Точка замерзания крови

9

Бандиты могли остаться здесь на ночь, такой поворот нельзя было исключать, но усталость притупляет чувство опасности. Кроме того, у меня не было выбора. В том жалком состоянии, в каком я пребывал, я не мог добраться до ледовой базы. Как минимум, я должен был отогреться, подыскать какую-нибудь одежду взамен пришедшего в негодность свитера, выпить горячего кофе и привести в порядок свои мысли.

Я обошел станцию, глядя на окна, но ни в одном из них не горел свет. Входная дверь, обитая жестью, была заперта, и на стук никто не отзывался. Я стучал кулаком, ногой, звал на помощь, но все было тщетно. Вполне возможно, что террористы прихватили с собой и техника, который дежурил на станции.

Стеклянные двери кафе были закрыты изнутри на замок, но, к счастью, форточка пищевого блока была распахнута настежь, и мне удалось в нее пролезть головой вперед.

Я упал на жирный пол, сел и некоторое время прислушивался к тишине. Электрическая плита еще не остыла, и я долго отогревал окоченевшие руки, прижав ладони к конфоркам. Потом отыскал чайник, налил в него из большого бака воды и поставил кипятиться.

В подсобке я нашел три предмета, которые могли бы оказаться очень полезными в моем положении: большой кухонный нож, топор и ломик. После недолгих колебаний я сунул за пояс только топор. Этой штукой проще всего взломать дверь станции. Там же я раздобыл старый, пропахший помоями армейский бушлат и варежки.

Кофе я решил выпить по-человечески, в зале. Прихватив с барной стойки ополовиненную бутылку коньяка, я развалился в глубоком кресле и стал стремительно возвращаться к жизни. Голубоватые тени замерли на стенах и потолке кафе. В сумраке можно было различить призрачные силуэты столов, стульев, сложенные из нетесанных булыжников декоративные перегородки, отделанные лакированной вагонкой. Днем, всего несколько часов назад, здесь было многолюдно, толпились у стойки загорелые до черноты горнолыжники – в ярких комбинезонах, фирменных налобных повязках, поверх которых отсвечивали желтыми стеклами широкие очки; за столиком в углу шумно гудела толпа "чайников", одетых в нелепые куртки-"аляски", старые спортивные костюмы, допотопные солнцезащитные очки; начинающие покорители горных склонов активно употребляли спиртное, перебивая друг друга, взахлеб рассказывали о своих успехах и падениях и с благоговением поглядывали на "фирмачей". В зале пахло свежим морозом, подгоревшим кофе и шашлыками, а за окнами полыхали ослепительным пожаром ледники и горные вершины…

Меня стало клонить ко сну и, прогоняя навалившуюся на меня истому, я потянулся, вскочил с кресла. О себе я позаботился. Теперь надо было помочь людям, оставшимся в холодном вагоне, подвешенном над пропастью.

В тамбуре, где находились умывальник, гардероб и ящик для лыж, я увидел дверь с табличкой "Посторонним вход воспрещен". Если мне не изменяет память, этой дверью пользовался персонал станции и, возможно, через нее можно попасть в диспетчерскую и машинное отделение.

Дверь была заперта на щеколду, и мне не пришлось воспользоваться топором. Аккуратно надавил на дверь плечом, и та, недолго сопротивляясь, звякнула и распахнулась. Наверх вела лестница. На ее пролетах не было ни одного окна, и я поднимался в полной темноте, почти наощупь.

Второй этаж. Поворот налево. Длинный коридор, по обе стороны которого белели двери. Это была небольшая гостиница, точнее, приют, где можно было разместить на ночлег дюжину человек. Как-то мне пришлось остаться здесь на ночь. В ноябре прошлого года, в самый разгар схода лавин, я с ребятами выловил у скал Пастухова двух безумцев – московских студентов, которые в спортивных костюмах и кроссовках намеревались штурмовать Эльбрус. Поздно вечером мы приволокли их сюда. Парни были обморожены, пришлось принимать экстренные меры и оставаться здесь до утра.

Стараясь не греметь своими пластиковыми колодками, я прошел в конец коридора, поднялся еще на этаж выше и зашел в комнату диспетчера. Широкое, на полстены, окно, пульт с телефоном прямой свзя с "Кругозором", стартовый рубильник, кнопки подачи сигналов.

Я поднял трубку и покрутил ручку. Телефон был исправен, но с "Кругозора" никто не ответил. Странно все это. Эльбрус словно вымер. Дежурные техники, конечно, никогда не отличались особой бдительностью и по ночам спали крепким сном горцев. Но ведь ныне ночь особая!

Я не видел и не знал, как террористы обошлись с техником "Кругозора", но раз он отправил нас на "Мир", то, смею предположить, он цел и невредим.

Я взялся за рубильник и включил массу. В диспетчерской вспыхнул свет. Лампочка была тусклой, но на мгновение ослепила меня. Прикрывая глаза ладонью, я кинулся к стене, нащупал выключатель и нажал кнопку. Комната снова погрузилась во мрак.

Все ли правильно я делаю, думал я, возвращаясь к пульту. Взялся за рукоятку управления транспортным тросом. Все просто: если потянуть рукоятку на себя, вагон поднимется ко мне, на "Мир". Если от себя – заскользит вниз, на "Кругозор".

Я толкнул рукоятку вперед. Включился главный движок, загудел, набирая обороты; через секунды автоматически сработало сцепление, над платформой закачался и пришел в движение трос.

Четверо пленников покатили вниз. Через несколько минут вагон должен благополучно причалить к платформе "Кругозора". Все будет хорошо, думал я. Там им ничто не угрожает. Если техник жив, он встретит их и устроит на ночь. Все будет хорошо, мысленно повторил я, если только…

Я тряхнул головой, отгоняя страшную мысль. Нет, Эда ни за что не потянет на подвиги, за это я ручаюсь. За чету Власовых тоже можно не беспокоиться: Дима наверняка спит, а Ирэн физически не способна совершать сложные трюки. Вот только Маша с Уралмаша. Взбалмошная, глупая девчонка. Смелая по той причине, что еще не знает, что такое смерть, а острых ощущений ой как хочется. Только она из той четверки, подражая мне, могла вскарабкаться на трос. И если это все-таки случилось, то катки вагона пройдут по ее пальцам, раздавливая их, размазывая, как солидол, по тросу, а потом ее зацепит подвесной системой, сомнет, разорвет чудовищной силой… Нет, только не это!

Я почувствовал, как испарина выступила на лбу. Еще некоторое время я прислушивался к мерному гулу двигателя, глядя через окно в черную бездну. Снежные иглы продолжали шлифовать стекло, на подоконнике образовался небольшой сугроб. Если метель до утра не утихнет, окно наполовину будет скрыто снегом. Потом сугроб свалится какому-нибудь горнолыжнику на голову, забьется за ворот, залепит очки. Для его друзей это будет хороший повод посмеяться.

Но вот на склонах, в глубоких кулуарах, обширных каминах я смеяться очень не советовал бы. Выпавший за ночь снег на дневном солнце покроется фирновой коркой, превратившись в многотонные доски. Они будут держаться за скалы до поры до времени, пока сила сопротивления не станет на тысячную долю ньютона меньше силы притяжения, пока какой-нибудь "чайник" не попытается проехаться по слепящей целине, пока какой-нибудь восторженный турист не завопит во всю глотку: "Красота-а-а-а!!". И тогда с ужасным воем, визгом, хрустом эта чудовищная доска тронется с места и, стремительно набирая скорость, понесется вниз, увлекая за собой тонны мокрого, как сырой бетон, снега. Лавина с тупой, сметающей все на своем пути силой полетит вниз, слизывая, как блох, людей, взбивая их в снежном коктейле, с легкостью разбирая на доски деревянные домики, пригибая до земли величественные сосны, вышибая окна в гостиницах и турбазах. Никому не советовал бы я оказаться на пути этого чудовища.

Даже если я не смогу добраться сегодня до ледовой базы и связаться по радио с дежурным КСС, мои ребята сделают все сами: закроют трассы, остановят подъемники, под вой протеста запрут и опечатают пункты выдачи лыж, и все обитатели Баксанского ущелья хлынут в бары и рестораны. Так было всегда: когда в горах лавиноопасная ситуация, прибыль питейных заведений возрастает в несколько раз. Может быть, потому меня любят все местные бармены?..

Задумавшись, я не сразу заметил, что из темноты выплывает встречный вагон. Значит, мои пассажиры причаливают к "Кругозору". Ярко-красный экипаж, раскачиваясь, вошел в проем между платформами. Я поставил рычаг в нейтральное положение и снова взялся за телефон. Безрезультатно!

Ладно! – успокоил я сам себя. Через торцевое окно они сами выберутся на платформу, и на станции найдут приют. Не дети! В конце-концов, там двое взрослых мужчин.

Необходимость выходить сейчас на мороз, под порывы ледяного ветра, отравляла сознание, но я не стал тянуть время, наступив на горло минутной слабости. Больше всего сейчас меня беспокоила судьба Мэд. Перед старым Гельмутом я отвечал за девушку головой. Даже если это сказано слишком громко, то гонораром – это уж точно.

Я уже готов был выйти из диспетчерской, как уловил едва различимый звук. Мне показалось, что в коридоре скрипнула дверь. Идиот! – мысленно выругался я, вытаскивая из-за пояса топор. Надо было проверить комнаты, прежде чем заходить в диспетчерскую.

Еще некоторое время я прислушивался к тишине, прижавшись ухом к щели, затем приоткрыл дверь, осмотрел пустой коридор и, держа топор на уровне груди, медленно пошел вперед. Со стороны я, должно быть, выглядел достаточно комично и напоминал Чингачгука, телодвижениями рассказывающего соплеменникам о своих подвигах. Если террористы все же спрятались в комнатах станции, то уже пора было готовиться достойно принять грудью порцию свинца. И все же у меня была слабая надежда, что на станции кроме меня и перепуганного до смерти техника нет никого.

Я дошел до середины коридора, остановился, затаил дыхание, превратившись в одно огромное ухо. Казалось, что стук моего сердца эхом отзывается в конце коридора. Прошла минута, другая… За моей спиной тихо скрипнула дверь и тотчас захлопнулась.

Круто повернулся на пластиковых каблуках, подскочил к двери, ткнул в щель лезвие топора, но дверь была не заперта, и я распахнул ее настежь. На какое-то мгновение я увидел два глаза с застывшем в них ужасом, а затем мне в лицо полетела подушка, и я неловко шлепнул ее топором.

– Между прочим, – заметил я, поднимая подушку с пола, – это имущество числится за управлением канатной дороги.

На кровати, забившись в угол и накрывшись одеялом, сидела Лариса.

– Это ты! – с облегчением прошептала она, вскочила и кинулась мне в объятия. – Наконец-то! Я уже схожу с ума!

– Все нормально, – ответил я, покрывая ее лицо поцелуями. – Все идет по плану. Ничего не бойся… Ты отлично сыграла свою роль!

– Да, да! – шептала она, ощупывая меня, словно хотела найти травмы. – И эти тоже… Нет, мы никогда не умрем с голода, нас всех возьмут в театр…

Она тихо смеялась, но смех был нервный. Я пошарил рукой по стене в поисках включателя.

– Не надо света! – взмолилась Лариса.

– Чего ты боишься? – задал я глупый вопрос. – Кто-нибудь еще, кроме нас, есть на станции?

– Не знаю… Наверное никого. А меня они оставили. Я подумала, что так даже будет лучше.

– А остальные? Немка и этот… очкарик?

– Они на кресельной канатке поехали выше.

Значит, террористы уже на ледовой базе, подумал я.

– Я могу отправить тебя вниз, на "Кругозор". Там безопаснее, – предложил я.

Она отрицательно покачала головой.

– Нет. Я хочу быть ближе к тебе.

– Я сам не знаю, где буду завтра.

– Тогда я поднимусь на Приют. Там встретимся.

– На Приюте сейчас полно альпинистов. Боюсь, что они станут ухаживать за тобой.

Она снова принялась меня целовать и шепотом повторяла:

– Пусть ухаживают, какая все это чепуха! Главное, чтобы с тобой все было в порядке.

10

Если судить по взятому темпу, думал я, бандиты могли не остановиться и на ледовой базе. Неужели они погнали заложников еще выше? Обоих или все же оставили Мэд с дедом?

Я прошел по скрипучему снегу до фанерной постройки с кассовым окошком, перилами и дверью, ведущей на посадочную площадку к креслам. В стылом воздухе, как стая фантастических птиц, покачиваясь, поскрипывая, двигались одиночные кресла. Левая стая плыла в мою сторону, ныряла под козырек, лязгая металлом разворачивалась по вращающемуся валу и, снова выстраиваясь в цепочку, плавно летела над склоном вверх.

Я прошел на посадочную площадку, встал на рифленный металлический квадрат, слегка согнул ноги. Сзади подплыло кресло, мягко ткнуло под зад, и меня потащило вверх. Я сел удобнее, накинул страховочную цепочку. Через минут пять я спрыгнул на платформу, отпуская свою красную птицу в обратный путь, и стал подниматься по вырубленным в снегу ступеням на взлет. Если они ушли, то куда? – думал я, помогая себе топором, как айсбайлем. Ближайшее место, где можно переночевать – Приют Одиннадцати на высоте 4200. До него час ходу по тропе, пробитой альпинистами в глубоком снегу. Но тропу наверняка занесло снегом, заблудиться или угодить в трещину – проще простого. А впрочем, террористы – люди отчаянные, их риск окупается миллионом долларов, который им передала служба безопасности. Я остановился, успокаивая дыхание. К высоте трудно привыкнуть. Дышишь – и надышаться не можешь. Недостаток кислорода особенно ощущаешь при хорошей физической работе. Холодная металлическая стена кухни, к которой я прислонился лбом, остудила распалившееся чело. Я сорвал с крыши сосульку и с хрустом разгрыз ее. Сейчас, досчитаю до двадцати – и пойду, думал я.

Осторожно заглянул за угол кухни. Хорошо утоптанная минувшим вечером снежная площадка между бочками, кухней и моим вагончиком сейчас была покрыта толстым слоем рыхлого снега. Несколько темных цепочек следов пересекали ее крест-накрест. В кухне было темно, в моем вагончике – тоже. В бочке Гельмута горел свет.

Я пригнулся и быстро пересек площадку, нырнув в плотную тень моего вагончика, прижимаясь к стене, обошел вокруг и замер у двери. Так и есть, замок сорван. Грубая работа, петля вырвала довольно крупную щепку. Приоткрыл дверь, скользнул в щель.

В полной темноте я мог только расквасить себе лицо, тыкаясь, как слепой котенок, в стены и шкафы. Пришлось рискнуть – на несколько секунд чиркнуть зажигалкой. Прикрывая пламя рукой, я быстро осмотрел свое жилище и был приятно удивлен: террористы, если и похозяйничали в моих аппартаментах, то сделали это интеллигентно. Во всяком случае, мебель стояла на своих местах, книги – на полках, кровать застелена, на столе – мой привычный бардак.

Я подсел к радиостанции и загасил огонь зажигалки. Провел рукой по крышке корпуса – наушников нет. Нашел их за тыльной стенкой. Я никогда туда их не клал, значит, станцией кто-то пользовался. Нащупал тумблер включения, щелкнул раз, второй – станция молчала. Проверил наощупь гнездо аккумуляторов. Так и есть! Ниша пуста, батареи унесли.

А чему я удивляюсь, думал я. Эти два бравых бойца – не пионеры из команды Тимура. Может быть, не достаточно обученные, не совсем опытные, но, тем не менее, до сих пор диктуют правила игры… Тьфу, я уже думаю словами Эда!

Нагнувшись, я выволок из-под кровати свой старый китайский пуховик, надел его взамен бушлата, отыскал запасную пару перчаток, отстегнул ботинки, опустив босые ноги на прохладный пол и сел на стул напротив маленького слепого окошка, полностью залепленного снегом.

Что дальше?

Привычная обстановка моей холостяцкой берлоги действовала успокаивающе. Еще некоторое время я сидел в полном оцепенении, чувствуя, как жизненная сила медленно возвращается в измученные ноги. Топор упирался рукояткой в ребра, я вытащил его из-за пояса и кинул на кровать. Кажется, в качестве оружия он мне не пригодится, надо будет утром вернуть его поварам, иначе плакали шашлычки! Да, мысленно согласился я с тем, во что очень хотел верить, все мы отделались легким испугом. На базе террористов нет. Даже самый неопытный, самый глупый бандит обязательно позаботился бы о личной безопасности и не допустил бы, чтобы на базу кто-либо вот так просто мог проникнуть. Скорее всего, они ограничились коротким отдыхом и пошли дальше. Вопрос в том, одни пошли или взяли с собой заложника?

С книжной полки, прибитой над столом, я снял толстую тетрадь, вырвал из него лист бумаги, зажег свечу и стал писать письмо своей тетке в Красный Рог. Собственно, это было не письмо, а короткая записка. В ней я просил подготовиться к встрече… Впрочем, об этом позже. Письмо я спрятал в конверт, написал подробный адрес и спрятал между страниц томика стихов Бернса.

Потом нехотя натянул на ноги альпинистские ботинки на высокой шнуровке и вышел из вагончика. Кажется, метель выдыхалась. Где-то над Эльбрусом, пока невидимым из-за тумана, пробивался неоновый свет полной луны. Ветер слабел, мороз усиливался.

По кругу, обойдя все бочки с тыла, я подошел к светящемуся окну. Бочка стояла на металлической опоре, и окно находилось гораздо выше моей головы. Пришлось карабкаться по ржавым, обледеневшим трубам, подтягиваться, хватаясь за монтажные скобы.

Окно было завешено шторкой, и я мог заглянуть только через узкую щель. Пластиковый откидывающийся стол, вроде тех, которые установлены в плацкартных вагонах, был заставлен консервными банками и кружками. На тарелках лежали кружочки колбасы, тонко порезанный хлеб, соленые огурцы и еще какая-то снедь. Рядом, на кроватях, сидели Гельмут, Мэд, а чуть дальше – на стуле – очкарик Глушков. Все молча жевали.

Я спрыгнул с карниза в снег. С души свалилась гора. С души свалился Эльбрус! Не таясь, пошел по пояс в снегу, разгребая его руками, как культиватор. На пороге отряхнулся, попрыгал и толкнул дверь "предбанника".

– Эй! – крикнул я, наощупь отыскивая ручку второй двери. – На ночь есть вредно! Ферштеен зи михь?

– Вредно! – подтвердил кто-то.

Дверь распахнулась, и мне в грудь уткнулся ствол автомата. Я, холодея, поднял глаза. Напротив меня, улыбаясь во всю ширину небритого лица, стоял Тенгиз.

11

Должно быть, своим видом я доставил ему удовольствие. Тенгиз качнул стволом, приглашая меня войти, и радостно протянул:

– Ой! Кого я вижу! Господин переводчик, обанный бабай! А мы тут без тебя лбы расшибаем об языковой барьер. Присоединяйся, гостем будешь!

Из-за спины Тенгиза появился Бэл. Он был в спортивной майке, оголяющей крепкую шею с толстой золотой цепью, волосы распущены – эстрадный певец, а не террорист. Молча подтолкнул меня к переборке, обыскал, повернул спиной к себе и подтолкнул.

– Носик уже не болит? – проявил он заботу. – Иди!

Почему раньше мне казалось, что я – умный человек, подумал я. Во всех бочках по два отсека. Из окна я видел только жилой отсек. За дверью – еще один, с обеденным столом, рукомойником, шкафами и полками. Эти веселые ребята преспокойно сидели в этом отсеке и ждали меня.

Я открыл дверь и вошел в жилой отсек. Гельмут, Мэд и Глушков перестали жевать и посмотрели на меня.

– Привет! – сказал я и довольно глупо улыбнулся.

По лицу Мэд пробежала судорога боли. Она привстала, шагнула ко мне, схватила мои руки и сказала по-немецки:

– Это ужасно! Зачем ты сюда пришел?

Она хороший человек, подумал я, глядя в ее влажные глаза. Она мучается от угрызений соывести, будто виновата в случившемся.

– На место! – спокойно приказал ей Бэл.

Гельмут положил на стол кусочек хлеба, пожал плечами.

– Это есть беда, Стас, – сказал он. – Илона не виноват, я тоже не виноват…

– Перестаньте, Гельмут, – перебил я старика. – При чем здесь вы?

Тенгиз взял меня за воротник пуховика и заставил сесть на кровать. Глаза его хищно блестели, физиономия просто сияла от восторга.

– Так ответь мне, переводчик, ты зачем сюда прискакал? Мы ж тебя отпустили, сокол ты наш ясный! А в ту халабуду зачем тайком лазил? – кивнул он в ту сторону, где стоял мой вагончик. – Что ты там искал?

– Я здесь работаю, – ответил я и с опозданием прикусил себе язык.

Террористы переглянулись. Тенгиз подсел ко мне и положил руку мне на плечо.

– Ягодка ты наша! Мы ж тебя, родного, ждем – не дождемся. Что ж ты сразу, на канатке, не сказал, что работаешь начальником спасотряда? Мы б тогда по твоему дражайшему телу не били и пуховичок отдать этому комсомольцу-добровольцу не позволили бы. Тебя же беречь и защищать надо, как родину-мать.

Я молчал. Бэл налил в стакан водки и протянул мне:

– Выпей, а то ты на черта похож.

– Спасибо, – отказался я.

– Как хочешь.

Он выпил сам, выгреб ножом из банки паштет и толстым слоем намазал на хлеб. Я повернулся к Мэд, которая все это время не сводила с меня глаз.

– Все в порядке? Тебя не били? – спросил я.

За нее ответил Гельмут:

– Все в порядке, Стас… Если, конечно, так можно сказать, – сказал он, горько усмехнувшись и добавил: – В России это есть порядок.

– Ну ты, немчура! – вспылил Тенгиз. – Ты Россию не трожь! Я тебе сейчас Бухенвальд устрою, тогда поговоришь о порядке.

Гельмут замолчал, но не надолго. Он вскинул седую голову и властным голосом сказал:

– Вы позволишь мне выпить?

Бэл усмехнулся и сделал движение головой, мол, нет проблем, наливай. Немец понял, что ему предлагают водки, отрицательно покачал головой и потянулся к своей сумке, лежащей на кровати.

– Руки! – крикнул Тенгиз.

Гельмут замер. Тенгиз шагнул к столу, заставил подвинуться Мэд и протянул руку к сумке.

– Дай сюда!

Он недолго рылся, потом извлек квадратный штофф с коричневой жидкостью, отвинтил крышку, понюхал, отхлебнул и скривился:

– Самогонище! Свекольный первач!.. На, дядя, хлебай свои виски!

Гельмут придвинул к себе два стакана, плеснул в них на сантиметр и протянул граненый мне.

– Твое здоровье, Стас! – сказал он, поднимая свой стакан и приглашая меня выпить.

Все-таки, молодец этот старый хрыч!

Глушков, всеми забытый, никому не нужный и не интересный, сидел в стороне, отщипывал от куска хлеба крошки и отправлял их в рот. Пуховик, который я ему дал в вагоне, лежал на кровати рядом с черной курткой. На Глушкове остался легкомысленный зеленый свитер с красными ромбиками, из-под заштопанных рукавов которого выглядывали рукава старой, застиранной фланелевой рубашки. Часы на кожаном ремешке, с мутным, выцветшим циферблатом, он снял и положил на стол перед собой. Я вспомнил, как этот странный парень упал на колени перед Тенгизом, умоляя взять вместо Маши его. Бывают же люди!

Выпив, Гельмут стал активно и с аппетитом есть, словно хотел показать, что не обращает внимания на бандитов, не боится их и действует так, как привык. Мэд вяло тыкала вилкой в тарелки, думая о чем-то своем, и нередко подносила ко рту пустую вилку. Я расслабился, мысленно плюнув на весь преступный мир, и последовал примеру Гельмута. Мы выпили еще по глотку виски, хотя это прославленное пойло я ненавидел и с большим удовольствием выпил бы водки, но надо было продемонстрировать солидарность с Гельмутом.

Когда мы закончили свою полуночную трапезу, Бэл, глядя на меня, сказал:

– Все насытились? Теперь поговорим о деле. Скажи бабе, пусть уберет со стола.

Мэд не надо было ничего говорить. Она поняла, что от нее требуется, собрала грязную посуду, свернула скатерку и под конвоем Тенгиза вынесла все во второй отсек.

– Сядь ближе, – сказал мне Бэл и расстелил на столе карту. Я глянул на шапку: "Центральный и Восточный Кавказ. Восточное Приэльбрусье."

Бэл подождал, когда я снова подниму глаза, и спросил:

– Тебе знаком этот район?

– В каком смысле?

Он терпеливо объяснил:

– Ты бывал в этих местах?

– Где бывал, а где – нет.

Вернулась Мэд. Я сидел на ее месте. Она опустилась на кровать рядом со мной и стала коситься на карту.

– По Главному хребту до перевала Местиа маршрут тебе знаком?

Все ясно. Со мной разговаривал полный дилетант в высотном альпинизме.

– Маршрут? – переспросил я. – Ты уверен, что по хребту проложен маршрут?

– Ну что там есть? Тропа…

– Шоссейная дорога, – в открытую поиздевался я. – И прокладывают метро.

Бэл поморщился. Наверное, я напрасно так вел себя, но интуитивно я понял: они нуждаются в моих услугах, а значит, можно торговаться, набивать себе цену и даже ставить условия.

– Значит, до перевала пройти нельзя? – пока еще сдержанно уточнил он.

– Можно, – честно ответил я. – В альпинизме это называется траверсом: штурмуешь все вершины подряд, не спускаясь вниз. Высшая категория сложности, шестая "А". За подобные подвиги раньше награждали орденами и денежными премиями.

– Бэл, он хамит, – вставил Тенгиз.

– И мы тебя наградим, – не обратив внимание на реплику коллеги, сказал Бэл. – Если проведешь нас до перевала.

– Интересно, чем это вы меня наградите?

– Сто тысяч долларов устроит?

Я усмехнулся и откинулся на подушку.

– Нет, ребята. Жизнь дороже.

На лице Бэла появилось недоумение.

– Дороже? Ошибаешься, приятель. Твоя жизнь стоит намного меньше. Я бы сказал, что сейчас она вообще ничего не стоит.

– Это вопрос, конечно, спорный… – начал было я, но Бэл несильно, предупреждая, двинул меня кулаком в голову.

– Я тебя убедил, что никакого спорного вопроса не существует? – поинтересовался он, когда гул в моей голове утих и я обрел возможность нормально слышать.

– Подожди, – сказал я, потирая ладонью висок. – Если ты будешь таким способом убеждать, то вам придется искать себе другого проводника.

– Я бы этого не хотел, – искренне ответил Бэл. – А потому предлагаю тебе нормальную, джентльменскую сделку.

Я глянул на Мэд. Она, покусывая губы, смотрела на карту. Понимала ли немка, о чем сейчас идет речь? Глушков слился со стулом, и из-за очков нельзя было сказать наверняка, спит он или пялится на нас. Гельмут демонстративно читал Гейне и, возможно, даже не прислушивался к нашему разговору.

– Это безумие, ребята, – сказал я. – Нас нагонят омоновцы и насадят голыми задницами на пик Ленинского комсомола.

– А разве среди омоновцев много высотных альпинистов? – поинтересовался Бэл.

– Не знаю. Но если мало, то нас расстреляют с боевых вертолетов.

– А мы, приятель, поднимемся выше вертолетов.

Он загонял меня в угол. Я искал аргументы, хотя понимал, что ничего не смогу доказать этим тупицам, которые совершенно не знали гор, но были уверены, что мешок с долларами каким-то чудодейственным способом поможет им перейти через Главный хребет.

– Вы хотите идти по пятитысячникам, не имея даже элементарных навыков?

– А ты нам поможешь освоить эти навыки.

– По-твоему, я должен тащить вас на себе?

– А как ты, спасатель, снимал с вершин и тащил обмороженных и поломанных?

Мне нечем было крыть.

– Если я откажусь? – спросил я, хотя ответ мне был известен.

– Тогда мы тебя зарежем, – ответил Тенгиз и деланно зевнул.

– А эти? – Я кивнул на немцев и Глушкова. – Вы собираетесь взять их с собой?

– А как же! – ответил Бэл. – Без прикрытия, приятель, нас в самом деле могут закидать бомбами.

– Бред! Бред сивой кобылы!! – зло рассмеялся я. – Неопытную девчонку, дряхлого старика и этого… – я не подобрал более удачного слова и добавил: – и этого героя вы хотите провести через Главный хребет?.. Если я скажу, что это возможно хотя бы на один процент, то о меня, как об альпиниста, можно вытирать ноги.

– Я сейчас сделаю это даже без процентов! – Тенгиз нашел повод сострить.

– Во-первых, – с завидной выдержкой стал объяснять Бэл, – девчонка не такая уж неопытная. Насколько мне известно, ты несколько раз водил ее на Эльбрус.

– Эльбрус, парень, это не Ушба, и даже не Донгузорун. Третья категория сложности, всего лишь третья!

– … Дряхлый старик, как ты выразился, – не обращая внимания на мои доводы, продолжал Бэл, – имеет завидное здоровье и больше полусотни лет ползает по горам. Разве не так, фатер? – обратился он к немцу и похлопал его по плечу.

– Я не понимаю, что вы говоришь, – отозвался из-за книги Гельмут.

– Это ничего, – усмехнулся Бэл. – Скоро поймешь. Вот будет миссия примирения! Весь мир ахнет!

– Это точно! – согласился Гельмут, по-прежнему не опуская книгу и вдруг с нескрываемой злостью и раздражением добавил: – Мир придет в печаль, когда станет знать про ваш подвиг! Пока есть вы, пока делаете такой терроризм, Россия не будет идти в сивилизованный мир, и совет Ойропы покажет вам, какой есть кюкишь, и Россия будет стоять по нос в терьмо, и все вы будет жить как русская свыня…

Старика занесло. Он явно перегнул. Такого сочного фольклорного набора я не слышал от него ни разу.

– Э-э, батяня! – вспылил Тенгиз. – Ты что себе, фриц недобитый, позволяешь?! Ты где находишься, курва?! Да я тебе, обанный бабай, сейчас напомню Берлин сорок пятого… Ты у меня, эдельвейснер траханый, сейчас мордой в сортир заглянешь…

Он, сжав кулаки, двинулся на старика, но Бэл схватил Тенгиза за руку и оттолкнул в сторону.

– Стоять!! – приказал он.

Мэд побледнела. Она прижалась щекой к плечу деда, исподлобья глядя на Тенгиза.

– Вот видишь, – сказал мне Бэл. – старикан полон сил и энергии и готов хоть сейчас взять в руки оружие. А что касается этого мямлика, – кивнул он на Глушкова, – то, видит Бог, я не гнал его сюда силой. Он сам напросился… Правильно, малыш? – ласковым голосом сказал Бэл покрывшемуся красными пятнами Глушкову. – В жизни всегда есть место подвигу!

Я молчал. Мне нечего было говорить, настолько дикую, несуразную идею выдвигал Бэл.

– Ну что? – подвел итог Бэл. – Будем считать, что мы заключили взаимовыгодный договор. Сейчас всем бай-бай, а завтра рано утром выходим в путь.

Я даже головой дернул от злости.

– Он что – пойдет в этих ботиночках? – кивнул я на Глушкова.

– Нет, ты обуешь и оденешь его по всем правилам высотного альпинизма, – ответил Бэл. – Не станешь же ты утверждать, что у тебя на складе нет снаряжения?

Значит, они взломали крайнюю бочку – базовый продуктовый и вещевой склад, подумал я, и вдруг почувствовал смертельную усталость и безразличие ко всему и всем. Гори оно все синим пламенем! И чего я так переживаю, что-то доказываю, пытаюсь переспорить? Поведу я их, куда прикажут. В горах, среди ледопадов, морен и кулуаров, где в мертвой тишине в предстартовом напряжении застыли лавины, я чувствую себя в своей стихии, и пусть первая же лавина или ледовая трещина станет для террористов могилой – я только помолюсь за это богу.

– Спокойной ночи! – буркнул я, встал и направился к двери, но Тенгиз преградил мне дорогу.

– Прости, приятель, но ночевать сегодня тебе придется здесь! – Он кивнул на кровать, где сидели дед с внучкой и, кривляясь, проговорил краем рта: – Может быть, тебе хочется впиндюрить немочку? Давай, дружбан, я не против!

– Клоун, – ответил я, рухнул на ближайшую к двери кровать, накрылся одеялом с головой и, как ни странно, моментально уснул.