Скифская история. Издание и исследование А. П. Богданова

Подоплека Священной лиги

Решающий шаг был сделан весной 1683 г., когда Москва едва оправилась от последствий восстания. Вместо того чтобы радостно потирать руки, ожидая заслуженного наказания нагло изменившей союзному договору Империи, в которой уже полыхало восстание Имре Тёкёли и куда направлялась огромная турецко-крымская армия Кара-Мустафы, русская дипломатия предприняла все возможное и невозможное для помощи Вене.

Главная сцена разыгралась на польском сейме, где русский посол И.И. Чаадаев, получавший точные инструкции от Голицына, использовал все свои давние связи для поддержки партии магнатов, призывавших Речь Посполитую поспешить на помощь Габсбургам. Официального обещания России вступить в антиосманский союз после улаживания территориальных споров с Польшей и Швецией оказалось мало. Пришлось обратиться к противникам – франколюбивой части сейма, направляемой представителями Людовика XIV, которого Голицыну как раз к этому времени удалось заинтересовать планами антишведской коалиции на Балтике. Русская дипломатия учла, что Франция, видя усиление австрийской партии в Речи Посполитой, скорее предпочтет связать силы последней на юге, нежели допустить сближение польско-имперских позиций в германском вопросе.

Европа балансировала на грани катастрофы, пока германо-русо- и франкофильские партии на сейме, подталкиваемые из-за кулис имперской, русской и французской дипломатией, шли на сближение, увенчавшееся решением о военном союзе Речи Посплитой с Империей. Теперь позитивный сдвиг в отношениях следовало как можно скорее реализовать практически: паны, как истинные славяне, собирались на войну не торопясь.

Армия Кара-Мустафы уже шесть недель осаждала Вену; император Леопольд бежал; только высочайшее мужество защитников города и распорядительность его коменданта Эрнста фон Штаремберга еще сдерживали турецкий натиск. Буквально в последний момент, когда Кара-Мустафа, уверившись в победе, проявил беспечность, немногочисленная, но отважная кавалерия Яна Собеского явилась под Вену и немедля вступила в бой. 12 сентября 1683 г. ошеломленные турки бежали, бросив свой богатый лагерь (и вместе с ним запасы кофе, который с тех пор полюбили европейцы). Преследуя неприятеля, конница Яна Собеского нанесла Кара-Мустафе новое поражение под Парканами и отбросила турок за реку Рааб. Австрия была спасена от османского завоевания.

На вопрос, какое, собственно, отношение имеют эти события к России, отвечают материалы, собранные в 32‑м фонде РГАДА (Сношения России с Австрией и Германской империей). Они составляют преогромный комплекс документов о деятельности русской дипломатии почти во всех западноевропейских государствах после Андрусовского перемирия 1667 г., прямо или косвенно касающихся объединения сил христианских стран против наступления полумесяца.

Голицын, выведя страну из войны в 1681 г., сделал лишь верный ход в большой игре, ведущейся с одной стратегической целью: создания мощного оборонительного союза против турок и татар, который при успехе мог превратиться и в наступательный. Верным партнером России в этой явной и тайной деятельности была Венецианская республика. Но и ее отточенная дипломатия добилась успеха только тогда, когда наступление воинов султана поставило Империю и Польшу в критическое положение.

Именно вступление в антиосманский союз весной 1684 г. Венеции придало Священной лиге четкие юридические и политические очертания, принесло покровительство Папы римского и поставило задачу привлечения в союз России как первоочередную, мало того – жизненно необходимую для победы. Однако триумф под Веной вскружил голову Яну Собескому: весной 1684 г. 39 посольских съездов в Андрусове не дали никакого результата, хотя Россия ясно заявила о своей готовности сражаться за общехристианское дело, подтвердив это стремление на Земском соборе^[355]. Условие было одно: решение территориальных споров и прочный мир с Речью Посполитой.

Традиционно действовала имперская дипломатия, старавшаяся обмануть «московитов» заманчивыми обещаниями. Той же весной 1684 г. австрийские послы Жировский и Блюмберг предложили Москве выставить против Крыма малорусских казаков с небольшим подкреплением и, только удержав Орду от появления на центральноевропейском театре военных действий, получить все выгоды участника Священной лиги после победы. Голицын, разумеется, отказался.

Главе Посольского приказа было ведомо, что антитурецкий союз непрочен прежде всего по причине жгучего желания его участников выйти из войны, переложив всю ее тяжесть на плечи союзников. О раздорах между униженными польской победой австрийцами и обозленными неудачной осадой Каменца в 1684 г. поляками говорили даже в Стамбуле. Выступления Франции на Рейне осенью 1683 и летом 1684 гг. побуждали Империю как можно скорее избавиться от войны с турками, чтобы снова схватиться с французами за немецкие земли.

Австрийцам было важно, чтобы Москва нарушила Бахчисарайский мир. Для этого они готовы были заключить договор о взаимопомощи «кроме поляков», гарантируя России защиту от нападения Яна Собеского после завершения войны с турками. Это давало бы Империи, помимо прочих выгод, главную роль при дележе добычи, отвоеванной у басурман соперничающими славянскими странами.

Князь Василий Голицын и царевна Софья, участвовавшая в переговорах негласно, обошлись с имперскими послами весьма милосердно, ни разу не показав, что видят обман и тем паче не предъявив уличающие австрийцев документы. Вместе с тем россияне сумели заинтересовать Империю своим желанием вести широкомасштабную войну с «агарянами» – при двух условиях.

Одно упоминалось лишь намеком на судьбу прошлого союзного договора, сорванного из-за того, что Империя сосредоточила свои усилия на Рейнском, а не Дунайском театре. На этот раз Вене пришлось выбирать главное направление политики, видя турецкие войска на пороге, а Россию – наслаждающейся плодами мира. После возвращения посольства из Москвы, 15 августа 1684 г., франко-имперские переговоры в Регенсбурге завершились подписанием договора о 20‑летнем перемирии. Правда, Франция, как стало известно Голицыну, не намерена была считаться с Регенсбургским договором, пока Империя истощала силы в войне с Турцией. Посольство С.Е. Алмазова в 1685 г. сумело добиться от парижских дипломатов заверений о соблюдении нейтралитета на Рейне, хотя и сделанных с некоторыми оговорками, но достаточных для удержания Священной лиги от распада.

Второе условие вступления России в войну было сформулировано предельно четко. Мягко указав австрийцам на юридическую несостоятельность их предложения поделить с поляками спорные территории, оставив за собой Смоленск и «вернув» королю Киев^[356], Голицын сказал, в адаптации, следующее: «У великих государей с королем польским осталось только девять перемирных лет, и если великие государи, вступив за цесаря и короля польского в войну с турским султаном, рати свои утрудят, а польский король, по истечении перемирных лет, наступит войною на их государства, то великим государям какая прибыль будет? Поэтому, не заключив Вечного мира с Польшею, великим государям отнюдь в союз вступить нельзя».

Австрийцы не прислушались бы к голосу разума, если бы не оказались в ситуации России 1670‑х: турки не побеждали, но наращивали натиск, а имперский бюджет трещал по швам. Польская помощь стоила дорого, а окупалась слабо (спасение Вены австрийцы уже списали в историю). Венеция отвлекала османский флот, не позволяя ему активно действовать в Дунае, но эти бои были далеко и не облегчали боли имперской армии, страдающей и от врага, и от безденежья. В сумме это были аргументы, заставившие имперских дипломатов принять во внимание позицию канцлера Голицына, представлявшего страну, которая в одиночку сдерживала турок 8 лет.

С 1684 г. энергичный обмен посольствами между Москвой и Веной преследовал одну главную цель: отыскание способов преодолеть нежелание польской стороны юридически признать существующую de facto государственную границу. Попутно стороны обязались противодействовать усилению королевской власти и поддерживать шляхетскую республику – как гарантию перманентной польской анархии. Голицын даже допустил в страну иезуитов и лично вел переговоры с неофициальным представителем Папы Иннокентия XI, чтобы имперская и папская дипломатия соединенными усилиями склоняли Речь Посполитую к желанному Вечному миру.

Немало документов свидетельствует о пристальном внимании, с которым российское правительство следило за попытками Речи Посполитой уклониться от соглашения с Россией и даже предать Священную лигу. В 1684–1685 гг. Ян Собеский искал союзников в Молдавии, Валахии, Персии и Египте, а главное – в Крыму. На столе В.В. Голицына находились одновременно официальные предложения короля о действиях против Крыма и агентурные донесения (нередко с копиями документов) о настойчивых усилиях поляков добиться нападения Крыма на Россию.

Правительство регентства позаботилось, чтобы Крым и при новой власти^[357] уважительно относился к силе северного соседа. Благодаря этому Яна Собеского ждал полный афронт. В 1684 г. ханство затянуло переговоры, способствовав неудаче поляков под Каменцом, а в 1685 г., после сокрушительного поражения королевских войск в Молдавии, отмежевалось от сепаратных переговоров с поляками, предложив себя в посредники для облегчения условий их капитуляции перед Турцией.

Россия, между тем, заставила турок признать первую редакцию Бахчисарайского договора и отказаться от внесенных при его ратификации односторонних изменений, касающихся крепостей на Днепре. Этот успех гарантировался лишь невозможностью для турок отвлекать свои силы с запада. Но получалось, что поляки, не говоря уже об австрийцах, сражаются в интересах России. Причем не столько сражаются, столько бывают сражаемы.

Сопротивление реваншистски настроенной шляхты нормализации польско-русских отношений становилось немыслимым. Уже в 1685 г. сейм заявил о необходимости великого посольства в Москву для заключения Вечного мира и расширения Священной лиги. Ян Собеский задержал его отправление до начала 1686 г., добившись только того, что литовский великий канцлер Марциан Огинский сепаратно вступил в секретные переговоры с канцлером Голицыным. В итоге великое посольство в Москву возглавили сторонник короля (с проавстрийской ориентацией) Кшиштоф Гжимултовский, воевода познанский, и настроенный против короля Огинский. Однако и к Гжимултовскому, по польской традиции, Яну Собескому не следовало поворачиваться спиной, не надев под камзол кольчуги.

Шестинедельные переговоры в Москве о заключении Вечного мира^[358] оказали огромное влияние на понимание Лызловым сути прочных международных соглашений. В.В. Голицын принципиально исходил из того, что договор об объединении усилий должен быть взаимовыгодным. Уже в самом начале посольских съездов канцлер предложил целый ряд уступок, среди которых главной была гарантия возвращения Польше Правобережья (только без Киева): ведь в противном случае, даже отвоевав его у Турции, поляки столкнулись бы с Россией!^[359]

Вечный мир стал образцом честного взаимовыгодного договора, на котором мог строиться реальный союз соседних славянских государств. Это не значит, что Голицын вовсе отвергал столь чтимое дипломатами надувательство: например, тактически выгодного мира со Швецией он добился, создав фиктивную угрозу русско-франко-датско-бранденбургского антишведского союза и организовав «утечку информации» прямо в руки хорошо заплатившего за нее шведского резидента.

Но со Швецией надо было избежать войны, причем ущерба ей маленькая хитрость не нанесла, напротив, помогла сохранить мир. А от Священной лиги требовалось единство: явление в международных отношениях редкое и хрупкое, требующее самого внимательного и бережного отношения при постоянной готовности спрыгнуть с повозки, коли она, паче чаяния, полетит под откос. «Нерешительность» Голицына, которой столь часто попрекали канцлера историки, была всего лишь мудростью государственного деятеля, не позволившего союзникам одеть на Россию хомут и оставить в одиночку биться с неприятелем, как умудрились допустить решительный А.С. Матвеев в начале русско-турецкой и непреклонный Петр I – в начале Северной войны.

Опасное средство политики

В «Скифской истории» читатель найдет множество примеров не только развала и горестного поражения христианских коалиций, но также истории, мораль которых состоит в том, что войну вообще не следовало начинать, что соблюдение мирного договора, даже с басурманами, временами значительно лучше, чем нарушение оного с наилучшими намерениями. В этой морали легко увидеть отголосок разочарования двумя русско-турецкими войнами, в особенности Крымскими походами, предпринятыми Россией в нарушение Бахчисарайского мира. Но вернее все же поверить самому Лызлову, считавшему победу над «скифами» необходимой и возможной уже «во дни наша», и оценивать его предупреждения об опасности войны как средства политики исходя из реального опыта, полученного историком во время службы при канцлере и генералиссимусе В.В. Голицыне.

Три фактора испокон веков обеспечивали военный успех «скифов» и в особенности интересующих Лызлова турок: твердое единовластие – против внутренних распрей в государствах земледельцев и их неспособности объединяться в прочный союз; организованность и мобильность воинства, позволяющие сосредоточить силы на решающем направлении; мощь армии, дающая превосходство над неприятелем не только за счет численности, но благодаря выучке и вооружению, в частности турецкой артиллерии (хотя должное отдается тяжелой кавалерии, регулярной пехоте, инженерным войскам и флоту).

Все эти условия, казалось, были обеспечены правительством регентства в ходе подготовки и проведения Крымских походов, начиная с первого: единовластия. Со времен Московского восстания 1682 г. князь В.В. Голицын возглавил Посольский и важные военные приказы (кроме подотчетных ему через дьяков Разрядного и Стрелецкого): Иноземный (ведавший солдатами), Рейтарский и Пушкарский – призванные обеспечить усовершенствование регулярной армии. Канцлер, титуловавшийся «царственные большие печати и государственных великих посольских дел оберегателем», одновременно являлся «дворовым воеводой» – главнокомандующим всех вооруженных сил. В отношениях с членами Священной лиги он фактически единолично представлял Россию. Ему же Боярская дума с удивительным единодушием предоставила полную власть над действующей армией в кампаниях 1687–1689 гг.

Князь получил возможность использовать все силы государства для решения главной проблемы военных действий против Крымского ханства, проблемы, стоявшей перед всеми регулярными армиями, выступавшими против «скифов» со времен Ксеркса и Александра Македонского. Мобильность вражеской кавалерии на огромных пространствах означала для более тяжелых войск, во‑первых, действия в окружении, во‑вторых – при невозможности передвигаться, если противник достаточно активен.

Истории гибели великих армий в подобных условиях (персов от рук массагетов, римлян Красса от парфян и т. п.) была хорошо известна читающим россиянам по оригинальной и переводной исторической литературе. Но даже неграмотному приходилось осознавать трудности Крымского похода, памятуя о свежем опыте поражений Яна Собеского: слава богу, не столь катастрофических. А ведь Россия, как бы ни выхвалял Лызлов значение тяжелой кавалерии, по чести говоря, не имела конницы, сравнимой в атаке с польскими гусарами.

Русские рейтары, соответственно своим западным аналогам, представляли собою передвижные крепости: бронированные и оснащенные изрядной огневой мощью. Драгуны, как и конные стрельцы, использовали коней в основном для передвижения, предпочитая (за редкими исключениями вроде действий под командой Г.И. Косагова) сражаться в пешем строю. Гусарам и казакам даже регулярных Ахтырского и Сумского полков недоставало строевой выучки для боя с крымскими всадниками – лучшими наездниками Европы.

Последний факт никогда прямо не признавался, и многочисленные победы Крымской орды объяснялись с помощью безудержного преувеличения ее численности. Автор «Скифской истории», не упуская возможности описать «непростой смысл» воинских хитростей «таврицких народов» еще со времен Публия Овидия Назона, особенно отмечает изумительную мобильность крымской кавалерии и «дивный некий порядок» легковооруженных всадников «во устроении бранном».

Нет сомнений, что и князь Голицын понимал, какая великолепная дисциплина скрывается за вполне дикарским обличием разномастно вооруженных, оборванных и ужасно грязных крымских татар, действующих в бою «вси купно», как один человек, по малейшему «помованию руки» своих «воевод или начальников всего воинства знаменито искусных». Мало того, воспитанное с детства виртуозное владение луком при атаке и отступлении давало воинам Крымского хана в маневренном бою дополнительное преимущество над войсками с медленно перезаряжаемым огнестрельным оружием^[360].

Европейская тактика полевых действий, которую использовала в 1670–80‑х гг. русская армия, подразумевала обязательность сложных построений для прикрытия мушкетеров пикинерами от прямой атаки противника, особенно кавалерийской. «Испанские бригады», затем более модные «шведские бригады» как тактические формы предлагали для этой цели в XVII в. образование войсками разнообразных геометрических фигур, самой простой из которых был ромб.

Идея разделения стрельбы и защиты простиралась и на кавалерию, для чего полку русских рейтар придавалась рота копейщиков, а часть драгун, вместо карабинов, вооружалась полупиками. Русская смекалка издавна дополняла оборону стрелков переносными «рогатками»; стрелецкие бердыши до изобретения багинета наиболее удачно сочетали в себе свойства мушкетных сошек и длинного холодного оружия. Одного не позволяла военная наука: перемещать войска на сколько-нибудь значительное расстояние даже по слабопересеченной местности под угрозой атаки неприятеля. Боевой строй абсолютно не годился для похода, а двигаться по Дикому полю вне строя было невозможно, когда ордынцы осуществляли постоянные налеты на регулярные полки.

Если бы историки предположили, что главнокомандующий Голицын был знаком с основами полковождения хоть к началу Крымского похода (1687), то «непорядное и кривое шествие» войск, так и не приведшее к соприкосновению главной армии с неприятелем, не ставилось бы столь легко в упрек Самойловичу (обвиненному правительством регентства) или самому канцлеру (осужденному правительством Нарышкиных).

Обращает на себя внимание, сколь тщательно князь Василий Васильевич обеспечил в этом будто бы сумбурном походе свои фланги активными действиями вспомогательных армий на Днепре и на Дону, сколь медленно и осмотрительно двигался он в степь и как поспешно отступил, убедившись в том, что регулярные войска не выносят тягот похода. Но главное мероприятие кампании 1687 г. осталось незамеченным: скрытые дымом степных пожаров и тучами пыли от передвижений армии земляные работы начались на заранее выбранных местах по рекам Самаре, Орлу и Воронежу.

Строительство деревоземляных фортов, вооруженных мощной артиллерией, поперек древних ордынских шляхов на Русь, в 1688 г. было главной задачей действующей армии (лишь отдельными корпусами выполнявшей союзнический долг, удерживая татар от соединения с турками), а продолжалось оно до самого падения правительства регентства^[361]. Строительство это было должным образом оценено русскими и иностранными современниками; кое-кто посчитал даже, что крепости едва не достигли границ Крыма.

Летописцы и авторы записок особенно выделяют крепость Новобогородск, которую строил, как подчеркивает И.А. Желябужский, видный соратник Голицына боярин Л.Р. Неплюев. «196 (1688) году, – торжественно сообщает Беляевский летописец, – по указу великих государей на крымской степи на реке Самаре на татарской нужной Переколи состроиша град крепкий и назваша и Новобогородским, а соборная церковь в нем Живоносный источник. И наполниша его ратными людьми, снарядом и всякими запасы»^[362].

Именно Новобогородская крепость стал главной базой Крымского похода 1689 г., в который выступили уже по-новому вооруженные и обученные войска. Голицын сделал единственно возможный вывод из ситуации, когда более сильная армия не могла атаковать неуловимого противника: техническое превосходство России было реализовано во всестороннем повышении огневой мощи, достаточной для удержания крымской кавалерии на расстоянии.

Как обычно, основной упор россияне сделали на пушки. Во II Крымском походе артиллерия была широко использована в боевых порядках батальонов и конных рот. Потребности огромной армии были обеспечены массовым выпуском уже опробованных ранее облегченных литых медных и чугунных пушек унифицированных калибров на специальных, более подвижных лафетах. Массирование огня гарантировал Пушкарский полк, хорошо проявивший себя в 1677 г. и воссозданный Голицыным в 1687 г.

Помимо обычных гладкоствольных орудий в войска поступили первые партии нарезных пушек, позволявших вести особо дальнюю и точную стрельбу без увеличения калибра. Скорострельность повышали казнозарядные установки, а эффективность огня усиливали запущенные в массовое производство артиллерийские гранаты. Производство пехотных гранат, начатое еще в 1667 г., было поставлено на поток после успешных испытаний в сражениях 1677–1678 гг. Гренадеры Голицына получили десятки тысяч ручных гранат и бомб для легких гранатометов, с какими обыкновенно изображают преображенцев Петра I.

Наиболее массовое оружие – мушкет – было оснащено ударным кремневым замком классической отечественной конструкции: фитильные, колесцовые и прочие замки были отвергнуты. Очень широко, особенно в кавалерии, применялись укороченные мушкеты на подвесе через плечо – карабины. Наконец, II Крымский поход стал первым серьезным испытанием русской «винтовки» (термин документов), поступившей в лучшие подразделения стрелецких и солдатских полков^[363].

Однако гарантии, что воины защитят себя огнем, никто дать не мог. Солдаты Голицына наряду с мушкетом и саблей брали в поход полупики; часть их была перевооружена бердышами по стрелецкому образцу. Подобно римским легионерам, русские пехотинцы несли с собой рогатки и везли в обозе «походные надолбы», которыми были приучены ограждаться прямо в бою.

Действительно смелое решение «дворового воеводы», ломающее общепризнанные тактические каноны, состояло в приказе двигаться в виду неприятеля двумя походными колоннами, с обозами в середине, без подобающих перестроений для отражения атак. Голицын оказался прав – и победил, хотя победа главнокомандующего стала крахом для канцлера.

На этот раз Крымское ханство ощутило реальную угрозу того, что Дикое поле перестает служить ему надежным щитом. Россияне благодаря организационным способностям Голицына преодолели традицию долгих сборов и выступили весной, по зеленой степи. Путь их до Крыма от Новобогородской крепости был вдвое короче, чем от Киева.

Крымские татары, не считавшие позором бегство, позволяющее избежать потерь, теперь вынуждены были защищать свои кочевья и селения и дрались насмерть с мужеством, которому отдает дань автор «Скифской истории». Трудно было поверить, не видя своими глазами, как степные разбойники «един за другаго умирающи, биются с неприятелем даже до последняя кончины. Ибо его, – писал Лызлов о крымском татарине, – аще неприятель с коня свергнет, скаредно обсечет, и каликою учинит, и оружие отъимет, и от всего обнажа едва жива оставит – он обаче и руками, и ногами, и зубами, и всеми составы, каким ни есть способом, даже до последнего издыхания … боронится. И в то время, – напоминает читателю участник похода, – наипаче достоит его опасатися, егда затаится, якобы умирая, ибо видящи смерть пред собою, яко уже не избыти ему от нея, всеми образы о том мыслит, яко бы мог за собою неприятеля взяти»^[364].

Этот пассаж «Скифской истории» об обычаях крымских татар весьма напоминает памятку солдатам Голицына, для которых главная опасность крылась именно среди вражеских тел: российские полки буквально шли по трупам. Ибо пробиться сквозь огонь 112 тысяч мушкетов и карабинов, примерно стольких же пистолетов и 350 орудий – ни отдельные отряды, ни все ханские войска не могли. 15 мая 1689 г. при урочище Зеленая Долина (переименованном в Черную могилу) Крымская орда, включая силы Белгородских татар и черкесов, при поддержке турецкого корпуса обрушилась на россиян. Восемь часов противник с невероятным мужеством повторял атаки, раз за разом сметаемый с поля ядрами, пулями, бомбами и гранатами недосягаемых для врага русских полков.

Убедившись, что ужасная бойня обошлась почти без потерь со своей стороны, Голицын приказал продолжать движение. Невероятно, но на следующий день и еще через день при Колончаке крымские татары вновь и вновь неистово атаковали движущиеся российские колонны, опять неся «многий упадок». Какой-то отряд даже врубился в ряды Ахтырского и Сумского полков, но был быстро отброшен гетманскими сердюками. Лишь на четвертые сутки степные разбойники, отказавшись от бессмысленного самоубийства, сжигая свои селения, потянулись за Перекоп.

20 мая армия Голицына, нимало не утрудившись, стояла перед жалкими укреплениями, обозначавшими границу собственно Крыма. Политическая цель похода была достигнута: хан молил о милости и обещал «покориться под державу великих государей». Конечно, хан лукавил: турецкие крепости в Крыму гарантировали его вассальную верность султану. Но убедившись в неотвратимости возмездия, серьезно продолжать войну против Священной лиги ханство оказалось уже не способно.

Военачальник Голицын^[365] мог бы, как страстно желала армия, рискнуть без организации постоянного снабжения вторгнуться в Крым, занять Бахчисарай и, возможно, даже ряд турецких крепостей.

Канцлер Голицын понимал, что никакие разрушения не поставят на колени Крымскую орду – «скифы» они и есть «скифы», а уничтожить ее невозможно (вообще идея геноцида не обрела в XVII в. достаточно ярких очертаний). За Крымский берег пришлось бы жестоко сражаться с Османской империей, рассматривавшей статус Черного моря как «внутреннего озера» в качестве жизненной необходимости. Вассалитет Крымской орды прилагался победителю.

Шаг за Перекоп давал вернейший шанс продолжить войну с Турцией один на один, при партизанских действиях всех степных разбойников в тылу. Посольскому приказу было достоверно известно, что после оставления Афин венецианцы ведут тайные переговоры в Стамбуле; что крымские посланцы привезли секретные «ханские листы» Яну Собескому; что Людовик XIV приказал продолжить поход на имперские владения в Германии; и т. п. В свою очередь Империя после взятия в 1688 г. Белграда прекратила наступление, удовлетворившись приобретением Сербии, Словении, части Боснии и Семиградья, и стремилась теперь освободить руки для борьбы с Францией. Отклонив предложение императора о тайном союзе против Польши, Голицын предпринял экстраординарные дипломатические меры для срыва сепаратных переговоров Вены со Стамбулом, вплоть до объявления о них Венеции и Польше.

Сохранять Лигу канцлер мог лишь тогда, когда России было легче заключить сепаратный мир, чем союзникам оставить «московитов» одних разбираться с озлобленной поражениями в Европе Османской империей. Но война недаром представлялась А.И. Лызлову опаснейшим политическим инструментом: у нее нет заднего хода, зато присутствует колоссальная инерция, способная легко раздавить того, кто пытается притормозить, независимо от его положения, авторитета, способностей и заслуг перед Отечеством.

В 1678 г. «тормозным» поставлен был Г.Г. Ромодановский, размолотый буквально «в мелочь»^[366]. Теперь настала очередь В.В. Голицына, попытавшегося ограничить военные действия рамками стабильных стратегических приобретений. В качестве максимальной доли России при заключении Священной лигой мира с Турцией Посольский приказ объявлял (с востока на запад): Азов, Крым и крепости в нижнем течении Днепра. Однако реально предусматривался отказ от Азова и Крыма при ликвидации турецких форпостов на Днепре и сохранении русских крепостей, блокировавших Крымское ханство.