Уйти ли в ночь, где свищут фраера,
где охают на крышах флюгера?
А может быть, в жару метелью
уснуть в холодной и чужой постели?
Из рук поэта выпало перо,
спит шлюха, гасит газ перрон,
подростка разъедает страсти яд,
дух на кровати, как пророк, распят,
и в полутьме мой воспалённый глаз
следит, как плачет рукомойник в таз.
Однако нищий разгорается очаг,
нужда и голод просыпаются в очах,
и, разрывая боль, уже кровавый, рот
родильницы о первенце орёт,
за ней от смеха скорчился петух,
но под ножом его вокал потух.
Но слышу: пробует столица камертон,
окно больницы исторгает стон,
и, крыши облетев, рыдает стриж,
и восстаёт уже от сна Париж.
И день с утра ни радостен, ни плох,
пью горькую по-блядскому, в постели,
пишу стихи парижскою пастелью,
читай меня, когда не видит бог.
Отрёкся Пётр от бога своего,
от места при Исусе на том свете,
когда на этом – безнадёжный вой.
А Иисуса просто не приметил.
Ты посадил деревья зла и знанья,
чтоб мы любили, ненавидели и знали,
чтоб вечно новое искали, Сатана,
о, научи смеяться сквозь стонать!
В последний раз мне постели – в гробу,
оструганном, как мужество сонета,
и до прихода ангела побудь
и розу кинь на грудь как лучшему поэту.
Жду смерть и повторяю неустанно:
а разве смерть не свет
для нищих, для поэтов, всех усталых
и есть для них и розы и обед?
Мы не услышим плач забавных духарей,
когда нас понесут, к примеру, в декабре,
на кладбище, поэту веришь ты:
не умирает он, пока растут цветы.
И я любил, и бредил, и работал,
и умер, поднят занавес, сейчас
увижу что-то, «браво!» мне кричат,
а я молчу, а я всё жду чего-то.
Земля – театр, комедия греха,
обжорство, блядство, шутовство религий,
где ваши плечи? Вот ваши вериги,
тащитесь к небу, в вечность, ха-ха-ха!
Пусть даже мы – охотники за тенью,
ночующий в канаве пешеход,
не знающий ни вечности, ни тленья,
и гроб влекущим говорим: вперёд!
Прощание Шарля Бодлера
Вдвоём пируют – червь и плоть,
тот жрёт, а та вовсю хохочет.
Мой друг, мне безразлично, что идёт –
за ночью день, за днём ли тяжесть ночи.
А Богу мою душу отнесут, –
зачем мне эта высохшая глина?
Мне всё равно, чем станет мой сосуд –
ночным горшком или с вином кувшином.
Я не люблю сопливых звуков, мать,
я вышел весь и не хочу обратно.
Какая разница: на круглой умирать
или сдыхать мне на земле квадратной?
***
Когда Бодлер
назвал женщину,
сойдя с ума?
Или когда
сошёл с ума,
назвав женщину?
***
Потоптался в оранжерее Бодлера,
вышел с вазами цветов
для жены.
Возвращение Артюра Рембо
Меж лобных складок тихая печаль,
спокойна гавань, одинок причал,
две-три волны ленивых для ума,
безветренно и в городе чума.
Сентиментальное Артюра Рембо
Пока я молод, ночь, люби меня,
дари прохладой и секи росою,
то, что не выразит худое слово,
услышу сердцем на закате дня.
Бродяга я, грязь на моих ногах,
со мной беседуют ночные тени.
Что слово, если ужас в волосах
колышется, как в женщине волненье?
Сестра Смерть Артюра Рембо
Кому ж и доверять?
Жизнь вышла без процентов.
И надпись «Истина» на козырьке ворот.
Вчера не первый, завтра не последний.
И бледная сестра с ухмылкой милосердья
сидит и пробужденья часа ждёт.
Жак Превер. Яблоко и Пикассо
На белой тарелке
с голубой каймой
сидит круглое
красное сочное яблоко
и позирует художнику.
–Не крутись, – говорит Пикассо.
–А я не кручусь, – отвечает яблоко, –
это ты скользишь глазом
и не попадаешь
в мою сердцевину.
И яблоко начинает
кружиться так, что
художник не успевает
ловить
его удивительный запах,
хотя яблоко
остаётся неподвижным.
Смеющийся Мольер
Ни один доктор не пришёл
к умирающему насмешнику.
Ни один священник не согласился
принять покаяние комедианта,
и потому ни одно кладбище
не хотело приютить его.
И только грязный дождь
и неотвязчивая слава
волочились за немногочисленной
похоронной процессией.
Слава королю!
Он повелел похоронить Мольера
на глубине пятого фута
парижской земли,
куда не доставала
жёлтая костлявая рука священника.
Слава Людовику!
Слава великому королевскому камердинеру,
обойщику Жан-Батисту Поклену,
оставившему весёлую эпитафию
нашему благородному миру
и погребённому на земле,
где хоронили самоубийц и
нерождённых детей.
Гийом Апполинер, Париж и др.
Очнулся, словно Лазарь, и ослеп,
мир в ярком свете неразумен и нелеп,
и ты от света и от зрячих прочь
идёшь, слепой, с свечой зажжённой в ночь.
В пивнушке к вечеру в густой и смрадной зыби
уже бессмысленные очи рыбьи,
и ты меж масляных, блатных и христианских рож,
как бомж коньяк стодолларовый, кофе пьёшь.
Сед, страшен, стар, здоров не по годам,
проснувшийся Париж он кормит в две груди – Нотр Дам.
***
Один француз, оставив в стороне базар-вокзал, -
зачем я приходил? – так, уходя, сказал.
Язык английский
Ворон
По Эдгару По
Вечер, ночь, стучатся гости,
бродят без забот,
блики света, словно кости,
на странице капли воска,
кашель у ворот.
Слабый свет в ночном камине,
будь со мной всегда,
повторяю милой имя,
боль утраты не остынет,
как в ночи звезда.
Это шёлковой портьеры
шорох, шторы дрожь,
страх пустой не знает меры,
это гости, мисс и сэры,
это только дождь.
"Будь вы Джон или Лолита,
ради Господа Христа,
заходите, дверь открыта, –
говорю я в ночь сердито. –
Разве можно так!"
Ждал я, только тень мелькнула
кошкой из угла,
да в камине тлели угли.
"О Линор! – уста шепнули. –
Ты зачем ушла?"
Что ж, я крепко запер двери,
не моя нужда,
это ночь, я ей не верю,
это ветер или звери,
прочь иди, беда.
Но я дёрнул ставню нервно
и отпрянул враз,
залетела птица стерва,
ворон, и на бюст Минервы
села, чёрен глаз.
"Не из адова ль ты края,
птица, или сна?
Улетай же пролетая,
я тебя знать не желаю".
Ворон: "Вот те на!"
Посмеялся я: "Мне ново,
дивно, я б сказал,
слышать от пернатой слово,
пусть оно и бестолково…"
Ворон: "Ты нахал!"
Я подумал: "Этот ворон,
вечная беда,
этот дом покинет скоро,
как и милая Линора".
Ворон: "Никогда!"
"Я, наверно, птица, знаю:
вся твоя беда
в том, что был ты попугаем
в прошлой жизни". Но пролаял
ворон: "Никогда!"
Я подумал: "Ну и ладно,
горе не беда,
птицам тоже ведь не сладко,
может, это тайный знак мне…"
Ворон: "Никогда!"
Я готов уж был смириться
с мыслью: "Иногда
можно жить и с гадкой птицей,
посмеяться да проститься".
Ворон: "Никогда!"
"Все мы, ворон, быстротечны,
скоры наши поезда,
даже этот бесконечный
Господом пролитый Млечный".
Ворон: "Никогда!"
"Но тогда пусть яд забвенья
опьянит, тогда
явится моё мгновенье,
обниму её колени…"
Ворон: "Никогда!"
"Посмотри, провидец древний,
в голубую даль,
я хочу тебе поверить,
я верну свою потерю?"
Отвечал мне: "Жаль…"
"Надоело всё мне, птица,
прочь! И навсегда!
Что судилось, то случится,
смерть загадка, жизни длиться".
Ворон: "Никогда!"
Он и впрямь большая стерва,
этот ворон, он всегда
открывает клюв свой скверный.
Но теперь кричу я первый:
"Никогда!"
***
Топчется по
листьям травы По.
Опускается маятник месяца.
Эзра Паунд. Два взгляда
Отворачиваюсь
от пары собачьей.
Не картина.
Убегаю мимо
возни человечьей.
Сонет 74, Шекспиров
На зоне той ни табака, ни чая,
кровать сосновая, она же туалет,
три пуда тихого отчаянья
и загнанный в одну строку сонет.
Но в строчках тех, что на земле заначил
в какой-то окаянно тихий день,
ты, женщина в ботинках от Версаче,
найдёшь мою тоскующую тень.
Во мне не оскудела к жизни тяга,
как к небу синему пришпилен самолёт.
А смерть земной осадок заберёт,
чем брезгают актёры и бродяги.
Не забывай меня, моя Лолита,
не все поэты судьи и бандиты.
Офелия. Монолог
Ваш ум способен этот, господа,
понять, принять, услышать иногда?
Рапира – взгляд, слог – обнажённый меч,
распалась и течёт свободно речь.
В какой светильник обратился ум –
бред, ужас, помыслов тайфун!
Изящество, образчик образца
принц Дании – до самого конца.
Что потеряла я и что нашла
в орущих бездною его колоколах?
Дерек Уолкотт. Возвращение
И вот в своём ты доме,
в своих дверях и в зеркало своё
глядишь на самого себя,
того, другого, который
когда-то скалил зубы на тебя.
Дай хлеба чужаку
и дай вина родному,
любовно выпейте на брудершафт.
Достань из шкафа пачку старых писем,
черновики стихов и ворох фото.
Не надо вспоминать!
Сдери живьём плоть ветхой амальгамы,
сбрей бороду и празднуй жизнь.
Дилан Томас. В парке
Но всё, что громоздилось в летнем саде,
фонтан, деревья, детвора, ограда,
фигура женщины из гипса голой,
после пустого ланча снова голод,
после дождя благая солнца милость –
всё повторялось перед горбуном
в сторожке старой перед сном,
а может, снилось.
Филип Ларкин. О важном
Забудем этой стройки грязь
и деловые «вира!», «майна!».
Есть в этом мире, милый князь,
свершения, а не случайность.
Присядь на эти кирпичи,
забей нектаром сигарету.
Есть жизнь, мой друг, достойней этой.
Знай, варвар, внемли и молчи!
Филип Ларкин. Время
Знание, что жизнь дала
первое, – угадай попробуй!
Время – это эхо
ухающего топора
над доской для гроба.
Филип Ларкин. Иди сюда
…И вот – спешит под парусом молчанья,
на чёрной палубе немые чайки,
в кильватере не пенится вода.
– Иди сюда!
Филип Ларкин. Улёт
От книг, жены, от подлых вас
я б улетел куда-нибудь на Марс.
Ну, право, всё уже осточертело,
и даже собственное тело,
отдай, любимая, штаны – и полетел я.
Со стороны другой, прикиньте сами,
какой из меня на хрен марсианин?
К тому ж, кому доверит гений слово,
пусть иногда и благородно бестолковое?
Ветер восточный
Из Басё:
Хокку
*
Только на Островах
оставляют в горах
плачущих стариков.
*
Весну провожают
стонами птицы. У рыб
глаза округлены.
*
Вспоминает начало Творения
остров Хонсю.
Вздрагивают колокола.
Памяти поэта Иссё
Могила друга. Осень.
Протяжный ветер.
Одинокий стон.
*
Простились. А
на шляпе надпись: "Двое…"
Слижет её роса.
*
Чернильница –
ямка с росою в камне.
Здесь жил и писал Сайгё.
*
В осеннем дожде
глаза обезьянки,
забывшей лето.
*
В шумный город,
который я оставил,
летит ворон.
*
В аромате цветов
и во мне
эхо колоколов.
*
Цикады звенят
под высоким небом,
а жить им недолго.
*
Весенний дождь
разбавил воздух озоном.
Лень пробуждаться.
*
Нехорошо раздевать пугало,
что ж, под холодным дождём
так иду.
*
Песок на листьях капусты.
Вспомнил о зубах.
Вспомнил о старости.
*
Надолго запомнить:
чай, вино, ночь,
речной ветерок.
*
Старинный храм,
старый сад,
прошлогодние листья.
*
Мир тёмно-серый.
Одинокий сад.
В нём пленный ветер.
*
О чём вы, сломанные хризантемы?
Сила бури морской?
Ваша измятая красота?
*
Ворон тащит
раненое крыло
по первому снегу.
*
Словно клавиши,
трогают капли
тонкие ветки. Весна!
*
Ветер обратно несёт слово
в обледеневший рот!
Лучше молчать.
*
На карнавале
одинаково смешны лица
у толпы и мартышки.