И как бы… если бы я не знала всего этого и не помнила же чего-то конкретного же и за собой… подумала бы, что брат от этого же сбежал. Дети же в ответе за своих родителей! За их слова и поступки… Грехи и пороки. Не наоборот! Стоило бы и мне, да? Да куда я только денусь? Да и приемная, как и примерная же. И авторитет с успехом другим зарабатываю… Оценками, к примеру, да? И в этой же все плоскости. Ничего себе? И такое бывает… Голову же еще и так используют – открывая рот по предназначению, а не назначению… вроде того и… другого… и ора на тех, кто слабее. В виде и морального удовлетворения насилия, плавно лишь переходящего в физическое… Бессильное и слабое… Слабая ведь и на слабых! Надоело же: сильная и на сильных… Как и мне же раз от разу ей тем же отвечать – ведь и им же, последним, пришибает… Ну а насколько теперь хватит школы? И ее же – школе. Будет видно уже после… И да-да: чья бы корова мычала. И не пошла бы я на хрен. Конечно! А ведь и казалось бы… Ее родители, как и родители мо… их… окей… его отца, как и родители Александра, с кеми же она не то что и ростом – возрастом же почти вышла… почти что и выростя же вместе с ними… тоже ведь воевали. И оба! Были лучшими летчиками как в принципе и теории, так и в крылоборстве и практике. Соответственно и лучшими же оттого и летунами в обезвреживании (в лице же отца-демона Вячеслава, тридцати лет) и в оборон-защите (матери-демона Елены, двадцати семи лет). Боролись же в насилии и с насилием… И оба же погибли от него. На той же все и передовой… А она? Мало того что и не искала их, узнав же скорее все это не для себя, а только лишь справки: «Раз все побежали – то и я побежал». Вроде и: «чтоб было – пусть будет». Так еще и романтизирует же сейчас это. Дает цвести и пахнуть! Вновь… И как назло же и в той самой пословице: «За что боролись…». Только с одним лишь уточнением – против чего. И: «…на то и напоролись». Опять, да. И снова! И еще же ладно же, более-менее и в сравнении, если бы это и в таком же конкретном виде были только лишь претензии-предъявы… к тем же все порядкам и устоям, требованиям Совета… к их и законам… к тому же и их стиранию-вытиранию памяти, в конце-то концов… но повторять-то, да еще ведь и так, так еще и со своей отсебятиной, зачем? Ее ж там не было! Откуда она знает, что это была худшая из мер? А почему и нет и лучшая? Ну хотя бы и потому что и не самая худшая. Нет же чего-то одного… Ни в чем! А не решать, как и не судить, могут лишь те, кто присутствовал тогда… И могли видеть же, что бы это ни было и кто бы это ни был, собственными же глазами. Ее же, как и всех тех детей на тот момент, ниспослали. Фактически же – спасли. И чем эти же самые дети теперь за то же и не то благодарят? Да и как? А все ведь и благие намерения, да? Не делай добра… Ага. Не делай и ничего тогда! И тут же, да, пусть же еще и я. Окей. За север и за юг… Но других-то за что? Другие что ей сделали? Вот то и дело, что ничего. Хотя и тогда же да и действительно: «За что боролись…». Тут уже и все ведь равно… Как и верно.
Как и в той же все тюрьме, знаешь: «Что вынесли из урока?». «Свою тушу». Да и еще же с наколками… С «тату», да. А чего и нет, собственно? Никто же так и не обещал и не пообещал, что когда-то и хоть что-то будет легко. И что все же перевоспитаются в один миг и щелк… На путь истинный встанут! «Закончится место на теле – тогда и поговорим». Как и Роза же, собственно. Там – «тату». Тут – насилие… и «тату»! Да-да… Ведь и она с черным дельфином за левым ухом, контурным бутоном черной розы за правым, словно и дважды же на удачу, вместо клевера, и с почти что исчезнувшей черной контурной веткой сирени в форме бесконечности на левом предплечье. С внутренней же его стороны – на запястье и у кисти. Поверх же которой и по кругу теперь уже красовался и черный терновый венок-браслет. Похожий скорее и на срезанный же стебель той же все черной розы, что и за ухом. Но и без бутона и листвы. Зато и с семью шипами… Но ведь и учитель. Всего должно быть, но и понемногу. Ми-ни-ма-лис-тич-но. Ага. Учительница… Скорее и учителка! А могла бы ведь и понравиться Никите… Собственно, как и все обучающее. Но судя и по тому, что он провожает меня, если провожает, только до двери подъезда или квартиры… ее заходя… ее он тоже не выносит. Или она – его и выносит. Они в этом взаимны – в непереносимости-выносимости друг друга.
Да и… кстати! Хохма про обувь дома в американских сериалах или фильмах – прямо же и не хохма вовсе, по отношению же ко мне и… со мной, а моя же тема, как и вся же жизнь. Стоит ли объяснять: почему? И насколько же быстро, как и молниеносно можно проткнуть насквозь и полностью или частью шпилькой в десять, а то и все двенадцать сантиметров какое-то их сухожилий же в частности или такую же, но уже и часть тела в общем… Сломать и какой-нибудь позвонок… Какую-нибудь и кость или ребро… Или пробить коленную чашечку… К примеру! И это же только говоря про твердое и упругое. А уж про мягкое и тонкое я вообще молчу. Да! И такое было. А уж будет… И не такое.
А ее любовь к галстукам? Никите вот прям пламенный привет же сейчас. Как и Грею! Только если в случае же с последним, и в лучшем же как ни посмотри боль еще могла же где-то и как-то мешаться с наслаждением и удовольствием… Эйфорией! На какой-то и секунде же удушения… Или на каком-то же ударе им, как плетью или ладонью… То здесь же и… с ней… Была чистая боль! Где-то же уже было про чистую тьму? Вот… А это – вторая часть. И ее же самое название… И чистая же настолько, что она и не марается ей и в ней совершенно. А все же потому что… Что? Грязная кровь! Да… Да! И не она. А я! Грязнокровка. И не знаю, конечно, всего как было у нее и с Женей… тем же самым все – моим же братом и ее же сыном… но… Хорошо же, что он уехал! Уехал? Ну да! Только и не сам. А я и его же сама: уехала. И… Как знала же!
«Женщина с иголочки». И с их же сталью вместо костей… Со сталью и вместо же всего: стержня… тканей и… крови… Что в жидком да что и в твердом, газообразном состоянии… И в расправленном или же нет виде… Вместо и нормальной же радужки глаз! Вместе и в смеси же с хлором… Будто и робот же в коже. Еще и нестареющий же, ко всему. Хоть и с душком… И не душки! Похожим на сгоревшее и обугленное, но и вместе же с тем и затем же смоченное, влажное дерево… С налетом пыли и пленкой плесени… Почти что же и сыр. Что с плесенью! Только она и не деликатес. Обычный сыр и… разве что снаружи… и… на выкинтош! Хоть и «демонесса» же! Лишь красивая оболочка… Как прикрывавшая, так и прикрывающая же ужасающе… гнилую труху! Что-то похожее же и на леса из кошмаров… Где в ночной мгле светишь фонариком на стволы их деревьев… А они же: один – хуже и страшнее другого… С раскуроченными дуплами и, что ни говори, распятыми ветвями… А и где-то между еще у них есть и дырки-глаза… Пробитые дятлами… Разных форм и размеров… Как и с различным же их наполнением… И ладно же – где и просто та же самая все труха… А где же есть еще и черви! Вот… Так и тут. И с ней. Накренившийся же, почти что и упавший черный ствол… Но отчего-то все же еще и продолжающий стоять на своих двоих корнях… Видимых! А там и десятке же, сотне… не то и тысяче же и корней… На целой корневой системе! Вцепившейся же намертво все в ту же самую черную, пропитанную задолго до кровью и по́том землю… Моими же все кровью и по́том. И это же сейчас не лицемерие и себялюбие… Тем более скромность. Факт!
И скажи же мне теперь: «Что такое хорошо, а что такое и плохо? Что за здравие? А что и за упокой?». Ведь она же мне этого не скажет и не расскажет… И никому же ничего она не должна! Тем более – и в этом же конкретном разрезе. А что уж говорить за родителя и учителя. Ведь в ее же собственном разрезе и понимании все понятия менялись местами. Но и что же все-таки интересно в этом – вставали же тут же и на свои. Но и не переставая противопоставляться и сравниваться же при этом. Ведь как ни крути, а как и разным людям – место найдется и такому же конкретному понимаю вопроса. И где все лишь так, как оно написано. Как слышится – да так и пишется. И между строк где пустота. «Белое – лист. Черное – текст». Все! И нет никакого тебе светло-серого у и рядом же с первым, как и темно-серого же у и рядом же со вторым… И только же лишь после лишь периодически повторяющихся же встреч и только в воспитательных целях с ней я поняла это. Как и то, что с ней же я вдруг всячески переставала поносить… Егора. И да, только лишь с полноценным появлением его же в моей жизни… До же этого… Стоило же ей только закончить и начать ему, как… бац!.. и это же все, что было с ней не улетучивалось и испарялось – уравновешивалось. И уже же она не казалась мне таким уж прям всем из себя монстром. Если и говорить все еще за боль и ее синхронизацию. За переход ее же из моральной в физическую… Не обратно. Где вот как уже и он не был монстром… За забиваемость и одной – другой. Не спасает, а… перебивает. Моя. А ее… Тоже ведь, наверное… Правда, вот с чем конкретно связана ее боль и в отношении же меня? Ее слезы… Крокодильи же, разве что… Не хуже, чем и у самого же Влада. Хотя и там же и с ним не все так гладко и однозначно… С Розой и в ней же даже, в сравнении или не сравнении с ним, поболее же от крокодила как было, да так и будет… Но интересно же все еще и до сих пор! Не могла же она… и меня… вдруг с ничего… пожалеть. Или это мог быть тот самый «медовый месяц» между периодами же насилия? Когда насильник-абьюзер, теряя ненадолго жертву из виду, после и все того же абьюза над ней, чувствуя или нет свою вину, тут же стремится ее же себе и вернуть… Вряд ли. Ведь с ним-то, и как раз же в этом конкретном моменте и более-менее, все понятно. Что и ничего. Да и кто же хоть раз, и неважно же в здравом, не здравом уме, твердой, не твердой памяти, но и брал же погонять его пальто ни разу же до этого не нося и хоть чьих-то, не своих, других тапок? А вот с ней… Она же в процессе все тоже насилия-абьюза кажется… таким настоящим ужасом… и не на крыльях ночи… наяву… что…
В общем! Только представь… Пересчитываю я все углы и твердые поверхности… всю и мебель… квартиры. После очередного же «неуда», «удовлетворительно»… «прогула» или сна на уроке… паре… «не поведения»… После и невозможности же выучить без нее да и как с ней же ее же все предмет… И ее непосредственно же вызова! Она же тратит свое время на меня… Так еще же и дважды – ведь еще и объяснять, разъяснять мне что-то затем должна, чтобы и прожить хоть какое-то время без меня и моей же не учебы спокойно… Ведь и «как, в конце-то концов, можно, действительно, это не понять». Она же это все понимает! Что-то же и от обучения пользованию телефоном старшего поколения младшим… и ответной же реакции первого на ту же самую фразу выше в виде: «Да я же тебя есть с ложки учил(а). Расскажи же мне теперь – как эту железяку можно не понять». И наоборот… Да и, кстати, по ложке… Еще же одна причина… После очередного же ее неудачного приготовления… чего-либо. Там ведь и правда порой было трудно точно определить, понять и принять, что именно… находится в это как никогда же черном ящике… это такое. Каша? Суп? Да и как поймешь… теми же все вкусовыми сосочками… О да! Пригодилась же таки реклама… К горю же лишь только ли, счастью?.. Хотя и после же «надаивания» жирафа «радугой», «полетов» от энергетика, «слонов», «котов»… везде, причем… и со всеми же… всюду… и прочего такого же и не… казалось же, но и только лишь казалось, больше и большей же наркомании по телику не будет… Ведь: «но». Кто-то вновь забыл покреститься в моменте… И это я! Как и всегда, собственно… …когда и все же либо дюже сладко, либо и гиперсолено… Правильно – никак! Но лишь же и попробуй сказать ей об этом честно и в лицо… Пострадает же уже твое. То бишь: мое. Ну и твое… да… наше же! Вместе же и с телом – при проверке «устойчивости» и «выносливости», «выдержки» той же самой все мебели при встрече же со мной. Дерево с… деревом. Ха? Ага… Кто победит? Устоит, выдержит и окажется же куда более выносливым, чем и тот же все непротивник? С приложением же к столу головой и лицом после и хорошей такой затрещины и по инерции же победит же… он. К полу ей и всем тем же телом – аналогично… А! Ну и, конечно, и в качестве же еще бонуса и как никогда же и нигде поощрительного приза – еще и стулом, от щедрой души и с барского же плеча, как и весьма же и легкой руки под такие-то несложные дела, сверху накроет. И не она. Все так же – по инерции. И по пути же падения. Ведь толкнут же в спину. Споткнулась-упала-очнулась… Кхм. И не один раз. Для точности! Да и тут же как бы… что ребенок, что не… что воля, что неволя… все равно! Но и было же все же… занятно… объяснять потом преподавателю женщине и по хореографии школьному же кружку танцев, что: «Я не могу заниматься потому, что упала… после того же, как моя мама меня же толкнула… и после уже чего сверху же меня еще и стулом накрыло, представляете… Хоть и не столом, да?». Ведь тогда же еще и «насилия», «буллинга»… а уж и тем более «абьюза»… как таковых же… и в речевом аппарате большинства… не так и много было… Да и вообще же почти не было… Даже семейных! Тем более и старшего поколения. Да и сейчас, чего уж там, их нет… Так чтоб и… нормальных – понятных, и не принятых же еще раньше как и «само же собой разумеющееся» и «у всех», всем… Не было, не было и вот опять, прям. Конечно. И она же еще так на меня посмотрела… но и все-таки же не спросив: «Тебя дома бьют». И да, что еще же более занятно – вопроса же как такового да и как знака же так и не последовало. Ну а риторика, как и все затем, была лишь взаимна. И все! Но и что кстати, вот, наверное же как раз таки и с этого момента и началась пора моих «полетов и падений». Благо еще – и не прыжков и вскрытий… Ну, разве что и в лесу. И оленихи… И хоть где-то же женский род и их же окончания прорезались. Нарисовались… да… не сотрешь! К худу или добру, м? Хотя попрыгунчики и лизуны мне нравились. Пусть и за них же тоже прилетало. И знатно… Когда же они и сами уже прилетали. Но и кто ж знал, правда, что рамы и вазы бывают такие ценные? Ценнее же жизни и здоровья… Моей и… моего. А потолки, вместе же с ними, так хорошо прилипают… И к ним же все так же хорошо прилипает… После подбрасывания и соответственно же прилипания к ним каких-нибудь и… глаз Деда Мороза… ну и к примеру! Было прикольно и… еще какое-то же время после. Правда, потом же… лишь только больно. Но ведь и на что и кого же еще, кроме и всего же вот этого, нужен балласт ба-ла-а-анс… м… а рав-но-ве-сие? Но и вернемся же к «пересчету» и самому же его виду. Сначала… аверсом лица и тела. Потом… реверсом. И вдруг же неожиданно… оп!.. и вопросительная боль в моих глазах находит ответ в ее. На какую-то секунду… Да даже и долю секунды. Ведь как она появилась – так почти же тут же ведь и исчезла. Будучи спаленной, али нет. Но и только же и сделав, что и вылившись мне и в меня же еще большим ужасом и сильнейшей же… собой. Как и двойной: ее и моей. А там и тройной! За то, что, и уже наверняка, увидела же все это. Сначала же она, потом и я… Глазастая же. Да и никогда ведь не откажется добавить, так еще и слихвой. Хоть за кого и что. В одном же все флаконе и ударе!
Но ведь она узнала… и узнает же… периодически… до сих пор! Но вот только кого или, может, уже даже и… что? Не себя же ведь, так точно. Да и не меня! Но и кого бы или что бы еще она… и жалеть же вдруг, да еще и так… стала? Егор же… так не делал. И да! Не получилось. Прости… Как и более же не сравнивать же их. Но остались же все еще у них и их точки соприкосновения. Вот и у меня – осталось и осталась же к ним не парочка, но и все еще вопросиков. У него и от него же ко мне все шло – одним сплошным и насильно-моральным потоком. Когда же у нее и от нее же ко мне, как ты уже и понял, физическим. Да. Все так, но… что же я еще хочу донести? Тортик! Или скрипку производства же «Бред»… и все же. Узнавания же там не проскакивало. Да и не проскальзывало… Насколько я… и могла же… видеть. А и точнее же, не видеть. В глаза же еще пока и долго не смотрю. Стараюсь… во всяком случае и до сих пор… как и по возможности же уже и разучиться, но… да. Не всегда и… получается. Тоже, да. Но и… бывает еще в моментах, скажем так. И на старуху бывает проруха. Иногда. Если и уметь же для начала терпеть… и ждать… как звезда. Чаще не в ее и смотрю, чем и не в его и не смотрю! Со вторым же все-таки чуть проще, но одновременно и сложнее, ведь я же все же еще вижу в них себя. Его… и… нас. А в ней… лишь ее. И как она – со мной. Во мне… И как она же все же – я. Не хуже ведь и той же все «черной старухи» из «Астрала». А кто и хуже в этом и из них? Скажи же мне уже и сам! Я же вот пока не знаю… Может, и… я? Ведь это я же между котом и мышью в «Том и Джерри» всегда выбирай собаку, а вдруг это и я же – мышь?..
****
– Какого черта ты приперся?! – Шикнула женщина, сильнее сдавливая горло парню и тем самым буквально вдавливая и продавливая в его шею свои тонкие пальцы с острыми матовыми ярко-розовыми ногтями. Почти что и прорезая, прорывая ими покрасневшую сейчас как и ни с кем же иным плоть. И готовая же вот-вот промять им же самим дверь. Но и сначала сломать его позвоночник его же рюкзаком, впившимся всеми черными металлическими замками, молниями и тканевыми же ремнями в кожу спины.
– Поздороваться… – хрипнул рыжий. – Приехал же вот… и думаю… «надо к маме зайти… перед тем, как и папе-то показаться… ну… по возрастанию ума и…».
И, не сдержав улыбки от ее же потерянного и одновременно обозленного взгляда, решив же не рассусоливать все это дело дальше и довести же прям сейчас и здесь ее и уже до яростной кондиции, перед смертью же не надышишься, а насмеяться все же хочется, как и не дав же себе передумать, поцеловал обе ее кисти по очереди. Сплюнув же от этого почти тут же и куда-то же на пол, цепляя ровно такой же коврик, что был перед дверью с той стороны, и чем-то же вроде плесне-пылевого шарика, но и как настоящий все же и пока что джентльмен – не на ее ноги и не в лицо. Жаль вот только что она, и как кроме же рычания, этот его жест «доброй воли» никак не оценила:
– Какая я тебе мама, сволочь?!
И тут же откинула его в сторону гостиной. Недалеко же правда и не до конца же докидывая, оставляя его пока еще в светло-бежевой прихожей с белым потолком и бежевыми с золотыми нитями-вставками обоями. Заземлив же куда-то и в угол стены и белого гипсокартонового проема у темно-коричневой деревянной тумбы с такими же округлыми ручками и на небольших ножках, по которой парень и скатился на пол из светло-серого ламината, сплюнув уже и на него слюно-кровью. Пошатнув же собой еще и белые небольшие пластиковые вертикальные рамы для фотографий на ней и средних же размеров хрустальную вазу с одной лишь связкой металлических ключей в ней. Которые он приметил, но так и не успел да и не особо же старался рассмотреть: сначала будучи в полете и лишь боковым зрением, а после и слегка приподнявшись на корточки, но и все так же видя же все смутно и размыто. Знал лишь, что они по итогу не упали – ведь почувствовал бы это, как и их на себе. Хорошо же тряхнуло им и черный настенный торшер с круглым глянцевым плафоном из-за которого и лишь пробивался в прихожую белый холодный свет, не имея иного, как и окон же в ближайшей доступности. Но и как все прочее здесь, включая же черный глянцевый выключатель в одну кнопку, расположенный рядом с самим источником света, он остался на месте. Как и затмение же солнц на небе и как ни странно его же обращенные и любимые – ее глаза. Что Влада же вновь и знатно же повеселило. И он даже на это дерзнул пустить смешок. Но тут же и вновь притих, словив чуть более гневный взгляд Розы в свою сторону, расценив же его никак иначе, как кроме: «Если ты сейчас же не угомонишься – уйдешь с таким же плафоном, а и точнее фонарем, и уйдешь же в прямом смысле». И ведь ладно бы еще, если бы и с одним-то таким глазом и остаться. Но вот уйти? Да еще и так рано? Этого ему не хотелось однозначно. Ведь он только-только недавно разогрелся и не для того же, чтобы так все резко обрывать и прекращать. А уже и потом из-за того, что и никакая регенерация ему бы уже не то что не помогла – не спасла и не вернула.
Несмотря же на всю и молочность, воздушность и легкость, светлость прихожей – встретила же она его, как и приняла не тепло. Но и не холодно. Что в том же, что в ином случае заранее же ничего не пообещав. Вот и он же не особо и расстроился. Да и явно же все больше та подстраивалась именно под хозяйку, как и тот же ведь самый питомец. И даже не столько за счет все того же темного плафона с выключателем, как и самой же темной мебели в виде все той же тумбы, бордовой, обитой такой же тканью изнутри входной двери и деревянной лестницы в цвет же первой, встроенной в стену и ведущей на второй этаж грубыми широкими ступенями, что находилась же перед глазами Влада и по правую же сторону от входной двери и самой Розы, сколько и само же гостеприимство этого дома в принципе же хромало – его, как и никого же, тут и в принципе же не ждали. Да и что еще не собирались же и никак скрывать. А уж и тем более и в оборот – как-то по-особенному же и встречать дорогого сердцу гостя. Совсем ведь не дорого да и совершенно же не сердцу, его ведь нет. И куда уж там – и не гостя же вовсе. Да еще ведь и из кухни дальше по коридору веяло чем-то вкусным. Только-только разогретым, если и не сготовленным же на скорую руку. С легкими нотами белого сухого вина и тонкой дымовой завесой сигарет с яблоком. Что как раз таки и добавляло же ему еще и сверху же очков как к частной, так и к общей же нежелательности. А как бонус и к проходке же по всем граблям за раз и выведению же ее им и всем же сразу из себя – он оторвал ее не только от какой-никакой готовки, как и самой же трапезы непосредственно, но и от принятия водных процедур после пробежки. Женщина же перед ним, как было видно, только забежала домой, не успев толком не только и переодеться. Будучи облаченной во все еще слегка влажный и запыленный черный тканевый спортивный костюм с ярко-розовыми полосами по бокам, состоящий: из кофты с капюшоном, расстегнутой до середины груди, спортивного топа и штанов на таких же завязках и с резинками же внизу, и в розовые кроссовки на толстой черной подошве с уже подсохшей на них грязью. Но еще и привести же себя так же в порядок. Так и не оправив же свои всклокоченные черные длинные каскадные волосы, затянутые и утянутые сейчас на затылке в высокий хвост, утянувший за собой, казалось, и скулы. И если же еще не к темечку, то к макушке, а там и к самому же затылку точно. Плюс ко всему же еще будучи заостренными и вытененными темным корректором. Вместе с ее же болотными глазами под густыми черными бровями и темно-бордовыми перламутровыми тенями на веках. С прорисовкой так же четких черных стрелок по линии черных же длинных ресниц. Покачивающихся сейчас почти в такт золотым и тонким большим серьгам-кольцам и скрывающих время от времени сощуренный и устремленный на Влада внимательный взгляд лишь с толикой отвращения. Когда же ее же полные губы под ярко-розовой матовой помадой были же им прямо-таки и полны. Вместе и с треугольными же ногтями в тон же им, готовыми уже и прорвать кожу ладоней – настолько она их прижимала, сжимая в кулаках. Но и все еще держалась же до последнего и победного, решив, видимо, сначала все же закончить с ним, а там, может, и делать более ничего не придется, тем более с собой.
– Ну как же… Софии! Или… еще кого-то?
– Зат-кнись! – Процедила по слогам темноволосая и вновь подняла его над полом, но и только на этот раз стискивая же его горло воздухом в виде и двух невидимых рук. – Не смей произносить ее имя!..
– …не в суе! – Хохотнул уже и чуть громче Влад, паря уже и под самым потолком с распростертыми же, что крылья, руками. Которые он так никак и не мог раскрыть, что и из-за самих же ее рук, окольцевавших его не хуже и все тех же змей хоть и из воздуха же состоящих, что и из-за него же самого, заполнившего и заполняющего же до сих пор собой не только и все же помещение, но и почти полностью же запарировавшего и запикировавшего его энергию и полностью же заблокировавшего его способность, которой пусть по-хорошему и взяться-то же было неоткуда, ведь как земли, так и цветов поблизости же никаких не имелось, но и все-таки. По крайней же мере он и знал на что, куда и к кому шел, оттого и не сильно же запаривался по этому поводу, стараясь еще и в этой ситуации найти для себя плюс, как в том, чтобы по возможности же продолжая совмещать пусть уже далеко и неполезное, зато же в отместку и все еще приятное при близком же подлете все к тому же потолку сбивать как можно больше побелки – себе же на радость и ей же на гадость. – Чье? Той, которую ты пожалела? Пусть и на свой же лад и с добротными же все кавычками… Или уже и той, которую не?.. Нет! Не отвечай. Разницы-то нет… Хотя нет! Стой. Вторую-то я как раз и назвал буквально же и только что… Но спасибо, что отнесла меня к первой группе. Хоть и скорее же даже сберегла мебель, не так ли? Но я бы не отказался и от второй… Так, знаешь, проверить: «какие кровавые аттракционы ты и именно же ты и ей предоставляешь… каждый же… не божий день… а и точнее вечер».
– Откуда?.. – секундное смятение, и с губ Розы срывается злорадный смех. – Встретил уже… сам, да?! Учуял…
И дотянув улыбку до оскала, швырнула его уже в саму гостиную, припечатывая к большой картине темно-синего моря, бьющегося о серые скалы и сливающегося с точно таким же небом, в позолоченной прямоугольной деревянной раме, висящей горизонтально и над камином, выложенным белым кирпичом, а после же и к нему самому. Почти что и тыча же парня головой в уже обугленные темно-коричневые бревна и черные угли – в самый же что ни на есть центр ало-рыжего пламени.
И если прихожая не грела своей молочностью совсем, редкими же своими темными вкраплениями, как и акцентами только еще же и больше холодя, то гостиная уже морозила не на шутку, будучи выполненной только в синих тонах. И хоть и напоминала собой скорее море, но и с явно же пониженной температурой воды – с преобладанием в ней куда больше и более темных, нежели и светлых оттенков. Проецируя таким образом и на себя же тот самый холст, но только и без рамы и в масштабе самой комнаты. Где словно бы и волна накрыла ее, обдавая белой морской пеной стены и потолок со встроенным им же под стать светом в таких же и пластиковых плафонах. После чего и ударилась оземь – ламинат пола и дерево небольшого стола со стульями. Оросив уже самим голубым, ко дну темно-синим и почти что черным потоком из бездны, кожаный диван и два кресла к нему. Зацепив по дороге и лишь слегка средний круглый ковер с высоким и мягким ворсом под ними. И мелочи на каменной полочке над камином: в виде тех же белых пластиковых вертикальных рам, но уже и средних размеров и разные стеклянные фигурки дельфинов от мала до велика. Количество и качество же которых Влад так достаточно и не рассмотрел, но и не как же в случае с прихожей, ведь хоть мельком да их и заметил. А после и услышал – ведь в противовес же опять-таки той комнате при входе она их все-таки им сшибла. И хоть не было пока понятно: «все или только их часть?». Но вот что уронила и почти что разбила – точно. Приложившись же его телом слишком сильно. Но и не особо расстроившись по этому поводу – ведь в ее же случае почти, как и чуть-чуть не считается. Тем более, когда же еще держа Влада правой рукой, левой она тут же все вернула в прежний вид и на свои места.
– …Полгода прошло, а все как было, так и осталось… Запретный плод все так же и до одури сладок, м? Пусть уже другой… Но и как обычно: «не-е для тебя…». Как бывает-то, однако… Надеются все, надеются на лучшее… и в свое время… а тут вдруг… на вам!.. и вернулось же худшее… так еще и чтобы все только испортить раньше него…
– Раньше… – покривлялся парень и горько фыркнул. Но и не от самой эмоции, а скорее и от той самой горечи – горечи тухлой и влажной земли. Двойного же древесного удара: выжженного мокрого и сухого. Как и кислоты же вина. Осевших вдруг в гортани до невозможности гадким осадком. – Время-то как раз таки пришло! Пора бы уже… и мне… лично выступить… да тем же самым Данко – осветить, так сказать, путь… и не видящим же до сих пор ни черта… как и демоницы же… в темноте… ее-твоей души!
– Не тебе это решать! И не мне же тебе об этом говорить… Все-то ты знаешь. Все такой же рисковый… но и недальновидный. А насчет Данко… Своим, что ли, сердцем? – Ее резкий рывок. И он тут же скрючился, хватаясь правой рукой за левую же часть груди, накрыв ей лишь крайний след все той же невидимой руки, где тот самый же орган и находился. Но как будто и мог сдержать то, что не было видно и физически же ощутимо, тем более и внутри – как цепляться и держаться же буквально за воздух. Но и что было как раз таки ощутимо и внутри, сдавив же его мотор так, что и вот-вот же готовясь превратить его в сухую скукоженную мякоть фрукта, выжав из него и весь его сок. – Злодей становится героем? Надо же! Интересное зрелище… Но глупое и неоправданное… Без-на-деж-ное, Владислав. Как и ты сам! Безнадега безнадег…
– Но… и не твоим же! Если оно… у тебя еще есть… конечно… – прошептал рыжий. Не столько еще и чувствуя, сколько уже и именно же ощущая, как начали тлеть концы его волос, как течет лоб и как сердце же просится наружу, выдавливаясь изнутри, готовое уже и пройти сквозь ребра как через мясорубку, чтобы только больше не мучиться и не мучить же собой его, – …и было… хоть когда…
Вновь резкий, но уже и подлет от пола и он влетает в стену рядом с камином. А Роза спокойно садится на кресло перед ним, сжимая кисти рук в кулаки перед собой, водружая же их локтями на свои колени, и тут же утыкается в них подбородком.
И все бы ведь ничего. Спортивный костюм и кроссовки. Убранные волосы. Занимается спортом. Поддерживает неплохую форму для своих веков. Это видно. Но ведь как и то, что это была необычная пробежка. Хотя бы и судя же по тем же все сережкам, что и никак не мешали же при беге. В отличие же все от тех же волос. И пусть же это не такой спорт, как волейбол или баскетбол к примеру, где бы ей их вместе с мочками, а там и самими же ушами просто выдрали. Но и все-таки же: спорт. Где она побоялась за волосы, как и за обычную одежду, но зато не побоялась за косметику и украшения. Совершенно же продуманная и обдуманная пробежка. Обоснованная и завлекающая. И не столько же из-за самого спорта. Сколько и не из-за красоты. Скорее же, как обычно, совмещая приятное с полезным. И со своими же видами. Целью. И всеми же средствами. Будто бы и хоть когда-то и где-то, с кем-то способными оправдать ее. Способными и сделавшими же это – в ее же опять-таки случае, к примеру. Что понял, как и узнал, но и только уже знатно позже сам Влад – сначала успокоившись и зацепившись нюхом, а после поймав целиком и глазами ее уголки же губ. Что были и куда темнее, но и не от тени, и багровее, чем та же все ее розовая помада. И ведь ни черная тушь, ни бордовые тени с черной подводкой не мешались с ней – она не потела и не плакала. А если же и дождь вдруг внес свою лепту и что и подпортил, то – то уже высохло или стерто. Как и в случае все с тем же костюмом и кроссовками. Значит, не ее. Но и не чужое. Другое. Да. Но отчего-то же и такое знакомое. Близкое. Будто и недавно, совсем ведь недавно что-то похожее он поймал напоследок и от Софии. Ментально же и по заданию – ее заданию! Всего, конечно же, не рассмотрел – не успел. Под конец же их беседы уже было. Но причину вызова помнил. И даже ей подсказал. Как и помнил парфюм, будто бы и энергию, что буквально же и въелся не только в кожу, но и саму кровь от столь частого использования. И по которому если нельзя было определить, а даже скорее именно же потерять средь других, то как минимум же выследить и вычленить. Слишком ведь редко, оттого что и резко используемые да еще и в смешении, хоть и все же еще не взбалтывая ноты зеленого яблока с апельсином и в одно. Как и в одном.