Колхозное строительство 1

«Но прошлый раз вы подарили мне дом и машину!»

Араб:

«А в тот раз во мне ещё не было еврейской крови!»

Заржали дружнее и веселее.

– Всё у вас, Пётр Миронович? – вполне уже благожелательно спросила Екатерина Алексеевна.

– Последнее. 23 февраля в Краснотурьинске состоится праздничный концерт. Приглашаю и всех вас посетить его. Особенно вас, товарищ министр, и вас, светлая девушка Люша. Вам понравится. Приглашены также руководители Свердловской области.

– Хороший ход. Вы, Пётр Миронович, далеко пойдёте. Если раньше ноги не переломаете. Я постараюсь выбраться.

– А вы привозите с собою Зыкину Людмилу Георгиевну. Я для неё несколько новых песен напишу. Постараюсь на совесть. Ну и она пусть на концерте выступит. Дак ещё ведь и какого-никакого хорошего оператора с Мосфильма, и звукорежиссёра нужно – ведь потом этот концерт крутить по телевизору.

– Ха-ха-ха! – на этот раз смеялись до посинения.

Забрала Фурцева и эту плёнку. Отбыла. Потом распрощался и Федин. Уже перед тем, как уйти в ВУОАП с Ольгой Афанасьевной, Пётр обратился к Смирновой.

– Правда, Вера Васильевна, приезжайте. Если надумаете, то попробуйте уговорить составить компанию вам Евгения Александровича Евтушенко. Запись на телевидение будет обязательно. Замечательно было бы, если бы он в перерывах между песнями прочитал «Белые снеги».

– Эх, где мои семнадцать. Я б за вас с радостью замуж выскочила. Это же надо – орать на Екатерину Алексевну! Она глыба. Только и вы, Петенька, гора. Обязательно приеду, и Евгения Александровича уговорю. Да только за рассказ о сегодняшнем дне можно у чёрта билет в рай выпросить, а тут всего лишь Евтушенко. Не забудьте, жду вас в понедельник утром.

Событие сорок шестое

Заходил в Дом Писателей утром, а вышел в темень. Пётр ошарашенно глянул на часы. Половина седьмого. Мать вашу, Родину нашу. Нелёгкое и небыстрое это оказалось дело – оформлять песни. Да ладно бы одну, а то ведь тридцать одну. К тому же, пришлось понервничать и поприкидываться лопухом при оформлении песни «Журавли».

– Не ваши слова? А чьи? – устало взглянула на Петра Ольга Афанасьевна. Она бы бросила всё это, и так без обеда уже пять часов валандается с этим провинциальным выскочкой – вот только не получится. Есть чёткое указание Фурцевой: хоть до утра сидеть.

– Это вольный перевод аварского поэта Расула Гамзатова. Я заменил некоторые слова, и, главное, поменял гусей на журавлей, и джигитов на солдат, иначе не рифмовалось, – рассказал Пётр версию, на самом деле случившуюся с переводчиком Гребневым.

– А товарищ Гамзатов знает о вашем переводе? Хотя ладно – по закону, в СССР переводчик обладает всеми правами на получившееся произведение. Я всё же пойду проконсультируюсь в юридический отдел.

Вернулась почти через полчаса. Пётр сначала скучал, а потом достал из портфеля тетрадь с новой книгой «Рогоносец» и продолжил писать. Нету и так времени, вот и нечего его попусту терять. Книга, им же самим и написанная в прошлом, давалась с трудом – всё же он её писал уже в другое время, а значит, и желания у героев другие. Добро-то – оно зло, конечно, победило, но вот мотивы! Нужно помогать крестьянам в борьбе с эксплуататорами, а главный герой – сам рыцарь, у него и замок, и слуги, и крестьяне. Неувязочка. Так и мучился.

– Продолжим, – никаких комментариев по своему долгому отсутствию Ольга Афанасьевна не дала.

Долго ли, коротко ли, но справились со всеми тридцатью и одной песнями. Петра аж покачивало. Не завтракал, не обедал, да и не ужинал уже. Как только женщина вытерпела? Выйдя из здания, он огляделся – нет ли Макаревича. К нему с разных сторон двинулись две фигуры.

– Пётр Миронович…

Хором окликнули и остановились, уставившись друг на друга. Пётр подошёл к Елене Чуковской.

– Елена Цезаревна, подождите, ради бога, пять минут. У меня очень важный разговор с этим товарищем – а потом я в полном вашем распоряжении. Можете делать со мной все, что в вашу рыжую головку взбредёт.

– Смотрите, обещали, – скупо улыбнулась женщина и отошла назад к крыльцу.

– Марк Янович! Как ваши успехи на ниве садоводства? – Громко спросил Пётр, так, чтобы слышала удаляющаяся Люша.

– Даже лучше, чем я ожидал. Есть пара моментов, требующая вашего решения. Первое – страна будет не Бельгия, а Швейцария.

– Может, даже и лучше.

– Второе. Я прошёлся по знакомым антикварам и показал ваш перстень. Они сходятся во мнении, что это персидская работа, и перстень мог принадлежать чуть ли не самому шаху Аббасу I Великому.

– Ого! – удивился Пётр.

– А потом я был у одного историка. Он мне посоветовал такую легенду для перстня. Шах Аббас Великий, сняв с собственной руки этот перстень, даровал его грузинскому военачальнику Георгию Саакадзе за взятие Ереванской крепости. Именно такую историю я и рассказал атташе по культуре Швейцарской республики. Он обратился за советом как раз к моему знакомому, а тот за часть суммы всё подтвердил. В результате цена перстня достигла семидесяти тысяч долларов. Пять получает историк, пять антиквар, что нас свёл. На тридцать мы получаем два чемодана семян, один чемодан различных клубнелуковичных цветов и картофеля, студийный магнитофон «Штудер» и чемодан немецкой плёнки BASF к нему. Ещё получаем кинокамеру «Кодак» за 11 тысяч долларов и 35-миллиметровую плёнку к ней, тоже чемодан. Остаётся порядка 30 000 долларов. Атташе спрашивает, что с ними делать, – довольный собой рассказывал литовский еврей.

– А можно деньгами взять? Три пачки стодолларовых купюр, – даже не задумывался Пётр. Они ведь ещё, скорее всего, в этом году поедут на гастроли. Вот там и потратим зелёные.

– А вы не боитесь сесть лет на семь? – Марк Янович сморщился.

– И что вы предлагаете? – На самом деле, сейчас ведь не 2020 год. Даже и расстрелять могут.

– Вы хозяин. Вам решать, – умыл руки Макаревич.

– Тогда одни часы известной фирмы, – махнул рукой Пётр.

– Мне примерно так и посоветовали. Только трое часов. Фирмы Patek Philippe. Легче будет реализовать, если понадобится, – кивнул махинатор.

– Всё. Давайте отмашку. Вы сейчас куда?

– Работать дальше, – развёл руками будущий директор колхоза.

– Ночевать есть где? – уточнил вопрос Пётр.

– Конечно. Приютят, мир не без добрых людей. Где встречаемся? У трапа самолёта? – протянул руку Марк Янович.

– До свидания. В понедельник в аэропорту увидимся.

– Удачи и вам, – кивнул в сторону Люши «пчеловод».

– Внучка писателя Корнея Чуковского. Это по работе. Она пригласила меня завтра увидеться с дедом в Переделкино, – отстранился Пётр.

– Тем более удачи.

Событие сорок седьмое

– Всё, Елена Цезаревна, теперь я весь ваш. Правда, без живота, – отправив Макаревича продолжать биться за процветание Краснотурьиска, подошёл к Чуковской Пётр.

– Почему без живота? – наклонила голову в бок Люша.

– Он ни о чём кроме еды думать не может. Со вчерашнего вечера ничего не ел, – погладил живот под пальто Пётр.

– Давайте я вас покормлю. У дедушки ведь квартира есть в этом доме.

– А это удобно?

– Пойдёмте. Я вас не съем. К тому же, вы голодный, и волноваться нужно мне, – рассмеялась Чуковская.

– Поверю на слово.

Поднялись на четвёртый этаж. Громоздкая дверь, внутри сразу бросаются в глаза непомерной высоты потолки. Метра три с половиной. В коридоре – дореволюционный шкаф и вешалка, как в старых кино – стойка с ножками и кривыми отростками сверху. Пётр помог женщине снять пальто и повесил своё ужасное коричневое на один из отростков. Не рассчитал – сместил центр тяжести, сооружение начало заваливаться. Чертыхаясь, еле успел поймать рогатую конструкцию и водрузить на место. Перевесил пальто, и только потом почувствовал, что его разглядывают. Люша стояла в коридоре и, чуть наклонив голову к правому плечу, наблюдала за ним.

– Дедушка тоже всё время умудрялся уронить это чудовище, – Чуковская улыбнулась.

– И тоже матерился?

– Ещё как. Не разувайтесь. Пойдёмте на кухню, посмотрим, что есть съестного.

Они прошли по длинному коридору. Пётр по дороге заглянул в две комнаты. Одна была, скорее всего, гостиной – древнее коричневое пианино, секретер с откинутой полкой для письма. Кожаный чёрный диван с вертикальной спинкой. Стулья, явно составляющие комплект с диваном, с вертикальными спинками и узкими сиденьями. Страшно неудобно, наверное, сидеть на них. Журнальный столик и ещё один диван, вернее, канапе, с обивкой из гобелена с олешками. Книжный шкаф, забитый до отказа, да и сверху на нём книги. Ну, для СССР до войны – даже роскошно. А вот для XXI века – убогость.

Вторая комната была кабинетом. Стол под обязательным зелёным сукном, с резными тумбами – резчик вот только дилетант. Положенная по статусу настольная лампа со стеклянным зелёным абажуром. Весь стол завален книгами и газетами. Работают люди. Опять неудобные стулья с вертикальными спинками. Огромная люстра на медной цепи, свисающая с потолка, три рожка прикрыты хрустальными, поди, плафонами. Жесть. И одна стена полностью из книжных шкафов в трёхметровый потолок. Тысячи книг – и поставлены не для красоты. Видно, что их берут и не всегда ставят на место. Богема!

– Пётр Миронович, вы где застряли? Вот тут ванная, вам, наверное, умыться нужно. Берите зелёное полотенце, оно чистое, – дальше по коридору за поворотом была ванная, совмещённая с туалетом, и уже потом – кухня. В её дверях и стояла Люша.

– Да умыться не помешает. Пока песни оформил, сто раз взмок, – согласился Пётр и зашёл в ванную.

Там он скинул пиджак и рубаху, нагнувшись над ванной, вымылся и растёрся зелёным вафельным полотенцем. Затем сполоснул и лицо, а подумав, и голову под струю поставил. Полегчало, даже живот перестал скулить. Надел обратно рубашку из двадцать первого века – и, потянувшись к пиджаку, передумал его надевать. Ужасный, а вот за рубаху не стыдно. Вышел, держа его через руку.

– Красота какая, – сразу отреагировала Чуковская, едва он появился на кухне, – Ну-ка дайте я вас кругом рассмотрю. Где вы такое чудо нашли, Пётр Миронович?

Что и требовалось доказать.

– Сам нарисовал. А сшили в Краснотурьинске, в ателье.

– Вы ещё и модельер! Ну, этого следовало ожидать.

– Почему? – опешил Штелле.

– Гений – он гениален во всём, – Люша покрутила Петра, – Чудесно. Нужно запомнить. А вы можете заказать такую для деда?

– Нужны размеры, или старая рубаха, – кивнул Пётр.

– Рубаху я вам дам. А вот роскошного ужина, увы, не получится. Есть немного сыра, четыре яйца, несколько картофелин и манная крупа. Да, ещё есть по банке тушёнки и зелёных маринованных помидор, – женщина скорбно повесила голову, глядя в пустой холодильник «ЗИЛ».

– Можно, и я осмотрю это богатство? – заглянул в рычащее чудовище Пётр.

Нда. Сыр чуть тронут плесенью, хлеб тоже. А это можно есть? Зато лежала бутылка вина. «Хванчкара». Неплохо.

– Елена Цезаревна, – решился он, – Давайте разделим ужин на два.

– Как это? – сморщила свой большой еврейский нос.

– Я сейчас пожарю хлеб с яйцами, а вы в это время почистите картошку и поставите её вариться. Ну а дальше я сам, – Штелле вручил Чуковской миску с шестью большими картофелинами. Больше и не было.

– Вы специально приехали из этого чудесного города, чтобы сломать моё представление об этом мире, – рассмеялась Люша, демонстративно закатывая рукава ужасной коричневой вязаной кофты. Что ж за коричневая страна?

– Вы догадались, несносная! – воскликнул, изображая ужас, Пётр.

Он срезал корочки с хлеба и, порезав на небольшие кусочки, выложил на сковороду. В доме был газ, правда, баллонный. Растительное масло с тремя сантиметрами осадка в зелёной бутылке нашлось на подоконнике. Пётр специально его разболтал – пусть будет запах семечек. Слегка обжарил кусочки хлеба и залил яйцами. Пять минут, и всё готово. Люша, видно, съела за этот день не больше его. По крайней мере, она ни на секунду не отстала в этой разминке.

– Хорошо, но мало, – сообщила она, собирая последним кусочком хлеба остатки масла и яиц.

– Это мы просто червячка заморили, а сейчас будем готовить ужин.

Пока варилась картошка, Пётр порезал несколько зелёных помидор из банки, очистил пару луковиц. Потом долго искал консервный нож. Потом его искала Люша. Исчез. А был ведь. Ладно, обойдёмся простым ножом. Вскрыл банку, высыпал на сковороду тушёнку, добавил помидоры и лук. Пока искали да вскрывали банку, закипела картошка. Пётр потыкал в неё обретённым ножом. Почти готова. Слил воду, достал картофелины и разрезал их пополам. Выскреб середину и стал накладывать туда получившийся фарш. Готово. Теперь снова на сковороду и под крышку. Через пять минут засыпал всё это натёртым на тёрке сыром, освобождённым от заплесневелых корочек.

– Штопор есть? – Спросил он у Люши, с блаженной улыбкой созерцавшей всё это.

– Был, – и не стронулась с места.

– Ох уж эти тургеневские барышни. Елена Цезаревна, штопор есть?

– Ой, извините. Вот висит на гвоздике, – встрепенулась испуганной птичкой.

– Накрывайте стол – три тарелки, два бокала, – скомандовал Пётр, пока Чуковская снова не впала в ступор.

Люша убежала в комнату, а Штелле осмотрел остатки хлеба. Чуть чёрствый. Нанизал на вилки несколько кусков и подержал над шкворчавшей сковородой. Люша принесла тарелки. На две положил по шесть половинок фаршированного картофеля, на последнюю – подогретый хлеб.

– Ну вот, – оглядел натюрморт, – Укропа не хватает. Стоп! На подоконнике я видел луковицу в стакане.

Точно – на подоконнике в стакане была большая луковица с подросшими уже зелёными перьями. Отщипнул, порезал, посыпал тарелки. Другое дело.

Ели в тишине. Пётр пытался поддержать светскую беседу, но Чуковская уминала его нехитрую стряпню и только мычала в ответ. Даже вино просто выхлёбывала, не дожидаясь тоста. Наконец картошка кончилась, налитое вино выпилось, а Люша откинулась на спинку неудобного стула.

– Пётр Миронович, я буду всю жизнь вспоминать этот ужин. Вы волшебник. А из топора сможете кулеш сварить? Давайте выпьем за вас, – она протянула свой бокал.

– Это просто голод и нервы, – он наполнил оба бокала.

– Нервы? Да, я нервничаю. Давайте выпьем с вами на брудершафт. Сколько можно выкать. Да и не нравится мне обращение с отчеством, – Люша встала и подошла к Петру.

Пришлось и ему подниматься, сплелись руками, отхлебнули и поцеловались. Очнулись в постели через час.

Событие сорок восьмое

Безумной ночи любви не было. Был сон. За последние двое суток Пётр так вымотался, что как убитый проспал всю ночь – и только звонок будильника вернул его на грешную землю. Рядом попыталась закрыть голову подушкой Люша. Не получилось. Правда, встать тоже не получилось – пришлось расплачиваться за гостеприимство. Шутка. Прервал расплату звонок телефона.

Вернулась Люша из коридора через пару минут, и демонстративно стала одеваться.

– Пётр Миронович, Петя, я вчера днём договорилась с Александром Михайловичем Калининым, он отвезёт нас в Переделкино. Вот сейчас позвонил, будет через час. Желательно встретить его на улице, – и смущённо потупилась.

– Значит, успеем попить чаю.

Вышли рано. Светлая девушка Люша боялась, что их застанут вместе выходящими из подъезда, и потому Петра выпроводила на пять минут раньше. Постояли. Машины нет. Изредка выходили люди и здоровались с Чуковской, но ни радости от встречи, ни просто радости в их приветствиях не было.

– Пётр Миронович, а хотите, я всяких ужасов про этот дом понарассказываю? – вдруг встрепенулась Елена.

– Давайте, – было прохладно. Пётр уже стал с ноги на ногу переступать.

– Заселение началось в 1937 году. Одним из первых перебрался сюда Борис Пастернак, в маленькую квартирку в башне под крышей, вон там, – Чуковская указала на светлые окна на девятом этаже, – Об этом доме он упоминал в одном из стихотворений: «Дом высился, как каланча…». Именно за теми окнами был написан роман «Доктор Живаго». Квартиры в Доме писателей доставались далеко не всем желающим. Булгакову в жилье было отказано, и этому в немалой степени поспособствовал один из самых рьяных гонителей писателя – критик Осаф Литовский, начальник Главного Репертуарного Комитета. Сам же критик поселился в нашем доме в квартире № 84. Именно в неё и поселил Булгаков критика Латунского в романе «Мастер и Маргарита». После войны, в 1948 году, из этого дома на Лубянку увезли генерал-лейтенанта Крюкова, арестованного за «грабёж и присвоение трофейного имущества в больших масштабах», а следом арестовали за «антисоветскую деятельность и буржуазное разложение» и его жену – известную певицу Лидию Русланову. Несчастья преследовали и других жильцов дома. Здесь погиб сын Паустовского Алексей, покончили с собой дочь прозаика Кнорре и сын поэта Яшина. Жена поэта Льва Ошанина не смогла простить ему измены и выбросилась в окно. Рядом с домом машина сбила 9-летнего сына Агнии Барто, после чего она всегда ходила в чёрном. Говорят, что жильцов дома преследует злой рок. А сейчас тут стали селиться всякие чиновники. Многие уже просто не знают друг друга. Мне же этот серый прямоугольник никогда не нравился. Какая-то мрачная убогость.

В это время и остановилась у крыльца бежевая «Волга».

– Люша! Залезайте, – из приоткрытой дверцы высунулась голова пожилой, но ярко накрашенной и молодящейся женщины.

– Это – Наталья Исидоровна, жена Александра Михайловича, в девичестве Гуковская – дочь бывшего первого наркома финансов РСФСР. Она криминалист. Иногда берёт у нас химреактивы, – по дороге шёпотом сообщила Люша.

– Калинин. Это сын?.. – начал понимать Пётр.

– Сын, – совсем тихо прошептала Чуковская и, подождав, когда Пётр откроет ей дверь «Волги», полезла в тепло, благоухающее резким запахом духов.

– Знакомьтесь. Это – Александр Михайлович Калинин и его супруга Наталья Исидоровна. А мой спутник – Пётр Миронович Тишков. Пётр Миронович пишет замечательные песни.

Машина развернулась и покатила по пустынным сумеречным улицам Москвы.

– Пётр Миронович, а вы какие песни пишете, кто их исполняет? – Полуобернувшись, поинтересовалась дама.

И что ответить?

– Я только вчера их зарегистрировал в ВУОАПе. Пока их поют только у меня в городе. Но думаю, что 9 мая их будет слушать вся страна.

– О, да у вас скромности не отнять, – хмыкнула ароматная женщина, – Значит, скоро станете знаменитым композитором?

– Поэтом, – уточнил Пётр и решил разрядить обстановку, – А хотите анекдот на эту тему?

– Давайте, давайте, – сразу включилась Люша.

– Как бы в продолжение нашего разговора.

«Я бухаю как Есенин, матерюсь как Пушкин и изменяю жене как Толстой.»

«А застрелиться, как Маяковский, не хотите?»

Исидоровна хрюкнула, ухнул, вильнув машиной «Сын», и залилась колокольчиками светлая девушка.

– Прелестно. А ещё знаете? – отсмеявшись, уже более благожелательно поинтересовалась Наталья Исидоровна.

– А длинный можно?

– Ой, Пет… Пётр Миронович, рассказывает бесподобные притчи. Правда, после них мир меняет расцветку, – громким шёпотом, нагнетая обстановку сообщила Люша.

– Давайте вашу притчу, дорога неблизкая, – разрешила дама.

– Вы просите песен? Их есть у меня, – решил красиво начать Пётр, но по непонятливым взглядам попутчиков понял, что фильм «Интервенция» ещё не вышел на экраны, – Слушайте:

Молодой начинающий писатель приносит в издательство рукопись. Редактор читает: «…По мраморной лестнице спускался молодой граф, навстречу ему поднималась графиня.

– Не хотите ли кофею? – спросила графиня.

– Нет! – ответил граф, и овладел ею прямо на лестнице…»

– Очень хорошо, – говорит редактор, – Только вот описания природы у вас маловато!

Автор забрал рукопись и ушёл переделывать. Вернулся через пару дней, даёт почитать редактору: «…По мраморной лестнице спускался молодой граф, навстречу ему поднималась графиня.

– Не хотите ли кофею? – спросила графиня.

– Нет! – ответил граф, и овладел ею прямо на лестнице. А за окном вовсю цвела акация и чирикали воробьи…»

– Прекрасно! – говорит редактор, – Только вот действующих лиц маловато.

– Хорошо, – отвечает автор и, тяжело вздохнув, забирает рукопись. Приносит через некоторое время снова: «…По мраморной лестнице спускался молодой граф, навстречу ему поднималась графиня.

– Не хотите ли кофею? – спросила графиня.

– Нет! – ответил граф, и овладел ею прямо на лестнице. А за окном цвела акация и чирикали воробьи. А в саду десять мужиков гнули рельсу…»

– Чудесно! – сказал редактор. – Только нет взгляда в будущее.

Помрачнел молодой писатель. Забрал роман и ушёл. Вернулся на следующий день, бросил на стол редактора рукопись и вышел из кабинета. Редактор читает: «…По мраморной лестнице спускался молодой граф, навстречу ему поднималась графиня.

– Не хотите ли кофею? – спросила графиня.

– Нет! – ответил граф, и овладел ею прямо на лестнице. А за окном цвела акация, и чирикали воробьи. В саду десять мужиков гнули рельсу. „А ну её нафиг“, сказали мужики. „Пойдём домой, догнём завтра…“»

Хрюкнула и забулькала дочь первого наркома финансов, вилял машиной, распугивая редких прохожих и частых голубей, сын всесоюзного старосты, звенела колокольчиками дочь еврейского народа и внучка известного русского писателя. Сидел и блаженно улыбался сын XXI века.

«Да», – улыбнулся Пётр, – «И правда – мир неизбалованных юмором людей. Кто у них есть? Зощенко, Ильф с Петровым – и всё. Жванецкий ещё только появился, и сам не выступает. Нет никаких „камеди клабов“ и десятка других „вуменов“. Можно даже попытаться написать несколько миниатюр для Райкина».

Тем временем попутчики отсмеялись. Неожиданно обиженно произнёс «Сын»:

– Я не понял второго смысла.

– Саша, ну что ты. Это ведь Пётр Миронович намекает на Синявского и его статью «Что такое социалистический реализм?».

– А ведь действительно. Образно-то как. Сразу и не понял. Старею.

– А я вам говорила, – ещё раз звякнула колокольчиком Люша, – Пётр Миронович вчера нам со Смирновой Верой Васильевной три притчи своих рассказал – так я теперь на мир другими глазами смотрю. Словно через грязное мутное стекло глядела, а теперь это стекло вымыли. И непонятно ещё, хорошо ли это, когда всё видишь ясно. Хочется самой вновь стекло запачкать.

– Интересно. Заслужить от Люши похвалу. Далеко пойдёте. Может, и нам расскажете свои притчи, Пётр Миронович? – повернулась на сидении, разглядывая его Исидоровна.

– Это невесёлые притчи. Давайте я вам лучше ещё анекдот расскажу.

– Давайте анекдот, – нахмурилась «Дочь».

– Один писатель так долго писал в стол, что запах стал просто невыносим.

Стояла тишина. Минуту, наверное. Потом звякнула Люша: «Писал». И захлебнулась. Дошло и до супругов. Машина виляла, виляла, а потом просто остановилась посреди, к счастью, пустой дороги. Криминалист смеялась дольше всех, а когда все замолкали, уставшие, она словно нарочно произносила одно слово, «стол», например – и веселье продолжалось.

Когда снова тронулась, Калинина, тяжело держась за сердце, укоризненно проговорила, не решаясь повернуться к Петру:

– Пётр Миронович, ну нельзя же так. У меня сердце слабое. Привезёте в Переделкино хладный труп.

– Извините, больше не буду – меньше тоже.

– Будет вам. Впору и правда грустные притчи послушать, – крякнул «Сын», – А то так и в кювет заедем.

Они уже выбрались из города и ехали вдоль заснеженных полей. Судя по тому, что солнце всходило слева, ехали они на юг. Пётр не представлял, где находится знаменитое Переделкино. Молчание затягивалось, и Штелле решил попробовать рассказать ещё один анекдот.

– Наталья Исидоровна, вы ведь эксперт-криминалист, мне Елена Цезаревна сказала.

– Не обманула, – пошутила «Дочь».

– Хотите, расскажу анекдот про вашу профессию?

– А что, и такие у вас есть? Непременно расскажите, ни одного не слышала.

– При раскопках в Египте нашли саркофаг с мумией. Эксперты не могли установить, чья это мумия. Пригласили советских специалистов. Три советских эксперта засучили рукава и потребовали освободить помещение. Вскоре они вышли, утирая пот со лба:

«Аменхотеп XXIII!»

«Как вам удалось это установить?»

«Сам, дурашка, сознался!»

– Дурашка, – прохрюкавшись и пробулькавшись, и на самом деле держась за сердце, еле вымолвила Калинина, – Расскажу на работе. Все в стол писать будут. Ох, Пётр Миронович. Непростой вы человек.

– Да я и не говорил, что простой.

– А чем вы ещё занимаетесь, кроме того, что бухаете, как Есенин?

– Пётр Миронович написал продолжение «Буратино», – вступилась за него Люша.

– Я – Первый Секретарь Горкома КПСС.

– Неожиданно. И что за город? – откликнулся первым Калинин.

– Краснотурьинск. Это не очень большой город на северном Урале – но скоро он станет известен как «Нью-Васюки».

– Это почему? – резко повернулась к нему Исидоровна.

– Туда переедет столица. По крайней мере, культурная.

– Смешно. Хотя нет. Лучше расскажите ещё про криминалистов.

– По заявлению экспертов, Малевич своим «Черным квадратом» замазал какую-то другую мазню.

– Ещё.

– Обворована квартира. По отпечаткам пальцев, оставленных преступником, эксперты определили, что жить он будет долго и счастливо, но настоящей любви так и не встретит.

– Ха-ха-ха. Всё, лимит на смех закончился, – отсмеявшись и похлопав жену по руке, огласил Александр Михайлович, – Да мы и приехали. Вон уже и Переделкино.