Неожиданный порыв ветра подбросил купюру и понёс её за собой куда-то на улицу. Случайные зрители курили и болтали, скрипел снег под их ногами, а мои пальцы стало сводить неприятное чувство, такое чувство, как если бы пальцы могли сказать мне: «вот, кажется, опять всё не по-нашему». Собравшись с духом, я схватил грубовато первый аккорд. Слух отказывался работать как следует, и музыка в голове звучала как в стакане. Сразу после первого квадрата даю петуха:
Я любил тебя, и может быть, буду ещё…
Не любить, нет, но отчаянно буду пытаться
Я всё время забываю открытым дома окно
Чтобы ветер, заглядывая, мог остаться…
«Ладно, пошли» – демонстративно сморщился один из парней, приобнял одну из девчонок и пошёл обратно внутрь заведения. Через минуту остальные последовали его примеру. Только одна сердобольная девушка подбежала на секунду к чехлу и уронила в него пару монет. Может, пожалела. Холодно всё-таки сидеть тут.
Так я остался один. Снег мягко опускался на землю, таял на руках, тоненькой дорожкой скапливался на деке и даже оседал внутри корпуса. Гуляющий по крышам и переулочкам ветер спотыкался о ржавые края сливов и легонько постанывал. Я зажал ми-минор и провёл пальцем по струнам. Кажется, звук стал звонче и приятнее. Перешёл на ля, перебрал пару аккордов на испанский манер. Ветер едва слышно что-то подпел.
Я стал наигрывать какой-то простой минорный перебор, едва касаясь струн, чтобы слышать ветер. Тут из-за большого зелёного мусорного бака выглянула лопоухая дворняга. Одно ухо у неё было пожёвано, шёрстка тонкая и местами слипшаяся в какой-то гадости. Осторожно она подошла ближе, остановилась и внимательно посмотрела на меня большими чёрными умными глазами.
Я продолжил играть. Кажется, собаке понравилась моя игра. Она легла, опустила свою большую вытянутую голову на передние лапы и тихонько вздохнула, уставившись куда-то вдаль.
Сквозь тёплый густой снегопад просачивались лучи осветительных приборов, расслаиваясь и мерцая прекрасными разноцветными звёздами. Где-то в глубине двора подтаявшая от тепла заведения сосулька стала ронять капли на валяющуюся железную банку-пепельницу. Звонкие щелчки падающих с высоты капель разнесли металлический звон по двору. Где-то вдалеке ветер колыхнул плохо закрытую калитку, задел колокольчик на входе в магазин. Будто в храме Божьем.
От удовольствия глаза сами закрылись. Остались только звуки. Вместо синтезаторов сквозь трубы гудел ветер, он же пробегался нежными пальцами по звенящим колокольчикам и изредка ударял в треугольник. Я наигрывал свою партию как мог аккуратно. Немеющие от мороза пальцы едва ли собирались слушаться… Они и в тепле-то, размятые и ухоженные, редко выдают что-нибудь стоящее. Но, пусть это было и не совсем то, это было уже близко. Кажется, даже глаза немного намокли.
Наконец, магия стала понемногу проходить. Обороты стали повторяться, идея истощилась, слух замылился. Перейдя в знакомые по чужим песням обороты, я замедлился и закончил игру.
Пальцы перестали слушаться окончательно. Глаза слегка слиплись, поэтому открыть их удалось не сразу и не полностью. Собаки уже рядом не было; по свежему пухляку уходили из двора её маленькие овальные следы.
Кое-как я собрал вещи, позвенел заработанными монетками и сунул их в карман. С собой денег оставалось не больше, и что делать дальше я не имел никакого понятия. Постояв немного, я просто так побрёл вдоль собачьего следа. Куда-то ведь и он должен привести.
Частые овалы следов вели куда-то на противоположную сторону улицы. Там, за рядом малоэтажных построек городского типа начинался частный сектор. Чем дальше в него уходили следы, тем реже они становились, разбиваясь по парам или на тройки – собака явно замёрзла и прыгала то на одной, то на другой ноге.
Расстояние между оградами становилось всё шире, идти было всё труднее и труднее. Свежий снег забивался в ботинки и под шнурки, облеплял коленки. Периодически на пути появлялись фонарные столбы, и тогда я замирал на несколько мгновений, любуясь снежной россыпью в жёлтом сказочном луче. Кажется, даже его свет сейчас имеет больше смысла, чем вся моя жизнь. Но разве когда-то было иначе? Разве когда-то я останавливался возле человека, чтобы просто посмотреть на него? Не оттого что он странно одет или понравился мне, а просто потому, что он человек…
Продолжая брести по собачьим следам, я дошёл до глубокого и широкого оврага. И замер, затаив дыхание. Здесь кончались дома, только в самом низу было пару почерневших от времени или огня избушек. На противоположной стороне ниже уровня моего взгляда раскинулись берёзовые колки. Будто ледяные копья рядами торчали из-за снежно-белых великаньих щитов, они охраняли этот Богом забытый городишко, чтобы я из него не сбежал.
Собачьи следы вели в самое дно оврага, к погорелым домам. «Ну что, – подумал я, – либо замерзать на улице, либо туда пробиваться». Бомжи ли там обитают, бродячие собаки ли – я уверенными шагами, почти не спотыкаясь, принялся спускаться вниз.
Следы постепенно сместились к обочине, за ними пошёл по краю и я; в середине дороги снега навалило почти по колено, и идти там было трудно.
Внезапно ветер прекратился совсем. Стало очень тихо. Снег падал теперь почти вертикально и очень спокойно. Он был повсюду. Я ощутил странную вибрацию, но не в теле, а скорее во взгляде, в фокусе зрения. Она подкрадывалась со всех сторон, и в то же время её не было видно – кажется, я стал засыпать. Ощущение похоже на то… Трудно описать. Если бы само моё зрение было чем-то материальным, скажем, шариком от пинг-понга, то шарик этот как будто случайно попытался прорваться сквозь тонкую полиэтиленовую плёнку. Вот он видит, что на этой стороне, и не видит – что на той. Только натянул плёнку между.
Я не хотел на ту сторону. Но пока всё перемешалось, стал озираться по сторонам, будто в ожидании встретить кого-то. Всё вокруг было как всегда: кусты, деревья, сугробы. Поваленные столбы, неповаленные столбы, торчащие из снега автомобильные шины. Снег осыпается с неба. Но вибрация всё не проходит. Кажется, если я дам ей волю, то усну прямо здесь на дороге. Найдёт ли кто меня? И замечу ли я сам, что уснул? Или так и буду брести по ней, озираясь?
Вдруг я увидел вдалеке могучую тёмную фигуру более чем двухметрового роста и почти такого же сложения в ширину. Ну, честно говоря, «увидел» – здесь не самое подходящее слово. Я могу в самых мельчайших подробностях описать, что «увидел», и в то же время я ничего не видел там, куда смотрел. Я не видел глазами там, куда смотрел. Но перед глазами вставал образ увиденного, стоило их отвести в сторону, или прикрыть. Это из тех вещей, которые «видишь» только ты сам и никто больше, разумеется, кроме тех, кто тоже «увидел». Такой только и понял бы, что я тут толкую.