Портрет знакомой женщины

Я попрощался и пошёл домой, хотел ещё к Тане зайти. «Ты чего вчера сделала незапланированный съёб, оставила меня без денег?» Такую фразу приготовил, но передумал, когда пришёл на свою «блатхату-2» с геологической эпохой в кладовке, сразу лёг спать, пока выпитое пиво оказывало позитивный терапевтический эффект.

Около пяти – звонок в дверь, открываю, Санёк стоит уже на кочерге*, значит, его батя – пенсию ему дали. И с ним каких-то два обожжённых шпалера – парень и девчонка лет восемнадцати. И тоже заметно обжабленные*.

– Андрей, – говорит Санёк, – я хочу тебя отблагодарить!

Санёк не раз ко мне приходил с похмелья, и если у меня был алкоголь, а он у меня нередко имел место быть в моей, прокрученной словно через мясорубку, жизне (ударение на «е»), когда я не выпивал, алкоголь, прищурившись и грозя мне пальцем, когда я открывал холодильник, спокойно стоял на своём месте, я Санька похмелял. А если не было алкоголя давал денег на дозу. На стакан самогонки. Санёк знал точку в частном доме на Собачаевке, там можно было купить в разлив, как в закусочной разливали: стучишь в окно, появляется женское лицо: " Галь, мне стаканчик», прямо в форточку суёшь хозяйке десятку, – она тебе в ответ через две минуты – 250- тиграммовый стакан самогонки, налитый всклень. Видел собственными глазами. Один раз ходил с Саньком; полная женская рука подала в окно стакан самогонки в мелкий рубчик. Санёк махнул без закуски и не поморщился. Я потом, когда один раз был с похмелья, вспомнил про эту точку, тоже сунул десятку в форточку после позывного сигнала, эта же женская полная рука – я её запомнил по обручальному кольцу, вдавившемуся в толстый палец, – с налитым под завязку стаканом появилась – я принял стакан самогонки в свою подрагивающую длань, и через секунду принял на грудь… Самогонка была паршивая, не понравилась… чего не скажешь на счёт сервиса… сервис для местных алкоголиков, как в лучших домах Рио-де-Жанейро. От Санька если идти – 10 минут. От меня подальше. – Деньги у меня есть, мне батя оставил на еду, хочешь, мы с Антоном сходим за водкой я тебя похмелю! Батя оставил на еду, а Санёк их пропивает с какими то аквалангистами*.

Вообще-то я не очень и хотел, чувствовал себя более-менее в состоянии средней паршивости, терпеть можно – чаем отпиваться, к тому же завтра идти в больницу, особенно пить водку, тем более я знал, какую Санёк принесёт бодягу (палёнка – московский сленговый термин) возьмут на квартире у хабалки, а я такой яд никогда не пил, даже в 90-е когда народ травили с молчаливого согласия негодяев у власти, спиртом «Рояль» и прочей спиртосодержащей дрянью, какие бы финансовые трудности я не испытывал: на хорошую из магазина у него денег нет. Но сразу отказаться я из чувства деликатности и природной интеллигентности, а тем более когда Санёк проявил заботу о товарище, не стал грубо говорить, дескать, пошёл Санёк… на три непривлекательные литеры – человек зашёл, говорю: – Ну сходи, если есть возможность, купи пивка.

– Есть пустая полторашка, – говорит Санёк, – сейчас принесу разливного.

Нашёл я ему полторашку, они с Артёмом ушли.

Какие у меня родились первые впечатления от этой дамы, какую привёл Санёк, и с которой я поддерживал отношения, и не просто как со знакомой, уже 17 лет, до самой её смерти, как я сообщил вначале. Ей тогда должно было исполниться через месяц и три недели 25 лет (хотя, как я упомянул, выглядела она лет на 18—20), но курила и пила – любому аквалангисту* дала бы сто очков вперед. Таня не курила, только выпивала, но не так, как эта. К тому же она уже была матерью – дочке четыре года. Но, какая, как позже выяснилось, это была мать – ети-твою-мать, – но не от этого пассажира, с которым пришла: его звали Антон. Прожжённая лживая шалава, для которой ничего не было святого в жизни, и, кроме стакана её больше ничего не интересовало. Только после того, как я познакомился поближе и пообщался подольше с этой дамой, я понял истинный смысл и значение слова – шалава. Лена его оправдывала полностью. Она была в полной мере – шалава. Этот бытовой арго- термин, ёмко характеризующий определённый тип дам, вбирает в себя весь набор отрицательных, вульгарных, грубых, сальных словечек. Ну, по молодости ещё шмотки, тачки, рестораны, мужики, в окружении которых она себя чувствовала, как щука в болоте среди жирных бобров, – так называемая красивая жизнь, какую себе представляют молодые, красивые, глупые бабы, пускать пыль в глаза, понтоваться в обществе богатых, так называемых успешных мэнов, и мечтающие зацепить принца, которую им такую жизнь устроит…

Стройная, среднего роста, даже можно сказать высокого для женщины, если встанет на высокие каблуки будет выше нас троих вместе взятых: Андрея, Антона и Санька, в том смысле что мы все среднего роста. Лицо узкое – скулы, лисье, с тонкими словно прорисованными кисточкой японским художником эпохи Тан, чертами, такое гипнотическое женское лицо, на которое чем дольше смотришь, тем труднее оторваться от него взглядом, кожа тонкая, нежная с редкими на щеках веснушками, пухлая верхняя губка слегка выступает вперед над нижней, что придаёт такому женскому лицу неуловимую прелесть беззащитной ранимой девочки, торчащей от лирических виршей, с тонкой одухотворённой натурой тургеневской барышни, глаза серые большие с пушистыми, идеально загибающимися вверх ресницами. О, как потом я убедился на её примере – внешность красивой женщины бывает обманчива! Великолепные, длинные, густые волосы, закручивающиеся от природы кольцами на концах (а не в дамской парикмахерской металлическими щипцами), как бы оправдывая народную частушку: " кудри вьются, кудри вьются, кудри вьются у блядей, почему они не вьются у хороших у девчат*, редкого серого, как кадиллак дяди Бори, цвета. Одета она была в чёрное короткое платье и тупоносые с ободранными носками туфли из чёрной кожи. Чулков на ногах не было. Белые гладкие ляжки в некоторых местах были в синяках. Коленки в ссадинах.

Уверенно пройдя на кухню, когда Санёк нас представил (джентльмен с улицы Кооперативная) она увидела грязную посуду в мойке.

– Ой, – сказала она, – давай я тебе посуду помою! Я люблю заниматься домашними делами.

«Ого, подумал я тогда, какая хозяйственная тургеневская девушка, и уже в таком возрасте – мне б такую! Пока я ещё не знал, сколько ей лет и что она уже – мать. В таком возрасте девушку сейчас в городе хуй найдешь с фонарём, как искал Диоген «ёбаного-смешного папуаса», т.е. жителя древнегреческого мегаполиса днём, любящую заниматься домашними делами. И уж тем более я не знал, что всё это – пиздёж и показуха, желание произвести хорошее впечатление при первом знакомстве. (Это я понял позже, когда начал более тесно с ней общаться, когда она ко мне приходила, вот и бегемота на западный вторник её заставишь мыть посуду или чего-то делать, всё шло исключительно через стакан, или когда она чувствовала за собой вину по той или иной причине, по какой, точнее каким причинам.) И, хотя она и была красивая девчонка и произвела позитивную установку на такую даму желанием помыть посуду, но при первом впечатлении (а первое впечатление от нового человека оно самое верное, безошибочное, это вслед за ним буквально минуты и наплывает флёр, обманчивая пелена, создаваемая так называемым обаянием человека и его звуковыми вибрациями голоса от реплик, вводя в заблуждение, а ведь даже и слону известно, какой магией и силой обладает вовремя и с нужной интонацией произнесённое слово, о каких, к сожалению, знают все негодяи), в ней был какой-то изъян, фальшь, неприятный, заставляющий держать ухо востро, нюанс по определению: Бог шельму метит, только эта мета никак внешне не проявлялась. Бросилась в глаза ещё одна неприятная деталь: при разговоре она не смотрела прямо в глаза, а слегка косила в сторону, вскользь, подхихикивая, как бы в этом прорывалась наколка, что мне верить нельзя, что и выяснилось в течение двух часов, словно сама её лживая сторона натуры говорила – от этой дамы ждать правды – пустые ожидания, а вот неприятных сюрпризов – более чем вероятно.

– Ой, – сказала она, пока мыла посуду, – у тебя нет чего- нибудь поесть, я такая голодная!

– Хамса в морозилке, – ответил я, – жарить надо. У меня и в самом деле кроме хамсы, которая сохранилась каким-то чудом, пары солёных огурцов в литровой банке, успевших покрыться плесенью, нескольких картофелин и четвертушки ржаного черствого хлеба – больше ничего из вкусного поесть не наблюдалось, даже с высоты птичьего полёта. Я когда забухаю ничего не ем. Какая уж тут еда, когда организм медленно но неумолимо пропитывается алкогольными токсинами. И даже если есть продукты в холодильнике они от длительного лежания, прямо в холоде начинают портиться, словно мне назло, или от нездоровой общей алкогольной скверны, пропитывающей сам воздух в квартире. Молоко скисает, масло прогоркает, колбаса покрывается зелёной плёнкой с заявкой протухнуть в ближайшие часы, капуста гнить, суп портиться.

– Давай, поджарим? – сказала эта дама, поставив последнюю тарелку в решётку, прибитую гвоздями под пыльным оконцем на стене, отделяющей кухню от ванной, и вытерла руки кухонным полотенцем каким я ей сказал можно их сразу чтобы были чистыми она их. (Фраза исковеркана намеренно) Как она мыла посуду – мне нравилось за ней наблюдать; быстро, споро, точными уверенными движениями. Не то, что мою я. Вот что значит женщина в доме. Вот что значит домашняя женская работа в женских руках. (Позже я убедился, мыла она быстро, потому что была «на кочерге», торопилась, и, как оказалось при внимательном рассмотрении, не очень чисто.) Так быстро вымыла посуду, а её было достаточно в мойке, что перед мытьём положила тлеющую сигарету в керамическую пепельницу, какую я ей, как истинный джентльмен, окончивший с золотой медалью Гарвард в Кембридже, профессор Апдайт по прикладной лингвистике руку пожал на выпускном вечере, – поставил. У меня пепельница из сервиза была из коричневой керамики, петушок-подсвечник, который разбила одна приходящая дама по пьяни, встала ночью отлить в туалет и неудачно облокотилась на журнальный столик. Петушок-подсвечник со сгоревшей в ней свечой – все дела, романтика, керамические тарелки тоже из сервиза, и пустая бутылка из-под чилийского сухого красного вина полетели на пол; петушок, тарелки и один фужер из стекла разбились, а бутылке – вот ирония, ничего ей – она не пострадала… Так вот, сигарета ещё тлела – так она быстро расправилась с посудой. Я был в восторге. Всё она делал стремительно (и в постели такая же оказалась – стремительная). Раз – курнула – помыла посуду, два – затянулась – поджарила хамсу… Три – сняла платье, лифчик и трусы… Четыре – встала на край тахты в собачью позу, пять… и так далее. Можно было считать, пальцы загибать, как она всё быстро делала… Потом, курнув пару раз, забычковала окурок в пепельницу. (Меня, эта её привычка не докуривать до конца сигарету, когда мы вошли в плотный контакт, а сделав пару- тройку затяжек, бычковать и начинать курить заново, через полчаса, очень раздражала), бросила хамсу в мойку под горячую воду чтобы оттаяла, и когда хамса – так с ней случилось нечаянно – размякла, опять же быстро налила в сковороду, какую я ей выделил, подсолнечного масла, плеснула его в достаточном количестве, – мне на эту порцию хватило бы две пожарки, – почистила хамсу (хотя я сейчас не помню, чистят ли хамсу, а то прочитает какая- нибудь мастерица готовить скажет, чего он тут написал, хамсу не чистят, поэтому скажу честно – не помню чего там Лена делала с хамсой… кажется, это маленькая рыбка, типа кильки и её не чистят). Всё у этой дамы «горело в руках», я не успевал подавать ей то сё, что она просила, я тогда подумал: «какая классная женщина!» И посуду ей нравится мыть, и всё у неё в руках спорится. Потом оказалось – посуда помыта кое-как, в чём я в дальнейшем убеждался не раз, в блюдо специй переложено, хотя готовить она умела вкусно, надо было просто следить за ней, когда она готовила, чтобы в это время не перепила… А так – производить впечатление, особенно на нового человека, она умела. Одновременно и успевала поддерживать «светскую беседу». Из её слов я узнал, что Антон – у него папа – муромский адвокат, прошедший школу камикадзе в Камбодже и завоевавший на соревнованиях бронзовую медаль с четвертичным чаплыжником, что с Антоном они познакомились в тачке (только я не понял в какой),что она продаёт трёхкомнатную квартиру – мамашину – та умерла недавно (как позже выяснилось – от алкоголизма), в какой она сейчас проживает, подарит Антону машину и они поедут в Сочи на три ночи, что она его любит и ему не изменяет. Это меня впечатлило – что любит, и впечатлило вдвойне – что не изменяет. Ебенть, какая суперская дама, на ней шикарная панама, она знойна, как Алабама, и смотрится как в Гваделупе панорама… И посуду ей нравится мыть, и заниматься уборкой в квартире, и готовить, и быстро, и, самое главное – не изменяет своему мужчине, ещё и авто ему подарит, и повезёт на море – коптить шершавые люляки, и в довесок – красивая тургеневская мисюсь, читающая сонеты Петрарки на балконе, прямо расплакаться от «щастья» – влюбиться в такую барышню! Ведь кому то же они достаются! Зря, что ли, Тургенев про таких сочинил? Всяким опездолам – алкашам в китайских кроссовках. Да такая баба в наше время на вес платины. (То есть на одну чашу весов кладёшь кусок платины, на другую женщину типа Лены и чаша с Леной перетянет чашу с платиной.) Правда, уже через час выяснилось, когда мы вчетвером шли к ним на хату, она опять добавила, что любит Антона… и ещё любит бывшего мужа, а Антону она не изменяет… но даст! за деньги!.. Ты, по'эл, Андрюш, с какой редкой женщиной тебя познакомил Санёк Низов? Она любит теперешнего «мужа», как она его представила: «это мой муж» (хотя матримониальный элемент в законе в её случае под сомнением), и ещё не разлюбила бывшего мужа, и ему не изменяет, и так просто – если попросить секса маленький кусочек припарить барбоса* на полчасика – хуёк на глупую морду ты чего получишь – она Антона любит, но… если приплатить маленько, пожалуйста, запросто раздвинет ноги прямо хоть сейчас, подставит – не вопрос, хоть рачком, хоть как захочешь свою бритую пельмешку, пока её муж – объелся груш ходит за бутылкой на квартиру. Странная, однако, у некоторых дам психология! Опа, подумал я тогда, с какой классной тёлкой тебя познакомил Санёк Низов. Да с такой женщиной можно города и целые области брать – завоеватели 19-го и 20-го веков не догадались! Выставить полк таких крутых тёлок в авангарде! Они как начнут трясти ягодицами перед носом у неприятельских солдат, у тех хуи повскакивают, как болванчики на пружинках – уже не до стрельбы, в голове – секс, война отменяется, сразу побросают автоматы и сдадутся в плен на милость победительницам. (По этой причине, что ли, современные молодые девушки усиленно качают попы в спортзалах? Новую стратегию завоевания разрабатывают в генеральных штабах, а в армиях мира увеличивают женский контингент. Тогда точно, если исходить из численности населения стран, Китай всех победит. У него всех больше дам служит в войсках стратегически- наступательного подавления противника демонстрацией женских прелестей нижнего контента на полях сражений… пора нам с Америкой, Европой и в особенности Бразилией и Аргентиной объединяться. Тогда у нас всех вместе будет больше женского контингента в войсках и может мы победим. Зря что ли сейчас в социальных сетях, тик- токе девушки во многих странах наращивают силу женской красоты – качают попы и вставляют силиконовые протезы в тити а губы накачивают ботоксом? А Тик-ток, Лайки, Яндекс – вторичные стратегические информационные платформы для прикрытия, типа мы селфи делаем подзаработать деньжат на внешности.)

Минут через сорок (однако, долго они ходили!) когда хамса поджарилась и Лена съела пару рыбёшек, я не стал есть, дожидаясь пива, явились эти клоуны. По их мордам я определил, как опытный керосинщик, не новичок в деле злоупотребления спиртными напитками, что они стали пьянее, чем когда пришли ко мне. Санёк, словно в трансе достал из сумки, сшитой из моих старых джинсов моей гражданской женой, что имела место быть в моей жизни перед Таней, всего полбутылки пива. Лена сразу их расколола и набросилась на своего «супружника» – Антона:

– Суки, уже где-то выжрали без меня! А я тут, как дура, жду их, жарю эту ёбаную хамсу, посуду мою, а они – гады, хлещут за углом!

Антон, ейный «муж», начал чего-то бормотать в оправдание. Как и Санёк одет в спортивные синие брюки только с тремя полосами по боковому шву штанин и кроссовки «адидас» – те тоже, кто внимателен, с тремя белыми полосами на каждой кроссовине – отличительный знак фирмы, и выглядел получше и почище чем Санёк, хотя если присмотреться становилось понятно, что молодой «повеса» пьёт уже не первый день.

– Чё ты, Лен, – бормотал Антон, – только пива выпили.

Но по их кривым рожам, становящимися с каждой минутой всё кривее, было понятно, что одним пивом тут дело не ограничилось. Вот тебе и» Андрюх, я тебе хочу помочь!» Заебись ты, Санёк, помогаешь! Сколько раз – я уже научен опытом – пьющим людям нельзя верить ни на микрон, ни на йоту: чего они обещают – всё получается не так, – криво, стрёмно, гадко, всё время получается лажа, оставляющая потом горький осадок.

– Андрюх! – Санёк, находящийся на подъёме под свежей порцией спирто-дряни, начал стучать себя в грудь кулаком, пьянея прямо на глазах всё больше, что как человеку трезвому мне было хорошо видно, не в силах сдержать прущие эмоции чуть ли не бросался на меня, энергично жестикулируя руками перед лицом, – веришь-нет, правда не пили! Но по его алкогольной агрессии и быстро косеющей морде (нам знакомо!) сразу было понятно, что Санёк врёт – нагло-пьяно в глаза, и что они выпили минимум бутылку в два рыла. Лена сразу поняла в чём дело. Значит, уже были прецеденты. Фраербоцнули бедную тургеневскую мисюсь. Мне её даже жалко стало.

– Верю, – говорю, – Санёк. Хотя и бульдозеру понятно – они уже в тырло*.

Мне вообще-то было до фонаря, что они там пили, Санёк обещал пива – принёс, но всё равно остался неприятный осадок. К тому же они своими пьяными мелкими разборками втягивали меня; и то, что Санька дёргал алкогольно-агрессивный импульс в мою сторону, и то, что принёс всего полбутылки – было неприятно вдвойне.

– Ладно, Ленк, – сказал я расстроившейся даме, – давай пивка попьём!

Пивка, из принесённого Саньком, досталось мне только стакан: Антон с наглой пьяной мордой «сел на хвост».

– Мне тоже налейте.

Санёк тоже присел, сидит, бубнит, как заведённый:

– Андрюх, веришь нет, не пили мы!

Мне надоел его бубнёж, говорю ему прямо в глаза:

– Пиздишь ты всё, пацан, по твоей пьяной репе видно, что ещё жиранули пузырь в два жала!

У Санька сразу глаза сделались, как у бешеного таракана, он как ужаленный вскочил с клеёной из фанеры табуретки – та со скрипом треснула у неё ножка, – и чуть в горло мне не вцепился.

– Не пили мы, Андрюх – блядь буду, – веришь или нет!

– Иди нахуй, Санёк, не зли меня! А то сейчас по ебалу махом огребёшь! У меня не заржавеет!

Санёк слегка – я остудил его пыл. Стоит, наклонившись надо мной, как демон над юной монашкой – она руки скрестила на груди: «Отойди от меня Асмодей!» – Приготовься, дщерь, насиловать буду!»

– Не пили мы, Андрюх! Веришь – нет! – продолжает «выносить мне мозги».

Лена переругивалась с Антоном, всё пыталась его расколоть, сколько они выжрали, тот тоже чего-то невразумительное долдонил в ответ, типа оправдываясь.

Выпили мы с Ленкой по стакану разливного пива – ни в голове, ни в попе, только душу разбередил. Да ещё со скандалом. Мисюсь злая, курит нервно, чувствуется, обломали бандерлоги её круто.

Эти клоуны замолчали, сидят на стульях, покачиваются из стороны в сторону, как японские бамбуки:" Поник головой до земли, придавленный снегом бамбук…* – как хорошо написал Басё. Жиранули ещё водчонки – больше ничего не надо..

Мне Ленку стало жалко. Что, думаю, мужики, когда пьяные, какие мы бываем сволочи!

Тут она заметила у меня пустые бутылки под столом и стулом, стоящим в углу у батареи с правой стороны у окна: с левой стоял холодильник «Ока», и внесла рацпредложение: – Давайте сдадим бутылки в «Лиге» и возьмём ещё пива!

– Сейчас уже поздно, – говорю, – нигде не принимают!

Тут Антон очнулся, словно только и ждал подходящего момента:

– Напротив нашего дома в круглосуточном магазине принимают тёмные пивные по рублю.

Чего- чего, хоть пьяный, хоть реконструированный, а это он помнит.

Я засомневался что на четверо рыл – двое из которых уже находятся в сильной стадии опьянения, пива, купленного на сданные бутылки – если конечно ещё сдадим и хватит денег, – вряд ли будет самое то на такую команду.

– Пойдем, Андрюш, – почувствовав мои реальные сомнения сказала эта в высшей степени амплитуарная дама, хоть прогуляешься с нами, чем одному дома сидеть.

Тут она попала в точку: в таком состоянии хотя и легкого но похмелья, неумолимо перетекающего в отходняк, сидеть дома одному ждать появления первых вестников «белки» (белой горячки), шевелящихся расплывчатыми суккубами по тёмных углам – одиночество становится невыносимым. Хотя, когда я в нормальном трезвом состоянии с одиночеством на «ты», оно меня не тяготит и не пугает, в отличие от других бичблузеров*, не переносящих одиночества даже в нормальном состоянии, но когда с похмелья, а тем более отходняк – здесь моё уязвимое место. Я могу согласиться на любое пустое беспонтовое предприятие, типа как сейчас пойти с пьяной командой, участвуя в их нетрезвых склоках и делах.

Собрали мы, точнее Лена, все бутылки подчистую в синюю цилиндрическую сумку с оторванной молнией (которую я ещё купил, когда жил с первой женой в Москве – ёбнутой-смешной «старухой Изергиль»), и с какой я уже ходит сдавать – она в коридоре валялась. – На, – говорю Саньку, – неси, ёбаный «папуас», застрелить тебя из арбалета!

Они с Антоном пошли вперёд, как два брата по алкогольной крови по Квокин-бокин роуд-джайл. А мы с Ленкой за ними. Она меня приобняла, прямо сразу, будто знакомы со дня гражданской войны В Америке – там ещё президент Линкольн рулил, – мне неудобняк идти с молодой красивой 18-тилетней девчонкой – матерью 4-летней дочки в розовых носочках, мимо лавочек у подъездов, где тёплыми летними вечерами выползают из своих вонючих бетонно- асбестовых клетей жильцы дома. Вдоль всех четырёх подъездов, как на параде, когда сидящие на лавочке пенсионерки и толстые, оплывшие замужние бабы в халатах – многих из которых я знаю и знают меня. В то советское время, в домах, типа нашего, соседи по подъезду и других подъездах, почти все знали друг друга, и кто чем дышит, а если не знали, то узнавали от знакомых соседей, которые их знали, – вылупили «фонари» на нетрезвую бригаду, прямо как бегемоты из болота наблюдают.

Я посмотрел глазами соседей на нашу компанию… Да, Андрюша, нарисовался ты в компании – не сотрёшь! Сборище алкашей. Санёк в своих грязных трениках с отвисшими коленками, с грязными ногами в замызганных стоптанных сандалиях, Лена в чёрных, с ободранными носками, туфлях, и Андрюша по примеру Антона надел синие синтетические спортивные гули* (новое слово в моём лексиконе, придумал по ходу писания, обозначающие брюки) и светло-коричневые туфли из натуральной кожи на литой подошве, которые я купил, когда жил в Москве в 80-ых. (Кстати, отличные туфли, хоть и болгарские, долго они мне служили, но к этому времени уже потеряли форму, кожа вытерлась в некоторых местах). Когда я их обувал, Лена сразу их раскритиковала.

– Ой, – сказала она, – Андрюх (она уже начала меня называть по свойски «Андрюх»), – ты, чё, в таких «тапках» пойдёшь?

Меня её заявление неприятно удивило: неужели эти туфли выглядят со стороны как «тапки»? А с другой стороны, пошла ты на… площадь Войцеха Ярузельского, там по вторникам бесплатный ужин, сама то в каких «тапках» обута? На помойке, что-ли, нашла? Я уж не стал говорить, а то некоторые дамы так болезненно реагируют на критику, считая себя неповторимыми красивыми бабами на свете. (Красоты-то, конечно, у таких баб хватает, а вот с критикой в свой адрес – терпимости надо бы поднабраться.) В дальнейшем, в наших отношениях, она не раз высказывалась в довольно бестактной форме по поводу того или иного предмета моей одежды. То у меня рубашки старые, то тренировочные тонкие чёрные трикотажные, в каких я люблю ходить дома, не то что в этой синтетической хуетени, какой завалены все магазины и рынки одежды, и от которой у меня зудит кожа, и волосы на ногах наэлектризовавшись, топорщатся как антенны, можно сигналы из параллельных миров принимать, а когда снимаю такую рубашку или футболку либо толстовку, треск и искры сыпятся с наэлектризовавшейся синтетики, как с бенгальского огня, того и гляди пожар вспыхнет. Только грубые нечувствительные гуманоиды спокойно могут носить такую хрень: у этих мэнов кожа толстая и нечувствительная, как у носорогов. Поэтому они и любят грубые незамысловатые, как тараканы в заднице, развлечения, типа футбола, хоккея и дамского пауэрлифтинга. (Хотя сейчас он называется фитнесом.)

Прошли мы – группа алкашей мимо всего дома – реально стыдуха с такими пассажирами… Хотя эти чуханы – Санёк с Антоном вперёд ушли: Санёк сумку со стеклотарой тащил, а мы с Ленкой сзади. Она ещё прижалась ко мне как родная, с понтом моя баба – молодая красивая у старого сатира со стёршимися шестерёнками в голове, на публику играет, пиздец – Иван, бросай гранату «Тигры» наступают, – идём как два придурка: она в туфлях с драными носами и я в трениках и «тапках». Хорошо хоть мотня не болталась, как у Санька, чуть ли не до колен, я за этим строго слежу, или как сейчас молодёжь ходит мотня болтается, будто в штаны наложили. Я посмотрел на идущего впереди Антона – не заревнует, спрашиваю её? Не заревнует, отвечает она. Точно, не-е, подумал я, глядя ему в спину, как он о чём-то, у них с Саньком бурый базар. Беспонтовый, пьяный, туманный, обтёрханный матюгальник. До пизды ему Ленка его типа жена: бутылку жиранули с Саньком, да помимо этого – не знай сколько залили в радиатор*. И сейчас идут в предвкушении, что посуду сдадут в «Лиге», Лена сказала, там и некондицию принимают, ещё каким- нибудь бухлом разживутся – ещё не вечер, как говорят в славном граде бумажных фантиков и ледяных дворцов королева Монсерат-Инбицу, к тому же вполне вероятно у Санька ещё деньги есть из батиной пенсии. Тем более «Андрюха» на «хвост не сядет» – Санёк ему уже пива купил. Очень удобный в этом плане попутчик, жалко только, что денег нет. Ну, а то что моя полу-шалава его приобняла для вида – не имеет значения. Она у меня – классная девчонка. Верная. Я ей доверяю. (Знал бы он, какая она на самом деле классная девчонка, верная, как лихо ноги раздвигает и за щеку берёт у первых, попавшихся в зону её внимания пассажиров. Прибил бы гвоздями на входной двери. Таких вот долбоёбов «классные верные девчонки» и крутят как хотят.) Я так начал догадываться, – на сданную посуду возьмут ещё на хате бодяги, так что, молодой человек – почти как граф Монте-Кристо, – на пиво больше не рассчитывай; такую историю нам поведал Александр Д. – романист из города Парижа, он её написал в 1847 году…

Пока шли мимо лавочек я глянул на Ленку под другим углом зрения… Ёбаный муммитрулль, – красивая молодая девица, как я уже написал на сколько выглядит, ну и пусть что в ободранных туфлях и коленки в ссадинах, ты – почти сорокалетняя дубина (в конце июля исполнится) вон с какой бабой идёшь! Пусть все эти култыжные булеры – то есть соседи, сдохнут от зависти: посмотри, какие у них в твоём возрасте жёны? Жирные, оплывшие – без слёз не взглянешь. Сидят, семечки лузгают, смотрят тупыми завистливыми глазами. А тебе дураку стыдно! Выше голову – хвост пистолетом! Пошли они все на огромную красную залупу со своим осуждением на своих разъевшихся лоснящихся от жира физиономиях – с какой компанией К. связался! Да, хоть и в драных «тапках», и треники дешёвые, и впереди два чушка оставляют желать лучшего своим видом, заметно, что работают на керосине*, зато иду под ручку с красивой дамой, которая по виду как будто только в мае закончила среднеобразовательную школу, выпускной класс, – пить вино и ебать – они же не знают, что это не моя девушка! тем более с такой охуительной внешностью тургеневской барышни… " Был чудный майский день в городе эМ…«* Да, хоть и не моя, а всё равно потом выебу! И не один раз! А вы своих жирных жён, чушки, наверное и забыли, когда последний раз им присовывали по-взрослому? Когда, Андрюш, не знаешь, что-ли? После свадьбы 20—30 лет назад. По разу-два присунули по пьяни и примитиву, после чего те залетели – вот и готова семейная, нудная, тоскливая, поросячья, полупьяная жизнь, мама, жарь котлеты и готовь оливье, и не забудь поставить водку на стол – сейчас придут гости свадебку забабахаем! У нас в России так – хоть тресни! И чем вы хвалитесь – жалкие, ничтожные, бездарные обыватели тоскливых местечковых краалей? Автомобилями, взятыми в кредит в сбербанке, стоящими под окнами? Жирными опустившимися до уровня плинтуса жёнам какая у кого толще? «А моя, Петьк, слыш ещё десять килограмм набрала! Вчера взвесилась 150 чуть весы не сломала!» Говорит один сосед другому с тайной гордостью в голосе. А тот ему сразу завидует, моя только 120 весит, надо ему шины проколоть у новой ренухи, где у меня шило завалялось? Тесные квартиры-хрущёвки, причём в таких «пенатах» стоит особенный, смешанный, густой, вонючий пахер жилища, отнюдь, не похожий на запах жилья современного человека, который скоро полетит на Марс, и обитатели которого по своему уровню развития недалеко ушли от млекопитающих, завешанные коврами, как мы богато живём, какие и квартирами-то язык не поворачивается чтобы так назвать, от постоянной готовки на кухне, кухонная вонь от жарки картошки на сковородках на сале, словно въедается во все стены, и какая даже чувствуется на лестнице, когда идёшь: из чего они там готовят? характерных обывательских нор, «простых», как они любят себя называть – людей, каждодневные скандалы, свары и раздоры, нецензурная ругань, нездоровая атмосфера. В углу сопливый спиногрыз котёнка мучает. Пусть эти крокодилы пузатые и плешивые – соседи, завидуют, что Андрюша вон с какими классными бабами ходит, младше его почти в два раза и, наверное, более чем вероятно – ебёт, – сволочь такая… Что в провинциальном болоте считается нонсенс, здесь каждый мэн к сорока годам должен иметь толстый живот, на завтрак – импотенцию, на обед – простатит, на ужин – геморрой, и не иметь в любое время суток с домашним бегемотом секса по причине вышеперечисленных положений… Секс у наших замшелых аборигенов в таком возрасте считается чем-то постыдным, неприличным, аморальным; а то, что она уже слегка остаканенная* – так по ней незаметно. И чёрное платье, как ни странно, ей идет. (Вообще, надо сказать, эта дама имела врождённый вкус, как чего одеть, чтобы хорошо выглядеть.) Может, как я уже сказал, производить впечатление и внешний трескучий эффект, как фейерверк на празднике. Такие женщины не созданы для полу-скотского семейного существования, какое ведут наши местечковые обыватели, всей этой бытовой пошлятины, которой сверх краёв наполнена жизнь большинства, а создана для праздника, компании, веселья, и что немаловажно – для высококачественного энергетического секса. Который у 98% сограждан отсутствует… по моим наблюдениям и разговорам по пьяни как с «джентльменами» так и «дамами».