно пуста. По крайней мере, захмелевшие подростки, совершившие короткий рейд в кусты по естественным надобностям, осмотрели ее и решили устроить мнут через десять танцы. Нырнув в машину, они допили запретное вино, выкурили одну на всех сигарету и отправились танцевать. Но на площадке уже лежало мертвое тело. Мимо машины, по заверениям ребят, никто не проходил. Собственно, со всех четырех сторон все были на глазах друг у друга и никто никого из посторонних, да еще с такой ношей, как труп, не видел. Другой вопрос, можно ли этим свидетелям доверять, учитывая, что, кроме охраны, среди них, похоже, не было ни единого трезвого человека?

– Тело очень изуродовано? – спросил Жуков.

– Только лицо, – вздохнул Ромка, – узнать невозможно.

– Ты что-то о почке говорил?

– Мне участковый потом объяснил, что почка была, вроде, раньше изъята, то есть, мужику еще при жизни операцию сделали.

– Ромка, – вмешалась я, – вообще-то, это твое занятие – реальными историями заниматься. У тебя это хорошо получается, тем более, что и местность ты уже засветил в истории с монстром. А тут – идеальное продолжение, и выдумывать ничего не надо. Или почти ничего.

– Зинаида, – окрысился Ромка, – как твои бредни про Потрошителя слушать, так мы по часу просиживаем, а как натуральное, запутанное убийство, так я его должен один разгребать!

– Во-первых, тебя никто не заставляет мои бредни слушать, – возмутилась я…

– А, во-вторых, мы сыты реальными историями в предыдущей жизни, – вмешался Борька. – Брейк, ребята! Зинуля, Шантер прав: на этот раз интеллектуальные усилия следует объединить. Похоже, история становится интересной. А тебе сам Бог велел к ней подключиться, именно ты принесла на хвосте первую информацию об убийстве! Кстати, откуда твой знакомый следователь узнал, что покойный – иностранный бизнесмен? У него же, вроде, документов при себе не было?

– Не знаю, – растерялась я, – он не объяснил. Может, по каким-то вторичным признакам?

– Например, по хвосту, загнутому в форме американского доллара, – съязвил Шантер. – Все дело в том, что мужик этот или какой-то, похожий на него, шлялся днем по окрестностям Вишневки и на каком-то иностранном языке спрашивал у бабок, собиравших грибы, и у пастухов, как пройти к Синему Камню.

– Что за камень такой? – удивился Жуков.

– А вопрос-то не так уж прост, чтобы пастух мог перевести его с «незнакомого иностранного», – вклинилась я, решив на время забыть о нанесенной обиде. – Это же не жестами попить попросить!

– Меня и самого это озадачило, – примирительно объяснил Шантер, – но поселяне говорят, что мужик тыкал пальцем в булыжник, в синюю кайму носового платка, а потом округлял перед животом руки, что означало – большой.

– Или беременный, – пробормотала я. Ромка негодующе засопел, а Жуков одарил меня укоризненным взглядом.

– А Синий Камень, – продолжал юный следопыт, показав мне кулак, – это здоровенная глыба на берегу озера, обладающая удивительным свойством: издали и в сумерках она кажется совершенно синей. Более того, с боков она покрыта рисунками и таинственными знаками, нацарапанными в доисторические времена. Камень этот был культовым для язычников. Да и сейчас от него исходит едва уловимое свечение, излучение и тепло. Камень может лечить, исполнять желания и даже убивать, – вдохновенно врал Ромка.

Мы с Жуковым переглянулись: судьба, похоже, и впрямь давала Шантеру возможность стать автором захватывающего сериала. Его затейливая фантазия и неразборчивость в средствах гарантировали неослабевающее внимание читателей к изданию в течение долгого времени.

– Кстати, а что с твоим другом Спиридоном? – поинтересовался Жуков.

– Спиридон полностью преобразился, – обрадовался Ромка. – Он сейчас подключается к космосу, фильтрует информацию о будущем через подсознание, и предвидит ближайшие события.

Мы с Борькой разинули рты. Что-то подобное Шантер вещал вечером по телефону, но такого крутого поворота никто не ожидал.

– Белая горячка? – с надеждой спросил Жуков, пытаясь все поставить на свои места.

– Какая горячка?! – заорал Шантер, задохнувшись от возмущения. – Он сейчас вообще не пьет!

– А что он фильтрует? – обалдело переспросила я.

– Информацию космическую, – пытался втолковать Ромка. – Спиридон увидел синего монстра у Синего Камня, и в голове у него будто что-то щелкнуло: он понял, что алкоголь – зло. Сознание у Спиридона приобрело необычную четкость и силу и слилось с подсознанием.

– Все ясно, – поставил диагноз Жуков, – шизофрения на почве хронического алкоголизма. И, по-моему, это заразно.

Я с опаской покосилась в сторону Шантера и демонстративно отодвинулась. Вид у него действительно был безумный: запустив руки в шевелюру и стеная от бессилия, Ромка что-то бормотал с интонациями Юлия Цезаря, преданного соратниками.

– Ну, что ты стонешь? – охладил его эмоции Жуков. – Придумал идиотскую историю с монстром, и, мало того, что деревенских алкашей в ступор вогнал, так еще и сам в нее поверил!

– Но какова сила искусства! – восхитилась я.

Шантер испепелил нас взглядом.