ЧАЙКОВСКИЙ. Ложь! Мерзкая ложь!
СМЕРТЬ. Ложь? (посмеиваясь)… Хорошо. А расскажи тогда, как закончилась ваша тринадцатилетняя «искренняя» дружба?
ЧАЙКОВСКИЙ. Она перестала мне писать.
СМЕРТЬ. Да… В своем последнем письме, она сообщила тебе, что обанкротилась. Извинялась, что вынуждена прекратить выплату твоей субсидии, и выражала надежду, что ты, хотя бы иногда, будешь о ней вспоминать. Что ты на это ответил? (иронично, кривляясь) «Неужели Вы считаете меня способным помнить о Вас только, пока я пользовался Вашими деньгами!..»
ЧАЙКОВСКИЙ. Хватит…
СМЕРТЬ. «…Неужели я могу хоть на единый миг забыть то, что Вы для меня сделали..?»
ЧАЙКОВСКИЙ. Хватит!
СМЕРТЬ. «…Нет, дорогой друг мой, будьте уверены, что я это буду помнить до последнего издыхания …»
ЧАЙКОВСКИЙ. …пожалуйста…
СМЕРТЬ. «Я рад, что именно теперь, когда уже Вы не можете делиться со мной Вашими средствами, я могу во всей силе высказать мою безграничную, горячую, совершенно не поддающуюся словесному выражению благодарность…» Это было – твое последнее – письмо.
ЧАЙКОВСКИЙ (сквозь слезы). Я пытался связаться с ней: и через ее сына Николая, и через Пахульского, но она не отвечала мне!
СМЕРТЬ. Да. Ты дважды осведомлялся у знакомых, как у нее дела. Вот такая прекрасная была у вас дружба. «Главная отрада» всей твоей жизни.
Оба какое-то время молчат.
А ты вообще кого-нибудь любил, Петя? Ты, вроде, был женат? Расскажи про свою жену.
ЧАЙКОВСКИЙ (сквозь слезы). Я не хочу с тобой говорить. Я не отвечу больше ни на один твой вопрос!
СМЕРТЬ. Да, не переживай ты так, Петя. Успокойся. Вот, выпей водички (подставляет поближе отравленный стакан).
Чайковский сначала протягивает руку к стакану, затем отдергивает. В бешенстве пытается покинуть сцену, выйти за круг света.
СМЕРТЬ. Не хочешь разговаривать? Что ж, давай помолчим. В нашем распоряжении вечность.
Молчат: Смерть – отстраненно, безразлично;
Чайковский – беспокойно, мучаясь.
СМЕРТЬ (поет).
«Соловей мой, соловей,
Голосистый соловей.»4
ЧАЙКОВСКИЙ. Нет! (бросается на Смерть, хватает за грудки) Нет! Только… не эту! Только не эту… (медленно возвращается на место) Ну, не мучь ты меня! Отпусти, прошу…
СМЕРТЬ. Ты думаешь, это я́ тебя мучаю?..
Пауза.
ЧАЙКОВСКИЙ. Столько времени потеряно… Не успел сказать и десятой доли того, что хотел сказать… А теперь… только смерть впереди… Расскажи мне… Расскажи мне о будущем.
СМЕРТЬ. О будущем!? О каком будущем? Ты выпил этот стакан, Петя. Ты сбежал от своего будущего! А теперь тебе стало интересно. Ты захотел звезд без терний. (дразнит) «Расскажи о моих триумфах, о признании, о восторженной похвале критиков… Услади мой слух. Но только я не буду за это страдать, трудиться, болеть, терпеть…»
ЧАЙКОВСКИЙ (перебивая). Я хотел узнать не про свою жизнь, а о том далеком будущем, которого бы я все равно никогда не увидел! Расскажи, будут ли люди исполнять мои сочинения, будут ли…
СМЕРТЬ (перебивая). Будут ли твоим именем называть лучшие концертные залы в Москве, международные конкурсы… «О далеком будущем»… Я расскажу тебе про далекое будущее: через 10 тысяч лет никто не вспомнит твоего имени! Все твои труды, как и любого другого художника на земле, будут преданы забвению, будут похоронены в архивах истории. Все вы мечтаете о вечности, а сами понятия не имеете, что это такое. Вечность – это пустота. И у тебя был один только миг, лишь мгновение, чтобы сказать что-то важное в этой оглушительной пустоте… И это мгновение кончилось (показывает на стакан). Все, что тебе осталось – это разговор со мной. Итак… жена.
ЧАЙКОВСКИЙ. Мне было 37 лет. Я по-прежнему был одинок. Меня непрестанно допекали вопросом женитьбы родные и близкие. В особенности папочка. По Москве ползали уже бог весть какие слухи обо мне: будто я и бугор, и эфеб, и еще черт знает что. Где-то в салонах еще до сих пор обсуждали, как от меня несколько лет назад сбежала невеста: Дезире́ Арто́. Француженка… Как она прекрасно пела. Я восхищался ее голосом, движениями, грацией. Но ее мать была против нашего брака: говорила, что я сильно младше нее – на пять лет! – что у меня мало денег. Хотя действительно, она тогда была уже знаменитой оперной певицей, а я только-только окончил консерваторию. К тому же, я хотел остаться жить с ней в России, а она предпочитала Европу. Все как-то не складывалось, и в один день мне пришло письмо с ее гастролей, что она выходит замуж за какого-то испанского баритона… Позже я часто спрашивал себя: хорошо ли, что наша свадьба не состоялась? Думаю, да. Все-таки я не был влюблен в нее. Я поклонялся ее таланту. Я был очарован ей, прежде всего как великой и гениальной актрисой. Любовь эта была, скорее, платоническая: любовь воображения, а не сердца… В любом случае, я с головой окунулся в творчество, забылся в своей музыке. Мы увиделись снова, почти через 20 лет. Она потолстела до безобразия, почти потеряла голос, и тех былых чувств я уже не испытал… (задумчивая пауза)
СМЕРТЬ. Трогательная история, Петя, только ты так и не рассказал про жену Антонину. Тебе было 37, кругом слухи…
ЧАЙКОВСКИЙ. Да. Да… Слухи… Мне было совершенно наплевать, что обо мне говорили. Меня интересовал лишь один слух: музыкальный (указывает на ухо). Но, к сожалению, все эти сплетни и газетные инсинуации причиняли огорчение моим близким. Бросали порочную тень на всю мою семью. Этого я никак не хотел допускать, и решил, что гласная связь или женитьба на простой скромной женщине положит всему этому конец. И вот однажды, я получил письмо от одной девушки, Антонины Ивановны Милюковой. Из этого письма я узнал, что она как никогда влюблена в меня, что не может без меня жить. Письмо было написано так искренно, так тепло, что я решился на него ответить. Завязалась переписка. Антонина Ивановна писала, что год тому назад училась у Ла́нгера, что она – музыкантша. Я в консерватории даже подошел к Эдуарду Леопольдовичу уточнить, не помнит ли он такую особу. Он долго думал. Потом пристально посмотрел на меня и говорит: «Вспомнил. Дура.» Но я не придал значения его словам. Отчего-то решил, что, быть может, он говорил прежде всего о ее музыкальном таланте. После очередного письма я согласился на ее просьбу побывать у ней. Для чего я это сделал? Теперь мне кажется, как будто какая-то сила рока влекла меня к этой девушке. Весь этот брак был каким-то непостижимым сцеплением обстоятельств. Она была сильно моложе меня, довольно некрасивого сложения, но со смазливым лицом. Красивые глаза, но без выражения; неприятная улыбка. При свидании я объяснил ей, что ничего, кроме симпатии и благодарности за ее любовь, к ней не питаю. Но, расставшись с ней, я стал обдумывать всю эту ситуацию. В ту пору я как раз работал над «Евгением Онегиным», и этот роман занимал и путал все мои мысли. Мне начало казаться, что я – бессердечный Онегин, а она – несчастная Татьяна. И так было похоже ее любовное письмо, на признание Татьяны. И мне вдруг жутко захотелось исправить ошибку Онегина: то, как он жестоко отверг любовь девушки, и как потом в этом раскаивался. Итак, в один прекрасный вечер я отправился к Антонине Ивановне делать ей предложение руки и сердца, вернее, только руки… Я сказал ей откровенно, что не люблю ее, но буду ей, во всяком случае, преданным и благодарным другом. Я подробно описал ей свой характер, свою раздражительность, неровность темперамента, свое нелюдимство, наконец, свои обстоятельства. Засим я спросил ее, желает ли она быть моей женой. Она сказала, что решительно на все согласна и что обещает никогда и ни в чем не быть недовольной. Мы немедленно поженились. И как только я очутился наедине со своей женой, с сознанием, что теперь наша судьба – жить неразлучно друг с другом, я вдруг почувствовал, что не просто не люблю ее, но что ненавижу ее. Это был крах! С первого же дня! Если бы я только знал, какой она окажется гадкой стервой. Я пытался привыкнуть к ее пустой болтовне, к ее посредственности, ограниченности. Находясь с ней рядом, я совершенно не мог сосредоточиться – я не мог сочинить ни строчки! Я пытался подстроиться. Я ломал себя, но это было невыносимо! Я не встречал более противного человеческого существа. Она была мне ненавистна до умопомешательства. Я ненавидел любезничать с ее родственниками, терпеть ее капризы. Я впал в глубокое отчаяние. За все время она ни разу не спросила, над чем я сейчас работаю, каковы мои планы, чем я интересуюсь. Она никогда не бывала на концертах Музыкального Общества. Она говорила, что влюблена в меня, а сама не знала ни единой ноты из моих произведений. Как-то раз она спросила, что ей купить у Юргенсона из моих фортепианных пьес.