– Вот вы тут, мужичье стоеросовое, на печи бока отлеживаете, да баб своих за сиськи тискаете, а в державе беда – баталия великая случилась. Ворогов у нас тьма-тьмущая, а воевать некому. Или Царю-батюшке за всех за вас одному отдуваться?

Переглядываются мужики, бороды чешут.

– Так разве мы лежим? Недосуг нам лежать. Мы до зари, до петухов ишо встаем, да дотемна в поле пашем, сеем, бороним. Бабы за скотинкой ходят, за огородом и детьми малыми. До титек ли нам. Урожай, какой ни есть, сберем, да амбаров своих не засыпав, Батюшке нашему Государю-Ампиратору половину в закрома свезем. И барину тож. Зиму-то голодуем, еле ножки волочим.

– Это все отговорки. Сбирайтесь, мужики, супротивника воевать.

– Так не умеем мы, нам боле соха да грабли сподручны.

– А на то большого ума не надобно – взял пищаль, да беги вперед. Добежал, ткнул ворога в грудь и героем стал. Всех дел-то – зарезать трех-четырех супротивников, да домой с победой и подарками возвернуться. Царь наш щедр – мешок полушек за викторию насыплет и еще пряников деткам даст и бабам отрез на платок. Сбирайтесь, нечего тут рожи мять – Государю помогать надобно.

– А кто ворог наш? Али опять татарва со степей дальних прискакала?

– А это вас не касается – Царю виднее, с кем баталию и для чего вести. Ваше дело приказы исполнять и в атаки бегать. Три минуты на сборы…

Сборы у мужика, известно дело, недолги – исподнее в сидор сунуть, ложку деревянную, хлеба краюху да соли щепотку, и айда за ворота.

Плачут бабы, за мужиков цепляясь, детишки им вторят, хоть не понимают, о чем слезы и даже кобели цепные по хозяевам воют. Ревмя ревет деревня.

– Да буде уже, – успокаивают мужики, – Может и верно – побьем супостата, да с пряниками домой вернемся. Царь-то брехать не будет.

С тем и ушли, по дороге пыля.

А как пригнали мужиков на баталию, то построили в ряд.

– Значица так, – хмурится, усы жует сотник, – Здесь вам не там и ежели кто чего не того или не так или как-то иначе или хоть подумает, то тому я сам по самое неохота со всем своим удовольствием и удалью внушу… Ясно ли?

И кулачищем, которым порося зашибить можно, вертит. И, вроде, о чем сотник сказал не понять, но все ясно.

– А теперь так – бороды резать, лапти равнять, языки в узел вязать и совать, после скажу куда, до самого конца баталии. Были вы мужичье, а ныне ратники Государевы. Ура!..

День, а кого два обряжали в сукно солдатское, да учили маршем ходить и пищали на плече таскать. А после на баталию послали. Пищали забрав и сапоги сняв.

– А как же мы без них-то? – подивились мужики.

– А зачем вам пищали да сапоги – они немалых денег стоят, а вам все одно теперь помирать. Вы, помирая неладно упадете и казенную вещь попортите, али потеряете ее, как вас с поля брани поволокут. Вы и в лаптях с рогатиной можете. С рогатиной вам даже сподручней – вона лес, идите рубите себе оружию, сколь хотите.

Нарубили мужики рогатин, да дубин.

– Вот и славно, – говорит сотник, – А теперь мы атаку ладить будем. Как я крикну – вы вон туды бежать станете, да шибче, чтобы хоть кто добежал, а как добежите – маши дубинами, подымай ворога на рогатины – добывай Государю победу, а себе славу. Понятно ли?

Чего не понять. Побежали мужики – вкруг пули свинчатые посвистывают, а кому и башку сквозняком дырявят. Ядра под ноги падают, крутятся, в мелкие клочки рвутся, ноги-руки отрывая. Крик да стон по полю стоит смертный. Кто руку свою оборванную тащит, кто кишки обратно в живот сует, по земле собирая, а кто смирно лежит пополам разорванный. Ко всякому своя смертушка приходит.

– А ну, шибче скачи! – орет сзади сотник, баталию перекрикивая, – Не посрами Царя-Батюшку!

Почти что добежали, только тут супротивник из-под земли полез, как сорняк какой. Да много как! Выставил вперед самострелы, бежит, глазами сверкает, орет ртами перекошенными.

– Не бойсь, не пужайся – на рогатины его! – кричит сотник, хоть сам в яме дальней хоронится.

Добежали, сошлись – долбят друг дружку дубинами, на рогатины поднимают, пищалями в животы тычут – не от удали молодецкой, со страху, коли ты ворожину жизни теперь не лишишь – так он из тебя душу вынет! Кровь хлещет по земле, как ливень летний, кости аки спички трещат-ломаются, черепа яичными скорлупками лопаются, глаза кулаки вышибают, да тут же их каблуки в грязь топчут. Страх кромешный, как в церквах, где на стенах ад малюют! Разошлись, расцепились. Тут ядра покатились уцелевших калеча. Кто успел – в ямки да воронки свалились. Лежат, дышат, богу молятся, за спасение или упокой, не понять. А тут кто-то еще сверху падает. Так – то супротивник! Взъерошились, насторожились, оскалились. Только нет боле сил в драку лезть – руки плетьми висят. И убечь некуда, ядра да пули поверху свистят, траву что коса режут – не высунуться. Смотрят. Пальцы на тесаках что за пояс сунуты, сжали. Час сидят, другой не шелохнувшись, отчего в сон клонит и глаза слипаются. Ратнику завсегда спать хочется, ежели ему какое занятие не найти. Хошь даже разговор.

– Ты кто такой будешь?

– Ратник государев, два дня ужо как. А до того мужик был.

– Так и я мужик. Под мобильнизацию попал… Поди хозяйство у тебя имеется?

– Как не быть – есть. Землицы десятинка, коровка, порося, да кур десяток. Без них детишкам смертушка. Тока вот все оставить пришлось.

– Так и у меня коровенка. И детишек – пятеро, мал мала меньше.

– А у меня семеро, да баба на сносях. Была дюжина, но пятеро в прошлом годе с голодухи попухли и померли.

– Так и у меня четверых господь прибрал. Как случился недород, так и преставились. Сильно перед смертушкой корочку хлебну просили.

– И мои просили, так где ее взять, когда все сусеки вымели и лебеду с крапивой поели. Беда… Нонче вот тоже суховей…

Толкуют мужики о землице да скотинке, словно на вечерке встренулись.

– Чего ж ты к нам баталией полез, вместо того чтобы землицу пахать, да сеять?

– Так то не я – то вы по вредности своей измыслили нас под корень известь. Так Государь сказал.

– И – наш сказал.

Смотрят мужики друг на дружку и нет в них злобы. Не осталось. Вредно на войне с супротивником беседы душевные вести, заместо того, чтобы кишки на шомпол мотать.

– Чего дале делать будем?

– А – чего… Посидим, а как тихо станет, разойдемся всяк в свою сторону. Или может ты к нам?

– Нет. Детишки у меня, жинка, хозяйство. Как они без меня?..

Вот и стихло всё, видно пушки да пищали перекалились али заряды кончились. Только не вышло разойтись.

Шорох. Сунулась сверху голова. Так то – сотник!

– Ты чего тут сидишь, так тебя растак, когда пред тобой супротивник живой и даже не ранетый. Или ты забыл, что Царю-Батюшке присягал? А ну давай теперь жизни его лишай, покуда я на тебя рапорт не сочинил.

Хмурится мужик – не охота ему чужую жизнь забирать. Одно дело в драке, когда глаза страх и злоба застят. А чтобы так…

Тут другая голова сверху свешивается. Супротивного сотника.

– Это чего тут такое происходит? – кричит голова, – Или это измена? А ну – вынимай с него душу побыстрее! – И пистоль внутрь сует, – Не то я тебя как изменника теперь стрелять стану.

– Да за что его так? Он же такой же мужик, как и я. Жинка у него, детишки…

– Не рассуждать тут! Мужик – он когда с бабой на печке пыхтит, а здесь враг, коего Уставы убивать велят и нарушать сии правила невозможно! Наука военная шибко мудрая, коей тебе владеть ума не хватит. Ежели о баталии всяк дурень навроде тебя свои суждения иметь станет, то тем всю диспозицию с субординацией порушит. Тебя сюда Царь-Император послал ворогов сокрушать – так будь любезен. А нет, я тебя в дизельтиры запишу и на суку за шею подвешу. А ну – исполнять чего велено!

Встали мужики. Стоят. Смотрят друг на дружку насупившись. Только нет в их глазах злобы, одна тоска смертная.

– Ну чего стоите – айда, – кричат, командуют головы, – Или мы вас сейчас из мушкетонов постреляем!

Сделали мужики шаг, да еще один. И ткнули друг дружке в животы тесаки.

– Проверните их для верности! – орут сотники, – Так чтобы всю требуху наружу вывернуть!

Упали мужики. Да и померли разом.

И там дальше еще померли. И еще. И еще… Завалено поле мертвяками растерзанными – конца-края не видать. И у всякого дома жена, да детишки остались. Кто их теперь кормить-одевать станет?..

Да не всех до смерти убило, кто-то и жив остался, чему не шибко рад – ковыляет на одной ноге через мертвецов перепрыгивая или без рук бредет, о том лишь сожалея, что от смертушки уберегся. Кому он теперь безрукий надобен – ни коня запрячь, ни ложку выстругать. Дитю рожок с молочком и тот не подать. Был в семье хозяином, стал обузой, хуже грудничка – жену не обнять, детишек не приласкать, до ветру самому и то не сходить. Такая судьбинушка. И сколько их калек таких домой возвернется на радость, но и на горе семьям своим… Не счесть. Да и кто их считать станет?.. Счет он нужен, когда на баталию народишко сбирать, там их всех по головам надобно… А после… После сами как-нибудь…

Такая вот баталия. Как и все, что до нее были и после будут. Баталии они мясом питаются, человечьим – кого целиком на поле брани жрут, у кого ноги-руки отгрызают. А если без мяса, так это и не баталия вовсе, а насмешка одна… Чем больше мяса, тем памятней война… Тем больше медалек вдовам, славы воеводам, и злата-серебра купцам…