Тень Бенциона Шлеймана

Смерть отца что-то надломила в Бене, лишила его уверенности в себе. Он продолжал жить, но совершенно перестал получать удовольствие от жизни. Он начал во многом сомневаться и часто подолгу не мог принять решение даже в самых элементарных ситуациях.

«Как же о тебе заботиться, Бен?» – пробурчал Сергей и отставил пустой стакан в сторону. В это же самое время его друг вернулся из туалета с раскрасневшимся и мокрым от умывания лицом. Он тихо присел напротив и, не отрывая взгляд от стола, произнес:

– А знаешь, что самое ужасное?

– Что?

– Самое ужасное, что я до сих пор не знаю, говорил ли это я с Настей, или всего лишь повторял слова моего отца.

– В смысле?

– Я не знаю… То, что я ей сказал – правда ли я так думаю или просто привык так думать? Я оглядываюсь на свою жизнь и понимаю, что все действия и все поступки в ней были продиктованы волей моего отца. Он всегда говорил мне, как следует жить, но никогда не объяснял почему, и теперь я тщетно пытаюсь подобрать смысл ко всем его словам. Я не знаю, что мне делать. Я, как тот индеец, который потерял свою тень.

– Какой еще индеец?

– Не помню точно, где слышал эту сказку, но суть там в следующем: как-то раз один индеец потерял свою собственную тень, а вместе с ней потерял и душевный покой. Казалось бы, тень – ну что в ней такого? Зачем она вообще нужна? А вот индеец сильно расстроился. У него было все, что только может быть у человека в жизни: дом, семья, еда, верные друзья, но тени не было, и все остальное теряло для него смысл.

Мне очень понравился этот образ, он очень красивый и точный. Тень – ведь это что-то призрачное, нематериальное. Вот и я упустил из жизни что-то такое же неприметное. Вроде все есть, а счастья – нет. Я стал, как бесхребетный планктон, плывущий по течению жизни: свет проходит сквозь меня, не задерживаясь, поэтому на асфальте я отражаюсь лишь бледным размытым пятном. Порой я думаю, может меня вообще не существует?

– А как же извечное: «Cogito ergo sum»⁵?

– Только в этом и нахожу утешение, – Бен крепко обхватил свой стакан и выпил его залпом.

– Может еще рома возьмем?

– Нет. Что-то не хочется больше.

– Может, тогда по сигаре?

– И сигары не хочется.

– А что тогда? – Сергей хитро посмотрел на Бена.

– Не знаю… Ничего не хочу. Хочу сдохнуть поскорее.

Сергей принялся задумчиво почесывать бороду. Через минуту, поправив очки на носу, он возобновил разговор:

– В таком случае, мне все ясно.

– Что тебе ясно?

– Диагноз твой – помнишь, ты интересовался?

– И что же у меня, доктор? – с улыбкой спросил Бен.

– У вас, батенька, типичная ангедония на фоне аутопсихической деперсонализации.

– Вы правы, Сергей Валентинович – звучит, действительно, неутешительно. А как-то поподробнее можно?

– С ангедонией, я думаю, тебе все понятно – это неспособность человека к получению удовольствия, потеря ко всему интереса. Короче, как гедонизм, только наоборот. А деперсонализация – это расстройство самовосприятия. Типичные симптомы: ощущение частичного или полного стирания черт своей личности, нарушение восприятия своего «Я», притупление чувств, эмоций.

– И что делать с этой болезнью?

– Видишь ли, беда в том, что ангедония с деперсонализацией могут быть симптомами более серьезного психического расстройства.

– Например?

– Например, шизофрении, – Сергей широко улыбнулся.

– И что мне теперь делать? Как это все лечиться?

– Да ты не переживай. У тебя не клинический случай. Ты, главное, найди интерес в этой жизни, или смысл, как ты говоришь – тогда все вновь встанет на свои места.

– Ничего себе, совет: «Найди смысл жизни», – возмущенно пробормотал Бен.

– Поверь, в этом нет ничего сверхъестественного. Все люди рано или поздно задаются вопросом: «А в чем же смысл?», и все, так или иначе, находят приемлемый для себя ответ. Пройдет какое-то время – найдешь и ты.

А что касается лечения, скажу тебе по секрету одну вещь: практически все психические заболевания в этом мире лечатся большими дозами сильнодействующих психофармакологических препаратов, поэтому попадать в дурдом при каких-либо обстоятельствах я тебе крайне не рекомендую.

– И что, без вариантов – исключительно психотропами?

– Нет, ну почему «исключительно»? У моего отца, например, был знакомый, еще в институте – Владлен Константинович Черепов – так он до сих пор практикует электрошок и неинвазивную лоботомию, незаконно, конечно.

– Жестоко. А ты, кстати, в медицину пошел, потому что у тебя отец психиатр?

– Думаю, нет. Отец наоборот меня всегда отговаривал. Просто я с детства хотел помогать людям.

– Ясно, – Бен подозвал официанта и попросил у него счет. – Ну, а что там нового у тебя в терапии?

– Да, ничего в принципе. Недавно один больной в палате устроил забастовку и подговорил всех соседей не принимать лекарства вместе с ним.

– И что ты сделал?

– Я им сказал свою любимую фразу: «Знаете, зачем на таблетках нужны прорези? Правильно – чтобы, когда пациент отказывается принимать лекарства орально, можно было завернуть их отверткой ему в жопу.» После этих волшебных слов все акции протеста обычно сворачиваются.

– Меня всегда восхищало твое человеколюбие, – сквозь смех процедил Бен.

– Что поделать, дружище? Я – врач, а не гуманист. Часто приходится спасть жизни людей против их собственной воли. А еще хочешь историю?

– Ну, давай напоследок.

– Вчера ко мне поступил больной с кишечной непроходимостью. Так вот он рассказывал свою версию, почему у мужчин эректильная дисфункция совпадает по возрасту с началом запоров.

– Слава Богу, я уже поел. И почему же?

– Потому, что когда из тебя выходят каловые массы после недельного застоя в кишечнике – испытываешь такие ощущения, что сравнить их можно, пожалуй, только с оргазмом.

– Страшно представить, что через несколько лет нам все это предстоит узнать воочию, – официант принес счет. Бен раскрыл его и занялся привычной калькуляцией, – Значит ты съел три куска пиццы, выпил три стакана рома… так-так… одна сигара… еще ты заказывал себе лайм отдельно, колу… Итого, с тебя 1300 рублей ровно.

– Послушай, давно хотел тебя спросить, – Сергей, улыбаясь, доставал деньги из бумажника, – Ты напивался когда-нибудь так, что был не в состоянии посчитать, сколько кто съел кусочков пиццы?

– Нет. Ведь я же еврей, – смешливый до этого Бен почему-то заметно погрустнел. В его глазах все опять потемнело.

Глава 4

Из дневника Бенциона Шлеймана

Вот уже целую неделю я не могу нормально заснуть. Постоянные видения и тревожащие воспоминания. Иногда я проваливаюсь в какую-то черную слизь или смолу, и она начинает затягивать меня. Я борюсь, кричу, как могу вырываюсь, вгрызаюсь в землю зубами, сдираю пальцы в кровь, но черное болото по-прежнему засасывает меня. Оно старается поскорее подобраться к горлу, чтобы проникнуть внутрь меня. Я чувствую, как оно меня душит, как ноги становятся холодными, как тело бьется в судорогах, как потом все чернеет перед глазами, и я вскакиваю с кровати, тяжело дыша.

Еще мне стал часто сниться ворон. Я вижу, как он подлетает, садится в центр моей тени и начинает ее клевать. Тень сжимается, а затем исчезает. Тогда ворон поднимает голову и завораживающе смотрит на меня своим дьявольским черным глазом. Взлетев, он кричит, и от этого жуткого карканья я просыпаюсь в поту.

В детстве, когда я, мучимый кошмарами, не мог заснуть, отец пел мне колыбельную на идише. Он не знал никаких других песен и всегда успокаивал меня только ею. Он садился рядом с моей кроватью и тихо, часто сквозь слезы, напевал:

«Ойфн вег штейт а бойм, штейт эр айнгебойгн,

Але фейглен фунем бойм зайнен зих церфлойгн:

Драй кейн мизрах, драй кейн майрев, ун ди решт – кейн дорем

Ун дем бойм гелозт алейн, hефкер фарн шторем.»

Позже я узнал, что это были стихи Ицика Мангера:

«У дороги столбовой старый дуб стоит,

Ни одна на дубе том птица не сидит.

Разлетелись все они на восток и юг,

И стоит забытый дуб на пути у вьюг.»

Перед самой смертью, перед тем, как закрыть свои глаза в последний раз, отец попросил меня спеть его любимую песню, но я не мог выдавить из себя ни звука. Я сидел рядом, держа его холодную руку, и весь трясся, едва сдерживая слезы. Он ушел от меня в гробовой тишине.

Глава 5

Бенцион Шлейман стоял напротив здания синагоги, глядя на огромного черного ворона, сидящего на ступеньке у центрального входа. Птица тоже, слегка наклонив голову в бок, не отрывала взгляда своих страшных темных глаз от Бена. Когда он делал шаг в сторону, чтобы обойти птицу, ворон неуклюжими прыжками следовал вслед за ним, преграждая дорогу.

«Да что такое с этой птицей?» – Бен постарался придать самому себе немного смелости и решительно двинулся на дьявольское создание, проникшее в этот мир из его ночных кошмаров, но как только он приблизился к ворону, тот расправил крылья и, издав страшный леденящий душу крик, устремился на Бена. Он отшатнулся и, закрыв лицо руками, свалился на землю. Птица пронеслась над ним, и когда Бен открыл глаза, ворона уже нигде не было. Тяжело дыша, он обреченно смотрел вокруг: «Этого просто не может быть». Он медленно поднялся, отряхнулся и, простояв в нерешительности еще несколько секунд, вошел в синагогу.

Внутри здания было пусто. Один лишь старый раввин – весь в черном, с пейсами и бородой, в широкополой шляпе – задумчиво прохаживался вдоль ровно расставленных рядов стульев. Бен сразу подошел к нему:

– Здравствуйте.

– Шалом. Чьто вы хотели?

– Извините, пожалуйста, как вас зовут?

– Я раввин Ицхак Коган. Чьто вам угодно?

– Рав Ицхак… как это лучше сказать… я бы хотел стать иудеем.

– Да. К сожалению, в наше время не часто услышишь такое в этих священных стенах, – раввин заметно подобрел и улыбнулся, обнажив свои кривые желтые зубы. – Вы еврей?

– Да.

– Как вас зовут?

– Бенцион Шлейман.

– Бенцион – это прекрасное имя. На иврите оно означает «Сын Сиона», – раввин внимательно осмотрел молодого еврея с ног до головы. – Вы соблюдаете шаббат, Бенцион?

– Нет, – неуверенно пробормотал Бен.

– Соблюдаете кашрут?

– Нет.

– Вы изучали Танах или хотя бы Тору?

– Нет.

– Это плохо. Вот если бы вы были знакомы с «Книгой книг», вы бы знали, что есть две истины: истина о правильной религии – о том, как надо верить – и истина о правильной жизни – о том, как надо жить. Не соблюдая субботы и не выполняя законов кашрута, вы никогда не ощутите связи со Всевышним, – Ицхак заглянул Бену прямо в глаза. – Почему же вы решили вдруг принять иудаизм?

Первой мыслью Бена было – рассказать раввину историю об индейце, потерявшем свою тень, но, поразмыслив немного, он решил отказаться от витиеватых аллегорий и попытаться максимально просто изложить сложившуюся ситуацию:

– Видите ли, в последнее время в моей жизни настали тяжелые времена. Можно сказать, что я заболел и потерял всякую надежду на выздоровление. Я больше не знаю, кто я есть и зачем живу? Угасли мои прежние жизненные ориентиры, и, быть может, вера во всемогущего Бога…

– Не произносите Его имени, – раввин внезапно прервал исповедь Бена.

– Что простите?

– Мы не произносим имени Всевышнего, так как Ему нельзя давать никаких определений. Любое определение – это ограничение объекта каким-то именем, а Творец – это Абсолют: Он ничем невыразим и неограничен.

– Как же его тогда называть? – Бен был немного смущен.

– Мы говорим «А-Шем».

Замечание Ицхака было настолько неожиданным для Бена, что теперь он не мог даже собраться с мыслями и вспомнить, на чем остановился. Минуту они простояли молча, глядя друг на друга, и вот, когда Бен уже открыл было рот, чтобы продолжить свой рассказ, раввин перебил его снова:

– Не волнуйтесь, молодой человек. Ведь вы не могли знать этого заранее. Вы еще только начинаете свой путь.

– Но…

– А чьто касается вашей проблемы, так я вас прекрасно понял. Прежде, чем нам с вами говорить о религии, давайте, для начала определимся с тем, кто есть вы. Ведь вас больше других сейчас волнует вопрос собственного «Я»? – Бен неуверенно кивнул. – Прошу вас, пройдемте со мной в библиотеку.

Поднявшись по боковой лестнице, Бен и Ицхак оказались в небольшой комнате с шестью учебными партами и книжным шкафом в углу. Раввин предложил Бену присесть, а сам достал с полки книгу в сиреневом переплете и положил на стол. Он открыл ее на последней странице и начал листать в начало – Бену это показалось немного странным, но потом он понял, что книга была целиком написана на иврите, а, следовательно, читать ее полагалось наоборот.

– Вы знаете, чьто такое гематрия?

– Не совсем.

– Каждая буква в иврите имеет свое числовое значение, поэтому любое слово можно представить в виде суммы чисел букв, его составляющих. Если рассчитать гематрию имени человека – это даст представление о том, каков он есть.