Красавчик. Две столицы

Событие восьмое

Воспоминание о былых страданиях, когда находишься в безопасности, доставляет удовольствие.

Цицерон

Под палящими лучами южного солнца огромный караван двигался на север. Брехт был с десятком выделенных ему Поповым казаков в арьергарде. Сам Попов тоже с десятком своих казаков возглавлял колонну. Караван был большой. И ехал медленно. Когда граф Витгенштейн со своими гусарами совершал бросок на Кавказ, то в среднем за день проезжали по семьдесят километров. Так это привычные к коню гусары и плюс имелась полевая кухня, которая минимум на пару часов сокращала перерывы на обед и ужин. Лишних два часа в дороге. Полевая кухня есть и сейчас. Только толку от нее почти нет. Ее Брехт даже вперед не высылает, бесполезно. В отряде сейчас больше трех сотен человек. Всех не накормить. Шесть таких кухонь надо. Ну и, кроме того, это раньше купили в деревне кабанчика, зарезали, разрубили на четыре части и два дня каша с мясом свежим получается, а сейчас большая часть отряда это мусульмане, не купишь теперь свинью у крестьян. Да и крестьян пока нет. Едет отряд вдоль Волги в сторону Царицына по совершенно безлюдной степи. Как сказал Попов, до ближайшего поселения русских почти двести верст. Там будет большое село Никольское. Потом будет еще несколько небольших сел, а в семи верстах от Царицына будет село Отрадное, где располагается поместье генерал-майора. Большое село – сотни крепостных, не бедный человек Павел Семенович.

Теперь за два дня, если верить имеющейся у Брехта карте, проехали меньше ста верст. А до Москвы полторы тысячи. Можно и не успеть. Петр Христианович на такой случай даже уже план «Б» выработал. Если будут опаздывать, то отделиться с отрядом в пятьдесят горцев и мчать на всех парах к старой столице. Но пока несколько дней в запасе есть, да и нужно время, чтобы отряд его стал хоть немного одним коллективом. Пока – так себе успехи в этом направлении, тем более что в Астрахани интернациональность еще увеличилась. Добавились двое армян на повозке и десяток казахов: двое на верблюдах и восемь человек на лошадках монгольских, мелких и лохматых. Ну и два десятка казаков с генералом Поповым плюсом, но Павел Семенович их только до Царицына проводит.

С армянами получилось так. После завтрака у губернатора Брехт попросил проводить его в ту самую армянскую церковь, где дорожки и вся площадь перед ней заасфальтированы. Девчуль с Ванькой оставил отсыпаться в доме Повалишина, тоже ведь настрадались от морской болезни. Брехт, кстати, знал, как с этой болезнью бороться. У его родной тушки та же самая беда была. Даже в автобусе укачивало. Как-то водитель автобуса его и надоумил. Ехал куда-то, точно уже и не вспомнить, и совсем ему поплохело, сейчас вырвет на пассажиров, он в стекло, что водителя отделяет от салона, забарабанил и попросил остановить, мол, вырвет сейчас. Шофер сразу остановил, понятно, ему ведь потом в автобусе прибираться. Брехт выбежал из двери и вовремя. Прополоскало. Водитель вышел следом, дал платок носовой и спросил вдруг:

– А ты спортом занимаешься?

– Да, лыжами, – Ванька Брехт ему назад грязный платок протянул.

– Себе оставь. Ты бросай свои лыжи и переходи в самбо. Там кувыркаются все время. Это закаляет вестибулярный аппарат. И вообще, где можно кувыркайся. Раз по сто в день, и не один раз кувыркнулся, а сразу несколько кувырков делай.

Так Брехт и сделал, записался в самбо, и дома еще на полу в коридоре длинном кувыркался, так и вылечился. Знал бы, что у графской тушки те же проблемы, давно бы начал кувыркаться. Кстати, нужно будет младшему Чичагову посоветовать с моряками этим заниматься.

Про армян. Поехал в церковь и нашел там священника. По-армянски называется – каханна. С ним еще один товарищ, как его представил священник – саркаваг (дьякон). Брехт вручил каханне Афанасию золотой пятирублевик и попросил помочь ему.

– Мне нужен компаньон. Хочу построить в Астрахани фабрику, которая будет бумагу из местного тростника вырабатывать. Я дам денег и закажу из Европы оборудование. Ну, а все остальное забота моего будущего компаньона.

– А при чем тут я? Церковь…

– Я хочу, чтобы мой компаньон был армянином, и чтобы на фабрике работали армяне, которых мы с вами, отец Афанасий, переселим из Турции, – пояснил Петр Христианович. По-русски каханна говорил совсем плохо, приходилось по два раза все повторять.

– Почему из Порты?

– На Кавказе скоро будет большая война. И армян будут турки и персы уничтожать. Пусть здесь мирно живут и работают.

– Благое начинание. И что же тебе сейчас надо от меня?

– Мне нужно, чтобы вы послали срочно человека к моему будущему компаньону. Найдите его. Кто захочет с этим связаться. Очень прибыльная будет фабрика, большие деньги в виде десятины потекут вам от этого человека и новых рабочих нашей бумажной фабрики, – поманил Петр Христианович сладкой конфеткой священника.

– А в чем срочность? – какой настырный попался. Старый совсем дедушка. Весь седой и шрам тоже на лице, хоть и не такой ужасный, как у Попова.

– Я завтра уезжаю на коронацию Александра. Решать нужно сегодня, и этот человек должен поехать со мной, я постараюсь договориться, и ему покажут, на каком оборудовании и как делают бумагу.

– Я понял тебя, генерал. Хорошо, пройди, вон, в сад, посиди в тени винограда, через полчаса к тебе придут два человека. Одного из них сам выберешь.

– Виноград. Послушайте, отец Афанасий. А еще мне нужен человек, купец, или несколько купцов, которые здесь выкопают несколько сотен виноградных лоз и доставят их в Крым в селение Судак. Там у меня земля куплена, хочу виноградники разбить. Нужны в основном винные сорта.

– Не близкий путь, – опять завис дедушка седобородый.

– Я оплачу все расходы. И еще я теперь хан Дербента и там много армян, могу помочь им там церковь построить большую красивую, а могу и не помогать.

– Я понял тебя, генерал-хан. Будет тебе и купец.

Сейчас с Брехтом в этом караване двое, отец с сыном, будущие его компаньоны в производстве бумаги ехали. А еще двое собирались осенью выкопать молодые кусты винограда и перевезти их в Судак дворянам Иннокентию Смоктуновскому, Леониду Брежневу и Семену Многоухому на их виноградники.

С казахами получилось интересно. Вечером Брехт опять ужинал у губернатора и там опять был Попов. Там и договорились, что Павел Семенович с двумя десятками казаков на всякий случай, мало ли, проводит Брехта с его двунадесятьюязыковым караваном до Царицына и там, за символические деньги, снабдит провизией на следующую неделю, за которую надеялись добраться до Саратова. Договорились, а потом зашел разговор про самого Попова, как он огромное количество киргиз-кайсаков во главе с ханом Букеем, который отделился от Младшего жуза, перевел через реку Урал и выделил им места для пастбища между реками Волга и Урал.

– Это ведь был последний указ императора Павла. 11 марта 1801 года император Павел I издал указ, а двенадцатого скончался скоропостижно. Вот он, – губернатор показал, достав из бюро, Брехту бумагу.

Петр Христианович прочитал: «Председательствующего в ханском совете киргиз-кайсацкой Малой орды Букея султана, сына Нурали-хана, принимаю к себе охотно, позволяю кочевать там, где пожелает и, в знак моего благоволения, назначаю медаль золотую с моим портретом, которую носить на шее на черной (мальтийской) ленте».

– А летом того же года Букей с преданными ему султанами перешел в эти степи, отделившись навсегда от Малой орды, и с того времени возникла здесь новая орда. По головам не считали, но тысяч тридцать народа. Не меньше, чем в твоем Дербенте, только ханом меня не обозвали, да и не надо мне, – попивая вино, усмехнулся Попов.

– Так я могу какого представителя их хана с собой взять, пусть присягнет новому императору, – осенило Петра Христиановича.

– Тебе ворожит кто, хан, как там – хазрат?

– Хазретлери.

– Точно. Ворожит тебе кто, хазретлери? Сейчас хан Букей со своим братом Шигаем здесь с небольшим отрядом, договариваемся о продаже им соли и покупке у них шерсти и шкур. Я завтра переговорю…

– Сегодня, Павел Семенович. Завтра в путь трогаться.

– Эх, вечер испортил. Но дело нужное, поскакал я тогда.

Так и появилось в отряде Брехта десять киргиз-кайсацков во главе с султаном Шигаем. Причем двое воинов ехало на верблюдах. Экзотика. А еще их потом можно у Брехта и в имении оставить на радость детворе. Тем более что один был верблюд, а вторая, почти белая – верблюдиха.

Глава 4

Событие девятое

Если бы в ямы, образовавшиеся на дорогах, закапывали тех, кто делал и руководил их постройкой, то у нас были бы самые лучшие дороги в мире.

Москва встречала колокольным звоном. Совпало? Или на самом деле обрадовались, что хан Петер приехал? Как узнать? Еще друг Брехта, американский писатель Эрнест Хемингуэй, спросил его: «По ком звонит колокол?» Колокола звонили заполошно, не в унисон. Какофония. Но громко. Со всех сторон. Большой город Москва. Церквей, храмов, соборов много. И все звонят.

Они доехали. И даже успели на коронацию. Успеют. Сегодня только тринадцатое сентября. Завтра еще целый день, чтобы помыться. Одежду постирать, сапоги почистить. Жену привезти в Москву. Нечестно будет, если Антуанетта будет в деревне на печи сидеть, а он – весь в золоте щеголять на коронации. Да и показать злопыхателям надо, что у него самая красивая жена в империи. Опять же, возможные слухи пресечь. Вот он хазретлери со своей ханум.

Поход получился тяжелым. И это ведь всего триста человек… Вот как Наполеон сумел полумиллионную армию, если верить историкам, в Россию притащить и до Москвы довести? Насколько легче и проще был бросок Витгенштейна с пятьюдесятью гусарами на Кавказ. Все одвуконь, полевая кухня и какая-никакая дисциплина. Здесь ничего этого не было. Потеряла лошадь подкову и нужно обязательно к кузнецу заезжать, и часто ждать, пока он работу начнет: то подков нет, то гвоздей, то нож, которым копыто зачищают-подрезают, тупой. Двоих горцев пришлось оставить на излечение в Пензе и троих в Рязани. В Пензе подрались черкесы с послами от Кубинского хана. И что удивительно, дрались не толпа на толпу, а двое на двое. На кинжалах. Если на современные понятия перевести, то азербайджанцы подрались с черкесами. Дрались на кинжалах и, пока Брехт подбежал и смог это остановить, порезали обоих черкесов, не толстопузов, каких хан Кубы послал, а лучших воинов. Петр Христианович сам обработал раны и перевязал аскерчи. Порычал на них. Раны не смертельные, но отправляться с ними в дорогу, в пыль, грязь и прочую антисанитарию не нужно. Договорился с губернатором, который их встречать вышел, что абреки у него в доме поболеют недельку. Все же ворки, то есть дворяне, да еще будущие телохранители самого государя.

После этого обошел всех старших из многонационального своего воинства и предупредил, что следующих раненых сам добьет. Не поверили, один ржать начал. И Брехт ему хук правой выдал. Народ схватился за кинжалы и давай орать. И не бросился никто, даже кинжалы не вытащили. Петр Христианович потом в голове промотал по новой ситуацию. Почему не бросились? А нет единства. Все друг другу враги. Ну, и он все же хан. И он доказал в поединках, что почти самый сильный на Кавказе. Не зря боролся и стрелял. С этого дня ругани между кланами стало меньше, а если и ругались, то до поножовщины дело не доходило.

В Рязани оставили троих не из-за ранений. У них началась дизентерия или холера, а может, и просто съели чего несвежего. Пришлось определить чеченцев, а это были они, в больницу и даже провести пару дней в нескольких верстах от города: Петр Христианович боялся эпидемию в Москву притащить. Ждали, не заболеет ли еще кто-нибудь. Но бог миловал, и тронулись на третий день дальше. Может, следовало устроить сей отдых. Народ от этой гонки ежедневной и неустроенности, когда спать приходилось на земле и даже под дождем, устал. Остановились на излучине Оки, травка зеленая, погода наладилась, и хоть уже сентябрь начался, но вода терпимая, все помылись и постирались, поели заказанной Брехтом в трактире горячей стряпни. Пирогов разных, с рыбой, с курятиной, с зайчатиной.

Перед самой Москвой, в селе Софьино, на последней ночевке, Петр Христианович отправил Ваньку в Студенцы, чтобы он панику там навел и передал графине, что в парадном виде ей, без детей, естественно, нужно срочно выдвигаться в Москву.

– Ты же помнишь дом купца немецкого, что я купил. Вот туда и выезжайте. Да, вот еще что: всех коней и кобыл, что на племя отобраны, берите с собой, и обоих конюхов. Коронация пятнадцатого, значит, четырнадцатого должны быть в Москве. Пусть не мешкают. Не успеют – запорю. Всё, езжай. Сам поспеши. Отсюда верст сорок до Студенцов. Вот, карту посмотри, через какие села проезжать будешь. В Подольск не заезжай. Еще остановит какой полицейский. Время потеряешь.

Ванька ускакал на его Кареме, а Брехт стоял, смотрел вслед и думу думал. Ладно он, для себя и жены, место, где остановиться, имеет, а вот те триста человек, что за ним сюда притащились, где они будут проживать? Коронация – это не один день. Это месяц, а то и больше. И половина дворян богатых приехали, там даже в конюшнях сейчас графини и баронессы, должно быть, живут. А тут три сотни не сильно адекватных и бедных, как церковные мыши, горцев и казахов, многие себя князьями считают при этом и почти все – дворянами. Послы, опять-таки, от четырех ханств. Где их всех размещать и кто это будет делать? Он просто не потянет. Тем более Москвы толком не знает.

Событие десятое

 
Тайны и друзьям поверять нельзя,
Ибо у друзей тоже есть друзья.
Старательно тайны свои береги,
Сболтнешь – и тебя одолеют враги.
 

Саади

– Куда прешь, орясина басурманская! – Навстречу отряду хана Петера, от рогаток, перегораживающих дорогу, выехал всадник в шитом золотом мундире, но не военном, за ним с примкнутыми штыками потянулись солдатики в зеленой форме.

Как там потом господин Пушкин напишет в «Евгении Онегине»? «К Таlon помчался: он уверен, что там уж ждет его Каверин».

– Павел Никитич! Что ж вы так дорогих гостей встречаете? – Строки поэта не про этого господина – про сына его, Петра, написаны. Петр Христианович мальчика мельком видел, блондинчик такой кучерявый, ангелочек. Как, впрочем, и гарцующий сейчас на кауром жеребце его батянька – обер-полицмейстер Москвы Павел Никитич Каверин. – Рад видеть вас на своем посту вновь!

Действительный статский советник Каверин сощурился, выказывая предрасположенность к дальнозоркости, и шагом подъехал к огромному бородатому горбоносому горцу в золотой парчовой черкеске со странными орденами на груди. Хотя имелся среди двух круглых золоченых орденов и один европейский. Назвать его российским определенно нельзя было. Это был орден Святой Анны, но врученный явно до того, как был причислен к наградам Российской империи и разделен императором Павлом на три степени. Этот же был с бриллиантами и степеней еще не имел. Голштинский орден, врученный еще цесаревичем Павлом.

– Не узнаете, Павел Никитич? – Брехт тоже ногами заставил выделенного ему горцами аргамака сделать пару шагов навстречу.

Граф фон Витгенштейн, будучи еще командиром Ахтырского гусарского полка, с обер-полицмейстером Москвы был знаком. Даже утешал того, когда Каверин неожиданно впал в немилость у Павла и был отстранен от должности. Этот кусочек памяти графа Брехту достался. Интересный фортель тогда судьба выкинула с обер-полицмейстером. Павел сам его и назначил на должность, и чинами новыми, с наградами, каждый год баловал, – и сам же после вдруг резко изменил свое мнение. А виной тому какой-то француз. У обер-полицмейстера возник конфликт с французским подданным (фамилия не запомнилась Витгенштейну), который оскорбил Каверина. Император Павел I, толком не разобравшись, обвинил начальника полиции в жестокости, в декабре 1798 года освободил его от должности и причислил к Департаменту герольдии. И именно в это время у Павла Никитича умирает жена Анна Петровна. Тогда-то граф и приехал его утешить.

Вообще, Павел был непредсказуем. Всех своих любимчиков поснимал и в ссылку из-за ерунды отправил, хорошо хоть смертной казни на Руси не было в этом времени. Брехт тогда такую версию от Каверина услышал, мол, все дело в национальности. Павел тогда воевал руками Суворова с Наполеоном и посчитал, что дуэль с французом ущемляет его честь, будто мстит он Буонопартию таким образом. Вот Каверину и досталось.

Александр одним из первых своих указов обер-полицмейстера Москвы вернул на свое место. Как и одиннадцать тысяч других разогнанных отцом чиновников и военных. В том числе и графа фон Витгенштейна снова сделал шефом Мариупольского гусарского полка. А всего вернул из ссылки триста тридцать три генерала. А ведь на всех этих местах уже служили другие люди. Чехарда первые месяцы правления Александра творилась страшная.

– Петр Христианович? Да вы ли это? Борода? Одежка басурманская? Что это за машкерад неуместный такой? А это тоже все ваши мариупольцы ряженые? Вроде всего полуэскадрон с вами отправлялся. А тут смотрю сотни, да верблюды. Объясните, ваше сиятельство!

– Я теперь не сиятельство, – спрыгнул с каурого аргамака Брехт.

Каверин тоже спешился и, как положено, полез обниматься и целоваться. Хорошо хоть не взасос, как Леонид Ильич.

– Не слыхал я таких новостей. Тут слухи ходили про вас, Петр Христианович…

– Что за слухи? – Брехт поправил папаху на голове.

– Кхм, слухи. Не следует их повторять…

– И не надо. Все врут календари, дорогой Павел Никитич. Прямо с Кавказа я. Мне бы с этими абреками к императору. Где он в Москве остановился?

– Государь остановился в Слободском дворце, где сейчас и пребывает. Только боюсь я вас с эдакой ордой дикарей туда отправлять, может, они тут подождут? А вас…

– Не думаю, Павел Никитич. Тут послы от четырех государств и горцы – все в основном князья и дворяне, что я по приказу государя собрал для организации его конвоя. Уверен, император зело обрадуется этим людям и тем вестям, что я ему привез, – Брехт оглянулся. Н-да. Та еще картинка, и зевак уже несколько сотен собралось.

– А ну, ребята, разгоните зевак! – проследил за его взглядом обер-полицмейстер.

– Не, не. Не надо. Пропустите нас, Павел Никитич, устали люди. Больше месяца в дороге. Я за их хорошее поведение отвечаю. Без сомнения, провожатых надо, чтобы зевак отгонять, а то бросаться же будут под копыта. Верблюды опять же нервные, покусают кого.

– Под вашу ответственность, Петр Христианович, поедем, сам сопровожу, первый и новости узнаю, почему это вы теперь не сиятельство. Любопытно самому, – Каверин повернулся к солдатикам. – Капрал, два десятка человек перед нами по Тверской пусть вперед бегут и зевак разгоняют. Выполнять!

Событие одиннадцатое

Мы рождаемся с криком, умираем со стоном. Остается только жить со смехом.

Невозможно злиться на того, кто заставляет вас смеяться.

Виктор Гюго

В саду Слободского дворца^[1] прогуливалось все императорское семейство. Под ручку вышагивали Александр с женой Елизаветой Алексеевной, а чуть поодаль, о чем-то оживленно разговаривая, шел цесаревич Константин с матерью вдовствующей императрицей Марией Федоровной. Константин говорил на повышенных тонах и размахивал руками, но явно не на мать голос повышал, так как Мария Федоровна шла, улыбаясь и покачивая головой, очевидно соглашаясь с сыном. Повдоль дорожки, по которой шли помазанники, стояли рядами гайдуки гигантского роста в мантиях и киверах. За монархами шли, с мамками и дядьками, молодые и маленькие великие князья и княжны.

Брехт, смотрящий на эту картину, поразился: в саду было полно москвичей и, как говорится, гостей столицы, которые находились практически рядом с монархами, и никто даже нормального оцепления не организовал. Он с обер-полицмейстером еле пробился сквозь толпу любопытствующих, да и то с помощью тех самых преображенцев, что их и сквозь толпы на улицах провели.

На центральную эту тропинку Петр Христианович с Кавериным выскочили из толпы в десяти метрах позади Марии Федоровны с Константином Павловичем и быстрым шагом стали их догонять. При этом, увидев золотого бородатого горца огромного роста, толпа зевак заволновалась, послышались крики, и все четверо прогуливающихся повернулись. Обер-полицмейстера Москвы Каверина царственные особы узнали и подались вперед, образовав своеобразный полукруг.

– Павел Никитич, что-то случилось? – выступил вперед Константин.

– Петр… Петр Христианович! Вы ли это? – чуть сбилась Мария Федоровна.

– Граф? – государь был без шляпы, взъерошил себе чуб. Детская привычка: при волнении чуб себе лохматить.

– Ваше императорское величество, разрешите доложить! Ваше приказание выполнено – восемьдесят горцев для вашего конвоя мною доставлены! – проорал «командным» голосом Брехт, задрав голову к верхушкам деревьев.

– Отлично, Петр Христианович, прямо порадовали меня, – Александр отцепился от руки жены и, подойдя к Витгенштейну, осмотрел его внимательно. – Странный у вас вид, граф.

– Выше императорское величество, разрешите доложить!

– Говорите, Петр Христианович.

– Во время выполнения поручения вашего императорского величества мною бы захвачен город Дербент, жители города вынесли мне ключи и провозгласили меня ханом Дербента. Кроме того, я привез с собой трех послов от шамхала Тарковского, от хана Кубинского и от хана Младшего жуза Букея, которые клянутся вам в верности. Я, как хан Дербента, тоже хочу принести вам присягу.

Александр отступил на шаг, оглушенный известиями и командным голосом. Постоял, мотая головой, вытряхивая из ушей необычные громкие известия, а потом заржал. Весело так, по-детски. Сбитые с толку члены семьи тоже захихикали.

– Хан, значит. Ох и повеселили, Петр Христианович. Стойте, а как к вам теперь обращаться нужно? – и опять заржал.

– Хазретлери хан Петер!

Александр схватился за живот.

– Ой, не могу. Хватит уже… хазтерлири…

– Хазретлери, ваше императорское величество. Можно по-простому – ваше высочество.

– Да, хватит уже, ваше высочество, сейчас упаду. Ой, хорошо-то как, с детства так не смеялся. Вас, Петр Христианович, нужно с посольством в Париж послать. Вернетесь оттуда императором. Ой, не могу.

– Ну, насчет Парижу не знаю, а вот все ханства до Баку могу попробовать.

– Н-да, ваше высочество, пойдемте же во дворец, все подробно расскажете. А где же горцы?

– В ста метрах отсюда, там же послы от ханов и шамхала Тарковского…

– Константин, Павел Никитич, озаботьтесь нашими новыми подданными, нужно разместить и накормить. Послов уж после коронации примем. Пойдемте же быстрее, Петр Христианович, поведаете о ваших приключениях. Как? Хазретлери хан Петер? Замечательно!!!

Мария, Екатерина, Ольга и Николай Палкин сидели рядком на оттоманке и с открытыми ртами слушали повествования графа фон Витгенштейна. Когда же он дошел до ранения Ваньки-младшего, то прямо руками закрыли лица, и только самая старшая тринадцатилетняя Екатерина осмелилась спросить, перебив рассказчика:

– И что же с мальчиком? С Ванечкой?

– С Ивашкой? – выбитый из возвышенного штиля не сразу переключился Брехт. – У меня в деревне… – Он оглядел открывших вновь рты детей, да и взрослых, всяких императоров с императрицами, снизил голос до шипящего шепота: – У меня в деревне есть ведьма.

– Ох, Петр Христианович! – всплеснула руками Мария Федоровна.

– Самая настоящая Баба-яга с бородавками и избушкой на курьих ножках.

– В самом деле? – Александр насупил брови.

– Конечно, государь. Разве я могу врать императору? Так вот, она мне дала с собой много всяких мазей и настоек. Вылечили Ивашке ногу, а мне плечо, зажило всё.

– Необычный вы человек, граф… Ах да-а, ваше высочество, – хохотнул из другого угла вернувшийся Константин. – Давайте же дальше, на самом интересном остановились.

– …И генерал-майор Попов проводил нас до Царицына, – закончил почти через час свои дозволенные речи Петр Христианович.

– А вы знаете, Петр Христианович, я согласен с вашим титулом, владейте. Только «хан» – как-то коробит немного. Давайте-ка я, после коронации, одним из первых указов пожалую вам титул – «князь Дербентский». Заслужили. Ну, а сейчас напишу указ о награждении вас орденом Святого апостола Андрея Первозванного. Это заодно делает вас генерал-лейтенантом и кавалером орденов Анны первой степени и Святого Александра Невского. Поздравляю вас, князь.

– Сашенька, а я награжу жену нашего героя орденом Екатерины. Малым крестом. Будет отныне ваша Антуанетта Станиславовна «кавалерственной дамой». Натерпелась, вечно вас на подвиги благословляя. И Ванечку чтобы завтра взяли на коронацию.

– А Ванечку?! Наградить? – пискнула Екатерина.