Секретарь

Н-да, это тебе не ойме.

Штессан, явно, ликрант (ха, прилепилось словечко!), но всё же мужик, видно, толковый. Пусть и с отбитым на войне мозгом. Надо тебе ойме – пожалуйста. Стяжку болевую – один момент! И всё так – тюк-тюк пальчиком…

Лёшка улыбнулся.

Вдруг остро захотелось обратно. Куда? В сказку, блин! В полный сюр! Защищать Гейне-Александру и империю! В компанию к двум сумасшедшим, плетущим интриги и красящим стены. А с Фраги – к трём.

Может, этого и не хватало в жизни?

Да-да, – сказал кто-то внутри, – именно сумасшествия и не хватало.

Лёшка, помедлив, всё же свернул на Гусарскую. Особняк теперь скрылся окончательно. Город, который он знал, посмотрел в него оббитыми углами, грязными фасадами, фантиками и окурками, бордюрным камнем, окнами с разноцветными – синими, белыми, в горошек – занавесками. Он был симпатичный, этот город, только немного неухоженный. Лысели вытоптанные газончики, темнела кем-то нетерпеливо сбрызнутая стена.

Ну, в сказке, наверное, тоже мочатся…

Лёшка настолько погрузился в размышления о том, откуда всё же могут быть Мёленбек, Фраги и Штессан, что Гусарская словно бы замылилась, отодвинулась на второй план; ноги куда-то шли, а дома меняли окраску и этажность. Поэтому когда навстречу ему из арки вылетела невысокая, белобрысая фигура, он успел только выставить ладони.

Фигура ударила его в плечо, поймала за руку и потащила обратно к перекрестку.

– Давай-давай.

Лёшка как-то и не подумал сопротивляться. Фигуру он узнал и удивился прихотливости случая. Месяца два уж не виделись. Мятая рубашка с коротким рукавом, измызганные понизу спортивные штаны.

– Ромыч, блин! – оказавшись за углом, Лёшка выдернул руку из пальцев брата. – Ты чего?

Ромка прижался к стене затылком. Несколько секунд он просто дышал, глядя на Лёшку пустыми глазами человека, отбежавшего марафонскую дистанцию. Вздымалась грудь. Кровь медленно отливала от лица. Наконец брат моргнул, и взгляд его сделался осмысленным.

– Лёш, помоги, а?

Глава 3

– Чем помочь? – спросил Лёшка.

– Эта…

Ромка умолк.

Там, откуда они только что ушли, раздались быстрые шаги, шорох одежды, затем щёлкнула зажигалка.

– И где этот мелкий сучонок? – затянувшись, спросил кто-то невидимый.

Городской шум, полный машинных звуков и звуков всякой, имеющей свой голос мелочи, странно отдалился, и Лёшке стали слышны притоптывания, бряцанье браслета часов, покашливание того, к кому обращался курильщик.

– Сдриснул куда-то.

Собеседник виновато шмыгнул носом.

– Ты у меня сейчас сам сдриснешь, – курильщик затянулся снова. Каблук впечатался в тротуар. – Ну что, направо, налево?

Они замолчали, видимо, выбирая направление поисков.

– Тонна есть? – шепнул Ромка, дёрнув Лёшку за рукав.

– Чего?

– Тысяча.

Лёшка зачем-то кивнул. Хоть отдельно живущий, но брат. Не Динка-скотинка, во всяком случае. Не врать же. Правда, и нет между ними почти ничего общего. Ну, два года назад подушкой душил… И вообще – ни дня без войны в прошлом.

Сделалось стыдно. Помнит Ромка, не помнит? Рука сама полезла в карман.

– На.

Брат неуверенно улыбнулся. Осторожно, поглядывая на Лёшку, словно ожидая обмана, вытянул купюру из пальцев.

– В долг, ага?

Лёшка шевельнул плечом. Повеселевший Ромка подмигнул и рванул за угол.

– Парни, парни, я здесь! Я не хотел, честное слово… Как бы шутка была, – заговорил он, сближаясь с теми, кто его искал.

– Да ты борзый! Ну-ка, пошли с нами, – весело объявил курильщик.

– Да есть у меня деньги!

– А мы и посмотрим.

Судя по звукам, Ромку взяли за шиворот рубашки.

С полминуты Лёшка простоял, не решаясь выглянуть. Не твои, блин, проблемы, – скреблось в голове. Ты вообще сейчас тонну потерял. Тонну! Вот так взял и отдал. Вернет тебе Ромка? Ага, братишка, жди!

Мурашки бежали по плечам и шее.

Страшно. Не сквир я, подумалось, уж точно не сквир. Так бы нырнуть за угол и в два приёма… Лёшка сглотнул. Нет, здесь не ойме. А он – не Штессан. Ему ещё до Штессана, блин… Не получится.

Когда он всё же высунул голову, у провала арки, из которой навстречу ему выбежал брат, никого уже не было. Белел лишь свежий окурок, придавленный каблуком.

Ну а чё? Они вполне дружелюбно общались с курильщиком…

Лёшка, оглядываясь, перешёл улицу. Конечно, если бы Ромка закричал… А так он у них, наверное, стырил что-нибудь.

На душе, впрочем, было противно. То ли от растерянности, вжавшей его в стену, то ли от потери денег. Тонна! А еще мамане отдать!

Чтобы вообще не видеть злополучную арку, на Гусарскую Лёшка не вернулся. Затопал по изгибающейся не в ту сторону Шевцова в поисках удобного проходного двора. Можно было, конечно, сделать еще больший крюк…

Где-то здесь, в слепой кишке улицы, окаймлённой старенькими двухэтажными домами, жила Ленка Линёва, первая любовь, все дела. Снеговика, помнится, вместе лепили. Записки друг другу писали. Портфели-бантики. Класса до четвертого, кажется, дружили, потом Лёшка как-то… остыл, что ли. Даже не понятно, как вышло.

И чего вспомнилось?

Он остановился. Глаза по памяти нашли и дом, второй от крытого сельскохозяйственного рынка, и узкое окно с синими занавесками, справа от газовой трубы, огибающей подъезд. В окне кажется горела лампочка. Светло, не очень-то разглядишь.

У Ленкиных родителей была двухкомнатная, и ей досталось целое, безраздельно владеемое царство в четырнадцать метров. Лёшка, обложенный довесками в виде Динки и Ромки, жутко завидовал. Может, поэтому в конце концов и раздружился? Перестал провожать…

А после пятого они оказались в разных классах. В местном отделе образования что-то там уплотнили, перекроили, оптимизировали, и в том, другом классе сделали специализацию – химико-биологический уклон. Лёшка же химию не переваривал.

На этом всё и закончилось.

Лёшка сплюнул, побил асфальт пяткой. Надо будет хотя бы номер Ленкин узнать. Посидим, поболтаем, вспомним… Как подруги маманины. Ах, как было раньше! Ах, вернуть бы!

Он хмыкнул.

Первый двор вывел его в параллельный Шевцова переулок, короткий и глухой. Длинное, окрашенное в бурый цвет здание какого-то склада или базы с нишей, закрытой шлагбаумом, перегородило путь. За зданием потянулся забор с пропущенной поверху колючей проволокой, завернувший Лёшку в какую-то другую тьмутаракань, в частный сектор с грядками и замшелыми домиками.

Бабулька, ковыляющая навстречу, на вопрос, как выйти к Первомайской, замотала головой в пуховом платке:

– Не знаю, милок. Недавно переехала.

Мимо протарахтел грузовик, подскакивая на стыках бетонных плит.

Примерно представляя, куда нужно идти, Лёшка запылил по обочине мимо забора, развернувшегося новой гранью – воротами и коробками гаражей за ними.

«Автосервис», «Шиномонтаж», «Запчасти».

Из-за ворот пахло то бензином, то машинным маслом, то шашлыками, сидели на лавочках чумазые механики со стеклянными глазами, звенело железо о железо, кашлял чахоточный мотор, делал паузу и снова кашлял, из будок с мутными стеклами подозрительно щурились на Лёшку небритые или усатые люди.

Забрёл. Вляпался. Нет чтоб по Гусарской…

Метров через двадцать Лёшка заметил, что за ним как бы сами по себе идут два парня – один повыше, другой поплотнее, руки в карманах коротких спортивных курток.

Сердце зачастило. Лёшка невольно ускорил шаг, но дурацкий забор всё не кончался и свернуть было некуда, разве что в огороды через дорогу.

И кто в этом виноват? Он, Лёшка? Ничуть! Ромка. Потому что из-за него он забрался сюда и из-за него сейчас может влипнуть. Недодушил, блин, подушкой!

Лёшка глянул на преследователей искоса, как бы рассматривая дом, и перешёл на трусцу. За спиной зашаркали торопливее, стараясь не отстать.

Уроды!

Забор выгнулся лесенкой. Дюралевые листы украсились рекламными плакатами, приглашающими на концерты и ярмарки. Ага, Лёшке сейчас как раз до них. Просто необходимо, просто очешуительно! Затем впереди как спасение возник островерхий теремок магазина, но сзади тут же припустили, надеясь не дать жертве первой добраться до дверей. Лёшка прибавил, хватая воздух сухим ртом. Воздух драл как наждак. В молчании, в шорохе подошв летели метры. Только преследователи сокращали расстояние быстрее, чем бежал Лёшка.

И никого! Пустота. День деньской, а все повымерли. Ну не уроды ли?

Несколько мгновений он слышал, как парни все явственней дышат ему в затылок, а потом понял, что еще чуть-чуть, и его или схватят за плечо, или собьют подножкой. До магазина оставалось метров десять. Может кто в витрину хотя бы заметит?

Ладно. Всё. Он больше не может. Лёшка резко остановился.

– Ну…

Его обдало ветром чужого движения, ткань чиркнула по ткани, парни промчались мимо, один, характеризуя Лёшку, бросил короткое слово с окончанием на «…дак». Их кроссовки выбили торопливую дробь из дощатого крыльца. Дын-дын-дом. На двери магазина-теремка звякнул колокольчик.

– Вы открыты ещё? – услышал Лёшка сквозь туман в голове. – Можно два пива?

Облегчение накатило слабостью.

Вот он придурок-то! Не по его душу гнались. Колени подогнулись, и Лёшка, как старичок, у которого прихватило сердце, нащупал опору в виде фонарного столба.

А он уж решил, что враги Мёленбека…

Дыхалка – дрянь, вот что. Быстро устаю, подумал Лёшка, втягивая воздух сквозь зубы. В горле стояла колкая сухость. Слюны не было. Может сока купить?

Он посмотрел на двери магазина. Парни, что спешили к закрытию, как раз вышли, переговариваясь и прихлёбывая бутылочное пиво. Они неторопливо спустились с крыльца, стриженые, лет по двадцать с лишним.

– Закрыто уже? – спросил их Лёшка, отлипая от столба.

– Ага, – ответил один. – А ты чё тормознул?

– Задохнулся.

– Ну, теперь тебе ещё квартал пилить, до ларька. Ларек круглосуточный, но выбор там фиговый. Немецкого, например, нет.

– Ясно.

Парни неторопливо пошли обратно вдоль забора, вяло обмениваясь репликами то ли о футболе, то ли о хоккее.

– А вратарь? Вратарь – дырка. Дырище. Дырень. Но нет, именно его, конечно, и надо ставить. И, главное, все же видят, что он в плохой форме…

– Да-а, в душу нагадили конкретно.

Лёшка ни футбол, ни хоккей не любил, ну, если только с Тёмкой побазланить, поэтому определить вид спорта не смог. Вроде и не играл вчера никто. Это Тёмка фанател, а он так. Может они вообще «пляжников» обсуждали.

Живот вдруг подвело, и Лёшка вспомнил, что сегодня ел только картошку с огурцами, и то утром. Маманя оставила без бутербродов, молочница – без молока. Так, честно, и скопытиться можно быстро.

Вчерашний суп, интересно, ещё остался?

Дома снова на полную отрывались мультипликационные герои. На этот раз не говорящие лошади, а девочки-феи с большими глазами и крыльями бабочек.

– Дина! – взревел из коридора Лёшка.

– Ладно-ладно, подумаешь, – отозвалась сестра, убавляя звук с пульта. – Ты же вообще приходить не хотел.

– Отпустили на обед, – сказал Лёшка, торопливо разоблачаясь.

Бамс! – первый кроссовок уткнулся в обувной шкафчик. Шлёп! – перевернулся на коврик вверх подошвой, освобождая ступню, второй.

Динка выбежала в прихожую.

– И как на работе? – отставив ногу в красном колготке, она прижалась к косяку.

– Нормально, – Лёшка прошёл на кухню. – Чё, суп ещё не схомячили?

– Мама его тебе оставила.

– Во-от, понимает. А ты со своими мультиками…

Лёшка вдруг решил, что даст мамане две тысячи. Если бы не Ромка, то, может, и все три отдал бы. Где ему тратить, если он все время будет проводить в особняке? Хотя, если честно, ночевать у Мёленбека не хотелось. Ни компьютера тебе, ни ти-ви. Кровать скрипучая. Идиотское условие, вообще-то.

Лёшка достал кастрюлю из холодильника и слил остатки супа в глубокую эмалированную миску. Жир поплыл по поверхности супа непрочными льдинками.

– А что ты там делаешь?

Динка, увязавшись, села за кухонный стол.

– Ойме, знаешь, что такое? – спросил Лёшка, ставя миску на плиту.

Сестра мотнула головой.

– Вот и молчи тогда.

– Дурак, – Динка надулась и принялась скрести по скатерти ноготком. – Я вообще тебя не люблю! Ты вот должен меня защищать!

Лёшка фыркнул.

– От кого?

Газ под миской расцвел голубыми лепестками.

– От Эдика Салаватова! – сказала сестра, и глаза ее наполнились слезами. – Он меня знаешь, как ударил? Прямо под лопатку!

Лёшка сел за стол.

– Дай сдачи.

– Ага, он знаешь, какой сильный!

– Хорошо, – сказал Лёшка, – покажешь мне его, я ему тоже дам под лопатку.

– А можешь завтра? – обрадовалась Динка.

– Не знаю. Если отпустят. А вдруг ты ему просто нравишься?

– Вот ещё!

Суп скоро закипел. Лёшка погасил газ и надел рукавицы-прихватки. Даже через ткань ладоням было горячо. Миска парила.

– Динка, – скомандовал Лёшка, – доску подложи.

Сестра, гримасничая, сняла разделочную доску с гвоздика, но придержала её на весу.

– А пожалуйста?

Лёшка хотел было прикрикнуть, чтоб не идиотничала, что если он обожжется или испортит скатерть, то ей уж точно достанется. Но неожиданно подумал, что сквир бы так не сделал.

И вообще, трудно ему что ли?

– Пожалуйста, – вздохнув, сказал Лёшка. И добавил: – Только живей, ага? А то я возьму своё слово обратно.

– Ладно.

Динка положила доску, и Лёшка опустил миску.

– А вот эта штучка твоя – это что? – спросила Динка.

– Ты про хельманне что ли? – Лёшка обнаружил хлеб в хлебнице и отрезал себе внушительных размеров краюху.

– Про кругленькую.

– Это секрет. Ты это… – Лёшка качнул головой. – Иди уже мультики смотри.

– Блин!

Динку выдуло из кухни.

– И не блинкай! – крикнул ей вслед Лёшка. – Разблинкалась, блин.

От кого научилась?

Жижа позвонил, когда суп уже был съеден, и миска познакомилась с раковиной.

– Как дела? – грустно спросил он.

– Привет. Да нормально вроде.

Лёшка посмотрел на миску, затем сбрызнул ее моющим средством и включил воду.

– А-а, это супер, – без энтузиазма сказал Жижа. – У тебя не найдется пятисот рублей?

– Ого, запросы растут!

Прижимая телефон ухом к плечу, Лёшка губкой прошёлся по стенкам миски.

– Да это не запросы, – запыхтел Жижа. – Я продуктов обещал купить, а деньги… ну, в общем…

– Ясно.

– Так у тебя есть?

Лёшка вздохнул и сполоснул миску от пены.

– Есть.

Голос Жижи радостно дрогнул.

– Я верну тебе в следующем месяце. Ты выйдешь?

– А может ты поднимешься?

– Не, не в кайф. Ты это… можешь, со мной до магазина? Чтобы меня в игровые автоматы не потянуло.

– Блин, у тебя запросы. Ладно, – Лёшка вытер руки. – Сейчас спущусь.

Он заглянул в комнату. Динкины феи негромко плевались молниями и взмахивали палочками, сама Динка что-то усердно раскрашивала в альбоме.

– Мама когда будет? – спросил Лёшка.

Сестра посмотрела на него со взрослым укором.

– Не знаю. Наверное, как обычно. Только она на тебя обиделась.

– Бу-бу-бу.

Накинув куртку, Лёшка вернулся на кухню и выложил в ящик кухонной тумбочки две тысячных купюры. Пусть. По крайней мере, честно.

– Я еще вернусь! – крикнул он, захлопывая дверь.

Жижа стоял под прилепившимся к козырьку плафоном, грустный, волосатый, гипнотизирующий взглядом сигаретный окурок, брошенный кем-то мимо урны. Увидев выходящего из подъезда приятеля, он вытянул из кармана ладонь.

– Привет.

Лёшка пожал Жиже руку.

– Ну что, пошли?

– Только не в «Комету», там дорого. Давай в эту…

– В «Пятёрочку»?

– Ага.

Они двинулись мимо ограждающих барьерчиков. За барьерчиками что-то уже вовсю цвело, вовсю разбрасывало соцветия и играло красками.

– Дались тебе эти автоматы, – сказал Лёшка, пиная пивную пробку. – Не в первый раз же уже влипаешь.

– Да как-то… – Женька пожал плечами. – Все джекпот хочу срубить. Только не получается. Рядом бродит.

– Ты б завязывал.

– Да знаю, – скривился Жижа. – Что я, тупой что ли?

– Ну, так сразу сказать нельзя…

Они пересекли по «зебре» улицу, оставив позади стеклянную коробку торгового центра. На широких ступеньках центра приплясывали, непонятно что рекламируя, две двухметровые поролоновые белки: одна рыжая, а другая почему-то черная.

– Черная – это явно скунс, – сказал Женька.

– Белка после пожара, – выдвинул версию Лёшка.

– Тогда это промо-акция пожарной службы.

«Пятёрочка» пряталась в глубине двора за утыканной спутниковыми антеннами десятиэтажкой. У торца стоял фургон, из него разгружали запаянные в целлулоид бутыли лимонада и колы.

– А у тебя как дела? – спросил Жижа.

– Нормально. Сегодня красил стену.

– Фигасе! Я думал, ты секретарём устроился.

– Там сложнее, – сказал Лёшка. – Я сегодня всё точно выясню. Ты случайно не слышал таких имён: Фраги, Сомбаль, Шикуак? Гейне-Александра?

Жижа покачал головой. Стеклянные створки «пятёрочки», впуская, распахнулись перед ними. Загородка, ряд шкафчиков, целый «поезд» из сцепленных тележек.

– Может слова знаешь – ойме, кришч, сквир, кнафур?

Жижа взял пластиковую корзинку.

– Это они тебе там втирают? – спросил он.

– Я просто пытаюсь сообразить, откуда это может быть. Это ж не английские слова, не немецкие. И имён я таких не слышал. Ладно бы там Бессон…

– Или Шварценеггер!

– Хотя бы. А так – даже не знаю.

Они пошли вдоль полок с молочными продуктами, Женька взял упаковку сметаны и брикет сливочного масла.

– Хочешь версию?

– Давай, – кивнул Лёшка.

Жижа свернул к хлебному стеллажу.

– Им что-то от тебя надо, – сказал он. – Причём надо, чтобы ты им всё отдал сам.

– Что отдал?

Жижа пожал плечами и сунул в корзинку батон и половинку ржаного.

– Не знаю. Мне кажется, тут хитрая комбинация. Придуманы слова, придуманы какие-то личности. Ясно, что не просто так. Ещё штука эта костяная.

– Хельманне, – сказал Лёшка.

– Засеки, и для неё своё слово. Они перед тобой явно спектакль разыгрывают. У тебя нет богатого дяди где-нибудь за границей?

– Тогда уж сначала занялись бы отцом.

– А может дядя завещал миллионы именно тебе?

– Ага, граф де Сазон! И зачем так сложно? Я ж случайно их объявление увидел. А не увидел бы? Что, домой заявились бы?

– М-да… – Женька задумался. Они обошли ещё несколько отделов, прибавив к продуктам в корзинке бутылку растительного масла, полкило молочной колбасы и сырную нарезку. – Тогда, честно, не знаю. А ты можешь поподробней?

Лёшка вздохнул.

– Не могу, Женька. Мне сказали, чтобы я особо не распространялся.

– Корпоративная этика? – хмыкнул Жижа.

– Скорее, из соображений безопасности.

– Точно что-то нечисто, – уверенно заявил приятель, прихватил пакет сахарного песка, и они направились к кассе.

Лёшка отдал Женьке пятьсот рублей.

– Погоди.

Жижа умотал обратно к стеллажам и вернулся с десятком яиц в картонной коробке.

– Всё?

– Ага. Яйца из головы вылетели.

Лёшка фыркнул. Забавно. Они расплатились. Вышло даже меньше четырехсот. Женька вручил Лёшке сдачу.

– Может, оставишь себе?

– Что я, себя не знаю? – вздохнул Жижа, стягивая пакет с нагруженными в него продуктами с ленты. – Так и долг меньше. Вот если бы пива ещё…

– Здесь не продадут, – сказал Лёшка.

– Это понятно. Может, до ларька? Тут недалеко есть.

«Пятёрочка» снова распахнула двери, теперь уже на выход. Ребята сошли по ступенькам. Прокатила коляску женщина, выстукивая палочкой по асфальту, просеменил старичок.

– Так что, до ларька? – повторил вопрос Женька.

Лёшка задумчиво кивнул.

– Если меня дурачат, то очень натурально, – сказал он.

– Бывает. Значит, за куш можно и подурачиться.

– Понимаешь, есть такие вещи, про которые нельзя сказать, что это дурачество.

– Ну, какие, например?

Ожидая ответа, Жижа повернул голову. Лёшка вдруг показался ему резко повзрослевшим, посерьёзневшим, очертились губы, скулы. В глазах появилась странная озабоченность.

– Эй, – осторожно позвал Женька.

– Что? – Лёшка моргнул и стал прежним. – За пивом?

– Ну!

Ларёк притулился к автобусной остановке и больше всего напоминал обитую вагонкой конуру, увенчанную прямоугольной вывеской с надписью «Колосок». Лёшка не удивился, когда обнаружил, что и пожилая продавщица внутри похожа на бульдога. Как она на них не гавкнула, не понятно. Чудо. Когда Жижа – он все-таки повыше, попрезентабельнее, с тонкими усиками над губой – спросил пива и сунул в окошко сто рублей, лицо её приобрело оскорблённое выражение, несколько секунд она сверлила глазами сначала Жижу, а потом и Лёшку, но все же, поджав губы, как великое одолжение протянула баночную «балтику».

Жижа дурашливо поклонился. Женщина махнула на него кулаком.

– Ещё попросите у меня!

– На десятку обсчитала, – сказал Жижа, ссыпав мелочь в Лёшкину ладонь.

Они уже порядком отошли от ларька и возвращаться не стали. Потопали через дворы к Жижиному дому. Порывами, шелестя листвой, налетал ветер. На заасфальтированной площадке малышня пыталась играть в футбол.

Пиво было холодное.

– Слушай, – сказал Жижа, – хочешь, я с тобой к ним схожу?

– Зачем? – спросил Лёшка.

– Ну, у меня глаз на фуфло намётан.

– Лучше тебе вообще там не появляться. Ещё меня подставишь.

Они помолчали.

– Меня тут механиком зовут, – глотнув пива, сказал Жижа. – Ну, наладчиком игровых автоматов. До осени.

– А платят сколько?

Женька вздохнул.

– Чисто символически. Зато играй, сколько хочешь.

– Так без выигрыша же.

– То-то и оно.

Они с торца обогнули «Комету», перешли улицу у стройплощадки и остановились у Жижиного дома – длинной панельной пятиэтажки древних семидесятых годов постройки. Вид у неё был обшарпанный и пятнистый.

– Ну, что, – подал руку Женька, – пойду я.

– Ага, давай.

Лёшка посмотрел, как Жижа, продернув ручки пакета к локтю, скрывается в подъезде, и достал мобильник. По часам на экранчике было около шести.

– Алло, мам, – произнес он в трубку, набрав вызов, – ты когда будешь?

Сначала ему показалось, что маманя даже разговаривать с ним не хочет, но затем усталый голос ее прорвался сквозь хрип помех:

– …ёша, тебя плохо …но.

– Когда будешь, говорю.

– …наю. После восьми…

– Ну, я уже уйду. Я тебе там две тысячи в тумбочке оставил. С аванса.

– Спасибо.

От этого простого слова, такого, как оказалось, нужного, даже необходимого, ком вдруг вспух у Лёшке в горле.

– Ты это… прости меня, – сказал он.

На том конце помолчали.

– …лушай, Лёш, возьми мои …тарые перчатки, отне… …те Вере. Она обещала их…

Лёшка сморщился, пытаясь понять смысл.

– Перчатки? А где они?

Он медленно пошёл в сторону дома.

– Наверху, где шапки. Толь… с краю.

– Ясно. А я суп доел.

– Тебе и ос… …чуешь там?

– Да, так нужно. Ты не беспокойся. А перчатки я завтра отнесу. Сегодня не получится.

– Ну, ладно. Пока, Лё…

Квартира была закрыта, и Лёшка, отпирая дверь, подумал, что Динка, наверное, опять убежала с подружкой изводить морскую свинку. Они её, бедную, закормят, и она, разумеется, помрёт. Не, на месте Гошана он начал бы поститься. С другой стороны, может быть они растят из него пони?

Лёшка поржал над собственной шуткой.

Перчаток на полке с шапками не оказалось, но он сообразил про антресоли и там, среди меховых чудищ, присыпанных нафталином и ждущих новой зимы, выловил-таки искомое. Одна перчатка была как новенькая, зато у второй кожа лопнула в двух местах на ладони, у а большого пальца разошлась по шву. Как тут можно починить, Лёшка не представлял. Ладно. Он убрал перчатки в карман куртки. Если Мёленбек завтра на час-другой отпустит, он днем занесёт их тете Вере. Или же вечером.

Жрать не хотелось. Играть не хотелось. Минуты ползли как дохлые ишаки. Зажмурившись, Лёшка попробовал выйти в ойме, но и тьма была какая-то не такая, цветная, вспыхивающая зелёными и фиолетовыми пятнами, и тело все время ощущалось: то чесалось, то щёлкало, то подёргивалось, самостоятельное, блин.

Одноклассники в интернете хвастались приключениями, родительскими машинами, девчонки навыкладывали фоток («Я в Праге», «Я в Москве», «Я в лесу», «Мой котик», «Мой пёсик»), и Лёшка заценил те, где девчонки были в купальниках. Наташка Колесникова – это, блин, было что-то! Хочешь изойти на слюну, спроси меня, как. Повздыхав, он поискал страничку Ленки Линёвой и не нашёл. Возможно, она вообще не была зарегистрирована в сетях. Подумав, Лёшка оставил сообщение на форуме её класса, попросив народ поделиться номером телефона. Вдруг повезёт.

Ближе к семи он вытянул из-под кровати спортивную сумку. В шкафу обнаружилось отделённое от остального, приготовленное маманей бельё – двое трусов, две футболки, рубашка, светлые брюки. Лёшка добавил к ним шорты-бермуды. А что? Пожалуй, классно будут смотреться на фоне камзолов и панталон.

Он постоял ещё, жалея, что не может взять компьютер. Н-да, на ноутбук надо копить. Ноутбук взял, и пофиг.

Вернувшаяся Динка сразу ускакала на кухню, чтобы через минуту с гигантским бутербродом выйти в прихожую.

– А ты что, поел? – поинтересовалась она ехидно.

– Поел, – Лёшка застегнул куртку.

Карман с перчатками вздулся, как беременный.

– А миску тоже съел?

– Вымыл.

– Ты же не моешь! – округлила глаза Динка.

– Кто сказал? – Лёшка попытался щёлкнуть сестру по лбу, но она отдёрнула голову. Шустрая, блин!

– Сам сказал, – она показала ему язык.

– Ну, значит, я лошара, – сказал Лёшка.

Динка захохотала как ненормальная.

– Хе-хе-хе, – передразнил её Лёшка. – Закрывайся, давай.

Солнце спряталось за облачной пеной, поджаривая ее снизу. Воздух казался белесым, словно в него накурили.

Интересно, подумалось Лёшке, что там у них происходит по ночам, если обязательно моё присутствие? Не оргии же. Мёленбек ещё, конечно, представлялся в роли любителя сладкой ночной жизни, но Штессан… Штессан в воображении Лёшки рисовался исключительно с прямоугольным щитом римского легионера и коротким мечом… как, блин, его! Гладиусом. Проверочное слово – гладиолус, ага. В какой-то другой ипостаси, вроде постоянно валяющегося на диване пьяного, как Женькин родитель, главы семьи или смешивающего коктейли в клубе беспечного мажора Валерки Тымчука, Лёшка, хоть убейте, Иахима не видел.

А Штессан, кстати, убить ещё как мог!

К особняку на Шевцова Лёшка пришёл на десять минут раньше, но ждать не стал: сначала дернул дверь за ручку (оказалось, заперто), затем пробарабанил костяшками пальцев.

Открыл дверь Мёленбек. На нём был красный бархатный камзол с серебряным узорным шитьем и темно-красными обшлагами. Лицо его было торжественно, борода расчёсана, глаза смотрели строго и слегка сквозь.

– Проходи.

Лёшка вдруг оробел.

– Я, блин, вот… чуть раньше.

Мёленбек нахмурился.

– Блинов не надо. Секретарю не престало.

Он посторонился. Лёшка прошёл, расстегнул и повесил под внимательным взглядом свою куртку. Маманина перчатка выпала, и он, краснея, утолкал её обратно в карман.

– Извините.

– Проходи в обеденную, – жестом показал Мёленбек.

Лёшка посмотрел на влажно блестящий линолеум и скинул кроссовки.

– У вас тапок-то нет? А то дальше натопчу.

Мёленбек посопел.

– Штессан! – крикнул он зычно. – На черта ты вымыл полы? У нашего молодого секретаря случился приступ совестливости.

Лёшка даже обиделся.

Вот нифига себе! – подумалось ему. Ну и бородач! Только попроси меня о хельманне ещё, только попроси!

– Штессан!

– Что? – появился в дверях обеденного зала Иахим.

Куртку он сменил на белую рубашку с рукавами-воланами, а ремень – на алый пояс. Кинжал, впрочем, так и остался висеть в ножнах, зацепившихся за пояс медным кольцом.

– Наш секретарь заметил твою работу, – сказал Мёленбек.

– И поэтому дуется и прячет глаза? – хмыкнул Штессан.

– Я вообще не по этому, – буркнул Лёшка.

– Он обижается на меня, – наклонившись, словно по секрету, сказал Мёленбек.

– Почему?

– Он думает, я его позорю.

– А ты не позоришь?

– Нет, – сказал Мёленбек. – Это называется – провокация. Должен ли секретарь вестись на провокации – вот вопрос.

– А что вы сразу! – взвился Лёшка.

– В первую очередь, Алексей, секретарь должен думать, – сказал ему Мёленбек, уставившись на него своими черными, навыкате глазами. – Некто Солье Мёленбек сказал тебе нечто обидное. Но почему он это сказал? В чём состояла его цель? Руководствовался он эмоциями или расчётом? Вот что должно тебя занимать. Понятно?

Пристыженный Лёшка кивнул.

– Прекрасно, – Мёленбек причмокнул губами. – Тогда подумай и скажи мне, так в чём был мой расчёт?

Лёшка посмотрел на Штессана.

Штессан был как скала, пойми там, что на лице у камня. Камню пофиг. Ну, ладно, подумал Лёшка. Если Мёленбек говорит о расчёте, значит, был расчёт. То есть, он знал, что я обижусь. В прошлый раз Иахим сам сказал, мол, не снимай обувь. А тут полы… Я же вижу, что чистые.

Мёленбек вздохнул.

– Алексей, ты долго?

Лёшка усиленно почесал лоб.

– Погодите.

Если Мёленбек знал, как я среагирую, значит, он хотел, чтобы я по другому относился к его словам, чтобы я научился…

– Это урок, – сказал Лёшка. – Наглядный урок лучше запоминается. Особенно, если он связан с обидой или виной.

– Хорошо, – сказал Мёленбек. – Ты прав. Это именно урок. Но секретарь не должен ограничиваться одной, пусть и самой вероятной версией. Говорящий с тобой человек может иметь не один, а несколько мотивов. От разных мотивов и дальнейшие его действия будут разными. Так что с тебя ещё один вывод. Мы ждём.

– Да бли… – Лёшка вовремя стиснул зубы. – Дайте подумать-то!

– Всё остынет, – сказал Штессан.

Лёшка опустил голову.

Ещё один вывод ему, блин, заметались мысли. Не престало, видите ли, блинкать. Перейти, что ли, на оладушки? Я на что обиделся? На то, что будто бы слепой. Что, типа, не вижу, что Штессан полы помыл. Приступ у меня чего-то там. А чего следить кроссовками по чистому-то? Кому после этого – тряпку в руки…

Лёшка замер.

– Так это намёк, что мне теперь ещё и полы мыть? – обречённо выдавил он.

– Хо! – воскликнул Штессан. – Парень соображает!

– Он именно этого и боялся, – сказал Мёленбек.

– Ага, – сказал Лёшка, – я теперь секретарь-поломой.

– Вот ты вянгэ, – улыбнулся Штессан. – Рано я тебя в сквиры записал. Кому ещё полы мыть, как не самому младшему и самому неопытному?

– Воспитываете…

– В какой-то мере, – приобнял Лёшку Мёленбек. – Знаешь, сколько я в свое время за уважаемым Гохолом Петернаком кристаллов перечистил? Думаю, не одну сотню. Он их коптит, а я чищу. Он коптит, а я снова чищу. Думаю так исподтишка: да закоптись ты совсем! – он басовито хохотнул. – Но с возрастом понял такую штуку, Алексей. Любые препятствия надо воспринимать как вызов твоим возможностям их преодолеть.

– И как мне преодолеть мытьё полов?

– Я, честно говоря, тоже не понял, – сказал Штессан.

– Оба дурни, – вздохнул Мёленбек.

Они незаметно перебрались в обеденную. На столе стояла все та же глубокая чаша с цветочным рисунком, накрытая полотенцем. Но теперь к ней прибавился длинный поднос с крышкой, из-под которой одуряюще пахло жареным мясом.

– Вот как у нас было, – ликурт Третьего кнафура снял полотенце с чаши, и Лёшкиным глазам предстала гора парящего, рассыпчатого, золотистого риса. – Младшие, пока толком ничего не умеют, занимаются хозяйственными работами. Во-первых, при деле. Во-вторых, освобождают панциров от всякой такой ерунды. В-третьих, учатся терпению и смирению характера. Правильно? Правильно.

Он ложкой набрал риса в тарелку.

– А если нападение? – спросил Лёшка, отодвигая стул, чтобы сесть.