**
И, в очередной же раз мотнув головой, но уже и именно отрицательно, как и для того же, чтобы избавиться от своих мыслей внутри, чем и от его же слов снаружи, она грузно выдохнула и все-таки открыла глаза, смотря на себя теперь в отражении черного потолка. Затем раскрыла свою левую ладонь под курткой и, вытянув ее к тумбе за кофтой, спрятала ее под верхнюю же одежду вместе с рукой, повесив так же. И уже было развернулась, чтобы уйти. Даже и нажала следом на ручку двери правой же своей и сейчас же свободной рукой, вдыхая уже прохладу и свежесть из щели между косяком и самим же черным листом двери. Но не успела и единого шага сделать за порог, как была остановлена мужской правой рукой, легшей неожиданно поверх и тут же крепко сжавшей ее собственную, параллельно порыву ветра, ударившему в спину и принесшему белой остаточной пены, размывшей ее взгляд и осадочной соли, защипавшей в носу и на языке.
– Стоять, Зорька! – Ознаменовал уже и голосом свое появление за ее спиной парень и захлопнул дверь перед ее носом, крутанув еще и округлую ручку внутреннего замка, расположенного чуть выше основного, несколько раз – для верности. И только уже потом развернул и ее саму перед собой и к себе же лицом обеими руками, чуть сильнее же при этом сдавив ее талию: будто стоя рядом и перед ним же самим, она могла еще куда-то и сбежать. Так еще же и через закрытую стальную дверь. Разве что и к кому-то – сразу же и к апостолу Петру на поруки. На что и левый же ее бок тут же отдался выстрелом по всему телу и тянущей конкретной болью по всей же поверхности этой самой стороны, еще толком ведь и не зажив от и с прошлого же раза. Но и она бы была не собой, если бы еще и в этом ему уступила, не настолько ведь слабая да еще же и будучи перед ним. А в остальном же – останется пока в остальном. Как и остальному же и остальным. – Кто?
Но и, не дав возможности ей нормально ответить, как и в ответ же, возможно, взаимно же хоть что-то и спросить – ее вновь передернуло и даже как будто и пуще прежнего, ведь еще и немного перекосило затем: не столько уже и от жесткости его тембра, сколько и от пусть еще и непродолжительной, но и довольно-таки до сих пор же еще колющей боли, которую она уже просто не могла игнорировать и отозвалась, убрав чуть резче, чем планировала же и изначально, чтобы уж и не спалиться совсем, его руки с себя, чуть даже еще и отпихнув его самого при этом. После чего еще и параллельно про себя прямо-таки и прося, а даже и моля за него и себя – перевести эти стрелки на взаимную же все неприязнь. Что, к удивлению, по крайней мере и ее, вроде бы и сработало – он тут же отошел от нее на шаг. Но даже как-то и куда больше именно между прочим, в порядке вещей. Не отреагировав же и на иное никак – просто не приняв это на свой счет. Заинтересованный уже совсем другим в этом же всем. И когда она уже и сама поняла, что именно – несколько раз нервно сглотнула, почти давясь своей же поникшей и уставшей от нервного перенапряжения сиренью. Понимая, что уже начала и не столько просто интересовать его, сколько и именно пере- и притягивать его внимание к и на себя. Буквально же и заставляя, принуждая его переводить свой взгляд темно-синих глаз с ее щек на сухие губы и обратно, особо же еще задерживаясь именно и на местах ранений и прямо-таки и облизываться, как кот на сметану, но и будто еще и за нее саму. Ведь и сама она боялась в то же самое время уже и не только постоянно дышать, но и часто моргать да и как-либо иначе, а там и вообще же двигаться. Прекратив уже даже почти что и сглатывать. По крайней мере и как все же до – дюже видно. Но он и без того прекрасно видел и просматривал ее шею, как и мелкие прозрачные капельки дождя: что ранее лишь только скатывались по непросохшим еще до конца ее темным волосам и к концам же их, а теперь же еще и из-за ее же все перед этим периодической тряски головой, как и шевелюрой же самой – по горлу, смешиваясь еще по пути же и с потом и каждый же раз впитываясь в ворот кофты.
Осмотрев же, и в свою же уже очередь, ее досконально, как и пустив же параллельно свой нос по ветру на предмет чужеродности и подтвердив же сейчас, как еще и ее же собственным разбитым и во всех же смыслах лицом те самые свои и только догадки лишь еще и на подходе-подлете к ней, а перед этим еще и мельком же учуяв нечто не соответствующее ей и на ее же кофте, после чего еще продолжая же чуять это с дивана в пустом и свободном помещении, без возможности перебить хоть чем-то, если уж и не кем-то, так еще уже и с почти что выдохшимися духами, он облокотился на встроенный черный деревянный шкаф позади себя и скрестил руки на груди, склонив голову к правому плечу: в ожидании уже и ее личного ответа, как и чистосердечного признания. Слегка прозвенев при этом еще и семейной реликвией, как и ключом на шее, натянув же параллельно и до упора тем самым и без того обтянувшую его тело белую тенниску с коротким рукавом, покрывающую черную резинку и завязки же в цвет самих спортивных штанов с двумя такими же резинками у ступней. Всем своим видом, как и собой же самим, осознанно или нет, делясь же при этом и как ни иронично для него же и самой девушки на две же части-стороны, черную и белую, так еще и как светлый верх и темный низ, являя собой прям стандарт дресс-кода и лучшего же среди лучших: что среди банкиров, что и офисных работников. Вот только и не для нее. Что и в случае же с ним вдруг и обращалась в дальтоника, видя либо только черное, либо только серое. Все. Света ему, на ее же и сугубо взгляд и вкус, все равно не хватало: что снаружи, да что и внутри.
– Хорошо… Подойдем с головы! Да будет тебе известно… дождь хоть и скрывает какие-то запахи, но и в основном – лишь только очищает воздух! Убирая и прибивая затхлость и грязь… Пыль! Оставляя на плаву же как раз таки и все остальное… Что могло в принципе и затеряться без него… Во всей же этой куче-мале и таком же скопище… В толпе и… прямо-таки и букете второстепенных запахов! – Небрежно фыркнул Егор и оборвал же сам себя, глубоко вдохнув. Затем так же глубоко выдохнул и на мгновение прикрыл глаза, чуть хмурясь. Словно бы и уже устав как в принципе, так и от нее же самой – в разрезе же все и повторения же одного и того же, как и от обучения-всучивания же того же и тому же, кто и, по сути-то, уже сам же должен был это знать, разбираться и понимать, если уж и не до конца принимать. Так еще же и без него. Как и его же, собственно, повторения. Но и, видимо, нет. И именно поэтому лишь спустя минуту-две раскрыл их, как и куда жестче продолжая. – Но кое-что все же не может укрыться в них же и с ним… Как и в нем! Оставаясь всегда в одном экземпляре и одиночестве… Это как… будто среди серой, темной толпы с такими же еще и зонтами вдруг раскрывается красный зонт! Вот так… и это же самое кое-что… сейчас так и выдает тебя с потрохами! Высвечивает же… буквально. И да, заметь, это уже не твой ангельский, а там же и божественный свет… Не в этот раз! Да и не свет же… в принципе. Это… тьма! Ведь это алый и… кровь. В смеси же еще и с темной энергией… Не твоей уже. А и палкой этого самого зонта! Которая буквально и уже впиталась в кожу твоей щеки, а перед этим же еще и пролилась небольшим количеством… не качеством… и из твоей же все губы… день-два назад. Точность сбивается! Как и следы же путаются… Не без твоей же помощи все, конечно! Ты их запутала… и путаешь же до сих пор… сама. Почему-то не лечась и… не заживая. И даже и без достойной регенерации на это и при этом же… В принципе! Но и с этим же – мы разберемся позже. Будем же, и как прежде, разбирать проблемы – по мере их поступления! Где и сейчас же на сцене… – хищный оскал тронул его губы вместе с жаждущим, голодным блеском потемневших, хоть еще и не обратившихся глаз, – …он. Именно: он! Мужчина… Я чувствую его… и пусть лишь теперь уже… но и определенно же точно. Как будто и собрав же наконец все части пазла воедино… И именно здесь, сейчас и… с тобой. Хоть и не с этой одеждой! Нет… С забранной тобой вот только и кофтой. И даже – через духи! Подобное тянется к подобному, м? Как и убийца всегда возвращается на место своего же преступления, как никогда же громко… да и громче же всех остальных… плача после на похоронах своей же все жертвы! Но и… да… к вопросу же о следах! Может, ты и смогла отвлечь теми же все духами… да и того же все Ксандера. В конце концов, сколько всего и всех же о нас трется за день… и под солнцем же, да? А сейчас еще и перекраситься… Надо же, прям и для меня! Но вот и только лишь зря – меня тебе отвлечь никак и ничем уже не удастся. Как, собственно, и перебить чем-то мой уже давно настроенный нюх… Но сможешь наконец и именно нормально помочь! Хотя бы и затем и потому что иначе – просто не выйдешь отсюда… раньше прихода того же все Ксана или Ника. Попробуем еще раз… немного уже и сузив круг… кто он?
– Будто я знаю! – Фыркнула София, продолжив уже и сама подпирать только уже и свою же почти дверь спиной. Так же еще и вторя его позе у шкафа. Но и, ко всему, еще и от себя возведя-подкатив свои уставшие, слегка и покрасневшие карие глаза к потолку.
– А с каких это пор ты стала передо мной и так открыто еще глаза-то закатывать, м? – Твердо и даже жестко, в открытую же еще при этом и насмехаясь над ней, спросил блондин, явно не оценив ни ее недопародии, ни переюмора. И, сделав лишь один широкий жест, шаг к ней, в секунду вернулся обратно и встал почти вплотную к ней. Оставив лишь небольшое пространство между собой и ней для маневра: как для нее, так и для себя. Опершись при этом еще своей правой рукой поверх ее головы, а левую же уложив вновь на ее талию и сжав же ее, но уже и не так сильно, как и крепко. Так еще и нависнув над ней, точно скала: с той же все свежестью после схождения морской волны с остатками пены. И смотря же теперь ей точно в глаза своими же сейчас как никогда же и нигде, ни с кем острыми темно-серыми пиками, будто и в дартсе, метя ровно и прямо в ее же уже резко сузившиеся от страха черные зрачки, словно в десятку. – Что? Клыки наконец молочные подточила, шипы обрела и ногти-когти отрастила? И полгода не прошло!
– А вот… – начала на срыве-треске брюнетка, но только же и после поняла, что зря и тут же осеклась, опустив голову вместе с потухшими резко, как и возгорелись от злости, подпитываемой лишь страхом глазами вниз, но и только на мгновение: чтобы откашляться, перевести дух и собрать оставшиеся силы в себе, как и саму же себя по кусочкам. И снова затем встретиться, но и куда более пустым взглядом, подправленным не менее же еще и тусклым голосом, с его прищуренным и внимательным. – А вот ты можешь, не знаю, чисто гипотетически… хотя бы раз вот… здесь и сейчас, будучи и со мной же… собрать все это свое в кучу… сложив в какой-нибудь мешочек или сундучок… и отложить, отставить же до лучших времен, чтобы только выдать затем же мне и все это, но уже и потом… куда после и позже, м? У меня просто нет сейчас никаких сил выслушивать вновь же и все это от тебя… как и тебя же самого! И пусть, да, и вскрывая одну и ту же шкатулку Пандоры и из разу же в раз… Но и все же – не в моем сегодняшнем состоянии перетела-недодуши, ладно? Хотя если тебе прям и в кайф бить даже, а и тем более такую меня, не лежачую, а именно уже умирающую, подыхающую и издыхающую – не смею останавливать и мешать! Могу только – помочь и попросить, моля: «Не тяни! Выдавай все это картечью, очередью… Выбивая как на духу… И я уже просто пойду». Ты, конечно, прекрасный аниматор и тамада… Слов нет. Одни эмоции! И конкурсы у тебя – тоже и такие же отличные… Прекрасные! Да и что уж там: зашибенные. Самый сок. Ага! Шок и шик. Так еще с пиньятой же – в виде меня самой… И для меня же! После чего еще и с поцелуем же смерти где-то и не под омелой. Но и в другой раз, ладно, потянем удовольствие? Вообще же не до продолжительного веселья…
– Да уж… – хмыкнул обидчиво парень и так же натянуто надулся, тут же почти и искусственно улыбнувшись-оскалившись, продолжая все еще играть на контрасте и какую-то только ему известную – свою роль клоуна. «Правда, и не из каких-то там еще детских книжек и мультиков, а и из вполне же себе взрослой литературы и таким же фильмов. А еще и ранее же – из самого цирка. Того самого, где бы еще и до него же самого его же отец работал и, так сказать, преподавал. Пока вот-вот же и готовое сменить его на посту поколение-дарование только училось. Позволяя таким образом и своему же маленькому сыну в самом же начале того же все и своего-его же пути – лишь красные шарики надувать и продавать. И только уже потом – фокусами заниматься: вроде жонглирования, ходьбы по канату под куполом, извлекания кроликов из шляпы, платков из внутренних карманов пиджака… Или вот, как и сейчас же и во взрослом уже возрасте, сначала высасывая по крупицам всю же кисло-сладкую энергию, коей и сама же не могла надышаться, задыхаясь и озоном, что уж говорить за сирень и траву, после и следом же душу, а уже затем и под конец и весь же свет с тьмой – теми же все самыми и своими огнями, что ведь и не осветят же его самого: что так и пройдя внутрь, что и этак, выйдя же наружу и через его, и если же простит он сам, хоть уже будет и не столь, как и суть важно, эту самую игру слов и такой же каламбур, который же так и останется внутри же, дырявую голову, будто и бутон какого цветка да и той же самой все розы, но и отчего-то же еще и так нужны». – Вижу и сам – играть не с чем. Выглядишь… хреново! Не хотелось бы, чтобы еще и откинулась прям здесь: в середине же моего представления и непосредственно же самого шоу – с тобой же все и в главной роли! Зрелище же это – уже и так себе, надо сказать… Мясо? Да! Но и не хлеб же… А кто и в здравом уме да и при твердой же еще памяти на сегодняшний день будет есть мясо, ту же все и колбасу, без хлеба? Или хотя бы – булки! Вот уж где гастрономические извращения – так извращения… Так уж и быть! Обождем… Как говорится: «Подождем мою маму». «Подождем… твою мать». Проходи… Располагайся. Но и не чувствуй себя… дюже и излишне… как дома! Скоро вернусь… Чтоб была здесь – до моего возвращения!
И более не сказав же ей ни слова, как и не пояснив же в достаточной степени не то что и их самих же ранее, но и дальнейшие же свои действия, он отошел от нее так же быстро и резко, как и подошел и ушел уже к черной стальной напольной вешалке для верхней одежды, где-то между этим и параллельно же еще, почти и не заметно для самой девушки, если бы и вновь не звякнули уже ее украшения, забрал из ее рук всю ее одежду и повесил ее на один из крючков рядом со своими же вещами. Затем снял и со своего уже черную кожаную куртку и обернулся к обувнице, чтобы извлечь из нее свои высокие черные кроссовки и тут же их обуть, почти и не зашнуровывая и только уже собирался выйти из квартиры, как и вновь же обрел брюнетку в том же самом положении и на таком же все месте, плюсом же еще и ко всему, а и скорее же минусом, как ни странно же и уже для обоих в той или иной степени – с изогнутыми в немом же вопросе темными бровями.
– Ну что еще… – буркнул Егор, оправляя мимоходом рукава и полы своей куртки.
– Ты пойдешь сейчас… – в том же его вопросительно-утвердительном тоне, но и наперерез же ему самому проговорила София, вновь скрестив уже и пустые руки под грудью. – Спустя день-два… а может, уже и больше… как ты же еще сам и ранее сказал… Под вечер… В дождь… Искать… кого? Чего? Как в сказке же, ей богу, которую читал в детстве Александр: «…не зная куда, чтобы принести то, не зная что…». Серьезно?!
– Действительно, нужная информация на данный момент! Без нее я бы я точно не заснул сегодня, честное слово… – процедил сквозь зубы блондин, уже и чуть более дергано, чем и нервно же до, доводя некогда и только лишь идеал своего внешнего вида до абсолюта. После чего еще и мимолетно сверяясь с зеркалом над тумбой и по правую же сторону от себя в черной и круглой, вертикальной раме – в сухом же остатке. Буквально, ведь еще и параллельно растворяя, прямо-таки и высушивая-вытравляя, испаряя же всю влагу в округе своей почти что уже и кристально-кристаллообразной морской солью. – Ведь еще и с отсылкой же к тому, что делал для тебя Ксандер и чего не делал… во всяком же случае и так частно… для нас, уделяя же всегда чуть больше внимания, как и времени… да и всего же себя… самой-пресамой принцессе из принцесс!
– Да прекращай ты уже! – Чуть ли и не взвыла уже обреченно брюнетка, горько поджимая губы от все-таки и проглоченного кома не с первой, а там и не с третьей ведь попытки: с кислотой от всевозможных и не своих же травянистых настоев, микстур и чаев сразу, так еще и с его же хвойным сбором в придачу, вяжущим и снедающим гортань. – Не было, не было смешно и вот… опять. Так еще же и скучно ко всему… Ту-у-ухло! Пахнуло стариной и… бородой, стянувшей планету и задушившей же ее на седьмом обороте да и девятом же кольце! Стоило бы уже и забыть, нет? Один ведь раз всего прошлась против шерсти… Живой же и здоровый! И с психикой вроде устойчивой… Или все-таки пошатнувшейся? Если да, то тогда прости… Знала бы раньше, что ты такой ранимый и хрупкий, держала бы язык за зубами!
– А я смотрю, тебя так конкретно надо домахать и заставить устать… вымотать же буквально… чтобы ты дар речи обрела и гонор-то заимела! – Вернулся вновь на позиции парень, но теперь уже и именно впечатывая девушку в дверь собственным же телом. – При этом же еще и резко забыв этикет, утеряв манеры и послав холеное воспитание на все четыре стороны! А ведь сколько трудов было вложено в тебя же и все тем же высшим саном… Советом… прости, дьявол… и все же насмарку! Где это все?
– Не мне тебя рифме учить, как и ритму! – Выплюнула ему в лицо девушка, надеясь хоть так и немного избавиться от неприятного послевкусия, еще содержащегося в ее рту и горле, но на деле же только еще больше распалила и разнообразила его, примешав к нему еще и сирени. – Как и не тебе меня – такту и расстановке! Будто я и выбирала это. Прямо и страстно хотела… Желала! Да и так же еще сильно, что даже просила, а там и молила об этом, стоя на коленях, больше чем о ком и чем-либо… и не кем, как и чем-нибудь, а и именно подарком… так еще и за все же праздники разом! Не говоря уже и о том, что и сами праздники эти – для меня уже не праздники: что Новый год, что Рождество… что и пресловутый этот уже День рождения. Который же и о котором, кстати, я тоже не выбирала, а и изначально – не хотела, не желала, не просила и… не молила! Но и имеем уже, что имеем… Храним и плачем! А и скорее даже и именно: хороним! Чего ведь плакать на пустом, как и пустое, да? – Хмыкнула она и отвела взгляд в сторону, да только и далеко же им больно не ушла, зацепившись своими же уже прямо-таки и загребущими карими глазками не то сороки, не то уже и вороны за его же все подвеску, и тихо рассмеялась, чуть громче же затем еще и усмехнувшись, прощаясь уже таким образом и про себя со своей же жизнью, но и не обделив же все равно себя, как и последним словом, так и звонком и вдохом – в желании таки и коснуться ее своей правой рукой. Левую же пока оставив при себе, мало ли, не убьет – так и хоть что-то останется, ведь и правую он ей вряд ли уже обратно вернет. – А тебе прям так и неймется, да, так и просится… так и хочется постоянно мне и на мое же все больное надавить? Ради и больного же! Пройдемся вновь и по имеющемуся уже на момент списку моих же от тебя заслуг? «Александр! Преемник члена Совета! Дочь отца! Папина дочка! Принцесса! Будущий член Совета и королева». Хочешь поменяться? Хочешь: королем? Да легко! – И, отбросив тут же от себя его ключ с вырезанной на его головке точь-в-точь такой же шахматной фигурой, коснулась уже задумчиво и пальцами же правой руки, пока есть и такая возможность, своего же подбородка, чуть задевая большим пальцем нижнюю губу, теперь уже и сама следя за яростным сужением, а после и каким-то удовлетворенным расширением черных зрачков темно-синих омутов напротив. – Найдешь мне пункт договора, в котором меня можно будет раскороновать, как и развенчать людей в церкви – и я первой полечу туда передавать тебе свой пост! Да. И совершенно плевать, что ты – демон! Всегда ведь можно найти… дополнительного ангела. Или подделать под форму… Найти лазейку! Для галочки и… проформы. Хоть и вернув тебя в исходник… дав таки выбор! А чего и нет? Совет! Могут же? Могут! Будет спрос – найдется и предложение, как говорят. Да и я уж, так и быть, под интерес… добьюсь. За мной-то уж точно, если уж и не за ними всеми, не заржавеет и не застоится!
– Правда? Так просто?! – Будто бы и удивляясь, раскрыл шире глаза парень, на деле же лишь впадая в еще большую ярость, прямо-таки и в само бешенство. Тут же возвращая свою левую руку на ее же правый бок, а правой – с кулака влетая в дверь, рядом с ее же головой и лишь цепляя костяшками стену с дверным коробом по ходу и касательной, не разбивая пока ни первую, ни вторую, как и не орошая же все и вся кусками белого крашеного бетона, а только морскими брызгами с пеной, накрывшими и прикрывшими же их обоих волной, мечтающими чуть позже и задурив, поглотить и утащить же их и все вокруг на самое дно, погребя же собой и под себя же. – Ты так легко откажешься от того, чего другие добиваются годами, летами… и зимами… да и, чего уж там, веками… да так и не могут добиться, как впрочем и чужие, не имея банально родственника, как и самого же проверенного и стопроцентного варианта?! Кого можно было бы… и должно же… потом заменить. Или добиваются, но и… хрен пойми когда и как! Пройдя все обращения и выборки… заметь, здесь по два и две, да… но и не одну же сотню при этом, а там и тысячу раз… А там – еще и путем же потери… себя и не только… во всем же этом! Вновь и вновь же проходя через жертвы – свои, другие и чужие… Через кучу мертвых глаз… Сердец и голов… Тел! И такое же море крови… Что своих, что и не… Тринадцать недоубийств или переспасений! Три-над-цать! Невинных… да даже если и повинных… но и душ же… как с куста! Снова! И снова… И снова! А ты мне здесь и сейчас говоришь, что готова махнуться этим… на щелчок? На что-либо и другое… Чужое… Не глядя! Для тебя это что, игра какая-то? Настолько плевать, что ли? Настолько и все равно на все то, что в тебя вложили и… было вложено?! И что на тебя, как и в, сложили буквально, да? Положили! На всю силу и власть, ответственность…
– На меня и именно положили, Егор! – Сделала грубо акцент София, перебивая, но и не столько на самом же слове вторя, сколько и на смысле, посыле его – обратном от его собственного, как и Егора же, и прямом же ее, возвращая обе руки вновь и в крест-накрест. – Со всеми же и вытекающими… И давай уже закончим на этом! Не тебе меня судить, как и не мне же – тебя: мы не жили жизнями… и в жизнях же друг друга до… чтобы после и что-то предъявлять в них друг другу же за или против. Да и чтобы говорить – что правильно было, а что нет. Что хорошо, а что плохо… Что светло, а что темно… Что добро и бело, а что зло и черно… Не говоря уже и о том, что мы все равно останемся при своем, как и каждый же – при таком же факте. Ну а коль уж я послушала и услышала твой, пусть и не полностью, послушай и услышь такой же и ты мой: «Ты – дочь члена Совета и отца. Без матери. Ты же – его и преемница. Да, будешь следующей и за ним. Да, так просто… Учись и развивайся пока! Социализируйся и коммуницируй… Со всеми! Смотри на вещи – во всем же их многообразии… Под каждым же углом их тьмы, как и в каждом же преломлении света… Да и глазами же всех видов! Рассматривай вопросы и ищи на них ответы – со всеми же их возможными и не гранями… Как и рамками! Не только – за себя и за него… того парня… но и за нее… ту девушку… За всех же них и… сразу! За всеми и… в общем. Как и за каждого же в частности… Ничья точка зрения – не должна остаться нерассмотренной и не принятой к сведению. Как и ничья точка зрения – не должна быть заблаговременно неверна или верна. Ложна или правдива… Никакого расизма и нацизма! Никакого эгоизма и самолюбия. Тем более – лицемерия! Никакого личного мнения и личного же интереса… Никакого добра и зла. Никакого черного и белого… Никакой добродетели и злого умысла. Никакого добрососедства и самаритянства… Забудь все, чему тебя учили до. И всех же, кого ты знала… Воспринимай их только – никем и ничем! Как и звать же их – никак… Да, все сначала, снова и опять! Да, все с чистого листа». – Процитировала на одном дыхании выжимки из некоторых обращений к ней, что пусть временами и не совпадали между собой, как и совпадали, вторя об одном и том же, но ведь и были сказаны разными словами, как и лицами и голосами все тех и всех членов Совета, она. И тут же почувствовала, как его не стало: как в зобу резко сперло, а под ложечкой щекотно засосало. Что и пришлось ей даже сделать небольшую паузу на две-три минуты, чтобы отдышаться и вернуться из этого своеобразного астрала в строй и к себе, в себя и со своим же все голосом, неспешно потягивая и так же выпуская из легких прохладно-влажную свою сирень с нотками озона. – Но знаешь… неважно! С этим… как и не… еще можно же как-то про- и жить. Научившись же, да, в конце концов! Ко всему ведь привыкаем, как и те же все люди… По образу же и подобию, ага! А вот как быть и с почти что и полным отречением от семьи? Ты хотя бы знал своего отца и мать… Свою же и первую семью! Проводил же с ними время… до всего же этого. Гораздо чаще, чем… и та же все я. Что по количеству, что и по качеству… Я же – как была, так и до сих пор вынуждена выхватывать его, как и отца и семью же в одном, для и себе же кусками… так и отхватывать же еще за это: как за придирки к системе и желание видеться чаще. Подумать только! Но да… По большей же части – имея встречи, расписанные чуть ли и не по часам. Если и не по минутам… а там и по секундам! И куда уж там… не забыв и про моменты передачи меня же: из рук в руки же буквально! С весьма насыщенными же интеллектуально диалогами между, что и даже почти что уж и монологами: «Привет-Привет». «Пока-Пока». Прям и: «Да-Да». «Нет-Нет»! От настоящего же все отца – к не, как и оттуда же – сюда. Да, не родному. И да, не биологическому. Но и отцу же… все-таки! А после и снова, но уже и отсюда – туда! А вот уже там – куда и к кому? Домой и к отцу? Да? Ну да… я же и все-таки – его дочь! Нет: пре-ем-ни-ца! А значит: наверх и к члену Совета. Всего лишь… Незачем и никуда! Ни к кому. Как и в никуда…
– За… молчи! – Скрипнул зубами Егор и вновь ударил по двери, только уже и раскрытой ладонью, перенеся весь свой вес, как и силу удара, а заодно еще и именно захвата, заблаговременно и на левую же свою руку. Сдавливая теперь вновь и куда сильнее, чем и крепче же до, ее правый бок: держась так внешне и держа же себя самого внутренне из последних сил, чтобы совсем не сорваться и не сделать чего-то похуже и именно кому-то, о чем потом ведь будет крайне жалеть, не только и потому, что не подумал перед этим и достаточно, как и так же ведь все изначально не продумал и не взвесил основательно все же детали своего поступка, отдав до этого еще и всю же редактуру по мелочам своим словам, но еще и потому, что он же все же эрудит. Так еще же и шахматист. И не только и именно должен продумывать все свои шаги, как и любые же действия, наперед, но и решать же все словами, не силой. Не говоря уже и том, что и она же – еще и девушка, плюс же ко всему. С минусом же уже и как раз для него в этом, ведь и еще бы немного – и никому бы из них уже не повезло, как и не поздоровилось бы, что она родилась такой. А ему же еще и вдвойне – не только от нее и себя, но и от других. И ведь мало же ей было только родиться почемучкой на его же все голову, когда не надо, да и когда надо, что и тоже ведь зря, еще и правдорубкой выросла и стала в том же все и самом разрезе. Зацепив, пусть и впросак и вскользь, просто ей и к слову пришлось, будто и между, как и прочим тех же все и своих строк, но и его же все же рану: которая пусть уже и покрылась коркой, как и та же ее губа, но и сдиралась же еще за счет не отшлифованных и зазубренных краев одеждой на раз-два и снова кровила – под названием «Семья». И его же еще, что немаловажно. Что одна, что и вторая. Любая. А с ней же еще – и обе враз. Да и кто она вообще такая, чтобы так их замешивать и мешать? Да и так и не, в принципе же – говорить о них всех? Никто ведь? Никто. И звать ее, как она же и сама сказала, пусть и не про себя, но и все же, никак. И нашел же ее отец, как и что-то же в ней как в дочери. Будто ему и их, парней-сыновей, было мало. И ладно бы еще ведь – кого-то другого, то есть и другую. Но ее! Так похожую же все и на ту. Будто ведь и назло же – ему самому. Да еще же и оставив его так же все одного и разбираться же с этим всем. Ведь и хоть убей его кто, но и в его же все голове, как и сердце, просто-напросто не укладывалось, не стыковалось, как можно было видеть в ней и кого-то другого. Опять же, другую! Когда все же, ну вот просто и все, да и по-любому, и как он же все сам, видели лишь ту и тогда – в ней же все и сейчас. Одно же лицо! Или у него уже шарики за ролики уехали и крыша же свалилась вместе с ними и сердцем же, устав уже просто, и каждый же раз ища, находить же одни и те же черты. Пусть и не конкретно же другой. Да и другой – и лишь в одной. Но и все же. Или все-таки: нет? А тогда кто из них вообще – и в ком? А и самое-то главное – так ли это важно сейчас, когда это же самое лицо, как и прошлое в настоящем, отбирает у него не только его же отца, но и его же самого? Вновь же топя в тех старых и далеко уж не добрых кругах отчаяния, боли и страданий, утаскивая же еще при этом и на дно мук и предательств. Да и пусть даже и неосознанно и неспециально. Не зная. Но и чем же еще только больше беся. И не столько же от невозможности сказать все и посвятить же ее во все же, сколько и от именно возможности, а там и вовсе же должности молчать и скрывать от нее. И ради кого? Ради нее же! Все вновь же циклилось и стыковалось, закольцовывалось ей и на ней. И пусть даже все и так же она не виновата. Не сама. И не до конца. Пусть и не знает, что делает. Не ведает, что и творит. Но и делает ведь! Творит. А там и вытворяет. А значит – виновата: «незнание же не освобождает ни от чего». Как и ни от кого. От него же самого, и как в данном случае, например. Да. И даже если он ей прям сейчас все расскажет и тут же придушит, чтобы она, и прежде всего, не сдала его, ничего ведь ему за это не будет? Не сразу, во всяком случае, правда? Но вот и нужно ли ему это? Надо ли? Плохая идея! Определенно. Хоть и потому же опять же, что придется марать руки. И не столько же уже и об нее, сколько и о себя, признавая и признаваясь уже всем и вслух таким образом, что этот все любовно-ненавидимый уроборос, широко известный в узких кругах как еще и hassliebe, поймал и его в свою же сеть-кольцо, замкнув в нем же, как и в любви-ненависти же к ней, с обоюдным и при этом противоположным смыслом-посылом: «Люблю, что ненавижу. И ненавижу, что люблю». Ведь и тогда бы еще пришлось бы признать и признаться, что это вновь происходит с ним, а и главное, противореча же все себе и недавне-прошлому, с другой. Как и что он же ее все же начал видеть, рассмотрев таки и разглядев. И пусть пока еще не до конца и не совсем же, как и ту же уже развидев, но и начал же. Встал на путь, так сказать, и без малого же истинный. И вот – что уже и на самом же деле: плохая идея. Собственно, как и уходить в свои же мысли, пока она как продолжала все это время, так и продолжает же что-то ему говорить, не попадая в них, и как назло, в субтитры, так еще и очередное же что-то с чем-то. И, конечно же, свое. Но только лишь пока и как вариант, возможно, что и вновь же о себе. Не точно еще, но и стоило бы уже: для ее же все дальнейшего спокойствия и безопасности. Второго ведь первого впечатления не бывает. Как и у него – дополнительных пробок и сменного же автомата, вместе со стоп-краном для бычьих рогов, что так и просились же сейчас на красную тряпку перед собой. И да, может, на ней и не было ничего красного. Как и она же сама – ей и им не была. Но и никто же пока не отменял фантазию с воображением, как и дальтонизм с кровью, что и вполне же могла осатанить, залив ему прям здесь же, сейчас и с ней глаза.