Аргументов у Валерия Витальевича было много. Но один из них – неотразимый, убийственный, как считал Хитрук, именно на уровне элитарного мышления.
– Борис Семёнович, вы согласны, что Уолл-стрит и Сити – это мощнейшие финансовые центры мира? – спросил ВВ однажды. И после утвердительного кивка одним ударом загнал гвоздь по шляпку. – А теперь представьте, что в США нет Пентагона и ЦРУ. Что представлял бы собой Уолл-стрит? Глухую улочку Нижнего Манхэттена? И много ли стоит Сити без британской мощи? Если же с мировых вершин спуститься на наши равнины, так ли приметен был бы, скажем, «Промсвязьбанк», кабы через него не шло финансирование оборонки?
Из сказанного явственно проглядывало, что дистанцирование от либеральной тусовки через хитроумно-лживую уловку компромата было лишь первым шагом, само по себе оно не решало проблему «удержания на плаву». Предстояло на волне перемен прорываться в высшие эшелоны власти. Разумеется, под знамёнами наступающей эпохи, которые предполагалось вскинуть одними из первых. «Была бы пуговичка, а петельку мы прорежем», – вспомнил Хитрук итоговую шутку ВВ.
Прощупав Соснина на предмет его профессиональной солидности, Хитрук шагнул смелее.
– Да, Дмитрий, я вас понял, вы человек серьёзный. – Обратился к Подлевскому: – Спасибо, Аркадий Михайлович, ценю такие знакомства… А к вам, Дмитрий, у меня вопрос общего свойства: как вы думаете, если по-крупному, в чьих руках сейчас штурвал СМИ?
– Борис Семёнович! – опять быстро и отчасти как бы укоризненно воскликнул Соснин, на которого под влиянием перспективных обстоятельств накатил приступ пассионарности. – Тут и думать нечего. Нас держат на длинном поводке, позволяют рыскать в поисках хлеба насущного, да за долю малую, за базарный доход правду кривдой оборачивать, – вот и всё. Наше вам с кисточкой! Даю стопроцентную гарантию и, как у нас говорят, сто рублей в придачу. Политцензура канула вместе с Советами, а на её месте финансовая, – тыщи вариантов! Неважно, госСМИ или частные, у власти набор приёмов на все случаи жизни: ворохом льгот и дотаций играют, кого на подсосе держат, кого штрафами изводят, иной раз – без ножа режут, ущемляя распространение. Медиаполе ведь не рыночное, его регулируют. Формальных запретов мало – ну, топят тех, кто калечит имя вождя непристойностями. А в остальном… Народушка всё хавает, особенно болтовню злоучительную. Главреды нюхом чуют, чего стыдиться, а чем гордиться. Фронда – да ради Бога! Но от красной линии – за версту, в тон Кремлю поют. Индикатор порицания власти у них сигналит безошибочно. Баланс, Борис Семёнович, баланс! Между дозволенным и щекотливым. Потому у нас в СМИ факты с фейками вперемешку. Чумное время. – На миг прервал трёп. – Конечно, как говорится, включение исключений тоже в ходу, кое-кому, опять же по соизволению власти, разрешают её демонизировать, даже за счёт «Газпрома». Но это политика, чтобы за рубежом нашей демократией гордиться. Или объявят сезон охоты на кого-то из неприкасаемых. Или диктуют, чьи имена из СМИ изгнать, какие испозорить, а кого в квадрат возвести, под водопад лести поставить. Пара пустяков – подмигнуть, кто не к месту, кому рот зажать. Вы же знаете: о ком молчат СМИ, того нет. Всё сверху! Царёво око видит далёко.
Соснина понесло. Войдя в роль матёрого журналиста, он без умолку молол немудрящую тягомотину, пока не споткнулся о новый вопрос Бориса Семёновича, который был далёк от медиасферы и воспринимал банальности гостя как откровения. Почуяв перед собой и впрямь опытного «смишника», Хитрук вошёл в познавательный раж, спросил:
– А что нового, на ваш взгляд, в СМИ? Какие процессы? Прежняя рутина или проблески новшеств?
На конкретный вопрос Соснин не мог отвечать так же шустро, как трепался по поводу «общих свойств». Он давно не работал на штатных должностях и не знал, какие щи варятся на редакционных кухнях. Дмитрий задумался, не забыв изобразить на своём лице крайнюю степень умственного напряжения. Но балаболить по существу было не о чем. И Соснин как опытный диспутант решил попросту отвертеться, а заодно вновь показать свою учёность, ухватившись за слово «новшества», – за последнее слово вопрошающего искушённому демагогу ухватиться легче всего. Но не знал он, разумеется, что своим косвенным, не по делу ответом угодит не просто в яблочко, а в самую точку, в самую сердцевину интереса, каким жил в тот период Хитрук.
Начал не шибко:
– Новшества?.. Пронимаете ли, Борис Семёнович, новшеств в нашей «сми» и в наши дни хоть отбавляй, счёту нет. Однако же, если поковыряться… А вы поглядите, сколько лет, – нет, десятилетий! – словно анкерными болтами прикручены, сидят в своих креслах главреды ведущих газет, о телевидении и не говорю. Есть латинская максима «Темпере мутантос эт нос мутамур ин илис». – Решил показать свою широкую учёность и уточнил: – Она и в Большом оксфордском «Лексиконе» означена. В переводе – времена меняются и мы меняемся вместе с ними. Но в наши-то дни, уважаемый Борис Семёнович, у этого правила новое звучание. Времена меняются, а смишные начальники к ним приноравливаются, к любому тараканьему шороху власти прислушиваются, пляшут, как Тина Тернер на сцене. По сути-то остаются выкормышами девяностых со своими нафталинными технологиями, – когда волею случая вынырнули из ниоткуда и вознеслись на вершины четвёртой власти. Вот сменил Путин правительство, вроде как сквознячки повеяли, затхлости поубавилось. Да ведь Ленина заветы, которые в КГБ зубрили, он позабыл. Ленин что говорил? Почту и телеграф сперва надо взять! По-нынешнему, информационную сферу. А в ней, говорю, начальники прежние, приспособились. Кстати, помните у Маяковского «Вова приспособился…». При Медведеве очень актуально звучало. Ну, это так, шутка. Но в том дело, что, перефразируя классика, в теперешних новизнах старина девяностых годов слышится. Коротич-то когда-то назвал СМИ «цепными собаками перестройки». А сейчас просто интеллектуальная импотенция. – Для ради важности со смаком прикозырнул цитаткой из Шекспира: – «Ничтожество в роскошном одеянии!» Вы меня понимаете, Борис Семёнович?
О-о, Хитрук понимал Соснина гораздо глубже, чем мог предположить Дмитрий. Стратегия «Удержания на плаву» предполагала очень похожий вариант: вопреки ротации кланов сохраниться под видом рьяных, но взыскательных поклонников и даже соратников новой управленческой политики. Именно взыскательных! Требующих, образно говоря, «удвоения новшеств». Конечно, речь уже не шла о самозваной элите девяностых, о допотопных чудищах «парка гайдаровского периода» – за исключением Чубайса. Однако же и медведевским элитариям было не просто тайком-ползком перебраться в грядущее десятилетие Путина-2,0, пристроившись хотя бы в самом конце его свиты.
Поначалу!
Борис Семёнович ещё не знал, как именно использовать этого толкового журналиста, к которому начал испытывать чувство приязни, но укрепился во мнении, что Соснин пригодится. Боевой парень! К тому же в нужное время объявился, в самый раз. Вдобавок не политический наркоман, идейными пристрастиями не страдает. Да и внешностью под кадриль ассам профессии – яркий, самоуверенный. Общаться с ним полезно не только в кабинетном формате. Разумеется, его можно подрядить сочинителем речей для ВВ, но это не главное, в пресс-службе полно умельцев-спичрайтеров. Важнее, что этот Соснин в паре с Подлевским, и значит, сгодится для выполнения деликатных поручений, о которых работникам банка знать незачем. Впрочем, «тему Соснина» надо обсудить с Подлевским наедине.
Между тем Аркадий как бы затаился, внимательно приглядываясь к говорившим. Столь странная, непривычная для него ситуация отнюдь не смущала Подлевского. Он вовсе не чувствовал себя третьим лишним, ибо видел, что Борис Семёнович весьма доволен новым знакомством. Сам он тоже осознал ценность Дмитрия для их общего дела – новый Соснин ничего общего не имел с вечно поддатым журналистом из Поворотихи. И Аркадий тоже понимал, что позднее обсудит с Хитруком эту встречу тет-а-тет.
Прощаясь, Борис Семёнович пошутил:
– Дмитрий, мы с вами беседовали без масок, не только в прямом, но и переносном смыслах. Однако обстоятельства мешают нам крепко пожать друг другу руки. Аркадий Михайлович, как вы думаете, у нас будет возможность восполнить этот пробел?
– Не сомневаюсь, Борис Семёнович.
– Кстати, Дмитрий, я хотел бы при случае представить вас Председателю Правления нашего банка. Возможно, извините за тавтологию, случай представится в скором времени. Если не возражаете, свяжусь с вами через Аркадия Михайловича.
Соснин благосклонно кивнул. Ответил без телячьих восторгов:
– Спасибо. Буду искренне рад.
Когда разместились в белом «порше», Подлевский, аж причмокивая от удовольствия, сказал:
– Ну и обласкал тебя Борис Семёныч! По первому разряду. А ты – молодец, всё о’кей. – Помолчал. – Хитрук о встрече с председателем сказал «кстати». И я тоже кое-что хочу добавить кстати. Надо нам с тобой, Дмитрий, где-нибудь посидеть вдвоём. Просветишь меня по части ваших журналистских обстоятельств.
С Суховеями Полина Пашнева сошлась быстро. В управлении она появилась, когда их уже командировали в Вильнюс, и лишь краем уха слышала эту фамилию. Но теперь, с подачи Валентина заполучив его бывшую должность в Красногорске и «официально» двинувшись, как шутила Глаша, тропою Винтропа, она могла свободно, не таясь, задружиться с этой семьёй. Более того, из круга бывших знакомых ей пришлось исчезнуть – надолго ли? – и Суховеи стали для Полины единственными «легалами». А она для них вдвойне своей – и по линии Службы, и по работе на Боба.
На первых порах Пашневой нужны были советы Валентина – он ориентировал полюдям, с которыми ей приходилось вести дела в Красногорске, – с кем можно впрямь, с кем нужно вкривь, с кем лучше вкось, а кого и за жабры треба взять. Но деловые связи скоро переросли в тесную дружбу. Предварительно созвонившись, Полина заезжала к ним часто – обязательно с подарками для Диночки, заранее сделав запас детских игрушек.
Однажды позвонила ближе к вечеру – просто так, с тоски, услышать дружеские голоса. Поболтала с Глашей, попросила позвать Валентина.
– А его нет. Включили в какую-то комиссию, и он на пару дней укатил в Кострому. – Так ты одна?
– Ну как одна? С Диночкой, спать её укладываю.
– Глашка, я к тебе на огонёк сейчас приеду! – неожиданно для себя самой воскликнула Полина. – Не приеду, а примчусь.
Вызываю такси.
И дала отбой.
Добралась она до Автозаводской нескоро – час пик. По пути несколько раз дозванивалась до неё Глаша, но Полина не отвечала на вызовы. Зато в квартире вместо «здравствуй» сразу нарвалась на тревожный вопрос:
– Что стряслось, Поля?
– Да ничего не стряслось. Душу бабью излить надо. Хотя… Нет, Глашка, всё-таки стряслось.
Они устроились на кухне, и на повторный вопрос Полина выдохнула одно слово:
– Соснин…
– А-а! – сразу сообразила Глаша; как бабе бабу не понять! – Тогда погоди, в один момент стол накрою. Всухую такие разговоры не ведут.
Достала из навесного шкафчика бутылку «Столичной», выставила закуску и до краёв налила две большие рюмки.
– Я Диночку уже не кормлю, можно и расслабиться. Давай, Поля, сперва шарахнем без тоста. Гуляй, бабы!
Полина знала: стопарь водки, если не сопротивляться, стремясь играть в трезвую, а охотно податься высвобождению затаённых чувств, – лучшее душевное лекарство. И была благодарна Глаше, что та всё поняла. После рюмки её, как и до́лжно быть, отпустило, и она по-бабски пожаловалась:
– Глашка, влипла я по самое некуда.
– Понесла, что ль?
– Хуже, хуже, Глаша. Гораздо хуже. Тут чисткой не отделаешься. Втюрилась, как девчонка несмышлёная. Не шашни.
– Да-а, видать, далеко дело зашло. На авось здесь нельзя, – задумчиво и тревожно протянула Глаша. – Выпить-то мы выпили, а разговор у нас с тобой получается трезвый. Он про Винтропа в курсе?
– Темню. Уж не под силу. Строю из себя художественную даму. Скрываю, где работаю. Чего доброго узнает, что я на бывшей должности Валентина, сразу всё и поймёт. Парень-то не глупый.
– Давай-ка, Полинушка, займёмся нашим профессиональным занятием – анализом. Как ты полагаешь, сколько ещё тебе удастся от правды уходить?
– Не знаю, Глаша, не знаю. Тут ни рассудочность, ни наивная рассудительность не в подмогу.
– Я почему спрашиваю. Время, оно, знаешь, всё по своим местам расставляет, все узлы развязывает. Может заморозить отношения на позиции «как есть» и ждать?
– Чего ждать-то, Глашка? Я про него всё знаю, он про меня ничего не знает. Страшно сказать, сплю с идейным ворогом, он же прозападный симпатизант. Лежать рядом, а думать врозь! Всё вывернуто наизнанку. Пространство согласия, как небо в овчинку, только чувства, ни о чём другом заикнуться не могу. Эх, ёлки-моталки! Неужто не понимаешь, какие в душе муки адовы оттого, что обязана с ним лукавить?
Помолчали. Глаша налила ещё почти по полной.
– Давай выпьем просто за жизнь. Сложная у нас, Поля, жизнь, сами себе не принадлежим.
– Тебе-то что жаловаться! Вы с Валентином люди счастливые, дочь на пределе успела родить. А я? Несколько лет ещё в запасе есть, да я ведь ещё незамужняя. В башке только и стучит: кому сердце отдать? Любви хочется, Глашка! А тут звёздочка засветила. И кто? Это какой же надо быть невезучей, чтобы именно – Соснин. Жизнь из колеи выбил… Ты-то даже фамилию не меняла, а меня под церковные книги в Вязьме легендировали. Вот и стала Пашневой. Хорошо, имя сохранилось – это уж наши умельцы постарались, подправили пару буковок в книжных записях.
– А я-то имя сменила.
– Да брось ты! У тебя прозвище, вроде псевдонима, по документам осталась Гульнарой. А я… – Полину прорвало. – Глашка, ну как я могу ему объяснить, что я не Пашнева, а Дубовская? Что не деревенская, а московского пошиба да из профессорской семьи? У мамы звание… Что театром давно увлекаюсь. Мы с Димой как-то общались с моим старым-старым театральным знакомым, – так этот человек фамилии-то моей «девичьей» не знает. Полина и Полина. На душе ад кромешный. Влипла я, Глашка, влипла! Не знаю, как быть, как жить. Выхода не вижу. Разливы чувств весенние, а впереди что?
– А если всё-таки…
Полина поняла и прервала сразу:
– Думала я об этом, думала. Открыться, что знаю Суховея, и значит, работаю на Винтропа. Тогда мы с ним вроде как заодно. Но так можно жить только с чужим, нелюбимым и временным. А мне счастья хочется, Глашка! Ну как в своей семье нелегалом быть? Как тут рука в руку держаться? Невозможно! А дети пойдут?.. Неустранимо всё это… Нет, это мёртвый тупик. Идти в никуда? Сама знаешь: не приучена.
Налила себе ещё половину рюмки. И вдруг – в слёзы.
– А душа-то уюта просит. Иной раз приеду вечером домой, он позвонит, переговорим по-свойски, а потом я – пластом на тахту и реву белугой. А в другой раз – в жар бросает, сама не своя. Как пишут поэты, слёзы разлуки, трепет свиданий. Я все варианты перебрала. И так и сяк, и так и этак. Вроде решила рожать безотцовщину, зато от любимого человека. Он для меня теперь не встречный-поперечный. Но сейчас-то не время! Сейчас-то я не могу с задания в личную жизнь соскочить. Только-только начала врастать в агентуру влияния и кожей ощущаю, что винтропы меня к чему-то интересному готовят. Неспроста им срочно понадобилась женщина. Как тут рожать? Вот и получается ни то ни сё, ни тпру ни ну. Вся в растеряшках. Голый постельный расчёт. А на сердце такая щемь… Мой земной рай за глухим забором.
Теперь налила себе половину Глаша.
– В Вильнюсе-то я его несколько раз видела. Парень, конечно, видный, в самой поре. В общении приятный, как Валя говорит, галантерейный. Поль, а что он сам-то о себе рассказывает? Как представляется? Кем? Много о себе мнит?
– У него-то вроде душа нараспашку, весь наружу. Всё сказал, как есть, кроме Винтропа. В Вильнюсе у шпротников просто жил-поживал, отдыхал от прежней горячки. Приобрёл там хорошего друга, который сейчас живёт в Москве, – это про Валентина. Но фамилию не назвал. Да! Говорит, что недавно лихо подзаработал на журналистском заказе. Но я-то об этом знала.
– Как же! Помню, помню, Валя тебя о компромате на банкира просвещал, чтобы на всякий случай была в курсе. А сейчас-то он чем занимается? Что говорит?
– Свободный журналист, вольная птица. Правда, вчера вечером по телефону сказал, что получил весьма престижное предложение, – мол, должность солидную предлагают, крутую. Хочет увидеться, рассказать, твердит, будто мой совет ему нужен, без меня, божится, решение не примет. Похоже, что-то серьёзное.
Глаша уже знала от мужа, о чём идёт речь, однако в данном случае дело касалось сугубо служебных дел, которыми незачем делиться даже со своими. Прикинулась наивной:
– Да, это что-то новенькое.
– Валентин, наверное, узнает. А мне, прежде чем с Димкой увидеться, надо с твоим этот вопрос обговорить… – Горячо воскликнула: – Господи, что же это деется! Какая уж тут любовь, если каждое слово должна согласовывать? Что за любовь под ярмом рассудка?.. Глашка, у меня эмоциональный ресурс на исходе.
У Глаши вдруг слёзы покатились из глаз, она по-детски утёрлась тыльной стороной ладони.
– Ты чего?
– Тебя-я жалко. Что за жизнь собачья? Любить нельзя-я…
Полина тоже заплакала. Женщины обнялись, вздрагивая и подвывая от тихих рыданий, хлюпая носами. На несколько минут застыли в объятиях, положив головы на плечи друг другу.
Женская пьянка на двоих совсем другая, чем у мужчин. Мужики предвкушают удовольствие от тарабарщины с другом и после выпивки становятся навеселе. Бабы, наоборот, на пару садятся за бутылку, чтобы излить душу, бедой-горем поделиться с близкой подругой, и кончается застолье чаще всего слезами. Мужики пьют с женщинами и за женщин, а бабы только за своё, бабье, и не дай Бог появиться в такой момент мужику, всю обедню испортит.
«Какое же счастье, что нет Валентина и можно выть вот так, не стесняясь, облегчая душу, – думала Полина. – Для того ведь и примчалась, чтобы исповедаться».
– Погоди, Полина, – вдруг отстранилась Глаша. – Я так и не уразумела, как тебе Соснин-то подвернулся?
– Да как же! Мы с ним в прошлом году в Поворотихе пересеклись, перед пожаром. Я туда с Кушаком ездила, для прикрытия. В тот раз и твоего Валентина мельком видела, он Кушака наставлял.
– А-а! – воскликнула Глаша. – Это ведь я Вальку в Поворотиху погнала. Там Подлевский злодейство затевал, хотел заживо сжечь Веру Богодухову с грудным ребёнком. А Соснин-то и предупредил о страшном замысле.
– Богодухова… Кто такая?
– Потом как-нить расскажу, она не из наших. А Соснин… Точно! Без его подсказки мы бы с Валентином Подлевского прозевали. Святое дело Соснин сделал. Кушак-то в Поворотихе неспроста объявился, – чтобы Богодуховых предупредить. А ты там с Сосниным познакомилась – так?
– Случайно и мимоходом, хотя от Кушака знала, кто он такой. Потому и телефончик дала, на перспективу. Но как мужик он на меня тогда впечатления не произвёл. Забыла. И вдруг через год звонит – я вам с Валентином об этом рассказывала. А уж когда встречаться начали, тут я и поплыла. Совсем другим он оказался, чем в Поворотихе. Говорит, и я совсем другая была.
– Господи, как в жизни всё случается-переплетается! Что же делать-то, Поля? Ты скажи, кстати, Валентину про наш разговор сказывать или мы сами разберёмся? Дело-то серьёзней некуда.
– Нет, Глаша, приехала я к тебе душу облегчить, выплакаться. А разбираться буду сама. Ты мне сказала как раз то, о чём я сама думаю. Выхода нет, и ты права. Я крестилась в возрасте по чину «Аще не крещён есть» и надеяться мне остаётся только на Господа Бога, без воли Коего ничего у меня с Димкой не сложится. Да, надо оставить всё как есть, а жизнь, она покажет, развяжет узел этот запутанный. – Да что она покажет-то, Поль? – с горечью отозвалась Глаша.
– Ну, во-первых, пока всё твёрдо не проясню, я его кому-то отдавать напрокат с возвратом не собираюсь. А рожать или не рожать, у него спрашивать не буду, решила уже. Мой вопрос! Так может повернуться, что он и не узнает. А вот когда-а… Бог весть. Когда рожать, зависит опять же от моих обстоятельств. Служебных. Валентину о нашей пьянке не говори, я сама с ним по Соснину посоветуюсь – в другом формате, в другом режиме. Пока буду каждым днём жить. Не уходить же в затворничество, спиной к зеркалу не встанешь. Как говорится, страданье – путь познанья. Сперва, кстати, надо выяснить, в какие кущи райские Димку зазывают и как мне на это реагировать. Я так поняла, Валентин завтра прибывает? – Послезавтра.
– Скажи ему, что мне срочная встреча нужна… Ну что, Глашка, буду собираться? Вызывай такси.
– Поль, уже поздно, считай, ночь. А ты выпивши, под мухой. Не опасно ли? Знаешь ведь, какие нынче таксисты, по телевизору столько жути. Того и гляди какой-нибудь разудалый негодник попадётся. Может, останешься? Я мигом всё оборудую.
– Я с наших разговоров уже протрезвела. Но ты вообще-то верно насчёт опасности… Знаешь что, вызывай-ка такси по классу «Бизнес», на «мерседесах» шофера исправные работают, обходительные, без закидонов. Зарплаты моей хватит, чтобы от нечаянной беды ночью пооберечься.
– Только позвони обязательно, когда домой доберёшься. Спать не лягу, пока звонка не дождусь.
– Лады. Спасибо тебе, Глашка, за этот вечер. Ты меня поняла, а я от твоей душевной заботы, от участия сердечного ещё крепче в своих помыслах утвердилась. Разберусь!