– Не надо. Ещё рано. Ты вышел на свет первый раз.
Я замер: это был голос Надэж. Я не двигался, боясь спугнуть видение.
– Как ты себя чувствуешь? – прозвучал её вопрос.
– Спасибо, Надэж.
Она продолжала держать руку на моём плече. Мне хотелось прикоснуться к её ладони, но мысль «А вдруг растает?» останавливала меня. И я продолжил:
– Уже могу самостоятельно передвигаться, дышать. Наверно, я счастлив, – мои глаза невольно зажмурились от удовольствия.
– Счастлив? – в голосе девушки послышалось сомнение. Сквозь тёмные стёкла очков её лицо было почти неразличимо, но мне казалось, что она отвернулась.
– Буду здоровым, и все беды будут решены, – прозвучал мой бесшабашный ответ. Тёплый ветер ласкал лицо. – Но как ты сама? Работаешь медсестрой? В каком госпитале? – попытался перевести разговор на неё.
– Я? – она замялась, возникла небольшая пауза, потом тихо произнесла: – У меня тоже всё будет хорошо.
Вдали раздались звуки шагов.
– Мне пора. Так хочется, чтобы у тебя было всё хорошо, – она вздохнула.
Ещё секунда – и моё плечо уже не чувствовало её ладони. Сорвал очки и получил удар света по глазам. Зажмурившись, вскрикнул и закрыл лицо ладонями.
– Что Вы делаете? – прозвучал громкий крик дежурной медсестры. – Я же просила Вас не снимать очки. Вы можете повредить сетчатку глаз.
Она подбежала ко мне и снова водрузила на мой нос очки.
– Вам надо прилечь. Пойдёмте, – женщина начала приподнимать меня.
– Подождите, – я поднял руку, останавливая её. – Где медсестра, которая только что со мной разговаривала?
– Здесь нет никакой медсестры, кроме меня, – женщина торопливо отрывала меня от плиты, практически не обращая внимания на мой вопрос.
Поддерживая за талию, она повела меня снова в подземный госпиталь.
– Только что разговаривал с ней. Француженка Надэж Растиньяк, – пытался объяснить я, но в ответ получал только женские вздохи сочувствия.
– От радости может померещиться, что угодно. Но ничего, моряк. Всё будет хорошо. Твоя француженка обязательно появится, но потом, а сейчас мы пойдём отдыхать, – ласковый тон женщины вызывал во мне бурю ругательств: «Дьявол! Почему они все разговаривают со мной как с маленьким?»
Обернувшись назад, выкрикнул:
– Надэж! Надэж! – и попытался остановиться.
Никто не ответил, медсестра успокаивающе погладила меня по спине.
– Пойдём, моряк. Завтра, завтра поищем твою Надэж.
Кто-то выглянул из-за входной двери в подземелье.
– Сестра! Что-то случилось? – по голосу понял, что это был доктор Рэтклиф.
– Нет, ничего, сэр. Просто мы очень сильно переволновались. Шутка ли, первый раз на прогулке, – ответила ему женщина.
Я понял, как, наверное, глупо выглядело моё поведение со стороны, и дал себя увести в палату. Медсестра уложила меня в койку. Мне удалось убедить её, что это было минутное помешательство, и оно уже прошло – успокоительная микстура не нужна. Погрузился в сумрак и, лёжа в постели, пытался проанализировать случившееся, но ничего серьёзного на ум не приходило…
Ещё месяц скучнейшего пребывания в госпитале, скрашиваемого вялыми беседами с соседом по палате – наводчиком зенитной установки Джорджем. Во время налёта осколок повредил ему ногу. Теперь он ходил на костылях. Скуки ради, англичанин научил меня играть в покер, чем мы иногда и занимались в своей «норе» практически в темноте (как только это у нас получалось?). Но время идёт, и вот я получил мешок со своими вещами и был выписан на волю как почти выздоровевший. Ободряющий хлопок по плечу от доктора Рэтклифа, добрые пожелания от Джорджа – и надо мной расстилается безоблачное небо Мальты. Но уже осеннее небо.
Куда теперь податься? Посидев на каменной плите рядом с госпиталем и собравшись с силами и мыслями, побрёл в порт. Мой взгляд, моё сознание во время прогулок вокруг форта уже привыкли к новому виду города. Это не были искажения от неравномерно закопчённых стёкол очков – это была деформация самого пространства вокруг меня: столица острова превращалась в упорядоченные холмы из кусков известняка с торчащими кое-где слепыми остовами ещё не до конца разрушенных домов. Я как будто оказался в другом измерении.
Война, охватившая Европу, заставила всю планету сжаться подобно шагреневой кожи. Мой мозг охватывал теперь картину мира как единое целое, но и как следствие – коллапс в понимании этого мира – он начал превращаться в безумную мозаику. За время моего пребывания на больничной койке многое изменилось: после подписания «настоящими французами» Хюнтцигером и Вейганом капитуляции («И это говорит такой же «настоящий француз» Ракито́ф», – едко заметил внутренний голос) боши оккупировали половину страны, марионеточное правительство во главе с выжившим из ума стариком Петеном перебралось в Виши, началась высылка евреев. Но самое страшное для моего понимания случилось сентябре. Это были новости об атаках британского флота на французские корабли в портах Марс-эль-Кебир и Дакар. Причина? Отказ присоединиться к союзникам или сдать корабли. Эти известия разнесли мой мозг вдребезги. Несколько недель после этого я боялся поднять глаза на окружавших меня людей. К моему облегчению никто из англичан и мальтийцев не заострял внимания на этих событиях: война есть война. Возможно, они смотрели на такие вещи прагматично. Мы, французы, им далеко не братья: вчера союзники, сегодня нейтралы (правда, как я полагал, потенциальные предатели), завтра враги. Это просто политика, здесь нет места глупой морали. Почему же я не мог этого понять? Флот был расстрелян, сражались и погибли моряки – мои соотечественники. Ради чего? Чтобы не присоединиться к союзникам? Чтобы не встать рядом со мной?
К моему облегчению де Голль – как последняя капля национальной совести – поднял в Лондоне знамя «Свободной Франции», однако меня не покидала мысль: есть изменники, есть предатели, но что делать, если вся страна изменила тебе, предала тебя? Ответа у меня не было. Возможно, так рассудила судьба? Так случилось, что я оказался в стане союзников, а остальные оказались … Кем оказались остальные? Где оказалась та Франция? Такие грызущие изнутри мысли приходили мне в голову. Больничная койка располагала к этому, поэтому я даже был рад вернуться хоть на какую-нибудь службу…
С непривычки путь с баулом на плече нельзя было назвать лёгким, но я его преодолел. Порт Великой Гавани представлял собой безрадостное зрелище: обвалившиеся стены окружающих фортов, затопленный плавучий док, кое-как засыпанные на дороге воронки от попадания бомб.
Конечно, никакой «Бретани» в бухте я не обнаружил. Сделав передышку, сел на ящик у обочины, бросил под ноги баул. Последняя (пусть даже эфемерная) надежда рухнула. Но что-то надо было делать, и я отправился дальше. Теперь целью моего пути стало посещение старого знакомого – сублейтенанта Канинхена. Может быть, он что-то знает?
Направился к портовому управлению. К счастью, двухэтажное здание было в целости и сохранности. «По-видимому, Бог хранит этот домик и, надеюсь, Канинхена тоже». Мои стопы зашагали к обиталищу англичанина. Только теперь управление вряд ли назовёшь муравейником. По пустым коридорам первого этажа я топал знакомой дорогой в дальний коридор. Ну, вот и кладовка, рядом та самая потёртая дверь. Толкнул её. За ней – та же самая крошечная полутёмная каморка, тот же сумрак, то же лёгкое похрапывание лежащего на столе человека. «Боже хранит Британию – ничего не меняется. Твердь земная уйдёт под воды океана, но обязательно всплывёт кит с дремлющим распределителем припасов – сублейтенантом Канинхеном», – я не мог не улыбнуться. Нет, как мне не было горько, всё же не выдержал и рассмеялся, человек за столом не пошевелился.
– Господин сублейтенант? – позвал я, но реакции не последовало.
Мне пришлось повторить погромче. На этот раз лысина зашевелилась. Не поднимая головы, офицер нащупал на столе фуражку и нахлобучил её на себя. Прежде чем рассмотреть меня, он успел проворчать:
– Всю ночь принимали конвой. Даже десять минут вздремнуть не дадут, – Канинхен сразу меня не узнал. – Чего тебе надо, матрос?
– Вы меня не узнаёте?
В его глазах не возникло ни малейшего интереса ко мне. Его зевок был красноречивым доказательством этого. Думаю, что даже если бы он и захотел узнать меня, то вряд ли бы ему это удалось: исхудавший бледный моряк в болтающейся на нём форме торгового флота мало чем напоминал того розовощёкового крепыша, появившегося здесь почти полгода назад.
– Отдел по разгадыванию ребусов находится этажом выше, – Канинхен снял фуражку и бросил её на стол, нацелив на меня недовольный взгляд.
Я не стал темнить и выложил ему всё сразу.
– Викто́р Ракито́ф, моторист с сухогруза «Бретань». Капитан судна лейтенант Моро. Выписан после ранения. Прибыл для дальнейшего прохождения службы, – придав бравый тон голосу, я отчеканил свой рапорт.
– Викто́р, Викто́р, – он постучал по столу и добавил: – Гюго, – сублейтенант ухмыльнулся.
«Шутки тоже не меняются, – констатировал я, – только вот сам он потускнел: волосы над ушами уже не топорщатся, майка свободно болтается на животе». Канинхен откинулся на спинку стула, не отрывая от меня внимательных глаз.
– Нет твоей «Бретани», – хозяин достал сигареты. Увидев, что я изменился в лице, поморщился. – Да, ты не бойся. Просто «Бретань» с июня месяца ни разу не заходила на Мальту. Куришь? – он протянул мне пачку, я отрицательно замотал головой. Канинхен вздохнул и закурил. – Тогда садись, – он кивнул на стул около стены.
Я с облегчением опустился на стул, бросив на пол свой баул.
– Давно из госпиталя? – британец продолжал рассматривать меня.
– Сегодня выписали.
Я приподнял голову вверх, в качестве опоры затылок почувствовал стену. Захотелось прикрыть глаза и задремать в этой каморке. Но голос Канинхена отвлек меня от таких мыслей.
– Помню тебя. Ты же Викто́р де Шатопер! – офицер улыбался, наверное, гордясь своей памятью и остроумием. – Ну, что, нашёл ты Эсмеральду? – я тут же вспомнил Найдин. – Или … как её там? Ну, эту блондинку, – он всё так же смешно морщил лицо, когда что-то вспоминал.
– Флёр-де-Лис, – подсказал я, вспомнив о Надэж.
– Ну, да, де-Лис, – его глазки ожидали ответа.
Я отрицательно покачал головой.
– Нет, всех упустил.
– Ну, и дурак, – он вздохнул. – Девушек упустил, акцент и страну потерял, – он обречённо махнул рукой, потом вскинул на меня глаза в последней надежде: – В покер хотя бы научился играть?
– Немного, – я пожал плечами, вспомнив Джорджа, своего соседа по палате подземного госпиталя.
Лицо моего собеседника просветлело.
– Хоть одна хорошая новость от тебя, мой милый лягушатник. Всё-таки ты не так безнадёжен, – он потёр ладони, как будто что-то предвкушая.
Англичанин громко хлопнул себя по коленям.
– Пойдёшь ко мне помощником? – он испытывающе взглянул на меня. – Всё равно твоё судно неизвестно когда вернется, – циничная ухмылка появилась на его лице. – Да и вернётся ли вообще? Вот в чём вопрос.
Мне не хотелось опровергать его мрачное предположение: «Примитивный рекрутский приём. Лучше уж сразу перейти к делу».
– Что делать? Платить что-нибудь будете? – спросил я, хотя его ответ мне был безразличен: «У меня нет выбора». Но порядок есть порядок.
– Будешь помогать мне в портовых работах. Ну, а что касается платы, то многого не предложат: паёк матроса, мыло, форма. О чём можно ещё мечтать сейчас?
– Может, хотя бы несколько фунтов на комнату? – я попытался обнаглеть.
– Зачем тебе комната? Живи здесь – угол всегда найдёшь, если бомбёжки позволят, конечно, – он ухмыльнулся.
– Ладно, согласен, – выдохнул я.
– Согласен он, – проворчал англичанин. – Как ещё начальство посмотрит? Жди.
Канинхен надел китель, фуражку и вышел из комнаты. Я откинулся назад и прикрыл глаза: «Ждать, так ждать». Дрёма как-то быстро охватила меня, я потерял счёт времени. Время остановилось. Кто-то потряс меня за плечо – время снова включилось. Передо мной стоял сублейтенант.
– Ты горазд поспать. Я отвернулся, а ты уже видишь сны, – он беззлобно хохотнул. – Но на службе, – он назидательно поднял указательный палец вверх, – забудь об этой привычке.
Я вскочил. Офицер кивнул и сел. Фуражка снова легла на своё место на столе.
– С сегодняшнего дня будешь моим помощником. Руководство, – Канинхен опять указал пальцем в потолок, – одобрило, и даже, – офицер приподнял брови, – выделяет паёк и два фунта в неделю.
Я присвистнул.
– Да, есть за что послужить короне, – офицер вытянулся на стуле, зажмурив от удовольствия глаза, потом поднял руки вверх, потянулся и, покряхтев немного, заговорил снова: – Устроиться можешь в соседней кладовке, – я уже открыл рот, чтобы поблагодарить и отказаться, но он, строго посмотрев на меня, не дал мне этого сделать. – Старших по должности и званию не перебивать. Знаю, что у тебя есть комната в городе, но… – сублейтенант сделал паузу, чтобы перевести дыхание, – но нам придётся порой проводить здесь по нескольку суток подряд. Понятно? – я кивнул, и он продолжил: – В это время ночуем здесь. А потом, – Канинхен как-то скептически скривил рот, – ты уверен, что твой дом ещё цел?
– Не знаю, после госпиталя ещё там не был, – я пожал плечами.
– То-то и оно, – офицер хмыкнул. – Так что, иди на свою квартиру. Если её уже нет, возвращайся. Если квартира ещё осталась, жду тебя завтра в шесть утра.
Я лучезарно улыбнулся ему, отдал паспорт моряка для оформления на службу, в ответ получил банку консервированных бобов и направился к выходу из каморки. Ещё раз убедился в том, вокруг меня много хороших людей.
Шагал по городской улице, напоминавшей скорее широкую тропу, петлявшую между каменными холмами, некогда бывшими старинными домами. Запоминал расположение попадавших по дороге бомбоубежищ, хотя и надеялся, что они сегодня не понадобятся. Наконец, очутился на улице Сент-Джонс. Каждый третий или четвёртый дом был разрушен. Напряг зрение и перекрестился: «Дом «Святой Николай» на месте и почти не пострадал». Но сейчас я уже не вбегал радостно на свой этаж с криком: «Привет, Найдин». Неприятная тишина царила в доме, и нарушать её не хотелось.
Не спеша, поднялся на третий этаж и открыл дверь. Никто, конечно, меня здесь не ждал. На всякий случай громко позвал:
– Найдин! Найдин! – но никто, как я и ожидал, не ответил.
На моей двери висел «замок» – верёвка, один конец которой был привязан к ручке, второй – к торчащему из косяка гвоздю. Развязав верёвку, отворил дверь в комнату и вошёл внутрь. Хватило несколько секунд, чтобы понять, что ничего не изменилось, только в воздухе стояла нежилая затхлость. Положив свой баул на пол, я открыл окно – свежий воздух приятно ударил в лицо. Сбросив ботинки, плюхнулся на кровать. Койка жалобно заскрипела, волна расслабленности прокатилась по мне. «Думаю, это гораздо лучше, чем в кладовке у Канинхена». Мои глаза сами собой закрылись, и вскоре меня сморил сон…
Вздрогнул – что-то разбудило меня. Спал я, очевидно, долго: за окном уже стемнело. Из коридора слышался какой-то шум. Именно он, наверное, меня и разбудил. Ещё не отойдя полностью ото сна, встал с кровати и потёр глаза кулаками – хоть как-то проснуться. Натянув ботинки, быстро затопал к двери. В коридоре явно кто-то ходил. Распахнув дверь, остановился на пороге: этот кто-то стоял в прихожей, В сумраке мне показалось, что это была женщина, стоявшая ко мне спиной. Пока привыкал к освещению в коридоре или, точнее сказать, к его отсутствию, женщина повернулась ко мне лицом. Я сразу её узнал. Хотя кто ещё мог здесь появиться? Это была Найдин. Моя соседка.
Инстинктивно подвинулся в проёме двери в сторону, пропуская скудные лучи заката в коридор. В их свете мне удалось разглядеть девушку: длинные чёрные волосы были собраны в пучок, лицо похудело и осунулось, резко выделяющиеся скулы подчёркивали последнее, что осталось от старой Найдин – искрящиеся чёрные угольки глаз. На ней было надето серое платье с чёрным фартуком, белый чепчик с красным крестом («Весь остров превратился в сплошной лазарет», – грустно заметил), но ещё больше мне не понравился вид её правой руки – она была на перевязи. Тут же вспомнил о полученном ею увечье во время бомбёжки, эта деталь неприятно резанула меня. «Обязательно должно пройти», – уверил себя, понимая, что это защитная реакция. Всё это пробежало в моей голове в течение какой-то секунды. В следующее мгновение я раскинул руки и с широкой улыбкой подскочил к девушке.
– Найдин! Я вернулся!
Соседка удивлённо смотрела на меня круглыми глазами: всё-таки моё появление было для неё полной неожиданностью. Она опустила руки, точнее сказать, левую здоровую руку. Я обнял её за плечи. Найдин откинула голову назад, её брови приподнялись, чепчик съехал набок.
– Викто́р? Ты вернулся? – она не успела принять свой обычный насмешливый тон. А может быть, она его потеряла? Надеюсь, что нет.
– Пусти, Викто́р. Ты раздавишь меня! – она засмеялась, я приподнял её и закружил вокруг себя. – Поставь, уронишь, – девушка упёрлась здоровой рукой мне в грудь. Я поставил её на ноги.
– Ну, ты и осёл! – рассмеялась Найдин, держа руку у меня на плече.
– Почему осёл? – широкая улыбка по-прежнему царила на моём лице.
– Потому что ты ходишь по одному и тому же пути, к одному и тому же месту, – она ткнула мне в лоб пальцем. – Только в этом месте нет ни капусты, ни моркови.
– Может быть, когда-нибудь появится? Осёл – животное настойчивое, – я подмигнул Найдин.
– Вряд ли – она вздохнула, потом вскинула на меня блестящие глаза. – Но чай и кусок хлеба для тебя найдётся.
Вспомнил о банке бобов, полученной от Канинхена.
– А у меня есть консервированные бобы. Неужели будет пир? – на моём лице, наверное, отразилось предвкушение предстоящего события.
– Нет, – она покачала головой, – консерву оставь. Она тебе ещё пригодится. Мы просто попьём чай.
Я пожал плечами.
– Чай так чай. Главное, чтобы компаньон был приятный.
– Это как получится, – Найдин озабоченно посмотрела на свой фартук. – Но сначала мне нужно постираться.
– Ты же помнишь, что без моей помощи ты не справишься, – засмеялся я, припоминая тот случай, когда очутился в душе вместе с моющейся соседкой.
Однако девушка не улыбнулась. Наверно, Найдин поняла мою шутку по-своему. Она как-то испытывающе посмотрела мне в глаза (возможно, она заметила, как я старательно отводил взгляд от её руки на перевязи).
– Хорошо, только разреши мне переодеться, – не ожидая моего ответа, девушка скрылась в своей комнате.
Уже через пять минут я под руководством соседки тёр об стиральную доску её фартук и рабочее платье в жестяном тазу, используя в качестве мыла смесь песка и соды.
– Тебе тяжело. Позволь, мне самой, – иногда повторяла она, глядя на меня. Я не обращал внимания, продолжая полоскать ткань в мутной воде.
Иногда я оборачивался к девушке, мой взгляд пробегал по ней, но всякий раз невольно останавливался на её перевязи: «Тяжело ей приходится, наверно, с одной рукой», – однако говорить на эту тему сейчас не хотелось, хотя и знал, что разговор об этом состоится. Но человеку свойственно надеяться на лучшее, поэтому часто оттягиваешь моменты объяснений, боясь утратить последнюю надежду. Так иногда хочется, чтобы всю жизнь надежда ограждала тебя от ударов судьбы. Но… надежда тебя не оградит, а лишь оттянет неизбежное. Горько усмехнулся: «Есть надежда, что умрёшь раньше, чем рухнет твоя надежда», – с этой мыслью попытался отогнать невесёлые рассуждения. Прополоскав и выжав, отдал ей платье и фартук. Девушка побежала на балкон. Последовав за ней, вошёл в её комнату. Здесь всё осталось по-прежнему: чисто, скромно, аккуратно, знакомые салфетки от мадам Марго.
На керосиновой горелке уже закипала вода, я снял кастрюльку и выключил огонь – керосин становился на блокадном острове слишком дорогим удовольствием. Найдин бросила в чашки по щепотке чая, залила кипятком, выложила на стол свёрток. В нём оказался небольшой кусок хлеба: серая ноздреватая четвертушка от круглой булки.
– Это твой паёк? – спросил я, усаживаясь на скрипучий стул, прижимая к себе чашку с кипятком.
– Не волнуйся, уже поела – она пожала худенькими плечами.
Несмотря на несколько месяцев пребывания в подземном госпитале, я не оторвался от действительности, уже царившей на острове. Блокадный осколок суши жил теперь по законам строгой экономии: двести грамм хлеба в сутки, бесплатная раздача бобовой похлёбки, пол-литра керосина (скоро и его не будет – для самолётов не хватало топлива). Раненые в госпиталях находились в привилегированном положении – иногда получали по кусочку козьего сыра. Солдаты и матросы получали пайки: старые консервы, оставшиеся на складах ещё после Великой войны. Но что будет дальше? Без конвоев Мальта будет обречена на капитуляцию…
Я смотрел на Найдин и верил, что остров выстоит.
– Жарко, – девушка сняла с себя перевязь.
К моему удивлению рука не упала безвольно вниз – она так и осталась поджатой к груди.
– Как с ней? – я дёрнул головой, глядя на покалеченную руку.
Девушка опустила глаза вниз, посмотрев на застывшую конечность.
– Мне повезло, что я левша. Могу писать, – она подняла на меня глаза и улыбнулась. Улыбка получилась вымученная: она как будто извинялась за произошедшее.
– Что говорят врачи? – я смотрел в кружку, делая вид, что пью – на самом деле, мои губы только касались поверхности горячей жидкости. Мне не хотелось видеть её глаз.
– Руку спасли, но двигаться она уже не будет, – как-то буднично ответила она.
Я не знал, что сказать. Говорят, что в таких случаях с моих губ должны сорваться слова сочувствия (мне казалось это фальшивым жестом вежливости, ведь для неё произошла трагедия), или произносят слова поддержки, вселяющие веру в будущее. И это казалось мне фальшью – я и сам не верил в будущее. Может быть, лучше прослыть равнодушным булыжником, чем болтливым лжецом? Возможно, кто-то прикоснётся к этому булыжнику и почувствует накопленное в нём тепло…
Я так и не сделал глоток. Поставив кружку на стол, встал и подошёл к окну балкона. «Дом напротив пока стоит. Пока… – невольно поймал я себя на мысли. – Будущее?» Она молчала. Я обернулся: девушка смотрела в стену. Вернулся на место, взял кружку, чтобы занять чем-то руки. На этот раз всё-таки глоток сделал.
– Что ты сейчас делаешь? – я нарушил тишину.
Он отвела взгляд от стены: сверкнули угольки глаз, опять извиняющаяся улыбка.
– Ты санитарка? – вспомнил красный крестик на её чепчике.
– Не совсем, – она сделала глоток чая.
Я ждал: «Зачем что-то говорить? Найдин всё равно всё расскажет».
И, действительно, вскоре услышал нехитрый рассказ моей соседки: ей восстановили руку, но двигательную функцию – нет; её знакомый Филиппе – тот самый хозяин кафе, куда она меня водила в Старом городе, – стал вести кухню для одного из городских госпиталей. Там девушка и нашла работу как помощница, а заодно иногда заполняла регистрационные журналы в госпитале (ведь она могла писать) – рабочие руки были не лишними.
– Вот такая незамысловатая история, – закончив свой рассказ, она сделала пару глотков чая.
Я молчал. Она посматривала на меня поверх края своей чашки. Мне стало неловко («Не знаю почему»), мы оба почувствовали желание сменить тему.
– Знаешь, в госпитале со мной произошёл странный случай, – Найдин не отрывала от меня глаз.
– И какой же? – я попытался изобразить заинтересованное лицо.
– Хм-м… Я ещё очень плохо себя чувствовала – это было после операции, – начала она, я понимающе закивал. – Ко мне кто-то приходил. Это был мужчина, но не помню его. Он долго-долго сидел со мной, помню, что держал меня за руку. О чём мы говорили, не помню. Помню ещё матросскую форму, лица почти не видела. Он был, наверное, высокого роста…
«Хорошо, что не добавила: как ты», – тут же промелькнула у меня мысль.
– … Поэтому его голова была в темноте, потом бомбёжка, потом он ушёл и больше не возвращался, – она смотрела на меня, нахмурив лоб.
– Возможно, кто-то из твоих поклонников, мадемуазель Найдин, – сделал я предположение шутливым тоном.
– Возможно, возможно… Но я потом поинтересовалась у медсестры: кто это был, – на её лице появилась тень сомнения.
– Что же она ответила? – опять на моём лице заинтересованное выражение.
– Сказала, что муж, – она дёрнула плечами. – Сказала, что муж – моряк, что вернулся только что из плавания и снова уходит. Очень удивилась, что я не узнала его. Мне пришлось сослаться на проблемы с головой, хотя я и не сильно соврала, – она ожидающе смотрела на меня.
Почему я не признался, что это был я? Ответа на этот вопрос у меня нет до сих пор. Но я не сделал этого. «Зачем? Не стоит. Ведь я ничем не помог ей, в конце концов». Так она и не дождалась от меня правдивого ответа. Вместо этого прозвучало:
– Да, странная история. Вообще в этих катакомбах может случиться всё, что угодно. Сам там лежал и, конечно, знаю не понаслышке, – тут же вспомнил историю моих видений Надэж в подземном лазарете.
– Да, странная история, – эхом повторила девушка, и я поспешил снова сменить тему.
– А где твой питомец? – я демонстративно оглядел комнату. – Где рыжий Ричард?
Она улыбнулась.
– А этот рыжий бандит! – девушка сделала глоток чая, потом покачала головой. – К сожалению, мне пришлось временно отдать его мадам Марго, нашей домохозяйке. Помнишь ещё её?
Я кивнул.
– Из-за работы прихожу теперь домой нечасто, а ему надо гулять. На улице уже нельзя – постоянные бомбёжки, так хоть по комнате. Вот и остался он у мадам Марго, – объяснила Найдин отсутствие своего кота.
– Ну, когда всё пройдёт, думаю, он вернётся и снова начнёт лазить в моё окно, – попытался я добавить оптимизма в нашу беседу.
– Да, вернётся, – кивнула девушка и, поморщившись, посмотрела на покалеченную руку.
В такой «светской» беседе (моя болтовня про Джали, Александрию, конвои) у нас прошёл ещё час, за окном начинало совсем темнеть. Наступило время расходиться: Найдин устала, а у меня намечался ранний подъём. Я попрощался и оставил девушку одну. Лёг в кровать с единственной мыслью-молитвой: «Только бы не было бомбёжки, пусть дадут немного поспать». С этой надеждой я и уснул…
В котором часу открылись мои глаза, сразу не понял: в комнате было ещё темно. Посмотрел в окно: рассвет ещё даже не брезжил. «Ещё есть пара часов вздремнуть, – успокоил себя и закрыл глаза. – Только вот что меня разбудило?» На секунду появился праздный вопрос, но я тут же попытался выкинуть его из головы: «Просто проснулся, и всё. Забудь». Но вскоре в окружавшей тишине прозвучали какие-то совсем тихие звуки, я невольно прислушался: «Что бы это могло быть?» Звуки явно звучали из соседней комнаты, комнаты Найдин. Эти звуки напоминали то ли всхлипывания, то ли стоны. «Может, с ней что-то случилось?» – я вскочил и, натянув брюки, направился к соседке. Толкнул дверь – не заперта. Вошёл внутрь. В тусклом лунном свете мне удалось рассмотреть девушку: она сидела на кровати, прижав колени к груди. Найдин, действительно, всхлипывала, положив подбородок на колени. Я подошёл к ней. Она как будто не замечала меня.
– С тобой всё хорошо? – задал вопрос, и сразу же захотел ударить себя: «Глупый вопрос!»
Она не ответила, продолжая всхлипывать. Я взял стул и поставил его рядом с кроватью. Сел.
– Ложись, Найдин. Ты устала. Тебе надо поспать, – произнёс я как-то обречённо.
Девушка не шелохнулась. Может быть, она не слышит меня?
– Ложись, Найдин… – начал я успокаивающим тоном.
Она повернула голову ко мне. В темноте не было видно, но, наверно, она плакала: что-то блеснуло на её щеках.
– Я теперь инвалид, – перебила меня Найдин, приподняв голову. Всхлипывания прекратились. – Не могу даже помыть, как следует посуду.
Она говорила чётким, но прерывистым голосом. Мне казалось, что этот голос буквально впечатывает меня в стену, делая беспомощным. Но она должна выговориться, а я должен это вытерпеть.
– Калека, ненужная никому. Вот кем я стала, – она обхватила здоровой рукой колени.
– Тебя многие любят. И неважно, что с твоей рукой, – глухо произнёс я, глядя в пол.
– Кто? Кто меня любит? – у неё начиналась истерика: голос забулькал, Найдин запрокинула назад голову, ударившись об стену.
– Все. Все кто тебя окружает. Хорошие люди. Я мало кого здесь знаю: Филиппе, мадам Марго, я. Не забудь рыжего Ричарда, – я встал, обнял её за плечи.
– Рыжий Ричард, – повторила Найдин и уткнулась лбом мне в грудь. Я знал, теперь надо ждать. Через четверть часа я уложил её в кровать и сел на стул рядом с кроватью, держа её ладонь в своей руке. Как прошлый раз в подземном госпитале. Только сейчас придать сил ей пытался я. Она уснула, а через какое-то время и меня сморил сон…
Что меня разбудило? Рассветные лучи, бьющие по глазам? Или прохладный ветерок, ворвавшийся в открытое окно? Или спина, задеревеневшая от долгого сидения? Я потряс головой, пытаясь прийти в себя. Несколько секунд, и глаза адаптировались к картинам окружающего мира. Честно говоря, ничего нового и интересного не увидел. Кроме одного – самой Найдин. Мой взгляд остановился на девушке. Приоткрыв рот, она мирно посапывала во сне. Волосы разметались по подушке; простынь, натянутая до самого подбородка, прикрывала всё тело. Только здоровая рука лежала сверху, так и не отпустив мою ладонь. Как ей это удалось? Я начал медленно освобождать затёкшую ладонь: миллиметр за миллиметром, боясь разбудить девушку. Вскоре мне это удалось. Встал со стула, ставшего на эту ночь моей постелью, и вышел из комнаты Найдин.
Пора в порт – не стоит опаздывать в первый день. Быстро одевшись и подхватив полегчавший баул (оставил в нём только самое необходимое), я покинул дом «Святой Николай». Стараясь не наступать на острые осколки камней, заторопился в гавань. Оглянулся на дом. «Возможно, вижу его в последний раз», – мелькнула неприятная мысль, я попытался её отогнать, но зловещая правда висела над островом, над каждым домом, над каждым жителем…
Начались мои суетные рабочие будни у Канинхена. Полдня я ходил хвостом за офицером, отмечая в журналах учёта развозимые со складов грузы: по пунктам питания столицы, госпиталям, военным аэродромам, в Мдину и на Гозу.
Ночью в порту пришвартовался кипрский транспортный корабль под турецким флагом – маскироваться флагом нейтральных стран стало практикой для одиночных судов, пытавшихся хоть что-то доставить на остров. Несколько часов мы выгружали из трюма ящики со снарядами для зенитных орудий (точнее говоря, я считал и записывал, стоя рядом с грузовиками). Все спешили: осталось ещё пара десятков бочек с керосином. К портовым рабочим присоединились матросы с судна. Низкорослые крепкие киприоты деловито подцепляли на тросы за кольца сразу по нескольку бочек. Хмурые и молчаливые лица сосредоточено следили за перемещением груза на причал. Не дожидаясь окончания работ, рабочие и матросы начали закатывать по доскам на грузовики разгруженное топливо. Киприоты аккуратно катили ценный груз, иногда посматривая вверх: корабль должен выйти в море до рассвета и отойти подальше от острова, чтобы не вызвать подозрений у авиации макаронников.