Тень Бенциона Шлеймана

– К «партнеру»? Партнеры – это директора двух сотрудничающих предприятий. Это – во-первых. А во-вторых, любовь – это когда ты принимаешь человека таким, каков он есть. Например, ты отказываешься мыть посуду – это твой большой недостаток, но, несмотря на него, я все равно тебя люблю и готов мириться с твоим новым принципом, хоть и считаю его абсолютно несуразным. Незачем подстраиваться под кого-то, предавая себя. Если ты отказываешься от своих убеждений, идей, верований – ты перестаешь быть собой. Я полюбил тебя единой со всеми твоими недостатками – меняя их, ты меняешь всю себя. Причем недостатками они могут оказаться лишь в моем понимании, а в твоем – существенными достоинствами. Так зачем же от них отступать?

– Тогда, если ты любишь меня и принимаешь «с моими новыми принципами», то почему здесь до сих пор висит этот замок? – Настя недоуменно выставила руки в направлении шкафчика с посудой.

– Ты забываешь, что у меня тоже есть принципы, от которых я не собираюсь отказываться. Я уважаю твою позицию, но и ты уважай мою, если любишь меня.

– Хорошо, но тогда как, по-твоему, я должна есть, если ты закрыл наши тарелки?

– Не имею ни малейшего представления. Собственно, именно поэтому я и считаю твой принцип смехотворным.

Настя обиженно отвернулась и несколько секунд просидела молча, сдерживая слезы. Собравшись, она нервно выдохнула:

– Чтобы дальше не ссориться, Беня, я предлагаю тебе компромисс: если уж для тебя все это настолько серьезно, то пусть тогда каждый будет мыть посуду сам за себя.

– Нет. Я с феминистками на компромиссы не иду. Либо ты моешь посуду за нас двоих, либо не пользуешься ею вообще, – эта фраза стала для Насти последней каплей. Вскочив, она как ураган стала носиться по кухне, яростно выкрикивая оскорбления.

– Да как ты смеешь?! Жид проклятый! Да со мной в жизни никто так не разговаривал! Меня еще никто не смел так унижать!

– Что ж… с почином.

– Ты гнусный и жалкий мерзавец. Как я вообще могла столько времени с тобой жить и не видеть, насколько ты отвратителен…

Бенциону Шлейману показалось, что это была самая длинная ночь в его жизни. Гневный поток упреков и обвинений лился на него, как из рога изобилия, вплоть до самого утра. В лучах рассветного солнца он по-прежнему молчаливо сидел напротив Насти. Заплаканная и обессилевшая, она подходила к финалу их отношений:

– Ты хочешь мне что-нибудь сказать? Извиниться, например.

– Нет. После всего вышесказанного я считаю, что это тебе следует передо мной извиниться.

В ответ на это Настя лишь глубоко вздохнула:

– Понятно… Тогда забирай свой рюкзак и проваливай к чертовой матери из моей квартиры.

Развязки этой ссоры Бен дожидался вот уже последние три часа – он не хотел, чтобы между ними оставалось что-то недосказанным – и услышав, наконец, своеобразные слова прощания, он с легким сердцем и ироничной улыбкой поднялся со своего стула и отправился в спальню. Ровно через 10 минут Бен уже с туго набитым рюкзаком стоял в коридоре, надевая ботинки. Апатичная ко всему и уставшая Анастасия остановила его, когда тот открывал выходную дверь.

– Что-то еще?

– Замок-то свой со шкафа сними.

– А зачем? Ты ведь решила, что больше не будешь мыть посуду.

Бен еще раз улыбнулся на прощание и вышел, захлопнув за собой дверь.

Глава 3

– Слушай, а почему она сказала именно «рюкзак»? – слегка опьянев, Бен Шлейман и его лучший друг Сергей Коваль, сидя в баре, обсуждали недавно пережитое им расставание. Вот уже 10 лет каждые две недели они собирались за стаканчиком кубинского рома в своем излюбленном местечке под названием «Че Гевара», где в клубах сигарного дыма вели оживленные дискуссии на разные темы. Сергей был того же возраста, что и Бен; он носил усы и бороду, вечно ходил в очках и потрепанном пиджаке с кожаными заплатками на локтях, который из-за проблем с лишним весом никогда не застегивал. Сергей повторил свой вопрос, – Так, почему она сказала про рюкзак?

– А ты что ли забыл мою рюкзаковую теорию?

– Oh mon Dieu!² Неужели это тот самый рюкзак, в который должны вмещаться все твои вещи, чтобы ты никогда не оброс ненужным тебе скарбом?

– Да-да-да, и не смей смеяться. Мой рюкзак служит отличным средством, чтобы понять, как мало вещей человеку надо для жизни. И я рад, что не привязан ни к каким якорям: меня не держит ни мой комфортный диван, ни здоровенный домашний кинотеатр; никаких подарочных статуэток, фотоальбомов, книжных полок и ничего прочего. Вся информация и воспоминания, которые мне нужны, хранятся здесь, – Бен указал на свою голову, – а все материальное – в моем рюкзаке.

– Не могу поверить, что ты до сих пор полностью вмещаешься в свой рюкзак. Он случайно по швам не трещит?

– Честно признаться, от года к году запихнуть в него все, что я хочу становится все труднее и труднее. Плюс, с возрастом отчетливее стал проявляться живущий внутри меня скопидом. Но пока, я справляюсь.

– Нет, это невозможно. Я решительно отказываюсь в это верить. Ведь ты же еврей – у тебя скаредность должна быть в крови. Сколько уже лет прошло? Ты ведь рюкзаковую теорию еще в институте придумал?

– Совершенно верно.

– И только не говори мне, что это все тот же зеленый походный рюкзак.

– Yes, sir.³

– Невероятно. Ты просто сумасшедший.

– Что ж, ты уже второй человек за эту неделю, который говорит мне об этом.

– Нет, я серьезно, – слова Сергея выглядели бы гораздо убедительнее, не улыбайся он в этот момент. – Я вам, как врач, авторитетно заявляю, что вы, Шлейман, определенно больны.

– Да что вы говорите, любезный Сергей Валентинович. И каков же мой диагноз, позвольте полюбопытствовать? – Бен был полон иронии.

– Этого я пока не знаю, потому что не обладаю достаточным анамнезом, но одно могу сказать точно: диагноз для вас неутешительный.

– Серег, да ты просто мне завидуешь.

– Чему?!

– Моей свободе. Тому, что я до сих пор в 30 лет остаюсь свободным и независимым человеком. Мечта киников: автаркия. Я делаю, что хочу; я могу пойти, куда захочу; мне не нужно ничье разрешение. Вот ты у жены отпрашиваешься на пьянки?

– Да.

– А надо мной нет властелинов… кроме начальника на работе, но это только в пределах офиса, а в жизни

      I am the master of my fate:

      I am the captain of my soul.⁴

– Непокоренный, значит?

– Точно. Я, как вольный каменщик, как вольный ветер.

– Не-не-не. Никакой ты не вольный каменщик, ты – Вечный жид Агасфер. Ты, как и он, отовсюду гонимый, будешь слоняться со своим рюкзаком по этому свету до самого второго пришествия. Настя у тебя, прости, какой по счету была?

– Не помню. Я не считал.

– А я считал. Пятая, мой друг. Пятая за эти два года. И у всех ты жил, и все тебя выгоняли.

– Не правда, не все меня выгоняли! Иногда я сам уходил.

– А! Так это же в корне меняет дело, – Сергей саркастично улыбнулся. – Вот если бы тебя прогоняли, это бы значило, что ты невозможный человек, а раз уж ты сам уходил, то это видимо тебе женщины каждый раз такие плохие попадались.

Бен неприятно нахмурился, но Сергей продолжал:

– А живешь ты сейчас где?

– Снимаю квартиру здесь недалеко. А что?

– «Снимаю квартиру», – обреченно повторил Сергей. – Сколько тебе лет? Ты же зарабатываешь прилично. Давным-давно бы уже взял кредит и купил себе нормальное жилье, где-нибудь в центре.

– Я не хочу ввязываться во все эти кредиты, долговые обязательства. Это все такая клоака.

– Да ты ни в какие обязательства не хочешь ввязываться: ни в матримониальные, ни в долговые…

– Чего ты от меня хочешь? Меня так воспитал отец. Он всегда говорил: «какие деньги у тебя есть, такие и есть – на них и живи». И сам он никогда ни у кого денег не одалживал и кредитов не брал.

– Слушай, Донат Исаевич был умнейший человек, и я его глубоко уважаю, но тебе тридцать лет, дружище! Уже самое время где-то осесть, пустить корни что ли. Понимаешь?

– Понимаю, – уверенно кивнул Бен. – Но только вот, я думаю, что в тридцать лет ось, вокруг которой вращается вся твоя жизнь – это твоя профессия, твоя работа. И от нее уже, как спицы расходятся дом, семья, машина, увлечения и прочее. А у меня этой крепкой и надежной жизненной оси все еще нет.

– Как нет? Тебя что, уволили?

– Да никто меня не увольнял. Я говорю, что не люблю работу свою. Я всегда считал, что она лишь временная; что скоро найду дело, которым действительно хочу заниматься. Однако прошло уже семь лет, я стал начальником своего отдела, а любимого занятия так и не нашел. И с каждым годом становится все страшнее, потому что если все это бросить, то начинать придется потом с самого дна.

Сергей многозначительно покачал головой:

– И сколько еще ты собираешься ждать? Тебе не приходила мысль, что пора уже определиться в этой жизни?

– Не знаю, но пойми, я не хочу до конца дней проработать системным аналитиком.

– Неужели работа не приносит тебе совсем никакого удовольствия?

– Удовольствия? Да я ненавижу ее всей душой, всем телом, со всей страстью. Мало того, что я сам ничего важного не делаю, чего-то нужного этому миру, так еще и сама наша компания ничего полезного для страны не производит – она выпускает продукцию для фондового рынка. Как я могу себя мотивировать на такую работу?

Я жалею, что не стал врачом, ведь это так здорово – каждое утро ты просыпаешься и говоришь себе: «Сегодня я буду спасать жизни людей». Ты слышишь, сколько в этих словах величия? А что могу сказать себе я? «Та-а-ак, сегодня я буду согласовывать бизнес-требования с заказчиками, оформлять ОТР, проводить анализ рисков по функционалу»… Да даже дворник хотя бы просыпается, чтобы сделать этот мир чище.

– Что такое ОТР? – Сергей слегка посмеивался.

– Организационно-технические решения.

– Понятно. Тогда скажи-ка мне, Беня, какого черта ты вообще пошел на эту работу? Только не говори мне, что она поначалу показалась тебе привлекательной.

Бен ничего не ответил. Слегка вздрогнув, он ни с того ни с сего стал настороженно осматривать зал, вращая головой вправо и влево.

– Бен? Ты не хочешь отвечать? – Сергей не знал, как реагировать на действия друга. – Бен, что с тобой?

– Тебе не кажется, что здесь стало как-то темно?

– О чем ты? По-моему все так же, как было. Если ты не хочешь говорить о работе…

– Нет-нет, просто… мне показалось, что на секунду выключился свет, и все вдруг потемнело, – Бен говорил очень путанно и странно. – Мне надо в туалет.

Он поднялся со своего стула, сделал несколько шагов в направлении уборной и, обернувшись, неуверенно произнес:

– Это отец.

– Что отец?

– Это он хотел, чтобы я там работал, – Бен опустил голову и медленно зашагал прочь. Сергей внимательным взглядом проводил его удалявшуюся фигуру. Допив остатки рома, он стал машинально катать пустой стакан по столу, предаваясь воспоминаниям.

Коваль познакомился со Шлейманом 20 лет назад, когда однажды в школе вступился за него в драке. Увидев, как двое старшеклассников избивают маленького худого паренька, он не смог пройти мимо такой несправедливости – вдохновленный историями о рыцарях и мушкетерах, Сергей всегда мечтал прийти на помощь униженным и оскорбленным, поэтому, не задумываясь, ринулся в бой. В действительности, им двигало лишь праведное тщеславие, но спасенный Бен увидел в этом самоотверженном акте персональную заботу о себе. Бескорыстное заступничество Сергея настолько поразило маленького Бенциона, что он тут же предложил ему вечную дружбу. Измазав ладони в крови из разбитых носов, они скрепили свой союз рукопожатием и поклялись никогда не предавать друг друга и не бросать в беде. С тех самых пор нить их дружбы не прерывалась ни на один день. Бен частенько любил говорить: «Ты – мой единственный друг, Серега, потому что ты – единственный человек, у которого я когда-либо в жизни оказывался в долгу.» Дружба для него была своеобразной расплатой за свое спасение.

За двадцать лет друзьям пришлось повидать многое, но в последнее время Сергей стал сильно переживать за Бена: с тех пор как ушел его отец, он впал в затяжную депрессию, из которой все никак не мог выбраться. Что-то его постоянно мучило и съедало изнутри. Сергей понимал, что все эти проблемы были так или иначе связаны с Донатом Исаевичем, но стоило только ему завести разговор с Беном о его отце, как тот сразу же менял тему.

Сергей отлично помнил две встречи с Бениным отцом в своей жизни: самую первую и самую последнюю. Впервые он познакомился с Донатом Исаевичем в 12 лет. Он хотел вместе с другом записаться на секцию фехтования, но Донат Исаевич был против. Бен никак не мог добиться разрешения у своего отца, и тогда Сергей решил поговорить с ним сам. Он на всю жизнь запомнил его грустный уставший взгляд – глаза, полные невыразимой тоски. Сергей говорил без остановки целых пятнадцать минут. Он просил, убеждал, умолял, уговаривал. Он делал все, что мог, лишь бы добиться согласия Доната Исаевича, и, когда тот, наконец, разрешил Бену пойти с ним на фехтование, Сергей чуть не потерял сознание от счастья и пережитого им напряжения. Он до сих пор считал этот разговор своим самым успешным дипломатическим достижением в жизни. Они с Беном прыгали от радости по комнате, а отец сидел все с тем же печальным взглядом. Точно такой же взгляд был у Доната Исаевича перед самой смертью. Он лежал у Коваля в отделении, и когда тот зашел однажды померить ему давление, старый еврей взял его за руку и слабым голосом, едва шевеля губами, произнес: «Позаботься о Бенечке. Больше у него никого не осталось.» Для Сергея это были последние слова Доната Исаевича – тем же вечером он скончался.