Литературный оверлок. Выпуск №4 /2018

Девушка засмеялась.

– Не многие согласятся с вами. Но это хороший опыт. Равнодушным он вас не оставит.

Она вернулась за стойку, и подруга тут же склонилась к ней головой, выведывая шёпотом, что за связь у неё с этим иностранцем. Теперь уже две пары глаз следило за ним из окошка. Одна пара озорная, другая нежно удивлённая.

Время нелинейно и распределено неравномерно. Одиночество и тоска растягивают его. Но чем ближе объект счастья, тем его ход быстрее. Иван и не заметил, как наступил вечер, наступил пересменок, и Чандра вышла из-за стойки вместе с подругой. Она помахала Ивану рукой и что-то сказала одними губами. Иван расценил это как «seeyou»⁵.

Наступили часы маяты. Он вышел из аэропорта, но вечер был клейким, громким и удушающим. Его облепили орущие водители, перед носом замелькали бумажки с номерами, карты города, бусы, браслеты. Весь город что-то от него хотел. А ведь он не вышел ещё за пределы аэропорта! Вдали через завесу смога проглядывали бетонные окраины. Они дрожали в мареве. Солнца не было видно в грязном небе, но оно уже явно склонялось к трубам крематория.

Он взял такси до ближайшего торгового центра, чтобы закупить бумагу для акварели. Таксист отвёз его и остался ждать на обратную дорогу. Торговый центр оказался не менее шумным, чем улица, и дышать в нём было так же невозможно. Спёртый воздух был похож на клей, на пот немытого тела, резкие цвета и запахи еды под мерцающей ртутью ламп доводили до тошноты.

Но Иван плыл в этом растворе медленно и с улыбкой. Он думал о Чандре и о завтрашнем свидании с ней. Во встречных взглядах, обращённых на него, ему виделось её лицо. Карнавал индианок говорил ему: «и я – это она». Купив довольно скверный блокнот с хлипкой сероватой бумагой, он гладил его и наслаждался фактурой. Даже остановился, чтобы втянуть ноздрями запах свежей бумаги и прикрыл от наслаждения глаза. Стоял перед статуями рукастых и увешанных цветами богов за витриной. Блаженные лица статуй напоминали обо всём хорошем. На радостях он выпил какого-то буро-фиолетового сока в местном кафе, где с неподвижных вентиляторов на потолке свисали пыльные сосульки.

На выходе из центра его застала красноглазая ночь, кричащая тысячью автомобильных гудков. Прохожие были подобны рису, что плотным потоком высыпается из дырявого мешка. Иван поплыл против течения, хлюпая ногами в овощных шкурках, ловя мантры, окрики и призывные опиумные взгляды.

Нищие с прокажёнными лицами, обвисшими чёрным мясом сменяли на тротуаре золотые цепи и ухоженные бородки сикхской молодёжи в чёрных очках «Армани». А те снова уступали место неприкасаемым в замаранных шортах, везущих в кузове велосипеда толстую матрону и её дочь в жемчужном сари и рубиновой бинди во лбу. Вишни её глаз выкипали в неоновый свет, это была сама богиня Кали. На её шее висела гирлянда черепов. Язык вился до живота. В одной руке она держала за волосы отрубленную голову демона со свиным рылом. В другой – кривой кинжал. В третьей – телефон. Четвёртая томно оглаживала купола грудей. Пятая… А, впрочем, Ивану было не интересно, что было в пятой. Он думал о Чандре, и только иногда хмурился, выискивая вдоль тротуаров его такси.

Вдруг он понял, что забрёл в совершенно незнакомое место. Все надписи и обозначения были на хинди, и найти нужное направление самому было невозможно. Но стоило только спросить у прохожего, как вернуться на площадь, как вокруг собралась целая толпа зевак.

Движение на улице встало, гудки машин сделались настырнее, кто-то сел прямо посреди шоссе с невинным видом принялся изучать Ивана. Откуда-то взялись дети с протянутыми руками. Иван покрепче прижал к бедру сумку с документами.

Охотников подсказать, как вернуться к торговому центру оказалось тьма. Но все говорили разное, некоторые уверяли, что здесь вообще нет и никогда не было никакого торгового центра. Они уже не подсказывали Ивану, но азартно спорили друг с другом. Впрочем, безо всякого гнева.

Иван почти не понимал их английского и с растерянной и всё же блаженной улыбкой глядел на их лоснящиеся шоколадные лица. Пока какой-то усач в белой рубашке с галстуком не взял его под руку и не повёл в сторону. Он завёл его в дом, где все кричали и громко работал хриплый приёмник с местной музыкой. Ивану стало очень весело, голова шла кругом, и он свободно плюхнулся в кресло. Ему тут же поставили грязный стакан с водой. Иван отказался пить, хотя после той жёлто-фиолетовой бурды, которую подавали в кафе, во рту будто что-то проползло.

Затем началась процедура развода неопытного туриста на всевозможные экскурсии и развлечения Калькутты, начиная от исторической части с викторианскими дворцами и домами известных писателей, заканчивая «hotgirls». Когда в комнате, где сидел Иван, количество человек перевалило за двадцать, и все расселись вокруг него кто на столе, кто прямо на полу, и десятки глаз влажно вопрошали из темноты о его финансах, Иван решил выбираться.

Он встал, подняв целую бучу. Всё зашевелилось, откуда-то взялась девица с лицом, закрытым парчовым платком и ярко раскрашенными глазами. Она стояла перед ним и мешала пройти к выходу. Приёмник захрипел ещё громче, начали отбивать ритм по столу, от чего задребезжали чашки и рассыпанные монеты. Дом пошёл ходуном. Иван пытался пробраться через эту пульсацию, всё вокруг капало и вытягивалось, мерцала ламповая ртуть, и жаркий ветер коптил в лицо.

Он хотел проснуться, он чихал от специй и благовоний, и понимал, что это не сон, и надо срочно справляться с яростным живым потоком, что несёт его в пучину безумия. И в то же время хотелось отдаться ему, чтобы посмотреть, куда зашвырнёт его бренное тело, в какие лохмотья обратит крепкую одежду, чем забьёт ноздри и вымажет волосы. И, может быть, отпустит его мятежный русский дух на свободу, вырвав из оков плоти?

Нет, нет! Надо назад, к Чандре, к свету, к свежести. Пёстрое танцующее чудище подходило к нему со спины, он чувствовал его затылком. Но обернуться означало только одно – бусы на груди матроны с двумя вишнями вместо глаз.

Он прыгнул в трёхколёску пчелиного цвета и выкрикнул так, как кричал, должно быть, Пушкин, собираясь на дуэль:

– В аэропорт!

Утром Чандра обнаружила Ивана спящим на той же скамейке. Ночью он нашёл душ и волосы его были до сих пор мокрыми, одежда новой. Он спал крепко, растянув по руке губу, чем напомнил ей телёнка, и она всё утро нежно глядела на него. Кто был этот русский, таинственный, упавший с небес и не желавший обратно на небеса? Его билет аннулировался вечером. Русский застрял в Калькутте.

– Но значит, так и надо, – сказал он ей, когда они вместе пошли обедать в индийский фастфуд.

– У тебя, наверное, будут проблемы? – спросила она.

– Нет. Небеса привели меня сюда не для проблем. Видимо, там решили, что нам с тобой нужно встретиться.

Чандра опустила глаза, улыбаясь и теребя тёмным пальчиком салфетку.

– Ты сегодня опять рисовал меня?

– Да, всё утро. Вот, посмотри-ка.

Он достал альбом и показал ей акварельные рисунки – везде была она. Крупно, мелко, мозаично, смазано, цветом и тенями, детально или парой штрихов. Она.

– Я передам твои рисунки кому следует, если ты отдашь их мне. Или можно проще – ты ведь не собираешься торчать в этом аэропорту бесконечно. Ты сам можешь передать их и познакомиться с важными людьми. Я устрою это.

Иван пожал плечами.

– Ты не хочешь? – удивилась она.

– Это не моя цель. Мне нравится рисовать. В первую очередь – рисовать тебя. А остальное – суета.

– Что ж, – она сверкнула огромными глазами, ещё более огромными из-за подведённых ресниц, – я сама всё устрою. Ты прав, это судьба.

Он вяло улыбнулся и серьёзно посмотрел на неё. Чандра снова смутилась.

– Расскажи мне о себе, Чандра.

– Да что рассказывать? Я простая девушка из простой семьи.

– Ты ещё не замужем? Прости, если…

– Нет-нет, у нас такие вопросы в порядке вещей. Ты же знаешь, что индийцы чтут традиции… пытаются, по крайней мере. Но некоторые женщины могут получать образование. Я в их числе. А уже потом всё остальное.

– И у тебя есть жених?

– Родители нашли мне кое-кого. Знаешь ведь, как это бывает – они решают всё за нас.

– Я думал, у тебя больше свободы. Как у современной девушки.

– Нет, – она нервно засмеялась, – о чём говорить, если моя бабушка взошла на погребальный костёр моего дедушки и сгорела вместе с его телом.

– Вот это для меня превыше понимания! – сказал Иван.

– Ну, это был её выбор. Дань традициям. Я, конечно, такого бы не сделала.

– Стало быть, ты не все традиции чтишь?

– Не все. Некоторые традиции – просто дурные пережитки.

– Но где допустимо одно нарушение, там допустимо и второе… и все остальные.

– Люди мира – слепцы, которые щупают одного и того же слона, но каждый говорит «это нога» или «это кость», или «это хвост». Это только в фильмах любовь побеждает условия жизни. Боюсь, что европейские мерки тут не годятся.

Повисла тишина, и кофейный запах зашевелил, защекотал что-то внутри. Чандра цокнула донышком стакана об стол и гневно посмотрела в окно.

– И всё же иногда я ненавижу эти традиции, – бросила она. – И хочу быть такой, как ты. Уехать, куда захочу, без контроля, без отчётов. И встречать на пути людей. Если захочется, быть с ними близко, дружить с ними. А если захочется – жить с ними. Так то.

Эта пылкая речь заставила Ивана по-другому взглянуть на милую маленькую индианочку. Носительница внутренней бури. Человек, который не принадлежит нации или культуре. Этот внутренний разлом, разлад, первородный ущерб – вот что носят все люди земли, что объединяет их всех. Так, как может объединять только общая для всех миллиардов неизбежность смерти. Точка, где сходятся фокусы всех лучей. Её бабушка взошла на погребальный костёр её дедушки. Бедная, бедная бабушка, – думал Иван.

– Так что там с рисунками? Ты передашь мне их? – голос Чандры заставил его вздрогнуть. Бодрый и настойчивый. Ему вдруг представилось, что такой голос был бы у матери его детей, зовущей их домой с улицы.

Он без промедления передал ей альбом рисунков и вложил туда свои контакты.

– У моих друзей в общежитии есть комната. Если тебя не испугает шум Калькутты…

Иван на правах постояльца заселился в тесную конурку студенческого кампуса. Между железной дорогой и серой стеной до неба. В окно он видел, как жители бараков сушат на рельсах бельё, а дети гоняют собак под свист электровозов. Он платил сто рупи в день – на родине на эти деньги можно было, разве что, попить кофе в дешёвой забегаловке.

Он звонил Чандре, но она разговаривала с ним неохотно, голос её был грустный и серый. Своего адреса она не оставила, и только сказала, чтобы он ждал вестей из колледжа искусств.

Через два дня она написала, что его работы произвели впечатление на комиссию, и теперь стоит вопрос о пересмотре условий конкурса – его хотят сделать международным, чтобы художник из России смог занять первое место. Иван, конечно, был польщён – всякий порядочный художник крайне честолюбив. В то же время он почувствовал сильное одиночество. Одиночество человека в уличном карнавале. Он решил, что это жёлтое небо давит на него, а здешний масляный воздух не питает его кровь кислородом. Вокруг не было ничего, кроме шума и дыма. Он пытался зарисовать из окна луну в калькуттском небе. Не вышло – не вышла.

Собрал рюкзак и ушёл, не оставив следа. В кошельке его было немного денег – на обратный билет. Калькутта-Дели-Москва. Сколько не беги по свету, – решил Иван, – от себя не убежишь. Всюду принесёшь только своё одиночество.

Он намерено прошёл в аэропорте другим путём, чтобы не встретиться с Чандрой – слишком тянуло его к ней, и слишком несбыточными мечты. Рейс был на утро, и он начал искать паспорт, чтобы оформить билет. Когда на телефон пришло короткое сообщение от Чандры: «Ты победил».

5. Сумерки Бали

Макака впилась Ивану в руку, когда тот начал отнимать у неё свой тапок. Он мог представить себе что угодно: обезьяна вытаскивает из сумки альбом, коробку с акварелью, стягивает с него соломенную шляпу, срывает серебряный крестик, в конце концов. Да, обезьяны известные воры.

Но, обсасывая укус на запястье, Иван недоумевал – какого лешего ей понадобился именно тапок!

Иван приехал на западное побережье Бали, чтобы увидеть ту минуту, когда солнце падает в океан. Ту минуту, когда темнеют крыши пагод на скалах, и пучеглазые драконы на их скатах отражают последние лучи. Закат над Индийским океаном – художник отдаст последнюю рубаху, чтобы увидеть эту минуту.

И надо же было макаке именно в эту минуту возжелать его шлёпанец!

Вырвав из обкусанной человечьей руки добычу, она унеслась по лиане, злобно стрекоча. И уже наверху принялась крошить подошву зубами.

Закат тоже был упущен. В одном тапке и без заката Иван прошёл через рощу, спустился к подножию горы. Смотритель храма выдал ему аптечку. Он залил прокус перекисью, смазал йодом.

Нечаянный турист-американец, со смесью испуга и отвращения наблюдавший операцию, заметил Ивану:

– Эти твари заразны. Один мой друг жил тут полгода, и скончался от заражения крови – его тоже укусила макака.

Почему-то после этих слов на его лице прорезалась улыбка.

– Лучше не медли, бро.

Индонезиец, выдавший аптечку, скептически замотал головой.

Но семя сомнений уже было посеяно. Иван осмотрел три красных полоски на руке, и решил обратиться в медпункт.

А где искать медпункт на Бали?

В храме подсказали езжать в Куту, ближайший город. На скутере это должно было занять не больше полутора часов.

Дороги в Бали окружены непрерывной цепью хижин и базаров, между которыми иногда открывается вид на рисовые террасы, унизанные флажками и стягами. Пугала от птиц. Пальмы клонят железную листву над алтарями, коим нет числа. В них дымятся сладкие курения и мясистые цветы франжипани, как молоко на углях.

Близился праздник, и дома украшались соломенными фонарями на длинных бамбуковых шестах. Такие же стояли в океане посреди отмелей – подношения Варуне, богу вод.

Ивану нравился остров. Тут он посчитал себя счастливым человеком. Да и причины на то были. Во-первых, премия, за счёт которой его путешествие по Азии длилось уже второй месяц. Мало того. Центр искусств Калькутты выкупил полный альбом набросков и совместно с русским премиальным фондом оплатил путешествие на Бали. За вдохновением.

Конечно, пришлось подписать кое-какие бумаги, согласиться на контракт и прочее. Но разве стоит сейчас об этом? Когда океан разливает тёплую бирюзу по всем твоим широтам. Когда нет никакого тебя – а только где-то серебрится колокольчик и душно от цветов. Когда волна закручивает пенистый кокон. Пиши на песке своё прошлое, и увидишь – его больше нет.

После индийских маргиналий и окраин священных городов-крематориев, индонезийские острова казались оплотом чистоты и стиля. Здесь западные туристы – и мажор, и хиппи – осадили кристалл шика во взвеси азиатской пестроты. Здесь, на баунти-острове, в бутоне цветка между Явой и Австралией. Где сама природа распускает лепестки благостной лени. И веют солёные муссоны, а глянцевая листва роняет сладкие капли в белый песок.

Местные либо лежали на плоских камнях под пальмовой крышей, купали детей в океане, приносили плетёнки с благовониями и рисом здешним духам, либо рассекали на скутерах или улыбчиво прислуживалив отелях мистеру-Европе. Тот был богат, поскольку небогатых туристов здесь почти не бывает. Иван был одним из этих «почти». Но пережитки колониального духа не угнетали никого.

Иван ехал по узкому шоссе в толчее мопедов. Статуи пучеглазых демонов и пышногрудых богинь толпились по тротуарам вместе с прохожими. И не отличить. Разве что статуи укрыты мхом, а люди – хлопком. Но и те и другие – ночью.

Солнце плюхнулось в воду без зари и сумерек. На экваторе нет полумер. Ночь взлетела в небо, и рогатая луна лодкой вышла на курс.

Скутер поперхнулся и чихнул. Иван выкрутил ручку газа, но скорость не изменилась. Только тут он заметил, что индикатор топлива давно лёг на красную черту. Кончался бензин. В баке ещё оставались пары, и аппарат работал на них, но задыхался и чихал.

Известно, беда приходит не одна. Он притормозил и огляделся. Вдоль тротуаров у хибарок и магазинчиков тусовалась деревенская молодёжь. У каждого был маленький скутер. Иван решил попросить бензина. Ребята с удовольствием услужили – по резиновой трубке каждый слил чуток из своего бензобака.

Иван вытащил кошелёк, предложил деньги, но те отказались.

На рассказ Ивана об укусе обезьяны, они дружно посмеялись. Но когда он заговорил заражении – так же дружно заохали.

– Тогда скорее в госпиталь! До Куты должно хватить, – сказал один, вытаскивая шланг из бачка. – И не тяни с этим укусом! Может быть бешенство или столбняк.

Беспокойство усилилось. По ладони разлилась пульсация нарыва. Свернув не в тот поворот, Иван долго плутал по сельским дорожкам. И путь до Куты занял ещё два часа. Он больше не смотрел на красоты экзотики, а гнал и нервничал.

В городе он вызнал про госпиталь и заехал на заправку – бензин, слитый у ребят, тоже подходил к концу.

Обычных очередей на заправке не было, кассир приветливо улыбался – индонезийцы улыбаются всегда.

Иван полез за кошельком, но рука провалилась в пустой карман. Рюкзак вывернул нутро на асфальт. Однако и там его не оказалось. Охлопав себя с груди до ног, Иван пришёл к единственно верной мысли – кошелёк стянули деревенские.

Он был без денег. Без единой рупи. И с баком, полным пустоты.

Скутер уныло поплёлся, шурша колёсами. Ещё час заняло пройти с ним пешком до больницы. Консьерж попытался тоже услужливо улыбнуться, но это не вышло. Перед ним стоял насквозь взмокший русский турист в линялой футболке, месяц небритой бороде и босой.

Он вошёл в прохладные запахи йода и стерильных бинтов, затравлено оглядываясь. Почему-то именно запах чистоты, невинности, незапятнанности, так щекочет нашу душу, что мы выпадаем из привычного мира полумер. Туда, где нет полугрязногои получистого, а только стерильная белизна. Бескомпромиссная, желающая пристыдить. Больница – это совесть.

Консьерж слегка попятился, когда Иван шагнул к стойке.

– Мне нужен дежурный врач. Желательно, скорее.

Иван принялся объяснять про укус, но тот ничего не понял.

– Извините, сэр. Одну минуту, – консьерж почти не говорил по-английски. – Присядьте, пожалуйста.

Он растаял за стеклом. Иван опустился на скамью. Здесь же сидел седой балиец с чёрной от старости кожей и бельмами на глазах. Его радужки казались голубыми, а зрачков не было видно. Иван старался не смотреть на него. Но старик сам заговорил. Его английский оказался неплох.

– Никому ещё не было плохо от укуса обезьяны, – сказал тот, – меня они грызли сто раз. Одному из моих внуков два года, но даже его кусали. Так чего бояться вам, крепкому молодому мужчине?

Иван на миг заглянул в синие зрачки, и вдруг поверил им.

Казалось, что с ним говорит не человек.

– Обезьяна чиста. Обезьяна помогла царевичу Раме спасти царевну Ситу. А это миссия спасения чистоты.

– Вы рассуждаете, как философ, – заметил Иван.

Старик рассмеялся, его кадык при этом грозился порвать сухую кожу на шее.

– Вы слышали о Баронге?

– О ком?

– Баронг. Дух, которого мы почитаем. Вон его статуя. Они тут везде.

При входе с обеих сторон, как отражённые в зеркале, стояли чёрные статуи пучеглазого демона с клыками и львиной резной гривой. Этот грозный лик был на Бали повсюду. Первое, что видит человек по прилёту в аэропорт Дэнпасара.

– Он злой? – спросил Иван. – Выглядит, как злой.

– Не всё то злое, что страшное. Известно, что красота в глазах смотрящего. Но то же можно сказать и про уродство. Что демону дерьмо, то человеку родниковая вода. А богу – нектар. Зависит от того, кто смотрит. Баронг из тех демонов, что стараются и в дерьме увидеть нектар. Очень сильный. Очень добрый. Очень заботится о нас.

– Это странно, – сказал Иван.

– Что именно?

– Мы сидим здесь, в коридоре больницы. Ночью. Вы говорите про этого духа…

– Баронг.

– Да. И вот мне кажется, я часто воспринимаю мир, как этого монстра с огромными глазами, ноздрями, клыками, – Иван поднял руку с раной от укуса, – и вижу то, чего на самом деле нет.

Старик кивнул.

– Вы хотите сказать, что этот страх я сам себе внушаю? – продолжил Иван. – Или что его внушают мне такие же глядящие на дерьмо люди?

– Может быть, они вовсе и не люди, – старик трёхзубо улыбнулся.

– Когда ты смотришь на человека, ты видишь человека, потому что ты сам человек. Вы это имеете в виду?

Дрожь прошла по спине. Запах йода усилился. Иван подумал о Боге. В этот же момент из стёкол вышел консьерж с бумагами в руках. Он предложил Ивану заполнить их, чтобы после того свериться с какой-то базой данных, запросить разрешения и ждать ответа.

– Уходите отсюда, – старик внезапно положил корешок своей ладони на его плечо. – Не тратьте время. Не позволяйте страху командовать. Демон всегда видит чашу крови. А что видите вы?

Клерк ждал за кипой бумаг у своей стойки.

– Мистер, вам надо заполнить это, – повторил он.

– Берите свой скутер, и уезжайте, – наперебой консьержу сказал старик, – это ваш бой с духами. Вы позволите им испортить вам отдых?

– Но вот что, – вдруг вспомнил Иван, – я теперь ничего не могу. У меня нет денег, меня обокрали. И бензин кончился. До моего отеля часа два езды. А уж пешком…

– У вас есть выход, – сказал старик.

И мотнул сухим подбородком.

Там, на двери дальнего кабинета виднелось изображение большой красной капли, и надпись под ней – «пункт сдачи крови».

– У нас за это платят деньги. Не много. Но на бензин хватит.

– Но…, – Иван подумал, что может быть заразен.

– Что видит демон? – спросил старик. – Что видит человек?

Незнакомые звёзды южного полушария увлажнили небо. Его накрыла ладонь – длинные пальцы в жесте благословения. Большой к безымянному, остальные прямо. Ёлочки храмов тянулись к нему. Пальцы человека, что слепо и ощупью тянется к Богу. Как щенок к материнской груди. Чудо обращения крови в молоко.

Иван вышел к набережной. Никакого доктора больше не было, больница растаяла вместе со льдом его страха. Остался сильный тёплый ветер с океана.

Рыбацкие лодки качались у берега, как огромные водомерки на бамбуковых ногах. Иные на ночь вытащили на берег. Никто не охранял их. Иван уселся в одну из них и стал слушать далёкий бесконечный рёв воды.

Он вспомнил слова одного пещерного старца, что именно уныние толкает человека на вечные странствия, но куда бы ни приехал человек, он найдёт там только то, что привёз с собой.

Мы всё время куда-то спешим, – думал он, – нам не хватает бензина или демоны встают на пути. А, в сущности, мы все стоим на одном месте и плодим напрасную суету.

Далёкий рёв бесконечной воды.

Есть только океан, и одно только движение – растворение в нём. Некуда спешить. Всё растворяется в океане.

Потом он подумал о Чандре, с которой познакомился в Калькутте. Раствориться бы с ней! Ведь только двое могут создать настоящий океан. Океан рождается из сердец, из бушующей крови.

Может, пора возвращаться, заканчивать путь ног, путь семени и начинать путь плода? Может, блаженны вот эти рыбаки, которые никогда не видели ничего, кроме рассвета и заката в родной деревне? Никаких сумерек. Только день и ночь над родной крышей. Да ребятишки, на кривых ножках бегающие по горячему песку. Движение океана останавливает бег. Растворение дверей в вечную жизнь. «Милосердия двери отверзи нам…»

Как всё понятно. Как близко ответ! Ноги его коснулись океана, тёплой воды невидимой в ночи. Существует только океан. И океан – это любовь.

Ночь густела, затем таяла – близился рассвет. Сумерек не было, просто вдруг стало светло, и больше шума на дорогах.

Он вернулся в здание больницы точно к открытию кабинета сдачи крови. Ни один турист ещё не становился донором на Бали. Иван был первый, как Магеллан.

Сперва взяли анализы. Через полчаса пришли результаты – он был чист, как ребёнок.

– Очень хорошая кровь, сэр, – улыбнулась медсестра с орхидеей в волосах.

– Это большая честь отдать её вашему райскому уголку.

Ему выдали синие тапочки, и повели по сверкающему холлу, где пахло уже не йодом, а благовониями. Жгут, игла и бинт, мерное урчание насоса. Лёгкое головокружение и плитка шоколада по завершении процедуры.

Он выходил из больницы, пересчитывая деньги. Вполне хватало на кружку риса и кофе. А главное – он заправил свой скутер. Утро пело в каменном ельнике. Этажные головки храмов – от широких снизу до маленьких соломенных шариков на верхних ярусах, окутали синие дымы.

Иван растворялся в дорожном потоке. В бензобаке плескалась его кровь, которую добрый демон принял за бензин. И поджог её силой железных поршней и улыбки балийского солнца.