И тут бы ей как раз и сказать бы вслух «Приехали! Вернулись к тому, с чего начали: как в принципе и к тому же самому тебе, так и в общем, касаясь же еще и всего одушевленного и не», но теперь уже и она вновь промолчала, будучи замороженной полностью после знатной разморозки, согретая и буквально спаленная же дотла как им же самим, так и его же словами, тоном и тембром, и сразу же выморозки. Вместе и с тем же самым вопросом, который мог бы возникнуть «От чего больше побежали мурашки – от контраста температур помещения и оголенной кожи или от меня же и его?», но и тут же почти вдруг решился сам же собой, да и тем еще, что так и не был же сформирован, как и сформулирован, внешне: ведь и не был же изначально, как и в принципе, задан ей-себе же и изнутри, не будучи так же адекватно и грамотно там же и затем же отвечен, где-то между еще бросая ее вновь и вновь сначала в дрожь и от холода, а после же и трепя испариной от жары, а порой же еще и одновременно. И сразу же ей вдруг стало жизненно необходимо закрыться основательно, поплотнее и покрепче, спрятавшись подальше и поглубже, уйдя в тишину и темному, а еще лучше – в какую-нибудь и чью-нибудь тень, возможно же, что даже и себя и свою же, если уж и не его. На что ее руки тут же и из замка самопроизвольно поползли вниз и потянулись к полам кофты, собирая и соединяя же меж собой два конца ее черных тесемок с равно поделенной и разделенной же меж ними черной молнией и таким же на ней бегунком, чтобы застегнуть ее, но были тут же остановлены и сжаты руками Егора поверх, почти как тогда, под его же обращение к ней:

– Соф…

– Что, Егор? Ну что еще?! – Сорвалась она и, вырвав вновь свои же руки из его, просто запахнула на себе кофту, так и не застегнув ее, да даже и не начав, и сжала вместо этого себя же саму и в своих же собственных руках, опустив затем и так уже весьма поникшую голову и так же уже порядком потухший взгляд себе же под ноги, уперев его в пол. – Что еще ты хочешь? Что еще вот тебе и от меня надо, а?! Я ничего еще до конца не знаю… а ничего уже не понимаю! Как и не принимаю…

– Для начала… – начал тихо и хрипло он, вновь преодолев небольшое расстояние между ними, и обхватил ее спокойно, почти трепетно и даже нежно за подбородок обеими своими руками, подняв ее голову и лицо на прежний уровень их контакта, глаза в глаза, ее просветлевшие карие в его-свои же не менее прозрачные синие, опустив в обратную сторону же от них свой голос и тембр, как и сами же слова, что вдруг неожиданно как для нее, так и для него же самого стали вполне мирными да еще и в каком-то подбадривающем ключе, так и легли же так же легко и непринужденно на ее же барабанные перепонки, будто бы и обволакивая собой, как вуалью, покоем и теплом, все ее тело и душу, снаружи и внутри, – …чтобы ты успокоилась и посмотрела на меня. – Но продолжая же все так же тяжело дышать, дабы и не расплакаться уж окончательно да еще и перед ним, она качнула головой, упорно высверливая своим взглядом дыры в полу, уже почти что и достигнув таким образом ядра, до этого лишь прячась, после чего еще ища клад и нефть, а вот и уже только затем наконец достигнув начала всех начал, как и конца же всех концов – того же самого дна, после которого уж точно никто не постучит, ну и разве что сама уже Земля. Да, именно так всплеск эмоций и чувств под взрыв же еще и самих ощущений внутри нее резким перепадом от отрицательного к положительному и обратно дал о себе знать уже снаружи – она была на пороге и тонкой грани слез, но и все еще будто размышляя: стоит ли звонить для прикола в дверь своей же смерти и потом убегать, смерти, у которой же она все еще планирует укрыться и укрываться же в дальнейшем. Не говоря уж и за лестницы вверх, по которым и ступенькам же которых спрыгивать интересно, как и в том же все самом «Гарри Поттере», только уже и в игре, да и «Гремучую иву», под сучьями которой только и убиваться на бегу, буквально, но смысл. Так еще и у кого же еще, верно? У кого еще – правильней и безопаснее? Только она же знает всю ее и все же о ней. Да и как про ту еще эквилибристку под куполом собственного же цирка на дроте с конями, что уже и все сделала, только потом же подумав и грамотно же профрустрировав еще в процессе – несколько раз уже нажала на звонок и теперь просто держала палец на кнопке до последнего и победного, решившись, видимо-таки, избавиться от него, раз так и не вышел тот фокус с ним же. Да и почему бы и нет? Ведь уж чего-чего, а просто плакать сейчас и здесь, тем более же вновь – еще и перед ним, ей не хотелось ни в какую и ни при каких же обстоятельствах: и так ведь жалкая, куда дальше-то и больше, глубже и хуже, а не так и не просто – хоть и от боли, своей и нанесенной себе же самой, не им. – София, пожалуйста! – Но и тут же все, как обычно и нельзя кстати-вовремя, в ее голову вдруг пришел вчерашний же образ Александра с теми же самыми почти что просьбами и буквально же мольбами, взываниями к ней и на той же самой уже порядком и треклято-проклятой ей же самой лавке у реки. Ведь и ладно бы еще просто пришел, пришел – и ушел, как говорится, да и она ведь не пони с одним трюком-кругом в том же самом все цирке, она лошадь, на которую как сядешь, так и слезешь, но ведь пришел и завис, ни в какую не собираясь покидать ее, по крайней мере и в ближайшее же время. И на что уже ей просто из последних своих сил и потуг в сдерживании его же все морской соли, чтобы хотя бы уже и не из нее-себя, пришлось еще сильнее сжать свои веки и губы, так еще и кисти рук до хруста костей и треска кожных покровов, чтобы уж если и заплакать, то не от слов и его, а от действий и своих, от боли же, ну и как бонус еще затем – не зареветь, не завыть на луну и как тот еще одинокий волк, просто выплеснуть эту самую свою жидкость с теми же все кровью и по́том и больше же никак не показывать и не показать свой надлом, разлом и свою же разрушаемость, разбитость, сломленность и прямо же здесь и сейчас, с ним убитость. В то же время как он сам, не добившись никакого адекватного эффекта, как и какого-либо такого же более-менее вменяемого ответа, помимо и автономно первого отрицательного же, грузно выдохнул, повторил ее движение головой и притянул ее к себе, в свои объятия, накрыв ее сжатое изнутри, как и сжавшееся же внешне тельце своими руками, поверх ее же собственных и ее же самой. На что она вновь никак не ответила на его первый шаг, как и само же его объятие, что уже пусть и никак в первый же раз, но и все же кольнуло его, несильно, да, но и вновь же достаточно, чтобы понять, что она не только расстроилась и обиделась, но еще и скрылась, закрылась от него и прямо-таки максимально, по всем же своим фронтам. А что там еще и ему же самому тот же все Александр говорил ранее про ее скорлупу? И что он, с его же все слов, сделал с ней, здесь и сейчас так? – Прости, что сорвался… – прижавшись губами к ее правому уху, прошептал он, пытаясь вновь наладить хоть так и какой-то уже контакт с ней, пусть даже и с нуля – если уж не услышит, то ведь точно послушает. Да и руки же ее зафиксированы им же – поднять их к ушам она не сможет. Ну а кислить и горчить своей травой, как и не созревшей еще сиренью, может хоть сколь угодно – хуже, чем прежние ее адамантиевы когти и шипы с иглами, уже точно ему не будет. – Это – было не для тебя. Да, как и прежде… как и всегда же в подобных и не случаях, когда я вдруг и выхожу из себя! Я не на тебя это все здесь и сейчас сорвал… и как до еще же срывал… а на нее и… остальных. На них же всех! Тут и… там. Кто сделал это все с тобой на момент, Соф! Да… Да и я же сам – не дурак, не тупой… чтобы понять, что в здравом уме и при твердой же памяти… в которых ты пребываешь повсеместно и постоянно же двадцать пять, а то и шесть на семь… ты бы не сделала этого с собой и… сама. Да и не попросила бы! Разве что, кхм, возможно, потом… когда бы выбрала наконец сторону. Или вообще же никогда, оставшись при своей и в своем… в себе же! Хоть и не факт, конечно, что кто-то бы тебе это и позволил… даже, а и тем более тогда, когда и как, кстати… – усмехнулся он, прервавшись, уже не скромно и не про себя, зная же уже прекрасно и будучи же буквально знакомым с тем первым – на место же и этого самого кто-то, кто бы лично и один боролся не на жизнь, а на смерть за ее же чистое тело, пусть и не во всех аспектах, разрезах да и частями, но и явно же еще чуть большими, чем и есть же уже сейчас. И хотел было уже продолжить в таком же назидательном тоне-ключе, но почувствовал, как она в его руках завозилась-заворочалась, явно не согласная с этим и облегченно выдохнул, испустив хоть какое-то свое внутреннее напряжение таким образом, почти что уже и наэлектризовавшееся от внешнего, получив хоть и такую, но реакцию на себя. И, погладив ее почти неощутимо по спине, сменил курс разговора, лишь немного напоследок сакцентировав его на прошлой теме. – Но и опять же! Опять же – в таком… формате. И что в том, что и в ином же случае… Да и с не таким – тоже можно было бы компромиссы к минимуму свести… Но! Не суть же уже… Я не виню тебя! В этом – нет твоей вины. Не было. Нет. И не будет! Но и не говоря же тут вновь об утаивании, так еще и знании… с какой-то же там своей-твоей горы и бухты-барахты-ее… Карины, а не нас самих… обо всем-не-всем же и ранее этом!

На что София вновь обидчиво взбрыкнула и фыркнула в его же правое плечо, близ шеи, но все-таки нашлась, собралась и промолчала, пока лишь еще подбирая слова и продолжая хранить тишину, хотя бы более-менее и снаружи себя, не прерывая и его же монолог, так еще и успев же где-то между быстрым движением опущенных же своих рук собрать молнию воедино и дернуть все же по ней сам бегунок вверх, хотя бы и до груди, чуть ниже ключиц застегнув кофту, и тут же, будто бы невзначай и так все и задумывалось-планировалось ей, обняла его в ответ. После чего уже и у него самого, пусть еще не совсем, как и не в совершенстве, но отлегло: начало вновь было положено и да, пусть и такое же все какое-никакое, как и сам же между ними диалог, будучи на зачине его же собственного монолога, но и все же ведь он был, был-таки восстановлен и налажен.

– Если бы мы не делили с ней одну раздевалку и я бы не сбегала, кхм, бегала к ней… – едва только начала вставлять свою лепту она, как и он сам закончил, как и тут же прервалась и исправилась, только заслышав его надсадное тихое шипение у своего уха, будто и воздушный же шар сдувался там же, хоть ничего подобного, как и не под рукой ни у него, ни у нее не было – только кого и без ни: да уж кого-кого, а кого-то как раз таки и без того оказалось навалом, ведь и в виде же все того же самого него-Егора, надувающегося затем тут же, ко всему же прочему и исходящему же из, злостью, яростью и гневом, чего всегда и во всем же, так или иначе связанном с ней и тут же направленном против нее же, было в нем хоть отбавляй, в прямом смысле этих слов, и о чем, кстати же, так же знали оба. Поэтому-то и неудивительно, что она, все-таки перебив и исправив же себя сама в моменте, тут же прижалась к нему посильнее и поплотнее, в попытках если и не дожать, не сдуть его окончательно, не дав и шанса в дальнейшем начать набирать его-себя и в него-себя же все то вновь, то хотя бы и придержать, а там и не отпустить, не выпустить, выступив именно же камнем и якорем, к которому и за ниточку вполне мог быть привязан, как шарик же, он сам, – …с ночевками – она бы тоже была в неведении!

– Да я уже и не удивлен… не удивляюсь этому, знаешь! – Прервал ее парень, начиная ее уже, как и просто же самого что и ни на есть ребенка, отчитывать. А ведь и в каком-то смысле – она именно и была же для него таким и такой, кого можно и нужно было еще всему же учить, тащить и тянуть, дотягивать до себя и своего же уровня. Что, как и голубая мечта и идея же фикс в одной-одном, практически уже и встало внутри него на помост: рядом с ревностью и к одному же все родственнику, пока же еще упорно деля одно место на двоих – не отдавая его еще в случае первого, но и не выдирая, не передергивая к и на себя в случае же уже второго. – Как и ничему и никому… А уж и тем более – тому, что ты даже с Никитой комнату не делила в процессе же переодевания на ночевку же здесь! И я не в плане – чего бы то и там ни было… Вы же оба все же – друзья. Брат и сестра… Взрослые люди. Да и семья, в конце-то концов! Но он бы – мог и отвернуться. Или ты, попросив об этом! Если уж и не о чем-то ином… Но ты же – сознательно шла на это… На все эти разделения и отделения, сокрытия и закрытия… Прят-ки! Опять же таки, зная, что рано или поздно кто-то бы все равно коснулся тебя… так или иначе… и все бы вскрылось. И пусть бы все так же не все… как и сейчас же например… но и в разрезе же все демона и… демонов: темное бы все равно зацепило темное, притянуло и вытянуло бы его изнутри наружу – к порам. А там – и через них…

– Ну, знаешь!.. – Не осталась в должниках брюнетка и наехала в ответ, врываясь в его и свои же легкие потоком своего чистого и свежего, разряженного воздуха. – Ты – первый, кто за все это время появления этого… рисунка и… этих же рисунков… полез ко мне… в принципе! Как и продвинулся же в этом – куда дальше простых и… обычных касаний: будь то случайные или… нет! Не говоря уже и о том, что и начал же – снизу вверх, сдвигая и оттягивая же кофту вверх, а не пошел напрямик, начав же с середки… Ну, или хотя бы – сверху вниз. Что произошло уже затем и чисто случайно – в порыве! Видимо, ты тот самый процент-покупатель, вне маркетингово-клиентской ориентированности, который из пирамиды продуктов в магазине берет какой-то один и именно же снизу… что бы это ни было… руша же все вышестоящее над ним следом, да?

– Когда как… – усмехнулся Егор, упираясь подбородком в ее темную макушку с прикрытыми в каком-то же вновь своем разомлелом состоянии-трансе глазами. – Но и ты же – не продукт! Как бы я там и ни шутил… Схватить и убежать и остаться и раздеть – это все же разные вещи! Как и разная же степень ответственности… А за цену и ценность – я и вообще молчу! Во втором же случае – ты еще можешь попробовать откупиться… Буквально, что и заплатить на кассе же! А не оплатить и… из своих же лет и зим. Какой бы вечность долгой и не ни была… Опять же, если мы все еще о гастрономии!

И вновь между ними повисла пауза, в которой каждый думал о своем настоящем, будущем и отходил же от своего же ранее прошлого по-своему же: где-то и кто-то, стараясь опять не сорвать, как и не сорваться же, не хуже вновь и чеки гранаты, пытался лишь кончиками пальцев касаться вмиг ставшего вдруг маленьким и таким хрупким тельца, обнимая полноценно, плотно и крепко лишь с и за правый же его-ее бок, обходя как мог и заблаговременно левый же, когда как кто-то и где-то же другой-другая, в свою же очередь, старалась подобрать свои следующие слова ему так, чтобы в очередной же раз, разрушив молчание и тишину, не показаться ему уж настолько бьющейся и хрустальной вазой. Би́той? Да. Но и не разбитой же окончательно. Раненой? Тоже: да. Но и не убитой с концами же. Не так и сильно, во всяком же случае, чтобы бояться, так еще и так же пылинки потом с нее сдувать, как и дышать же рядом, а уж и тем более ходить и всячески же касаться. Чтобы и, в конце концов, затем только лишь и совсем не касаться.

– Я как-то говорила уже это и сама Александру, что… там не все так плохо, как… и тебе же могло показаться на первый взгляд! В смысле… Не так ужасно и… печально! – Решилась все же и на что-то она, собрав не столько уже и остатки своих сил, сколько и осадок себя же самой по кусочкам и частичкам в кучку, как и тут же вновь осеклась, ощутив в мгновение, как, не размениваясь и на что-либо иное, с ее же левого бока пропали не только касания его пальцев, но и вся же его правая кисть вместе с рукой полностью, оставив после себя лишь прохладу и, неожиданно, влагу, правда, и все же в ее же собственных глазах, лишь с остатком-осадком разъевшей их его же соли, будто и после схода, ухода волны, появившейся из ниоткуда и ушедшей же все так же в никуда. – Уже же – все старое… Давнишнее и… зажившее. Да… Да и не только же говоря о… «тату»!

– Как-то… не успокаивает, знаешь! Со-вер-шен-но… – Буркнул он, вернув ей еще и свою-ее же шпильку и процедив последнее же свое слово по слогам и сквозь зубы, так ведь после и застыв на какое-то время с приподнятой же рукой, не зная, куда же ее пока и вместо пристроить, но и все же опустил-вложил ее затем в передний правый карман своих же собственных джинс, теперь уже точно и внешне таким образом запрещая себе ее касаться и именно по и той стороны.

– Его-о-ор… – грузно и как-то до боли страдальчески выдохнула София, чуть протянув на второй гласной его же собственное имя, не спеша отстраняясь-отрываясь от его груди и отрывая же тем самым его же самого от своей головы, чтобы посмотреть своими уже и чуть влажными, покрасневшими и уставшими карими глазами на его же серьезное и хмурое, немного суровое лицо с такими же точь-в-точь темно-синими глазами, почти что уже и поглощенными их же все черными зрачками. – И не должно! Я и не для этого это тебе сказала и… говорю же еще сейчас. Просто… Коряво, да. Безусловно! Но и ты же видишь – я и так пытаюсь, стараюсь хоть и начать говорить… разговаривать об этом. Хотя бы и в качестве же – все тех же первых шагов! И пусть, да, и не в равном же количестве… Но делаю это… Я. И… сама. Как могу и… вот как есть. Как получается… И на что я конкретно же сейчас способна! И если чего-то и жду в ответ на это, то не этого – не сострадания и сожаления, а и тем более скорби! И боже-дьявол, царя-короля голого храни-упаси, не обращения как с фигуркой Розы же из стекла или не и из фарфора. А там и с вазой же из хрусталя! Я и так, без этого и… всего… и сама же чувствую себя жалко и… довольно прискорбно. Отвратно-сострадательно прям, надо же сказать… Ущербно! «Спасибо! Не стоит». Не добивай же меня этим еще… более и больнее… пожалуйста!

– А разве не так обращаются мальчики с девочками и… парни с девушками, м? – Склонил голову к своему правому плечу Егор и, в то же время, пока аккуратно возвращал свою правую руку на ее же левый бок, сделал вид, что задумался. – И я имею в виду – именно «нормальные и адекватные»! По-моему, так. Но и… если мне, конечно же, не изменяет память – за манеры и джентльменский тон! Ведь… Когда это было-то со мной и в последний раз? Уже и не припомню даже… Полгода? Год? А может, и век уж назад? – Поджав губы, она так и не смогла сдержать улыбки, как и легкого же смешка от его ерничества, но толику разума таки все равно внесла – покачала головой, прекрасно же понимая, что он и конкретно же с ней пытается здесь и сейчас этим сделать, так тонко переводя ее угнетенность, расшатанность и буквально же разбитость в какое-то же и подобие шутки, на деле же: лишь угнетаясь, расшатываясь и разбиваясь сам, вновь предпочтя в этом нехилом болевом пороке и пороге-деле ее, забывая, а может, и просто уже и не обращая внимания на себя самого и до конца, как и на свою же собственную энергию – и так метавшуюся все это время из крайности в крайность, а теперь и вовсе же ушедшую в преувеличение, сначала обрушив всю свою скально-горную породу в соленую воду вместе с травой, кустарниками и всеми же древесными насаждениями, а после и подняв ее, затопив и утопив в ней уже и саму-самого же себя-его по и под горлышко же. – Не улыбайся – это серьезный и важный для меня внутренний момент! Что? И чего вот ты смеешься? Правда же… И я не прибедняюсь! Когда в последний раз я так… именно так, а не иначе… обращался с кем-то? И этот кто-то же так же – со мной, м? Не прося никого и ничего взамен… Буквально же, что и от всего же, всех и вся отказываясь! Как и вроде того же, что, подумайте только, не обращаться к ней… и с ней же… как с принцессой. И не гунди! – Щелкнул он тут же ее по носу уже левой своей рукой, только заметив ее не отношение к этому в виде минимально строгого темно-карего взгляда из-под темных бровей и надувшихся в обиде губ, как думала же только она. – Это – не оскорбление и не статусность! Да и мы же с тобой уже столько раз говорили об этом… И не признание величия! Не дождешься. Как и того, чтобы называть меня принцем – в противовес! Это – лишь признание того факта, что ты… просто чуть меньше и гораздо кукольней, светлее меня! Это – мило и подходит тебе… Как и походит же на саму тебя! Не более… Но и не менее! А насчет же того, что ты одновременно ждешь и боишься увидеть после этого… Мне достаточно хорошо и самому знакомы эти чувства… Эмоции и ощущения… Прямо же и отвратительные, надо сказать! Чтобы я вдруг же еще и смел чувствовать, эмоционировать и ощущать их сам… Так еще и к кому-то! К тебе вот все, да, например. Но… И не достаточно же хорошо, чтобы я не мог делать то же самое и по отношению же все еще к твоей же «прекрасной матушке» и уже нашей же такой же женщине. Пардон! К вашей и с Женей. Но и сейчас же – о тебе… Поэтому-то: к твоей! Что же и сделала это в основном с тобой… Ведь и вместе же еще с тем умником, который ей подыгрывает и, прибегая по первому же зову, танцует под ее же дудочку, как самая настоящая… не змея… крыса! Что ж поделать, вакантное место ползучей, не пресмыкающейся ни перед кем и чем твари уже давно занято. И казалось бы, да? А бывают и такие, что только лишь ведут и пресмыкают… остальных! Да и прекрасно ведь справилась, как и справлялась, не посрамила… оправдала и не ожидания, возненавидев всех и сразу! И тех, кто рядом… И тех же… тем более… кто не! А ведь как удобно и удачно – никто и не просит обратного. А она же сама как не делала ничего сама, так и не делает… Да так и не будет. Зачем?!

– Произнес так, будто для тебя это – самое настоящее уродство! – Скривилась, вернув свои руки с него же к себе и распределив их тут же по швам, девушка, параллельно же еще и с прищуром отпихнув вместе с тем от себя и его, готовая уже даже и выдать что-то из своих же нелицеприятных сейчас и здесь, с ним мыслей наподобие «Кто бы говорил о змеях» и «Тебе ли ее и подобными же попрекать», когда же и сама кляла и клянет ее до сих пор на чем свет стоит и тьма лежит «гордой птицей», но скорее же даже и именно «хищником», а вот и его же уже, в свою очередь, именно хладнокровной и без малого, ведь и со многим тварью, за счет чего же как раз еще пока и держалась, сдерживая же себя саму из последних сил, словно и повиснув же над его же все морской пропастью, для себя же – бездонной болотистой лужей, держась за одну лишь и единственную веточку своей сирени, всеми мыслимыми и не мыслями же стараясь еще и отогнать от себя альтер-эго Рататуя, что в любой момент мог прийти и стать, как и в случае же все с их ней и ее же зеркальной ипостасью, одним и тем же – с ее еще мыслей и на его уже словах, перегрызя ее. – И вызывает – только лишь одно отвращение… вместе же с носителем. Со мной!

– Нет, это – не уродство! Иначе бы я противоречил самому же себе и жутко лицемерил. Ну… Ты видела! Но и не могу же не признать, что не в восторге от сего… искусства-творчества и… – обвел он по воздуху контур ее левой части-стороны тела своей правой ладонью, оставив после висеть ее почти так же, как и у нее, только уже и по своему шву, левую же пока прибрал в ей соответствующий же передний карман штанов, – …на теле же девушки! Без какого-либо сексизма и мизогинии… В принципе! А на твоем же – еще и вдвойне! Так еще и без права сказать «нет», желания и воли… и втройне! Я не испытываю к этому, как и к тебе же самой, а еще от и из-за этого же, отвращения. Как и ненависти! Не могу. Да и не смог бы… К тем, кто сделал это же с тобой? Да! Безусловно… И еще как! Но и не к тебе еще и с этим же уже… Еще раз! Да. Повторяю и не один же еще раз, видимо, повторю… ну и пусть, если так надо… – и, отпустив наконец из плена своих глаз ее тело, взглянул ей в лицо и прямо в глаза, для достоверности и понимания впитываемости, как и слышимости и осознанности, следя еще же тем самым и за тем, чтобы она не отводила их, как и не отворачивалась, – …мой тот и этот же порыв – был адресован не тебе! И мне жаль, что я в очередной же раз побывал в роли стрелочника, переведшего все эти стрелы… все это… и не имея же настоящих целей… в дополнительную и совершенно этого не заслуживающую! Вот здесь, да, я прям сожалею и соболезную… И даже: скорблю! Но и… не более! – И протянул к ней навстречу свою правую руку с раскрытой ладонью, просто, не ожидая и пока же все ничего, ни ответа, ни привета, а там и ни встреченного же жеста или разрешения на касание к себе-ней, лишь давая тем самым понять и принять: что он совершенно открыт перед ней, что все, что говорил ей, это лишь то и так, как он ей это и говорит, без двойных смыслов, подтекстов и дна и что лишь ей самой понимать и принимать или же не это все себе и для себя, как и в себя же. Но и не прошло и больше двух минут, как она все же кивнула и, приняв его жест, вновь прижалась к нему, но и не просто уже к груди, как и плечу и шее, а за счет и чуть снизошедше-опустившегося до ее уровня таки него самого – уже и своим лбом к его же лбу. – И я сделаю все возможное и от меня же зависящее, чтобы это было – если и не крайним и последним… то уж и точно предпоследним явлением к народу… как и саму же боль… явлением боли к тебе и… тебе же! – И только ненадолго прикрыл свои глаза, как и, резко же что-то еще вспомнив, открыл их, хитро оскалившись. – Хотя… Мне еще хочется… До дрожи по коже и жжения, покраснения потных ладошек… Привести в это же состояние… Либо твои не в меру длинные уши… Либо твой не менее прекрасный, чем и они же сами, пушистый зад… Чтобы ты уже прекратила искать на него приключения и села, сидела же на нем прямо и ровно! А если снова будет «Никак. Невмоготу. И невтерпеж» – отрезать твой мягкий хвост и склеить уже не губы, а приклеить тебя же саму… и за счет него же самого… к стулу!

– Ну, Егор!.. – Взвыла София и вновь от- и толкнула его от себя ладонями, придясь ударом их точно в его грудь, и тут же пожалела об этом, не только и потому, что ее физический удар, и в отличие же все от словесного порой, ударом же вновь было можно назвать лишь с большой натяжкой, но еще и потому, что для него и им же: все же остальное им же воспринималось – как мягкое касание и легкое поглаживание. И да, пусть не кровь, и он же сам не акула, но и на удар по носу можно было среагировать иначе, не легко, но и, как он еще сам любит, подойдя к этому с фантазией и воображением, мобилизовав же все не и возможные хватательно-обнимательно-удерживающие-рефлексы вместе, в результате чего она вновь попала в его же очередной захват-капкан рук, прижавший ее вмиг плотно и крепко к нему же самому и за них.

– Что: Егор? Вот и что опять-то: Егор?! – Не уступал ей в повышении тона и такой же безосновательной предъяве блондин, так и прыская во все стороны своим же кислотно-желчным ядом – разогретой хоть и наскоро, но и до максимума же еловой смолой. – Не мои уши должны гореть от упоминаний, а твои. Да и далеко же – не от них… И не только так же все – твои! И еще же одной особы, что так удачно же… и определенно-особенно же для нас, не для себя… подсобила и осталась с нами сегодня: искать хоть ее не придется, да и бегать за ней… Хоть что-то сделала правильно и верно в этой своей… жизни!

– Эй!.. – Вновь взбрыкнула девушка и, надувшись в обиде уже и за подругу, готова была рвать и метать теперь еще и за нее, да вот и только, правда, пока лишь и в своих же все мечтах, наяву же – трепыхаясь и, как и та еще рыба, уже выброшенная на берег, радуясь же, что еще и не об лед.

– Не перебивай! – Стукнул ее по лбу своим же лбом парень и тут же замолил свое действо своими же губами, изрядно уже полюбив такие и не их флешбэки, и навис ими затем еще и над ее собственными, чтобы пусть пока еще и не держать ее своенравный и довольно-таки вольный рот на замке, но и, как минимум уже приготовившись к броску, показать тем самым, что он же уже во всеоружии и готов к закупориванию-закрытию его: где и не так уже будет и важно – готова ли она, ведь и кто не успел на «Море волнуется… три», опустив умышленно и без предупреждения его же в своем-ее же все стиле один и два, тот опоздал. – А могла бы еще, между прочим и коли уж тут, навесить, занавесив им и нас же с тобой, свой невидимый купол из легкого штиля. «Хочешь спрятать – положи на видное место», м, «само спрячется»! Не говоря уж и о Никиткином бризе, что и ни к селу… И пусть же, да, и доангельски-светлый, и схожий по большей же части… по плотности и цвету… с мыльным пузырем! Но и только же – лишь внешне. Внутренне же, как раз и напротив, прочный и непрослушиваемый: чтобы в нем слушали и слышали все – лишь только те, кто и внутри же него, а за ним же – никто! Ну а после же чего, опять же правильно и верно, что и готов бы был я даже сказать удачно, забыла бы его снять… и мы бы ненадолго пропали со всех их радаров. Из поля видимости и чувственности… Подтеревшись еще в и из общего же ментального винегрета… И достаточно неплохо провели бы завтрак… без него! Да и хотя бы начало – так точно! И пусть бы даже концовка его была бы беспощадно запорота… Как и сейчас же все, собственно! Но как будто я и не знал – куда и на что шел… как и к чему и кому же конкретно… когда сюда же шел с утра пораньше и к тебе! И вообще, когда брался за это все, как и за тебя саму.

Дослушав-таки вновь его монолог тихо и молча, не перебив ни разу, до конца, приложив к этому действу в этот раз действительно гигантские и просто титанические усилия, брюнетка смерила его своим злым и прищуренным, колючим взглядом с поджатыми и чуть подрагивающими губами, будто вот-вот и уже точно польются ее горькие слезы и, дождавшись его же уже удивленной и прямо-таки ошеломленной, ничего не понимающей реакции, воспользовалась этой очередной же секундной заминкой-паузой между ними, как и его же собственным послаблением в захвате в этот момент, вырвала свои руки из его же и оттолкнулась от него, раз уж и не смогла оттолкнуть ранее самого его от себя, развернулась на пятках, собираясь уже выйти из кухни, как вновь была остановлена и прижата к его же груди, но уже и своей спиной, когда же и талию, в свою же очередь, вновь обхватили его руки. Буквально же, что и обвили, словно лозы, а там и лапы ленивца, коалы или сами же змеи, она бы уже просто ничему не удивилась, как и он же сам чуть ранее, как и никому, уж слишком много упоминаний было о них сегодня, как и слишком много было их и в ее же собственной жизни, пусть и не буквально и на практике, но и все-таки, что и, даже если бы он вдруг стал перевертышем Медузы Горгоны и самым же что ни на есть Орочимару, она бы лишь посетовала, что это не Аид или хотя бы Какаши, быстро же растут свои дети и внутри, однако, а и особенно, когда раньше это был хотя бы Пегас, Сатир, ну или Боль с Паникой еще на крайняк и уже с Саске же, конечно и определенно. Но нет. Ни первого, ни второго, ни тем более компота здесь и сейчас вдруг опять с ней не оказалось – были лишь его же собственные, как и уже стало ей вновь ясно-понятно, руки и как лианы, что сцепились между собой и на ее же впалом животе замком, но и что было же не так уж и плохо, надо сказать, ни он, ни она же в этот самый момент ничего и никого не потеряли, да еще и буквально, лишь приобрели. И пусть же сами в этом никогда не признаются ни другим, ни уж тем более про и себе, как и в том, что безбожно проиграли, но и в каком же все-таки поистине дьявольском чувстве – любви. Было же? Было. Стоило? Конечно же, стоило! Эмоционально и чувственно, ощутимо. А остальное, мысли же и слова, как и остальные же такие же, люди и не, действия – не так уже важно и важны: они же все – там, не здесь и сейчас, не с ними же.