Точка замерзания крови

7

Вагон дрогнул и с нарастающей скоростью заскользил вниз. В первое мгновение никто из нас не понял, что произошло. Серая стена станции и угловатая скоба платформы вдруг стали отдаляться, постепенно растворяясь в белой мгле. Мы все схватились за поручни, ожидая либо срыва и удара о скалы, либо автоматной очереди по окнам, но не произошло ни того, ни другого.

– Господь услышал мои молитвы, – первой произнесла Ирэн.

– Кажется, нас отпустили? – с заметной радостью спросил Эд и посмотрел на часы. – Если так, то я успею позвонить!

– Отпустили? – недоверчиво переспросил я, рассматривая темные пятна на платке.

– Кто ж, в таком случае, запустил машину?

– Это могли сделать техники с "Мира"… Но в любом случае нам повезло больше, чем женщинам, – ответил я и в сердцах врезал кулаком по жестяному борту вагона.

– Кажется, вас что-то угнетает? – сказал Эд, обнимая и прижимая к себе Машу. – А у меня, честно сказать, гора с плеч свалилась.

– Эта немецкая девушка… – спросила Ирэн, доставая расческу и разгребая спутавшуюся копну волос. – Вы в самом деле ее переводчик?

– Я не только переводчик, но и гид. Но сейчас это уже не имеет никакого значения.

Бедная Мэд, подумал я. Старик Гельмут, наверное, еще ничего не знает.

– Я хочу йогурта и окорочков, – жалобно промяукало из-под руки Эда юное создание.

– Все будет! – возбужденно заверил Эд и сделал широкий жест рукой. – Слушай меня, и у тебя будет все.

– А этот молодой человек, – сказала Ирэн. – Он молодец, да?

Эд осторожно пожал плечами и состроил гримасу:

– Что-то здесь не то, – сказал он. – Не та игра… Не нравится мне этот тип.

– Этот тип, между прочим, – угрюмо заметил я, – сделал то, что должны были сделать вы.

Эд моментально убрал руку с плеча девушки и сунул ее в карман комбеза.

– Вы вздумали читать мне мораль? Вы моралист?

– Вряд ли, – честно признался я.

– Да будет вам известно, что это был мой тонкий и точный расчет. Если бы я, уподобляясь тому глупому гражданину, поменялся с Машей местами, она бы пропала без меня. Она, в самом деле, совсем еще ребенок! Вы только взгляните на нее!

– А ты пошел бы в заложники вместо меня? – кокетливо спросила Ирэн мужа.

Власов, чтобы не ставить Эда в неловкое положение, широко улыбнулся, превратил глаза в тонкие щелочки и дипломатично ответил:

– Я бы тоже сделал точный и тонкий расчет.

– Интересно бы знать, – нахмурившись, произнес Эд, глядя в на снежный хаос, – а как мы отправимся вниз с "Кругозора"?

– Будем надеяться, что там нас встретят…

Ирэн не договорила. Как раз в этот момент вагон резко остановился, и Эд с Машей повалились на чету, сталкивая на пол Ирэн. Дима единственный из них избежал падения, потому как успел дотянуться до верхнего поручня. Я сидел на скамье и едва опять не припечатался к стеклу своим разбитым носом.

– Что такое?! Почему застряли? Авария?! – кудахтала Ирэн.

Эд, пружинисто вскочив на ноги, подлетел к окну и с деловым видом профессионала стал крутить головой, пытаясь что-то разглядеть под вагоном и над ним.

– Должно быть, прервалась подача электроэнергии, – предположил он.

– О-о-о! – простонала Маша. – А это надолго? Я хочу кушать. У меня уже животик сводит, и скоро начнутся голодные обмороки.

– Да что ты мне про свой глупый животик! – оборвал ее Эд. – Одно на уме! У меня снова срывается звонок, а ты думаешь только о своих окорочках!

– Не о своих, – поправила Маша. – А о куриных.

– Не волнуйтесь, – стал утешать Эда Власов. – Сейчас поедем. Минута-другая – и все. О нас помнят и заботятся власти… Что с тобой?

Ирэн, бледнея, опустилась на скамейку рядом со мной.

– Кажется, меня укачало.

Вагон раскачивался, как лодка в шторм. Ветер, напарываясь на трос, выл стаей волков и с легкостью раскачивал люльку, повисшую в пятидесяти метрах над землей. Амплитуда колебаний возрастала с каждой минутой; трос вместе с вагоном хлыстом уходил вверх, замирал на мгновение, а затем гигантской дугой начинал падать вниз. Мы хватались за поручни, удерживая невесомые тела на скамье. Несколько раз где-то недалеко оглушительно громыхнул гром. Маша стала поскуливать, но делала она это не столько из-за страха, сколько ради поддержания имиджа нежного и кроткого существа. Эд крепко припечатался темечком о потолок вагона, но не мог даже погладить свою шишку, потому как обеими руками держался за поручни. Ирэн стало совсем плохо. Она икала и всхлипывала, и ее круглые глаза, как рюмки водкой, были наполнены слезами. Дима пока еще улыбался, кряхтел и ухал, отрываясь ногами от пола и с грохотом опускаясь на него, словно веселился на качели, подмигивал мне и урывками гладил по голове жену.

Я не разделял оптимизма Власова. Остановка вагона на большой высоте, при сильном ветре и в той ситуации, в которой мы увязли, ничего хорошего не обещала. Вагон в любую минуту могло сорвать с каната, и тогда он стал бы для всех нас братской могилой.

– Как вы думаете, это долго будет продолжаться? – сдержанно спросил Эд, поглядывая на позеленевшую Ирэн. Он боялся стать похожим на нее. Здесь, в этой подвешенной на тросе бочке, ему намного труднее было скрывать от Маши свои недостатки и слабости, а Маше – труднее казаться хрупкой девочкой, нуждающейся в защите.

– Боюсь, что долго, – ответил я.

– Продержимся! – с легкомысленной уверенностью сказал Власов. – Поболтаемся малость и покатимся вниз.

– Сколько это – малость? – простонала Ирэн. – Меня сейчас стошнит.

– Если бы у нас была веревочная лестница или парашюты! – мечтательно произнесла Маша, упираясь спиной в борт, а ногой – в скамью. – А вообще, все это очень романтично и забавно. Девчонки, когда я расскажу им о своих приключениях, попадают на пол от зависти.

– Для того, чтобы рассказать, надо, как минимум, выбраться отсюда живыми, – заметил Эд.

– Выберемся! – махнул рукой Власов и едва не свалился на пол.

Эда, как и меня, он начал раздражать, но я промолчал, а Эд процедил:

– Ваша безосновательная уверенность лишь настораживает и пугает женщин.

– Почему безосновательная? – захлопал длинными ресницами Дима, ничуть не обидившись на тон Эда. – Самое худшее уже позади. Пришло время пить шампанское, а вы сгущаете краски.

– Не говори мне про шампанское! – взмолилась Ирэн. – У меня в желудке раскаленное железо!

– Позаботьтесь лучше о своей жене! – посоветовал Эд, давая понять, что намерен заткнуть Власову рот.

– Милая, тебе уже легче? – спросил Дима супругу.

– Поди ты к черту! – ответила Ирэн.

– В прошлом году, на Чегете, я целый час провисел на креселке. И ничего, – все никак не мог успокоиться Дима, протягивая жене свой носовой платок.

Вагон повело в сторону, трос дико заскрипел, заскрежетал, левый борт накренился с такой силой, что мы буквально легли на окна. Дима на некоторое время замолчал.

– Если не ошибаюсь, вы где-то здесь работаете? – спросил меня Эд, когда вагон выровнялся и стал покачиваться вверх-вниз. – Как вы думаете, эта метель надолго?

– Погода в горах может меняться каждые пять минут. Но эта метель не утихнет до утра.

– Тогда я умру с голоду! – мяукнула Маша.

– Господи, не говорите о еде! – взмолилась Ирэн.

– Если до утра – то это провал, – вслух подумал Эд.

Мне стало смешно. Эд заметил это и скрипнул зубами.

– Вам меня не понять, – негромко произнес он. – Хоть вы и корчите из себя моралиста. Да, для меня лучше свалиться отсюда, чем вовремя не позвонить. Потому что я человек долга и чести.

– Я вовсе не пытаюсь умалять ваши достоинства, – ответил я, поворачиваясь к Эду спиной. Самое глупое занятие, которое сейчас можно было бы придумать – это начать ругаться.

Я взялся за ручку двери, пытаясь сдвинуть ее в сторону, но пластиковые ботинки заскользили по обледеневшему металлическому полу.

– Помогите мне, – попросил я Власова.

– С удовольствием, с удовольствием! – оживился Дима. – А что я должен делать?

– Давайте приоткроем дверь.

– Вы сошли с ума! – громко возмутился Эд. – Нам надо беречь тепло. Никто не знает, сколько нам тут сидеть, а уже темнеет, усиливается мороз.

– Тоже верно, – согласился с ним Власов и вопросительно посмотрел на меня.

– Кажется, вы уже смирились с тем, что не можете позвонить? – спросил я Эда.

– А вы собираетесь прыгать? – с усмешкой спросил он.

– Всего минуту назад вы предпочитали свалиться вниз, нежели нарушить принципы долга и чести, – напомнил я.

– Вы цепляетесь к словам, – начал заводиться Эд. – Кто вы такой? Откуда вы вообще тут взялись? Спасатель? Так выполняйте свои обязанности, а не цепляйтесь к словам.

– Господа! Господа! – пропел Власов и попытался обнять нас с Эдом, но вагон в очередной раз качнуло, и Дима облапил только меня.

Маша наблюдала за нами с нескрываемым любопытством. Ирэн, низко опустив голову и обхватив ее ладонями, смотрела себе под ноги и морщилась.

Быстро темнело. Надо было беречь каждую минуту.

– Взялись! – сказал я и, чтобы Власов не успел возразить, подтолкнул его к двери.

Мы вдвоем налегли на ручку. Дверь дрогнула, но не съехала в сторону, ее заклинило. Снаружи что-то звякнуло.

– Да что вы мучаетесь! – сказал Эд. – Ее закрыли!

Я прижался щекой к стеклу и скосил глаза. На дверные петли была накинула металлическая скоба.

– Прыжок отменяется? – ехидно спросил Эд.

– Не могу понять, чему вы радуетесь, – сказал я, хотя все мне было ясно: Эд радовался тому, что я не открыл дверь и не прыгнул вниз. В таком случае, чтобы не упасть в глазах юной подруги, ему пришлось бы проделать то же.

– Радоваться, насколько вы понимаете, нам всем нечему, – ответил Эд. – Ситуация у нас почти безнадежная. Качаться нам здесь, по всей видимости, придется до утра.

– Это кошмар! – произнесла Маша. – Ты меня убил.

– Я привык реально смотреть на вещи, Креветка.

– Вы своей реальностью только отравляете нам жизнь, – проворчала Ирэн, не поднимая головы.

Прошло полчаса, как террористы взяли с собой двух женщин и Глушкова, а нас заперли в вагоне и подвесили над пропастью, как белье на веревке. Где сейчас несчастная Мэд? – думал я. Что с ней, как долго ее будут держать под прицелом автоматов?

Маша, оказывается, думала почти о том же.

– Зря я не пошла с ними, – сказала она, рисуя узор на запотевшем стекле. – Может быть бандиты накормили их чем-нибудь? Тушенкой или бутербродами с салом. Заложников ведь надо кормить, правда, Эд? Если их не кормить, то они не смогут идти.

– Послушай, милая, заткнись, пожалуйста, – устало попросила Ирэн.

– Эт-то точно! – подхватил Дима и, кряхтя, разлегся на скамье. – Чего напрасно травить душу? Давайте укладываться спать.

– Ты способен заснуть здесь? – чуть приподняла голову Ирэн.

– А почему бы и нет? Все равно ничего не изменится от того, будем мы спать или пялить глаза друг на друга… Можно я положу тебе голову на колени?

– Ты толстокожий бегемот. Тебе совершенно наплевать на меня, – пришла к выводу Ирэн, но Власов, по-видимому, слышал это не первый раз и, вместо того, чтобы обидеться, улыбнулся.

Эд повернулся ко всем спиной и уставился в окно, где ровным счетом ничего не было видно. Маша, одинокая в своем страдании, загрустила, надула губки и занялась изучением ногтей. Ирэн молча терпела болтанку и мужа, громко сопящая голова которого лежала у нее на коленях.

Я изредка прижимал почерневший от засохшей крови платок к носу, пока не поймал себя на той мысли, что делаю это ради того, чтобы В какой-то степени приблизитиься к окружающим меня людям и разделить с ними их судьбу, хотя это была совсем не моя роль, не мое предназначение. При всем своем желании я не мог расслабиться, как Дима, и безучастно ждать чуда, когда вагон вздрогнет и поплывет вниз, или когда нас на веревках снимут спасатели. Я отлично понимал, что ни милиция, ни ОМОН, ни спецназ, как бы хорошо они не были бы подготовлены, не смогут подняться до станции "Мир". Это по силам только моим ребятам из спасотряда – Чаку и Глебу, или профессиональным альпинистам-высотникам. Но в эту ночь даже они не рискнут идти на гору в метель, когда лавины срываются с ледовых карнизов одна за другой, чудовищным холодным взрывом сметая все на своем пути. Время играло на бандитов.

Оставалось, в самом деле, ждать чуда или же творить его самому.

8

От первого удара плексигласовое стекло гулко загудело, как барабан, а когда я снова подтянулся на верхних поручнях и ударил ногами в горнолыжных ботинках второй раз, треснуло пополам и вывалилось наружу.

Снег косяком вонзился в слабо прогретую утробу вагона, в минуту покрыл белой крошкой пол, скамейки, мокрой шерстяной тряпкой прошелся по моему лицу и вскоре перестал таять.

– Зря, – сказал Эд. – Он ничего не сможет сделать. Он убьется.

– Да остановите же его! Вы мужчины или нет? – повысила голос Ирэн, обращаясь к тихому и малоподвижному из-за недолгой дремоты мужу и Эду.

– Мы мужчины, – зверил ее Эд. – Но не держать же его силой? Человеку надоела жизнь, и он вправе сам ею распоряжаться.

– Послушайте, как вас там? – позвала меня Ирэн. – Вы нам скажите, что вы собираетесь сделать?

– Господин спасатель собирается выпрыгнуть в окно, – пояснил Эд. – Он мне напоминает правителя древнеафриканского государства Ойо, которому неудовлетворенный народ преподнес яйцо попугая, что означало пожелание скорой смерти.

Маше было так интересно, что она забыла про еду. Подошла к оконному проему, оперлась руками о край и осторожно посмотрела вниз.

– В меня хоть из пулемета стреляйте – ни за что не выпрыгну, – призналась она.

– К счастью, Креветка, никто тебя к этому не принуждает.

Я отстегнул от пояса перчатки и стал натягивать их на руки.

– Не валяйте дурака, – пробормотал Власов. – Зачем-то вышибли окно, собираетесь через него пролезть… Надо держаться всем вместе.

– Умная мысль! – заострил всеобщее внимание Эд и показал мне поднятый указательный палец. – Таковы правила игры. А что касается вышибленного окна, то наш жалкий вагончик теперь похож на третьеклассный железнодорожный. В девятнадцатом веке, если не ошибаюсь, у них не было крыш, и пассажиры вынуждены были сидеть под скамьями, спасаясь от искр паровозной трубы…

– Вы не могли бы одолжить мне свой шарф? – спросил я Эда, который невовремя начал давить своим интеллектом.

– Шарф? – переспросил Эд. – Мой шарф? Нет, не могу… Только не подумайте, что мне его жалко. Просто я хочу удержать вас от безумных поступков.

– Возьмите! – сказала Маша, отматывая с шеи длинный сиреневый шарф.

– Не делай этого, Креветка!

Эд попытался отобрать у нее шарф, но Маша спрятала его за спину, а затем ловко кинула его мне.

– Вы хотите, чтобы девушка простудилась? – пристыдил меня Эд.

– Я не знал, что вы такой зануда, – ответил я, связывая концы шарфа узлом.

– Нет слов! Нет слов! – развел руки в стороны Эд. – Мало того, что мы вляпались в скверную историю, что отпуск безнадежно испорчен, так еще какой-то безумец намеревается распрощаться с жизнью на наших глазах… Да разве вы не видите, что шарф слишком короткий! И даже если мы свяжем воедино все наши шарфы, свитера и, пардон, трусы, этого будет слишком мало, чтобы опуститься на землю!.. Нет, он совершенно ничего не соображает!

Все замолчали, когда я встал на край оконного проема, ухватился за лесенку, дугой поднимающуюся на крышу вагона, перебрался на нее и медленно поднялся наверх. Крыша была скользкой, обледеневшей, и я долго не мог разжать пальцы и выпрямиться. Я не видел того, что было внизу, под вагоном. Вокруг меня закручивался спиралью снежный рой, словно творожные хлопья в прокисшем молоке. Вагон подо мной ритмично двигался, словно дышал, и я интуитивно чувствовал высоту, отчего внутри холодело, и руки до боли сжимали лестничную перекладину. Страх на какое-то мгновение сковал меня, и я застыл в нелепой позе, не в состоянии ни выпрямиться, чтобы достать до подвесной системы, удерживающей вагон, ни вернуться назад, к оконному проему.

– Эй, вы там живы? – донесся до меня голос Эда.

– Не кричите так громко, – ответил я, чувствуя, что, как ни странно, голос Эда придал мне уверенности. – А то сильно раскачаете вагон.

– Нет, уже без шуток! Огромная к вам просьба! Если вы каким-то чудом все же спуститесь вниз, не сочтите за трудность позвонить в Москву. Триста восемьдесят четыре, ноль шесть, сорок шесть. Подойдет Рая, скажете ей, что вы – мой друг, а я лежу у вас в номере в сильном подпитии. В долгу перед вами не останусь… вы запомнили?

– Эд, а если чуда все-таки не произойдет, и сбудется ваш мрачный прогноз?

После недолгой паузы Эд ответил:

– Ладно, не надо выжимать из меня слезу. Я вас не заставлял лезть на крышу. Если повезет вам – значит, повезет всем… Ну так как?

– Боюсь, что не смогу вам помочь. Я не собираюсь спускаться на Азау.

– А куда же вы, черт вас подери, собираетесь в таком случае?

– Наверх.

– К бандюгам?! – воскликнул Эд. – Нет, вы в самом деле сумасшедший! Вам выпал такой редкий шанс…

– Вы меня отвлекаете, – перебил я его.

– Ну что ж, – сдержанно ответил Эд. – Воля ваша. Примите мои соболезнования. А шарфик, если вас это сильно не затруднит, оставьте, пожалуйста, под вагоном. Это мой подарок Маше, и мне бы не хотелось…

Его последние слова унесло ветром. Я выпрямился и как за дерево ухватился за мощную стальную лапу подвесной системы. Два густо смазанных соледолом колеса скрипели как раз над моей головой. Под ними прогибался черный и жирный, как удав, несущий трос. Еще ниже – трос потоньше, который тянул за собой вагон.

То, что я задумал, теоретически было возможно, но чтобы кто-то продемонстрировал на практике этот цирковой трюк – я не слышал. От волнения у меня начали дрожать колени, чего никогда не случалось даже на большой высоте, даже на стометровой отвесной стене ледопада Уллукам, откуда мы с Чаком в прошлом году снимали группу китайских альпинистов.

Шарф Маши-Креветки, связанный кольцом, я завел себе под зад, верхнюю часть перекинул через несущий трос, и получившуюся петлю пропустил под спиной и под мышками. Эта примитивная страховка, конечно, будет здорово мешать ползти по тросу, но зато сохранит мне жизнь, если не останется сил держаться за холодный, в грязной смазке металл.

Вагон находился ближе к станции "Мир", чем к "Кругозору", в каких-нибудь пятистах метрах от вышки опоры. Хотя ползти по торсу вниз было бы намного легче, чем вверх, все же я выбрал путь сложный, но короткий. Перекрестившись, зачем-то поплевал на перчатки, ухватился за трос, закинул на него ноги и полез вверх. Петли шарфа, если их не натягивать, хорошо скользили по тросу, правда, сразу же выпачкались в смазке, и я подумал, что очень скоро подарок Эда придет в полную непригодность. Но если эта история закончится для меня благополучно, я подарю Маше самый лучший шарф, какой найду на рынках Приэльбрусья.

Я медленно удалялся от вагона, и еще некоторое время видел между своих ног темное окно и светлые пятна неподвижных лиц, примкнувших к стеклу. Потом все исчезло в тумане.

Я взял высокий тепм, двигался быстро и легко, и мне казалось, что задачка эта – пустяковая, которая под силу любому храброму "чайнику". Но минут пятнадцать спустя, когда руки и спина налились свинцовой тяжестью, а петли шарфа почти начисто изорвались о металлические заусеницы и были готовы вот-вот оборваться, я начал жалеть, что так безрассудно бросился в эту авантюру. Я висел над пропастью, как медведь коала на ветке эвкалипта, и пальцы мои медленно разжимались, скользя по жирному тросу. Я пытался опереться спиной о буксировочный трос, но тот сильно прогибался, и толку от него не было. Как назло, ветер и снег ничуть не выдохлись, не сбавили своей агрессивности, и мне до боли шлифовала лицо ледяная крошка, и нечем было прикрыться. Я полз уже в полной темноте, постепенно теряя счет времени, изредка выгибая голову назад и глядя вперед, но там не было ничего, кроме черноты, поливающей меня сухим колким снегом.

Я все чаще останавливался и отдыхал, хотя висение под тросом на руках трудно было назвать отдыхом. Пальцы рук занемели, я уже не чувствовал их, и это было опаснее всего. Я закрывал глаза и полз вслепую, чтобы не видеть черный, покрытый слизью трос, напоминающий гигантского червя, который, раскачиваясь в резонансе, прилипал к моей груди и лицу, обжигая холодом. Наступал момент, когда у меня иссякали последние силы и воля, и я со стоном крутил головой, пытаясь рассмотреть, камни подо мной, лед или глубокий снег, ибо тот до того мига, когда ослабевшие пальцы разомкнутся и отпустят трос, оставалось совсем немного времени.

Петля шарфа лопнула с треском, и хлипкая опора подо мной ушла куда-то, открывая подо мной бездну. Я не успел хорошо закрепить ноги, и они соскочили с троса. Каким-то безумным усилием я прижал трос к своему лицу и перекинул через него руку, пропуская трос под мышкой.

Я висел, беспомощно болтая ногами, всего в нескольких метрах от спасительной опоры, похожей на мачту корабля, реи которой были снабжены монтажными площадками и перильцами, миниатюрными лесенками, по которым так легко и приятно спускаться на землю. Я стонал, кусал губы и едва ли не плакал от бессилия и боли. Я понимал, что надо каким-то образом двигаться к опоре, потому что висение только отбирало силы, и с каждой минутой их становилось все меньше, и казалось, что все мышцы и кости орут благим матом, моля о пощаде и покое.

Я стиснул зубы, замычал, дернул ногами, как лягушка в клюве цапли. Получился уродливый прыжок, точнее, едва заметное движение троса вверх. Скрипнули колеса на стыке. Я качнул себя еще раз, затем еще. Раскачиваясь, трос подкидывал меня вверх, и на предельной точке мне удавалось проползти несколько сантиметров, часто перебирая руками, будто хотел заталкать трос себе за пазуху.

Когда я выкарабкался на монтажную площадку, сил у меня не было даже на то, чтобы встать на нее или, хотя бы, сесть. Я лежал на стылом металле, хрипло дышал и никак не мог разжать пальцы в изорванных в лохмотья перчатках и отпустить трос. Это был нервный шок, и я смотрел на свои непослушные руки, как на что-то запредельное, как на живое существо, намертво вцепившееся в мое туловище.

Я встал на колени и стал кусать липкие, пахнущие мазутом руки. Только когда почувствовал боль и увидел капли крови, пальцы разжались.

Какой из меня спасатель, обреченно думал я, с трудом спускаясь по лестнице. Меня самого спасать надо…

На несколько нижних перекладин меня не хватило. Одно неверное движение – и я спиной полетел в снег.

Я находился на краю обширного снежного поля, где начинался выкат с "Мира", на котором горнолыжники легко набирали бешеные скорости. Относительно покатый склон упирался почти в отвесный снежный бастион. Его я штурмовал несколько раз, срывался, скользил на животе вниз, и карабкался вверх опять. Я цеплялся за жесткий наст измученными пальцами, царапал его, ломая ногти, бил ботинком, вырубая ступени. Я уже не мог остановиться, отдохнуть или поискать иной путь. Я шел уже напролом, исступленно, как раненный бык на корриде. Злость придавала сил, но лишала ума, и я весь извалялся в снегу, оцарапал о наждачную поверхность наста лоб и нос, пока выбрался на козырек, неподалеку от которого высилась черная и немая громада станции "Мир".