Черчилль. Полная биография. «Я легко довольствуюсь самым лучшим»

Для Черчилля не существовало уик-эндов. Он посетил все основные стоянки судов, он знал множество своих офицеров по именам, он обедал с моряками всех рангов и постов. Далеко не всем нравилось то, что он постоянно спускался на нижнюю палубу, что он стремился разбить закоренелую кастовость на флоте. Однажды, в ответ на упрек одного из морских лордов в игнорировании морских традиций, Черчилль выпалил: ”О каких традициях вы говорите? Я назову вам их в три слова. Ром, содомский грех и плеть. Доброго утра, джентльмены.” Атаку традиционалистов в палате общин возглавил лорд Бересфорд. Ответ Черчилля запомнился надолго: ”Я не из тех, кто воспринимает благородного лорда всерьез. Я знаю его слишком хорошо. Когда он высказывается по вопросам общественной значимости, он не желает причинить обиды. Он один из тех ораторов, которые не знают, что они собираются сказать; когда они произносят речь, они не знают, что они говорят; когда они садятся на место, они не знают, что они сказали”.

В течении трех лет Черчилль сменил своих морских “начальников штабов”, чем вызвал критику, но остался верен принципу постоянных поисков квалифицированных специалистов, быстро приспосабливающихся к изменяющимся обстоятельствам. Его постоянно интересовали таланты, и желательно первоклассные.

Отношения Черчилля с королем Георгом Пятым не были сердечными. Будущий король провел пятнадцать лет на флоте и он не испытывал особой симпатии к нововведениям и перестановкам молодого Первого лорда адмиралтейства. Симпатии не было и с противоположной стороны. Черчилль пишет жене, что король наговорил больше глупостей о военно-морском флоте, чем кто-либо другой. Королевской прерогативой было участвовать в выборе названий для кораблей флота. Король дважды отвергал имя Кромвель в качестве названия одного из мощных кораблей британского флота. Личный секретарь короля писал от имени своего патрона: ”Его величество не может согласиться на это имя”. Черчилль словно взорвался: ”Мы должны дать линейному кораблю имя, которое заставляло трепетать врагов Англии”. Уже следующим по значению обстоятельством для Первого лорда было то, что Кромвель отрубил голову Карлу Первому.

Не забудем, что Англия в огромной степени от подвоза товаров из-за морей (скажем, ввозилось две трети продовольствия). Английские торговые корабли составляли половину мирового торгового флота. Понятно, что военно-морской флот Великобритании, крупнейший в мире, был главным орудием ее мировой дипломатии. Только флот мог защитить британские острова от вторжения, только флот мог переместить вооруженные силы на континент. Как писал в это время Черчилль, “на британских военных кораблях плавают мощь, величие и сила Британской империи. На протяжении всей нашей истории жизнеобеспечение и безопасность нашего верного, трудолюбивого и активного населения зависели от военно-морского флота. Представьте себе, что военные корабли Британии скрылись под поверхностью моря и через несколько минут, полчаса максимум – все состояние дел на мировой арене изменится. Британская империя будет развеяна как мечта, как сон; каждое изолированное английское владение на земле будет подорвано; могущественные провинции империи – настоящие империи сами по себе – станут неизбежно уходить на собственную дорогу исторического развития и контроль над нами неизбежно ослабится, довольно скоро они превратятся в добычу других; Европа же сразу попадет в железные объятия тевтонов”.

По поводу последнего в специальном меморандуме Черчилля комитету имперской обороны говорилось: “Общий характер создания германского флота показывает, что он предназначен для агрессивных наступательных действий самого широкого диапазона в Северном море и в Северной Атлантике… Особенности постройки германских линкоров ясно указывает на то, что они предназначены для наступательных действий против флота противника. Они не имеют характеристик крейсерского флота, который мог бы защищать их торговлю по всему миру. Немцы готовятся в течение многих лет и продолжают готовиться для гигантского испытания мощи”. Возможно самым большим достижением Черчилля было планирование и постройка супердредноутов класса “Королева Елизавета”. Через несколько лет, в битве при Ютланде именно эти суперлинкоры, не имевшие равных в мире, сыграли решающую роль. (Их превосходные качества, заправка нефтью, колоссальные орудия сделали их боеспособными и двадцать лет спустя, когда Черчилль во второй раз возглавил адмиралтейство). Пятнадцатидюймовые орудия этих линкоров не имели аналогов в мире. Но переделка проектов под их огромные орудия была сложным делом. Требовалось радикально перестроить огромные корабли еще до испытаний их неведомых по мощи орудий. В этом был риск. Но он оправдал себя с созданием орудий, на шестьдесят процентов более тяжелых, чем все, что могло выстрелить им в ответ. Тринадцать с половиной дюймов стали защищали ватерлинию этих кораблей. Нефть позволила конструкторам удовлетворить требование Черчилля к скорости-теперь она равнялась скорости крейсеров. Черчилль создал в стране четырехгодичный запас нефти. Одновременно его эксперты оценивали нефтеносные возможности Персидского залива. А на самой высокой башне линкоров был посажен артиллерийский координатор с помощником. Это позволило тридцати четырем линкорам Великого флота адмирала Джеллико при Ютланде “видеть” гораздо дальше немцев. “Этот флот,-писал Черчилль,– стоял в свое время между Наполеоном и мировым владычеством…Всю бухту Портленда заполонили большие и малые суда; а когда на землю спускалась ночь, десять тысяч огней светились с моря и берега, каждая мачта мерцала, когда корабли совмещались друг с другом. Кто бы мог не добиться успеха, владея такой силой? И кто мог сомневаться, что сама темнота прогибается под грузом приближающейся войны?.. На кораблях покоилась мощь, величие, превосходство и сила Британской империи. На протяжении нашей долгой истории, столетие за столетием наших великих дел во всех концах Земли, все средства жизнеобеспечения и безопасности нашего верного, трудолюбивого, активного населения зависели от них”.

В 1911 году кайзер и адмирал Тирпиц убедили канцлера Бетман-Гольвега провозгласить своей целью достижение соотношения 2 : 3 германского флота к британскому. “Примут они это соотношение или нет, не важно,”– писал Вильгельм Второй. В британского общества еще теплилась надежда, что с немцами можно договориться. О наличии этой надежды говорит посылка в германскую столицу в начале 1912 года военного министра Холдейна, единственного британского министра, говорившего по-немецки и окончившего университетский курс в Геттингене. Он казался самой подходящей фигурой для поисков компромисса – известным было его увлечение германской философией. В военном министерстве о Холдейне говорили как о “Шопенгауэре среди генералов”. К тому же он был выдающимся министром, если он не сумеет договориться с немцами, значит эта задача не по плечу никому. Он привез с собой ноту британского кабинета: ”Новая германская военно-морская программа немедленно вызовет увеличение британских военно-морских расходов… Это сделает переговоры трудными, если не невозможными”. Канцлер Бетман-Гольвег задал Холдейну главный вопрос: “Будет ли Англия нейтральной в случае войны на континенте?” Холдейн подчеркнул, что Лондон не может допустить второго крушения Франции, равно как Германия не может позволить Англии захватить Данию или Австрию. Если Германия создаст третью эскадру, Англия противопоставит им пять или шесть эскадр. “На каждый новый заложенный германский киль мы ответим двумя своими”. На следующий день адмирал Тирпиц впервые – и единственный раз в своей жизни- беседовал с британским министром . Он сидел по левую руку от Холдейна, а кайзер Вильгельм по правую. Вильгельм зажег британскому министру сигару. Тирпиц предложил соотношение 3:2, три британских линкора против двух германских, добавив, что британский принцип равенства двум нижеследующим флотам “с трудом воспринимается Германией”. Холдейн вежливо, но твердо напомнил, что Англия – островная держава. После трехчасовой дискуссии стороны сделали некоторые уступки.

Больше всех в Берлине волновался французский посол Жуль Камбон: самый большой германофил британского кабинета вел критические по важности переговоры. Верит ли он в “антант” или начинает “детант”? Холдейн постарался его успокоить: Британия не проявит нелояльности по отношению к Франции и России.

7 февраля 1912 года, когда Холдейн еще вел переговоры в германском министерстве иностранных дел на Вильгельмштрассе, Черчилль прочел речь кайзера на открытии сессии рейхстага. Он отправлялся в Глазго и на вокзале купил вечернюю газету. Одна фраза кайзера высвечивалась ярко: “Моей постоянной заботой является поддержание и укрепление на земле и на море нашей мощи для защиты германского народа, у которого всегда достаточно молодых людей, чтобы взять в руки оружие”. Через два дня Черчилль выступил в Глазго: “Британский военно-морской флот для нас абсолютная необходимость, в то же время с некоторой точки зрения германский военно-морской флот – это больше дело роскоши”. На этот раз Черчилль стремился ни у кого не оставить ни малейших сомнений: “Этот остров никогда не испытывал и никогда не будет испытывать нужды в опытных, закаленных моряках, выросших на море с детского возраста … Мы будем смотреть в будущее так же, как на него смотрели наши предки: спокойно, без высокомерия, но с твердой несгибаемой решимостью”. Кайзер немедленно получил текст речи Черчилля. В переводе была допущена еле заметная неточность: слово “роскошь” было переведено по-немецки как “люксус”, что имело несколько другой оттенок и означало примерно то, что в английском языке эквивалентно понятию экстравагантность и самоуверенность. Как сообщали Черчиллю, во всей Германии слово “люксус” передавалось “из уст в уста”.

Кайзер, приглашавший Черчилля в качестве своего почетного гостя на маневры и за свой стол, на этот раз был взбешен – у него было чувство, что его предали. Но Черчиллю была важнее реакция премьер-министра Асквита и тех лиц, которые определяли британскую политику – а они-то одобрили речь в Глазго. Премьер Асквит заявил, что хотя выбор слов, сам язык речи первого лорда адмиралтейства может быть и не совсем удачен, но он сделал “откровенное заявление об очевидной истине”. Настроение кабинета в пользу Черчилля укрепилось еще больше после возвращения лорда Холдейна из Берлина, подтвердившего, что “речь в Глазго не ослабила нас. Напротив, она принесла нам пользу”. Узкому кругу правящих деятелей Британии лорд Холдейн сообщил, что император Вильгельм, канцлер Бетман-Гольвег и создатель германского флота гроссадмирал Альфред фон Тирпиц готовы приостановить военно-морскую гонку лишь при одном условии: если Англия поклянется соблюдать нейтралитет в случае войны между Германией и Францией. Английский эмиссар пришел к заключению, что, “если партия войны окончательно возобладает в Берлине, Германия будет стремиться не только к сокрушению Франции или России, но к доминированию во всем мире”. В Германии отсутствует понимание такого факта, что Англия настолько же чувствительна в вопросе о военно-морских вооружениях, как Франция в вопросе о потерянных в 1871 году провинциях – Эльзасе и Лотарингии. К тому же рейх наводнен шовинистической литературой. На стенах домов висят плакаты: “Англия – это враг”, “Предательский Альбион”, “Британская опасность”, “Англия намеревалась напасть на нас в 1911 году”. Лорду пришлось вспоминать слова Бернарда Шоу по поводу немцев: “Эти люди испытывают лишь презрение в отношении здравого смысла”. Холдейн полагал, что на кайзера оказала влияние книга американского военно-морского теоретика Альфреда Мэхена “Влияние морской мощи на историю”, которая привела его к выводу, что его империя не будет подлинно великой, пока не достигнет преобладания на морях. Вильгельм Второй, собственно, и не скрывал своих замыслов: “Мы приведем Англию в чувство только создав гигантский флот. Когда Англия смирится с неизбежным, мы станем лучшими в мире друзьями”. Подобная логика возможно убеждала Вильгельма и его окружение, но она вызывала ярость в британском правящем классе.

Доклад Холдейна Черчилль выслушал с каменным лицом и мрачно заметил, что военный министр лишь подтвердил его худшие опасения. Он напомнил кабинету, что реализация новой германской военно-морской программы даст адмиралу Тирпицу новую эскадру. В апреле 1912 года Черчилль думал о следующем: “Наверное это почти невозможно для Германии с ее превосходными армиями и воинственным населением, способным защитить свою землю от любых пришельцев, расположенную внутри континентального массива с дорогами и коммуникациями во все стороны, понять чувства, с которыми на таком островном государстве как Британия расценивают постоянное и неукротимое наращивание конкурирующей военно-морской мощи высшего качества. Чем больше мы восхищаемся удивительной работой, направленной на быстрое создание германской военной мощи, тем сильнее, глубже и более настороженными становятся эти чувства”. Программа, принятая в мае этого года рейхстагом предполагала формирование к 1920 году пяти боевых эскадр, среди которых были бы три эскадры дредноутов (двадцать четыре корабля) и одиннадцать тяжелых крейсеров с общим персоналом моряков в 101 тысячу. Черчилль воспринимал своей жизненной задачей “ответить на этот вызов”. Фишеру он писал: “Ничто не охладит Германию более, чем убедительные доказательства того, что в результате ее нынешних и будущих усилий она все еще будет безнадежно позади нас в 1920 году”.

Противопоставляя немцам свою военно-морскую программу, Черчилль тогда-то и призвал на службу находившегося уже несколько лет в отставке лорда Фишера (руководившего адмиралтейством с 1903 по 1907 год. Именно тогда и была создана основа современного британского флота – построен 161 военный корабль, включая 22 линейных). Когда прибывший из Швейцарии Фишер познакомился с идеями Черчилля (который был вдвое моложе его), он пришел в откровенный восторг. Черчилль предлагал соединить свое воображение с опытом Фишера, должна получиться великолепная комбинация. На строительство и модернизацию военно-морского флота палата общин выделила два миллиона фунтов немедленно, а затем увеличила сумму до 5 млн. фунтов. Лорд Фишер писал о Черчилле полные комплиментов письма: “До сих пор каждый шаг, который он сделал, правилен и очень смел. По смелости он близок к Наполеону, а по хватке – к Кромвелю”.

Британия остро нуждалась в обновлении командного состава, в приходе офицеров, способных использовать новую технику. В 1912 году был основан морской колледж. Действительной проблемой Черчилля было сделать так, чтобы Британия дала шанс своим матросам, тем людям, живущим на нижней палубе, которые создали славу и могущество своей страны. Была реформирована система наказаний, увеличено жалование, расширены возможности служебного продвижения.

Черчилль стоял за то, чтобы максимально увеличить число наиболее мощных кораблей. Основой мощи флота стали пять линкоров класса “Королева Елизавета”, вооруженных пятнадцатидюймовыми орудиями. Возник радикальный по важности вопрос – твердое или жидкое топливо. Все говорило в пользу нефти, но было одно но: в Англии было много угля, но не было нефти, переход на жидкое топливо означал еще большую зависимость от заморских поставок. Одним из решающих обстоятельств было то, что флот США уже переходил на жидкое топливо. Чтобы иметь необходимые гарантии, британское правительство в 1914 году купило контрольный пакет Англо-иранской нефтяной компании.

Первый лорд адмиралтейства хотел сосредоточить все главные свои корабли у берегов Германии. Собственно, Фишер уже начал этот процесс, когда в 1904 году вывел линейные корабли из китайских морей и североамериканских вод. Теперь следовало подтянуть к гаваням Англии дредноуты из Средиземного моря. Правивший Египтом Китченер настаивал на том, что уход Британского флота приведет к потере Египта, Кипра и Мальты, конечное ослабление британских позиций в Индии, Китае, всей юго-восточной Азии. Встретив сопротивление, Черчилль обнажил свое стратегическое кредо: “Мы не сможем удержать Средиземноморье и гарантировать здесь наши интересы до тех пор пока не обеспечим решения в Северном море… Было бы глупо потерять Англию, чтобы сберечь Египет. Если мы победим в большой битве на решающем театре, мы сможем потом наверстать все упущенное. Если же мы потерпим поражение здесь, для нас не будет “потом”. Средиземноморье не является “жизненной артерией империи”. Если это необходимо, припасы можно доставлять минуя мыс Доброй Надежды. Фокус скрещения мировых сил – Северное море. После окончания программы строительства большого флота можно будет послать восемь дредноутов в Средиземное море. В июле 1913 года Черчилль пообещал палате общин, что “грядущие месяцы увидят самое большое строительство в истории британского флота:..Один торпедный катер в неделю… Один легкий крейсер каждые тридцать дней… один супердредноут каждые сорок пять дней”.

Черчилль должен был преодолеть множество “священных” традиций адмиралтейства, косность сторонников старых методов. Впрочем, приверженность традициям была характерна не только для британских адмиралов. Достоверно известно, что главный военный талант Франции – маршал Жофр категорически отказывался пользоваться телефоном. Самый примечательный английский генерал первого этапа мировой войны фельдмаршал Хейг считал пулемет “оружием, которое незаслуженно пользуется высоким авторитетом”. Придет время и оба они горько пожалеют о своих суждениях. Один из парадоксов того времени – лучшая мортира англичан была дважды отвергнута военным министерством и позднее взята на вооружение британской армии лишь по личному распоряжению Д. Ллойд Джорджа (который достал деньги на ее производство у индийского махараджи). Генерал Китченер – национальный герой Англии – считал танк “игрушкой”. Восходящая звезда британского флота адмирал Джелико не сумел предугадать значимость подводных лодок и не создал надежной обороны от них на стоянках британского флота. Да что там подводные лодки! Будущие военные гении не видели никакого смысла в авиации. В 1910 году генерал Фердинанд Фош (впоследствии генералиссимус) говорил французским офицерам, что нет ничего более смехотворного, чем идея использования самолетов в военное время: авиация на войне “не более чем спорт”.

Напомним, что именно Черчилль 25 февраля 1909 года заявил кабинету министров, что авиация “будет самым важным фактором” в будущем и предложил “связаться с господином Райтом и заручиться его сотрудничеством в создании английской авиации”. В 1910 году Черчилль вручил чек на 10 тыс. фунтов двум авиаторам, которые взлетели на Ньюфаундленде и приземлились в Ирландии. Черчилль покровительствовал офицерам, которые выдвигали “сумасбродные” идеи и особенно тем, которые оказались пионерами военно-морской авиации. Он основал военно-морскую службу, перед которой ставил задачу “защиты с воздуха военно-морских гаваней, нефтяных хранилищ и прочих уязвимых объектов”. Настойчивость Черчилля сделала Англию первой страной, вооружившей самолет пулеметом и торпедой. Считая своим долгом опробовать новое оружие, Черчилль впервые поднялся в воздух в 1912 году и после этого авиационные полеты стали неотъемлемой частью его жизни. Он позаботился о том, чтобы военно-морские самолеты могли служить не только в качестве разведчика, но и бросать бомбы. В 1913 году Британия создала первый в мире авианосец – “Гермес”. К началу войны королевские военно-морские силы имели почти сотню самолетов, обходя и другие страны и другие рода войск.

Из исторического далека видны и недостатки деятельности морского министерства. У флота не оказалось безопасной базы, обращенной к Северному морю. Отдаленная Скапа-Флоу, которая стала главной стоянкой британского флота в двух мировых войнах, была недостаточно оборудована и не защищена от подводных лодок. Еще важнее было то, что к началу первой мировой войны не был продуман способ действий огромного флота, характер применения морской мощи в свете последних поразительных технических прорывов.

Ожидали нового Нельсона, но в реальности никто, в том числе и Черчилль, не смог представить себе подлинный характер войны на морях. Подводная лодка не была оценена по достоинству. Вера в битвы гигантских флотов оказалась до глупости беспредельной. В Лондоне еще полностью доминировало мнение, что главной опасностью для британской торговли является атака германских крейсеров. Их-то и должны были топить пятнадцатидюймовые пушки линкоров. Но Черчилль признал значимость мин и торпед, была обозначена линия будущей блокады германского побережья.

И все же у Черчилля были серьезные опасения в отношении исхода военно-морской гонки с Германией. В апреле 1912 года он предложил немцам т.н. “военно-морские каникулы” – период воздержания от закладки новых кораблей. Немцы отвергли эту идею. “Такое соглашение, – сказал Вильгельм Второй, – было бы естественно только между союзниками”. Черчилль опробовал обходный путь – достичь договоренности с германскими адмиралами при посредничестве Балина, директора германо-американской пароходной линии. Балин посоветовал Черчиллю посетить Берлин и напрямую обменяться взглядами с адмиралом Тирпицем. Черчилль отказался, зная безусловную приверженность Тирпица идее военно-морского роста Германии. Последняя попытка Черчилля предотвратить надвигающийся конфликт с Германией последовала 24 октября 1913 года, когда он снова предложил приостановить гонку военно-морских вооружений. Неудача этой попытки привела к тому, что дрейф Британии к Антанте стал необратимым.

Немцы недооценили решимость англичан, единство британской элиты в роковых вопросах назревающей политической бури. Они не распознали ее решимости, приняли британскую вежливость за слабость. Германский посол Лихновский подавал премьер-министра Асквита как “бон вивана, неравнодушного к женщинам, особенно молодым и красивым… любящего веселое общество и хорошую кухню… выступающего за взаимопонимание с Германией, относящегося ко всем вопросам с веселым спокойствием”. Короля Лихновский считал “не гением, но простым и доброжелательным человеком с большим здравым смыслом”. Восхищение Лихновского вызывал сэр Эдуард Грей: “Простота и честность его манер обеспечивают ему уважение даже оппонентов… Его авторитет неоспорим”. (Все это говорит лишь о том что немцы не знали Грея, сыгравшего критическую роль. Пятидесятидвухлетний бездетный вдовец быстро терял зрение. Он оставил традиционный британский спорт, поскольку уже не видел мяч. Врачи боялись говорить, что скоро он не сможет читать – это означало убить его. Врачи рекомендовали полугодичный отдых). О Черчилле Лихновский писал канцлеру Бетман-Гольвегу: ”Он приятный и просто гениальный, но очень тщеславен, ему хочется играть блестящую роль…нужно избежать всего, что ранило бы его самолюбие. Я не склонен преувеличивать его влияние на формирование внешней политики правительства. Сэр Эдуард Грей и Асквит считают его слишком импульсивным и переменчивым”. В целом же англичане теряют бойцовские качества. Средний англичанин “либо является членом клуба, либо желает быть им… Британские джентльмены из обеих партий имеют одинаковое образование, оканчивают одни и те же колледжи и университеты, имеют одинаковые увлечения – гольф, крикет, теннис или поло – и проводят уик-энды на природе…Англичане не любят скучных людей, отвлеченные схемы и самодовольных педантов; они любят дружелюбных партнеров”. Создавался образ расы на изломе, не способной променять свой покой на сознательные жертвы. Немцы игнорировали трезвый анализ англичан и их решимость.

Между тем Черчилль так излагал палате общин свое видение обстановки в Европе: “Причины, которые могли бы повести к всеобщей войне, не изменены и часто напоминают нам о своем присутствии. Ни в малейшей степени не ослаблен темп военно-морских и военных приготовлений. Напротив, мы являемся свидетелями того, как в текущем году континентальные державы увеличили расходы на вооружения, превосходя все прежние цифры. Мир вооружается так, как никогда ранее. Все предложения введения ограничений были до сих пор неэффективными”.