Бабий сделал проезд в городских автобусах бесплатным, а люди были против него. Бабий начал строительство церкви и парка, а люди были против него. Бабий поднял зарплату, а люди были против него…
Время, видать, наступило такое, как смена зимы весною: как бы зима не задабривала и какими красотами не прельщала, все равно ее сменяет весна, и с этим не поспорить.
***
Перед выборами в предчувствии катастрофы за Бабием, как беспокойная свита за королем, бегали его приближенные с просьбой выкупить у них квартиры подороже, слышались слезные стенания:
– Вы-то в столицу округа уедете, вас губернатор заберет, а как мы?…
– Нас же в порошок, работы лишат, куда нам потом в этом городе?…
– Купите квартиру за деньги, которых хватило бы, чтобы приобрести в другом городе не хуже…
За бюджетный счет скупцов мало.
– Пусть новый мэр расхлебывает! – весело покрикивал Бабий, наверчивая на листах распоряжений свои подписи.
Никто из счастливцев не был зарегистрирован в Книге учета заявлений по продаже квартир, где ожидали очереди сотни человек. Недостаток денег в городском бюджете на медикаменты, школьные обеды, заработную плату не повлиял на решение Бабия.
***
Когда Хамовский пригласил Алика к себе в кабинет, где еще недавно сидел Бабий, и показал документы о продаже квартир, внутри Алика поднялась мощная волна воодушевления от предчувствия, с каким настроением встретят данную весть читатели.
– А цены, цены-то посмотрите какие! – взволнованно говорил Алик. – За какие заслуги такое внимание к работникам администрации? Видимо, были…
– Приоритеты расставлены, – ответил Хамовский. – Кто сколько наработал – видно по цифрам стоимости квартир. Возьмешься статью написать?
– Вы еще спрашиваете, – удивился Алик. – Конечно…
Новый мэр задал этот вопрос не случайно, он испытывал подозрение ко всем, кто работал в команде Бабия, и проверял…
***
Умоподжигательная статья «Эвакуация с прихватизацией» вышла. «Детей кормили!» – ответила в газете госпожа Дайналап, еще работавшая председателем Комитета финансов маленького нефтяного города и тоже продавшая квартиру. «Живут и ныне там…» – ответил Алик в следующем номере. Купленные у чиновников квартиры были распределены самим Бабием пожарным и учителям. Алик встретился с одной из учительниц, которая должна была уже жить в квартире Дайналап, и с удовольствием опубликовал ответ «новосела»:
– Я увидела свет в окнах распределенной мне квартиры и зашла проверить. Оказалось, там живут прежние хозяева и, несмотря на то, что квартира продана администрации, выселяться пока не собираются. Вот так продажа! И деньги взяли хорошие, и выселяться не торопятся…
С этого момента Алик стал вхож в кабинет Хамовского, хорошо его узнал, что впоследствии позволило ему сделать вывод, что «Знание некоторых вещей старит до времени».
Хамовский был хамом и грубияном, нецензурно выражался, имея страсть к популярному слову из трех букв, которое он склонял по всем падежам, но страстно желал стать писателем и сойтись с элитой высшего общества России. Он вынужденно общался с творчески одаренными людьми, хотя после расставания с ними, когда оставался в одиночестве, негодующе хрипел: «Интеллигенты хреновы». Конечно, звучало не «хреновы», а гораздо худшее выражение, но мы не будем переступать норм морали в нашем повествовании. При этом надо отметить, что Хамовский никогда не стеснялся сказать вышеприведенную фразу в лицо собеседнику, и надо отметить, что многие творчески одаренные люди маленького нефтяного города принимали такое обращение как должное и даже внимательно всматривались в глаза мэру, доказывая преданность, а иногда и, раскланиваясь и напряженно улыбаясь, отступали к двери…
Алик тоже старался не замечать эти слова, иначе надо реагировать, оскорбиться и разругаться. Ругаться с Хамовским в его планы не входило. Он научился слушать Хамовского так, что когда звучало нехорошее слово, ни одно из которых в нашем скромном повествовании мы упоминать не будем, то он его слышал наоборот, как в этом разговоре по душам:
– Ьдялб, вот последний прием по личным вопросам, – рассказывал Алику перевозбужденный Хамовский, как хорошему другу. – Народу было немножко – человек десять. Из них восемь – женщины, ьдялб, без мужей. Ну, тут бабы, которые со мной тут принимали, сидят уже тюеух. Они уже, ну, балдеют. Например, одна ьдялб заходит. Я спрашиваю: «Семейное положение?». Она: «Не замужем». Я спрашиваю: «Ребенок?» Она: «Два». Проблема. Я понимаю, что с двумя ей трудно. Она их наделала и без работы. Здесь ей работы на йух нет. А она к нам: «Думайте сами за меня». Ну, как же? Вопрос. Это не так себе йух!
– Сложная ситуация, – согласился Алик.
– Бе твою мать, основная часть проблемы ведь в чем заключается, – продолжил мэр. – Ьдялб, пенсионеров много и их число растет, к сожалению. Очень много женщин без мужей, сходятся, расходятся, не думая о будущем. И вот: материальная помощь, жилье, благоустройство. А это нагрузка для города, принцип которого – рабочий город, созданный для добычи нефти, а не для того, чтобы льготников плодить…
Хамовский был хамом не от рождения, его испортило воспитание, но он стремился в интеллигентное общество, потому как все вопросы решают именно «интеллигенты хреновы». Это бесило Хамовского, но поделать с таким мировым укладом он ничего не мог. Он стремился ограничить грубиянский набор, но некоторые фразы летели с языка сами собой.
«Иди на йух!» – так обычно говорил он, если ему кто-то не нравился.
«Икадум, дураки!» – это ласковое.
«Это тебе не так себе йух», – это о сложном вопросе.
***
Эти странные взаимоотношения шли на пользу Алику. Выслушивая ущербные монологи, он брал как бы лицензию на спокойную работу в редакции маленького нефтяного города. Статья про квартиры добавила ему популярности среди читателей, популярности, заработанной на других разоблачительных материалах, но Алик еще ничего не знал о налоговой полиции, которая работала в маленьком нефтяном городе, как говорится, в двух шагах…
КАДРИЛЬ, НО НЕ ТАНЕЦ
«Нет лучшей страховки, чем родственные связи»
Воровань подбирал кадры, как трусы, чтобы не жали, не терли и не болтались. Прапорщиком в налоговой полиции работала дочь судьи Краплевко, неопределенных лет женщины с мрачным обликом, но странно задиристыми глазами. С момента трудоустройства дочки она помогала Семенычу выигрывать судебные тяжбы.
Для укрепления служебных позиций Семеныч принял на работу родственника самого директора Департамента налоговой полиции Российской Федерации. Уж как этот родственник очутился в небольшом нефтяном городке на Крайнем Севере Сибири, вдали от Москвы, сказать сложно, но как-то он пришел к Семенычу в кабинет. Выглядел он солидно и грузно, однако казалось, что если не сейчас же, то уж через минуту обязательно поклонится собеседнику. Попросил, как в магазине сметану иль хлеб:
– Хочу у вас работать.
– Не надо кланяться! – изумился Семеныч. – Кто ты такой?
– Работаю в транспортном предприятии…
– Так какого лешего к нам?
– Моя фамилия Кабановский. Я родственник вашего московского начальника: генерал-лейтенанта.
– А не врешь?
– Проверьте. Вот паспорт.
Воровань внимательно посмотрел на просителя. При тех махинациях, которые он проворачивал, такой человек был нужен. Мало ли что. Но что-то староват…
– Сколько тебе лет? – поинтересовался Семеныч.
– Сорок семь.
– Да-а-а. В таком возрасте в органы не принимают, было бы до тридцати лет. Сейчас только восстановиться. У нас такие, как ты, папаша, на пенсию уходят, да и чем ты можешь помочь?
– Вопросики могу порешать на самом верху. Мне не откажут во встрече…
– Что ж, для родственника столь высокопоставленной особы сделаем исключение, только не кланяйтесь, – глубокомысленно промолвил Воровань.
Через некоторое время Кабановский-старший попросил принять на работу своего сына Кабановского-младшего. Семеныч понимал, что это перебор, что ему хватило бы и одного представителя этой нужной фамилии, но отказать не смог, поскольку обидел бы старшего и те вопросики, которые можно порешать на самом верху, могли зависнуть. Он попробовал брыкнуться:
– Может не получиться, у нас штат полностью укомплектован.
– Постарайтесь, пожалуйста, Анатолий Семенович. Это же сынуля…
Пришлось Семенычу звонить своему другу и ближайшему начальнику, Закоулкину и просить того выделить дополнительную штатную единицу. Разговор получился непростой, но, узнав, что место готовится под родственника Кабановского, Закоулкин согласился.
– Еще один Кабановский объявится, убью, – сказал Семеныч, оставшись в одиночестве. Но, честно говоря, он с радостью убил бы и имеющихся обоих, представилась бы возможность.
ДУРАК
«Как солнце за горизонтом не разглядишь, так и чужой ум за гранью понимания»
Кабановский-младший оказался большой проблемой для Семеныча. Никакого генеральского родственного шика, лишь мелковоровские замашки, на которые брезгливо смотрели даже сотрудники налоговой полиции маленького затерянного в тайге нефтяного городка. Младший совершил достаточно проступков, за которые его можно было несколько раз уволить, но Семеныч смотрел на них сквозь весомые шрифты букв значимой фамилии и не реагировал до поры до времени.
Мелкую кражу датчиков пожарной сигнализации из туалета налоговой полиции Кабановский-младший совершил во время ночного дежурства. Благодаря суровому запору он долго смотрел на них, сидя на унитазе, и размышлял: «На кой они здесь нужны, где вода журчит из всех щелей. Керамика не горит. Дома бы их поставить». Он задумался, как их можно применить, и в момент наивысшего напряжения осенило: на своей машине. Открутить датчики не составило труда…
Семеныч долго и импульсивно смеялся, похрюкивая на пиках веселья, но обязал виновника написать по этому поводу рапорт. Кабановский-младший изобразил:
«Обязуюсь отремонтировать датчики. Впредь имущество налоговой полиции портить не буду».
Семеныч вызвал отца:
– Твой сынок с головой не дружит? Нужны датчики – пусть идет на базар, предприниматели ему их сколь угодно привезут. Там тихо, а тут все на учете. Ты смотри, что он пишет: мол, извините, больше не буду. Детский сад.
– Молодой еще, Анатолий Семенович, не судите строго. Учится парень. У него мозги хорошо настроены. Поймет.
– Ты постарайся. Объясни ему, что налоговый полицейский должен уважать честь мундира и не тырить копеечное оборудование… Расскажи ему, как все делается…
Дома отец разговаривал с сыном.
– Сынок, у тебя в руках доброе ремесло. Если тебе что-то надо, что продается за деньги, ты сразу требуй с предпринимателей.
– Просить их что ли? Дайте мне денег?…
– Нет, так может вести разговоры только начальство. Мы должны обстряпывать умнее. Берешь какого-нибудь кавказца, который все равно жаловаться не будет, потому что запуган, и заводишь на него административное дело.
– За что?
– Какая разница? Найди любой предлог. Ценник не так оформлен или руки у продавца грязные. Они все равно до того загорелые, что не поймешь, где грязь, а где кожа. Сам знаешь, их черными называют.
– А дальше как?
– Дальше ничего делать не придется. Они сами предложат все, что надо. Но только ради бога липовые документы потом порви и выброси…
Кабановский-младший выслушал отца, но просьбу «потом порвать» воспринял в слишком отдаленном смысле. Его опять поймали, на этот раз с материалами на невинных людей, хотя среди предпринимателей в то время таковых было мало. Все понимали: в таком государстве будешь честно работать, разоришься, но нет факта – нет преступления. Народ стал жаловаться в прокуратуру, Коптилкин при всем его желании не смог найти способа, как защитить налоговую полицию, и полетели отказные решения на дела, заведенные Кабановским-младшим. Семеныч опять вызвал отца.
– Что он у тебя, дурак?! – ядовито спросил он. – Наши дела обжалуют – это же пятно на репутацию!
– Нет, Анатолий Семенович, парень умница, но первый блин комом, сами знаете, – успокаивающе произнес Кабановский-старший.
– Это второй прокол, – напомнил Семеныч.
– И на старуху бывает проруха. Вы тоже не без греха, сидели, – в свою очередь напомнил Кабановский-старший.
– Ладно, забудем, но постарайся, чтобы такого больше не было, – свернул разговор Семеныч, недовольный, что ему напомнили о прошлом.
«Надо от них избавиться при первой возможности. Один слишком разговорчивый. Смотри-ка, мне шпильки вставляет. Другой – тупой, как задница», – подумал он. Но это был не последний диалог такого рода, потому что Кабановский-младший продолжил вершить нелепости.
За границей он приобрел подержанную иностранную машину, въезжая на территорию своего родного государства, объяснил таможенникам, что он свой, тоже служитель закона и к тому же родственник самого начальника налоговой полиции, сослался на отсутствие денег и пообещал оплатить таможенные сборы потом. Его пропустили, а Кабановский-младший и забыл про таможню, катался, думая, что все обойдется. Дело обернулось судом и исполнительным листом. Обладатель весомой фамилии пересудился со всеми судебными приставами, доказывая, что он хороший, пока не вышел срок давности его проступку и штраф сам собой перестал существовать…
В момент, когда Кабановский-младший вел судебные тяжбы, Семеныч сильно переживал от излишнего внимания, привлеченного к его организации, и опять вызвал отца.
– Вынужден объявить твоему хотя бы выговор, – строго сказал он.
– Анатолий Семенович, мне, как отцу, это очень тяжело слышать, – укоризненно произнес Кабановский-старший.
– Себя вини, твое воспитание. Ничего не могу поделать, подчиненные смотрят на твоего, не стараются, дезорганизуются, дисциплина нулевая. Некоторые рвут и мечут…
От сотрудников службы безопасности налоговой полиции почтовыми голубями полетели рапорта на Кабановского-младшего окружному высшему руководству, минуя Семеныча. Они ложились на стол Закоулкину, рассчитывая на взаимность, но тут же переправлялись в корзину для бумаг. И как-то Семенычу нежданно влетело от начальства из еще более высокого Управления. Он поднял трубку и услышал знакомый, вызывающий дрожь голос:
– Что-то твои орлы слишком рьяно клюют не ту падаль. Ты забыл, кто такой Кабановский? Хочешь нам и себе жизнь испортить? Никаких служебных проверок в отношении него впредь не проводить. Не трогать, учитывая связи.
Короткие гудки возвестили Семенычу, что ответ не нужен. С этого момента он принялся хвалить Кабановского-младшего на планерках, и тот вообще перестал работать, а когда получил письменное извинение из Управления «по фактам предвзятого отношения» и получил повышение в должности, то вообще перестал ходить на работу, а если и появлялся, то мечтательно гулял по коридорам налоговой полиции, словно по воскресному бульвару…
Но однажды все изменилось. Седовласый, но еще довольно крепкий военком Ботов зашел по делам в налоговую полицию и лицом к лицу встретился с Кабановским-младшим, который шел мимо и поигрывал пистолетом. После этого Ботов забежал к Семенычу и с изумлением вопросил:
– Толя, ты в своем уме?!
– А что случилось? – испугался Семеныч.
– Сейчас в вашем коридоре встретил одного дурака с оружием, которого из-за неполадок в психике даже в армию не взяли, – объяснил Ботов. – Дай бог фамилию вспомню. Честновский кажется…
– Таких не держим, – твердо ответил Семеныч.
– Только что видел, – заверил Ботов. – Он и застрелить может, и ему ничего не будет. Ну форменный же дурак. Вспомнил – Кабановский.
– Кабановский?! – удивленно переспросил Семеныч.
– Иду, а он с оружием навстречу, – продолжил рассказ Ботов. – Думаю: все, кранты. Сейчас шарахнет. Мысленно уж с женой попрощался, посожалел, что не успел дожить до очередного призыва, когда, сам знаешь, деньжат за отсрочку родители несут…
– Ты не ошибаешься? – перебил Семеныч с надеждой на то, что Ботов не ошибается.
– Какое там! – отмахнулся Ботов. – Мы ж его из-за недуга мозгов от армии освободили, а он у тебя окопался. Получается, что для армии нездоров, а для полиции годен…
– Пиши письмо, будем рассматривать, – ответил Семеныч, посчитав, что руками военкома убрать лишнего Кабановского из налоговой полиции будет куда надежнее: и отец останется без претензий, и сверху ничего не скажут…
Военком ушел, запалив у сердца Семеныча огонек шаловливой радости. Едва дверь захлопнулась, как он встал в стойку боксера и принялся наносить удары по невидимому для постороннего, но ясно видимого Семенычу противнику – Кабановскому-младшему или даже двум – обоим Кабановским. Умозрительные Кабановские защищались плохо и вскоре скрючились от болей на полу. Семеныч плюнул на каждого из них и задумался: «Вот так номер! Я-то думаю, почему он не может выучить и сдать правила пользования оружием. Несложная инструкция и такие проблемы, а он, оказывается, дурак. Вот и датчики в туалете воровал. Ой, дурак!!! А ведь меня могут наказать, если выяснится, что дурака-то не приметил. И не поможет, что фамилия у дурака – Кабановский». Семеныч взял чистый лист бумаги, ручку и застрочил характеристику на Кабановского-младшего, чтобы всегда лежала под рукой, и ее можно было мигом вложить в личное дело:
«За время службы зарекомендовал себя как безынициативный, ленивый, недисциплинированный работник. Уклоняется от исполнения задач. Имеет самые низкие показатели служебной деятельности…»
Этого показалось мало. Семеныч понимал, что зажимать Кабановских надо с разных сторон, как в тисочках, да что в тисочках – чем больше стальных давящих губок – тем лучше. Требовались специалисты по добыче новых данных и толкованию всех известных положительных фактов исключительно в отрицательные, в пользу обвинения, то есть следователи. А если подключать к делу милицию, то кого, как не Хмыря, в свое время чуть не посадившего за тюремную решетку самого Семеныча…
– Слушай, Хмырь, мы с тобой, в принципе, на одно дело работаем, – произнес Семеныч при встрече. – Ты меня садил без вины, я не в обиде, но долг платежом красен. Помоги. Не афишируя, прощупай у Кабановского-старшего диплом, кажется, он фальшивый, а то этот Кабановский обнаглел: просит дать ему звание лейтенанта налоговой полиции.
– Хорошо, Анатолий Семенович, помогу, но и вы если что…
– Не сомневайся…
Хмырь вызвал Кабановского-старшего на прием в свою маленькую прокуренную служебную комнатушку. Разговор был долгий, но весь он состоял из двух по-разному заданных вопросов и одного по смыслу ответа.
– Почему раньше диплом не предъявлял? – угрюмо допытывался Хмырь. – Почему он всплыл только в налоговой?
– У простых работяг зарплата была больше, – спокойно отбивался Кабановский-старший. – Помните, как при социализме? В полиции же диплом необходим – зарплата там зависит от звездочек, а звездочки от образования…
Сказано – проверено. Хмырь направил запрос в московский автодорожный институт, каковой значился в дипломе Кабановского-старшего. Ответ пришел скоро: «студентом не состоял, диплом не выдавался». «В Москве в переходе метрополитена купил», – догадался Хмырь…
Есть много вещей и живых организмов, которые нежелательно трогать, например, музейные экспонаты или клопы-вонючки. Что делать с московско-хмыревской информацией, Семеныч не знал, идея пришла внезапно, когда кончилась туалетная бумага и он вынужденно второпях мял газетную и на ее затертых изгибах прочитал одну известную в маленьком нефтяном городе фамилию. После этого Семеныч опять встретился с Хмырем и попросил:
– Мне светиться нельзя. Пригласи к себе корреспондента, Алика. Он любит скандальчики, как гиена падаль. Расскажи ему о деле с подложным дипломом. Пусть напишет статейку.
Хмырь почувствовал, что Семеныч не случайно выбрал роль незаметного суфлера, предлагая ему сыграть спектакль одного актера: значит, за нападки на этого человека, Кабановского, никто спасибо не скажет, а может, и наоборот. Хищник жив и сыт, когда осторожен. Хмырь пригласил к себе Алика и только приготовился рассказать о нехорошем человеке, купившем в московских подземных переходах диплом, как корреспондент вытащил из сумочки диктофон.
– Диктофон не нужен, – мгновенно отреагировал похолодевший Хмырь.
– Вы же хотели рассказать что-то интересное, – напомнил Алик.
– Я расскажу. Вы послушайте, а потом определимся с записью.
Хмырь рассказал все, что ему известно о Кабановском-старшем, показал ксерокопии диплома и переписки с Москвой и, откинувшись на спинку стула, стал ждать реакции Алика.
– Материал интересный, но попахивает расправой над одним человеком, – прямо сказал Алик.
– Но разве такие люди могут служить в органах? – возмущенно спросил Хмырь.
Какие люди порой служат в органах, Алик прекрасно знал, но промолчал. Он сильно удивился, узнав, что один его хороший милицейский знакомый, кадровый офицер, страстно любивший музыку и казавшийся приятным исключением из своей силовой братии, выжигал показания из задержанного мужика паяльником. Было заведено уголовное дело, но, как часто бывает, закончилось оно безрезультатно. Теперь Алик не удивлялся, не верил никому и откровенничать с Хмырем не собирался:
– Человек недостойный, что и говорить, – компромиссно согласился он. – Давайте снимем копии с документов, вы немного наговорите на диктофон, и я пойду.
– Нет. Я не хотел бы давать интервью и копии документов тоже, но вы можете осмотреть материалы и убедиться в их подлинности. Вы же хороший журналист, я всегда вас читаю…
Иногда надо не просто слушать, а понимать скрытый подтекст, причину и цель сказанного. И лучше это делать всегда. Алику предлагали взять на себя риск остаться крайним. Ведь если дело дойдет до суда, то предъявлять доказательства придется ему, а как поведет себя этот Хмырь, которого он видел в первый раз, Алик не знал.
– Что ж, давайте я сделаю выписки, – ответил Алик, решив не связываться с этим делом, но зафиксировать информацию на всякий случай…
Семеныч с Хмырем долго ждали выхода статьи о Кабановском, но вышла другая…
***
Никто не вечен, а некоторые и того менее. Когда генерал-лейтенанта Кабановского сняли с должности начальника Департамента, его родственники в далеком от Москвы маленьком нефтяном городе сразу почувствовали…
***
Прошлого не вернуть, как бы слезы не просились, как бы сердце не рвалось. Воспоминания о прекрасных людях, окружавших нас когда-то, не воскресят их, и не только потому, что некоторые из них умерли, а потому, что с возрастом мы понимаем людей все лучше и лучше и вдруг осознаем, что люди, казавшиеся прекрасными вчера, не такие уж прекрасные, или начинаем разбираться в не очень приятных тонкостях создания прекрасного облика, но таково свойство памяти – воскрешать и звать. Воспоминания, воспоминания…
В прошлом ежедневно теряется по частичке сердца, нельзя пройти путь, не истратив сил. Кто-то от дикой ностальгии уходит из жизни, кто-то – из разума. «От грустных мыслей не спрятаться. Если молодые умирают иногда, то старики – всегда. С каждым прожитым днем в каждом отдельно взятом теле остается все меньше молодости, прибавляется больше признаков старости, и начинается все с младенчества. Об этом стараются забыть, но иногда вспоминают. Стоит ли укорачивать и без того недолгие дни?» – размышлял Алик, потрясенный смертью одного из журналистов газеты маленького нефтяного городка.
АЛКОГОЛИКИ
«Как лыжам, так и таланту нужна смазка»
История газеты маленького нефтяного города знала двух алкоголиков. Мерзлая, редакторша газеты, и Петровна относились к ним с почитанием. Одного звали Тщеслав, и иногда в нем возникало что-то светлое, наподобие лучей солнца, пробивающихся через тонкую ткань ушей.
– Девчонки, вы знаете, как надо худеть?! – произносил он, похожий после двухнедельного запоя на живой скелет. – Пейте водку и запивайте ее водой, – и больше ничего!
Такова была манера работы Тщеслава: три месяца труда, а потом полмесяца пьяных прогулов. После этого он возвращался, словно потрепанный в любовных схватках кот, и, улыбаясь, произносил указанную выше фразу. Человек он был веселый, глазки так и сияли в женском коллективе редакции, и, зная, как унять упреки относительно прогулов, произносил:
– Галочка, давай я тебя обниму!
Мало того, что Тщеслав произносил такое пожелание, он еще и направлялся к Галочке, и весь его вид излучал серьезное намерение осуществить то, что он затеял.
– Только попробуй! Ишь ты! – игриво отвечала замужняя Галочка, слегка отбиваясь, но в принципе она была не против.
– Мужчина без женщины глупеет, женщина – дурнеет, – сказал Тщеслав, продолжая заигрывать с Галочкой. – Мне без женщины никак нельзя.
– Я-то тут при чем? – спрашивала Галочка. – Он один, а я виновата!?
Она обращалась к другим редакционным женщинам, ища поддержки, а все смешливо на них поглядывали, та же Петровна и Мерзлая.
По образованию Тщеслав был военный репортер, отличник, милицию не любил на уровне животных инстинктов и говорил об этом открыто, и как-то ему представилась возможность…
Двое милиционеров из соседнего поселка, с оружием, смертельно пьяные, решили проехаться на машине, попали в аварию и очутились в больнице маленького нефтяного города. Тщеслав, как узнал, прибежал в редакцию и, вместо того чтобы как обычно пошутить, начал оживленно рассказывать о происшедшем, а в конце предложил:
– Ах, суки! Считают, что им все дозволено. Берусь. Напишу расследование.
– Я не против, – ответила Мерзлая.
Тщеслав обратился в милицию, больницу, но наткнулся на служебную тайну и клятву Гиппократа.
Клятва Гиппократа и служебная тайна для журналистов маленького нефтяного города всегда возникали, когда организации не хотели разглашать неудобную информацию, и никогда не возникали, если разгласить информацию приказывало руководство. Все клятвы относительны, ими удобно прикрываться, их можно забыть…
«Что делать? – искал выход Тщеслав. – Как доказать, что менты были пьяные? Другого пути нет, как сослаться на данные компетентного источника, который я не могу назвать. Конечно, информатора не существует, но они были действительно пьяны. Менты подумают, что их кто-то выдал, и подавать в суд не будут. Сто процентов…»
Детали прояснились после командировки в поселок, где интервьюируемые оказались более словоохотливыми, а на таких людях и держится журналистика. Оказалось, что машина с пьяными ментами врезалась в стоявший на обочине автомобиль.
«Как мог Александр Поручиков в милицейской форме, да еще при оружии (то, что у него нашли пистолет, в один голос утверждают медработники, но напрочь отвергают сами «блюстители» порядка), сесть за стол и выпить, скажем прямо, солидную дозу спиртного? Вот вам и хваленая честь мундира. Позволю предположить, что это не первый случай совместного застолья, просто до этого они заканчивались благополучно, а если кто и замечал, то спускал «на тормозах», – это была первая и последняя критическая фраза Тщеслава в газете маленького нефтяного города, опубликованная в его единственном расследовании «Долг».
После опубликования «Долга» через весьма короткое время Тщеслав опять ушел в запой и вернулся в редакцию не только похудевшим, как обычно, но и посиневшим от побоев. Где его так сильно отработали, он подробно не рассказывал, но грешил на милицию. Правда это или неправда – судить сложно, но после этого случая Тщеслав стал писать только хорошие материалы, в которых хвалил администрацию города, или сочинял легенды о людях, которые порой достойны были разве что хорошего пинка под зад. В конце концов он умер во время одного из запоев.
***
Другой алкоголик со странной фамилией Лучина не писал расследования. Он был умудренный жизнью мужчина и не искал проблем. В отличие от Тщеслава он приехал в маленький нефтяной город не на пустое место с одной лишь зарплатой, а на готовую квартиру, подаренную городской администрацией. Он писал в газету красивые байки и политические материалы, призванные обработать население. Его источниками были высшие чиновники города. Он добротно рисовал их мысли, а в награду мог спокойно уходить в пьяные загулы.
– Алик, пятьдесят рублей до зарплаты не займешь? – спрашивал Лучина пару раз, и это была единственная мудрость, которую Алик от него слышал.
ДЕВУШКА И СМЕРТЬ
«Чем дольше живешь, тем ближе к смерти»,
– прочитал Алик на стене морга маленького нефтяного городка, куда зашел со всем коллективом редакции, чтобы проститься с Тщеславом. Впечатление от осунувшегося воскового лица, безжизненного тела коллеги, лежащего в узком ложе гроба, было удручающим. Сладковатый запах смерти душил. Алик старался соблюсти формальности и поскорее выйти наружу. Он не любил находиться рядом с мертвыми, даже родными или близкими знакомыми. Он обычно мысленно прощался с их душами и даже оплакивал в одиночестве и тишине и считал, что этого вполне достаточно, что поклонение перед телом сродни идолопоклонству. Алик уже направлялся к выходу, как у него на пути возникла худенькая стройная молодая женщина довольно приятной наружности. Она была в форменном медицинском халате, не оставлявшим вариантов, как принять ее за сотрудницу морга. Алик, изумленный замеченным им диссонансом между жизнью и смертью, заинтересовался.
– Вы здесь работаете? – осторожно спросил он для завязки разговора, понимая, что спрашивает глупость, поскольку ответ был очевиден.
– Да, – наэлектризовано ответила женщина.
– Хотелось бы встретиться с вами и написать статейку о морге, – предложил он.
Женщина не отказалась.
***
Лена в морг попала случайно – по объявлению в газете. Когда тебе девятнадцать лет, ты волен быть легкомысленным. Ей почему-то думалось, что, как на вредной и особо пугающей работе, в морге хорошо платят.
Первое знакомство с покойником она запомнила навсегда. Произошло оно на второй день работы, когда в морг привезли женщину, зарезанную собственным мужем. Лена, полностью экипированная, в перчатках, фартуке, косынке, маске, все вскрытие простояла рядом, следя за действиями наставницы. Комок подкатывал к горлу…
Наставница, ловко орудуя скальпелем, провела разрез по затылку покойной от уха до уха и, как чулок, сняла скальп, оголив череп. Подпилила его нижнюю часть и с помощью зубила проделала в нем отверстие. Вынула мозги. Они оказались серые с извилинами, – с холодно отметила Лена. Обильно хлынула кровь, зато стали исчезать синюшные пятна на лице. Кровь потекла еще сильнее после того, как наставница взрезала тело от лобка до горла. В этот момент одной из ее ассистенток, тоже новичку, стало плохо, и та выскочила из зала, Лена осталась…
«Милая, не волнуйся. Происходящее – обычная работа. Лежит неодушевленный предмет, вроде дивана или сковородки, только на вид схожий с человеческим телом», – мысленно говорила она себе, словно молилась. Наставница тем временем оголила ребра покойницы, не торопясь, вырезала грудную клетку по хрящам и вытащила внутренности, начиная от языка и кончая кишками. Дальнейшие процедуры для Лены проплыли, как во сне: осмотр, взвешивание, сбор образцов для анализа… После первой получки решила найти работу лучше, но пообещали квартиру. Лена задержалась в морге…