Выход за предел

Глава 3. Ее детство

– Надо же, какая красивая девочка! – сказала, остановившись у песочницы, где играла Лина, какая-то женщина в берете, лакированных туфлях и с лакированной сумочкой подмышкой.

– Хочешь конфетку, девочка? Как тебя зовут?

– Меня зовут Василина, мне пять лет и семь месяцев. Я живу с бабушкой Мамашулей, а конфетку я не хочу, отдайте Микольке, он любит, – и девочка указала совочком на подбежавшего откуда-то белобрысого мальчугана в коротких штанах на одной лямке, который был постарше ее. Женщина угостила Микольку конфетой и ушла.

– Хочешь откусить половину? – спросил Миколька и протянул Василине конфету.

– Не, – ответила она. – Не буду.

Миколькой мальчика прозвала Василина, когда ей было года четыре и она никак не могла понять, почему родители зовут его Миколой, а все остальные – Колькой. Соединила эти имена и получился – Миколька. Так же получилось и с Мамашулей: мама Даша звала бабушку Машулей, а Василина стала звать ее Мамашулей, потому что взрослые у нее часто спрашивали: «Лина, это твоя мама?»

Нет! – отвечала она. – Это Мамашуля.

И все взрослые смеялись, а она говорила: «Что хохочешь? По лбу хочешь?» Это ее Миколька научил. И все опять смеялись.

Жили они в небольшом опрятном домике под высокой чинарой, обсаженной цветами. Цветы эти Мамашуля выращивала с большой любовью. Она все лето порхала над ними, как бабочка – весело и легко. Звали Мамашулю Мария Константиновна. Она была хорошо сложена и в свои уже немолодые годы ходила прямо, уверенно, с высоко поднятой головой. Голову эту венчали от природы густые пепельные волосы до плеч. В ней чувствовалась уверенность, но не было надменности, скорее, наоборот: чувствовалась какая-то открытость и доброжелательность. Она была бы даже красивой, если не оспины на лице – мелкие, глубокие, отталкивающие ямки без коросток. Вела себя Мария Константиновна всегда независимо и прямо, нисколько не обращая внимания на окружающих.

Мама Даша внешне очень походила на Мамашулю, но манера разговора, поведение были у нее другие. Она была разговорчивой, даже болтливой, быстро сходилась с людьми, бесцеремонно переходя на «ты». В женской компании сразу становилась лидером, а в мужской – предметом вожделения. Как рассказывала про маму Дашу бабушка, в школе она училась средне, как все, хотя могла бы быть круглой отличницей. Активистка и заводила с первого класса, к десятому она была уже заместителем секретаря комитета комсомола школы. Благодаря бабушке Даша прекрасно говорила по-французски и по-английски и могла бы с успехом поступить на факультет иностранного языка в Симферопольский педагогический институт. Благородно же учить детей… Но в школе она работать не хотела.

– Что я там не видела, в этом сумасшедшем доме с табличкой Средняя школа? – с насмешкой глядя на Машулю, говорила Даша.

Физический труд презирала, даже за цветами ухаживать не любила. Полить их там, прополоть – ленилась. Все время на собраниях, на бюро райкома каких-то, на сборах, на сдаче ГТО, на слетах, смотрах художественной самодеятельности, на соревнованиях. Вот и досоревновалась до райкома комсомола, а оттуда ее отправили в Москву учиться.

Вернулась с дипломом о высшем образовании и с сигаретой в зубах. Мария Константиновна спросила ее: «Диплом-то в какой сфере позволяет трудиться?»

– По партийной линии, – ответила.

И – все…

– Потом родила тебя – то ли от первого секретаря, то ли – от второго, то ли – от третьего, – продолжала свой рассказ Мамашуля, может, Василине, а может, себе.

Нет, Мамашуля не сердилась на маму Дашу, а говорила, что в новых условиях и выживать надо по-новому, приспосабливаться. Потом маму Дашу перевели в Севастопольский горком партии, потом – в Москву. А Мамашуля и Василина остались под Чинарой. Ходили гулять в городской парк, на набережную в порт, в цирк, кукольный театр, в детский сад. Потом Мамашуля готовила Лину в школу. Учила читать, писать и по-русски, и по-французски, и по-английски, обшивала, обувала, кормила, поила – в общем, делала все, чем обычно в такой ситуации занимаются бабушки.

Французский и английский языки Мамашуля знала с детства. Им ее еще гувернантка-француженка научила, которую после революции уже, здесь же, под Чинарой, зарубил саблей красноармеец-кавалерист, сказав, что та на Каплан похожа, которая в товарища Ленина стреляла.

– И картавит, как та жидовка: «Пхрастыте, пхрастыте»… Каркает, как ворона! – сказал.

И зарубил.

На этом образование бабушки Марии Константиновны и закончилось. Да и ни к чему оно, образование, тогда стало: только внимание привлекало да похоть у мужиков распаляло.

– Страшно-то как тогда в Крыму было, господи… Боже, ой как страшно, – говорила Лине бабушка шепотом. – Батюшку Серафима на чугунных воротах церкви распяли и еще в живого кол вбили с красной тряпкой. А потом и храм взорвали. Такая беда на Россию пришла, такое лютое зверство вылезло… Дворника-татарина изувечили всего. Руки-ноги отрубили и бросили посреди усадьбы. Никому не давали подойти – пусть подыхает, говорят, другим неповадно будет. Контрреволюционерам проклятым…

– Как же он выл да стонал, бедный! А потом затих навеки, – крестясь незаметно двумя перстами, вспоминала Мамашуля.

Она была тогда совсем девчонкой. И жила здесь же, под Чинарой, со своей бабушкой Елизаветой в домике для прислуги. Их дом, где сейчас больница, отобрали, выгнав их, в чем были, как недобитую контру. Они и поселились в этом домике с пожилой гувернанткой Жузей. Прислуга вся разбежалась, а им бежать было некуда. Прабабка Катя из Лондона пыталась их вывезти через английского и французского атташе в Турцию, да никак не вышло.

А в их домик стали наведываться женишки, как называла их прабабушка Елизавета. Придут, ткнут кривой саблей или револьвером в живот и говорят: «Раздевайся!» Вот тогда Мамашуля и обрызгала себя соляной кислотой в первый раз – взяла метелочку, обмакнула в банку с кислотой и обрызгалась. А второй раз обрызгалась, уже когда фашисты да всякая сволочь полицайская стала захаживать – во время войны Отечественной. Всем объявила, что у нее проказа – страшно заразная смертельная болезнь. И женишков не стало.

Во время той войны опять кровь лилась, смерть ходила, оккупация, облавы, расстрелы, бомбардировки! Хорошо еще, что домик стоял на окраине, в горах. А вот есть было совсем нечего.

Однажды, году в сорок втором-сорок третьем, Мамашуле и говорит бабушка Лиза с утра: «Катя, приходила ко мне во сне-то мама твоя. Сказала, что убили ее в Лондоне этом. Бомбой убили. А тебе нужно, говорит, Машенька, взять шелковую нитку, привязать к ней крючок рыболовный, насадить мушку, да пустить в корытах, в заводинках речек горных. Наловишь, мол, рыбки, да и поедите. А если, говорит, рыбку не поймаешь, то лягуш лови, да орехи собирай, да грибы – вот и выживете, с голоду не помрете». А Мамашуля на нее смотрит, на бабушку свою Лизу, и думает: «Наверное, умом, бедная, повредилась от горя да голода». А та давай чулочек распускать шелковый, из старых, да ниточку на тюрячок наматывать.

– На-ка, – говорит, – Машенька, пойди, испытай.

И пошла Мамашуля в горы, на речку да и наловила рыбы, и поели, и спаслись. И лягуш ели, и грибы, и орехи, и коренья разные – все что можно было и нельзя, все ели.

Незадолго до освобождения Крыма от гитлеровцев, там же, в лесу, Мамашуля и встретила парня-партизана однажды. Так испугалась сначала, когда увидела, стала кричать, что прокаженная она, чтобы не подходил. А он засмеялся звонко, автомат на сук повесил и говорит: «А я не боюсь прокаженных, я цыганами завороженный. Иди сюда, не бойся, я тебе хлеба маленько дам». А сам присел на камень и вещмешок развязывает. Осмелела Мамашуля, подошла, а он и не страшный, и не лезет, и не лапает, и даже симпатичный, чернявый такой – усики, бородка, худенький, правда, а так – ничего. И что-то шевельнулось в ней, дрогнуло, ожило.

Так и познакомилась Мамашуля – бабушка Василины, с ее будущим дедушкой Лёней. И подружились они, и залюбезничались. И стал он прибегать к ним, пробираться по ночам под Чинару. Отчаянный был. Говорил, что его цыгане то ли украли, то ли нашли. Выходили и заворожили от болезней и от пуль.

Да только не помогли заговоры-то цыганские: выследили его полицаи и расстреляли здесь же, во дворе, под Чинарой. Мамашуля с бабой Лизой омыли его под проливным дождем и тут же похоронили, не отпетого. Больше про него Мамашуля ничего не смогла и узнать-то, сколь ни старалась. Потом родила дочь Дашу – крепкую, здоровую девочку, а там Победа Великая, праздник всенародный, ликование. Но не было праздника у нее в душе, не было ликования. Там была тишина и радость одна-единственная – дочка Даша. Баба Лиза помогла ей и родить, и поднять на ноги девочку, а потом умерла. Но перед кончиной она опять видела свою дочь Катю – маму Мамашулину, которая приходила к ней из Лондона – вся в белом и с зонтиком. Что-то говорила, да та не расслышала. Эти рассказы Мамашули были для Василины самыми яркими воспоминаниями из детства.

Кроме еще одного…

Однажды Миколька привел ее в лавку «продавца счастья» – так называла этот магазинчик вся ребятня в округе. Кроме продавца, скучающего на табурете за прилавком, там никого не было. Было темно и страшновато, но пахло вкусно. Продавца звали Арон, но все обращались к нему Арик. Это был толстый человек с сильной одышкой и нездоровым лицом с крупным носом. Он был неопределенного возраста и небольшого роста. Всегда со всеми приветлив и даже ласков, особенно с детьми. Арик никогда не выходил из-за прилавка и почти не разговаривал. Взрослые говорили, это из-за того, что у него убили жену во время войны и он дал какую-то клятву – обет больше никогда не жениться, из верности. Детей они не нажили. Работала его лавка с восьми утра и до восьми вечера без выходных, а торговал Арик кондитерскими изделиями. Продавались там конфеты всех сортов – от шоколадных до горошка, печенье, пряники, вафли и вафельные трубочки, а на Пасху, хоть это и было запрещено, выставлялись куличи и ромовые бабы. Еще, как говорил Миколька, дядя Арик сам отливал в разных формочках петушков и зайчиков из плавленого сахара. А Мамашуля говорила, что Арик из-под полы приторговывает чачей, сухофруктами, орехами, домашним вином «Изабелла» и медом. И все это он берет исподтишка у каких-то проходимцев.

Василину эта лавка одновременно и испугала, и заинтриговала, как только они с Миколькой зашли внутрь. Откуда-то звучала тихая музыка, как из музыкальной шкатулки, которую привезла ей мама Даша из Москвы на Новый год. И вдруг раздался голос: «Друг мой, Колька, ты где нашел эту девочку, эту принцессу? Из какой она сказки? Из какой она прекрасной страны? Где живут такие красивые девочки?» Миколька наклонился к Василине и, улыбаясь, прошептал: «Это дядя Арик, не бойся, он так разыгрывает». А голос продолжал: «Как зовут тебя, о свет моих очей?» Миколька опять наклонился к Василине и сказал: «Это он тебя так спрашивает, отвечай». И Василина негромко, но ясно произнесла: «Меня зовут Василина. Мне пять лет и три месяца. Я живу с бабушкой Мамашулей под Чинарой». И замолчала, очарованная какой-то сказочной нереальностью. «О, это древнее имя византийских царей и цариц! Я преклоняю перед тобой свои колени, принцесса Василина! А ты иди, друг мой Колька. Возьми конфетку и иди себе», – продолжал уже другой голос из-за прилавка.

Миколька подбежал к нему, взял конфету. Пробегая к выходу, лыбясь, тихо сказал: «Так надо, не бойся». И исчез за дверью. Василина осталась стоять одна, как зачарованная, даже не обратив внимания на то, что Миколька убежал.

– Посмотри вокруг, о принцесса моих очей! Все это твое! Я дарю тебе весь этот сказочный мир! Эту свою сказочную лавку с удивительными сладостями и волшебными сюрпризами! Это мой подарок тебе, принцесса Василина! Но эти дары мои не стоят и одной твоей улыбки!

– Подойди-ка сюда, девочка, – вдруг сказал другой голос, – хочешь конфету?

Василина подошла ближе к прилавку и увидела странное лицо Арика. Он поднял прилавок и поманил ее рукой: «Заходи сюда, девочка, вот увидишь, вкусно будет». Она зашла и увидела много ящиков с конфетами, печенье в упаковках и россыпью, изюм, орехи в каких-то корытцах, ведерки с вареньем, халву в масляной бумаге, кукурузные хлопья и много чего другого.

– Бери что хочешь и садись сюда, – похлопав по своим толстым коленям, сказал Арик. Василина взяла пряник и подошла. Арик поднял ее своими пухлыми волосатыми руками и посадил к себе на колени. Потом, поправив ее платьишко, спросил: «А что ты больше всего любишь кушать?» – «Не знаю», – ответила Василина, почему-то тревожась.

– А я знаю. Ты любишь шоколад, – и Арик, положив перед ней плитку шоколада, развернул сильно шуршащую, блестящую обертку.

– Кушай, дорогая, кушай, солнышко мое, – сказал он, а сам начал поглаживать рукой ее волосы и спину, пыхтя все громче и громче. Василина, почувствовав что-то опасное, спрыгнула с его колен, бросила не откушенный пряник и, выбежав из-за прилавка в центр магазина, сказала, посмотрев Арику прямо в глаза: «Я домой хочу». Тот стал стекать со своего кожаного табурета киселем, приговаривая волшебным голосом: «Подожди, принцесса, ты еще не видела всех чудесных моих подарков, моя дорогая».

Отворилась дверь, и в яркий проем вошла женщина в белых одеждах, и почему-то с зонтиком. А Василина кинулась в этот светлый проем и убежала домой. После этого случая она стала писаться в постель по ночам. Врачи сказали Мамашуле, что это – дизурия. Может, от простуды, может, возрастная, а может, и от испуга: кто ее знает? К школе пройдет. Это продолжалось больше года и было для всех страшным секретом. Даже маме Даше не говорили, когда она приезжала. А она и не догадывалась. В это время бабушка и внучка как-то особенно подружились. Василине было очень стыдно за себя и за то, что она не может ничего с собой поделать, а Мамашуле было очень жаль внучку при виде ее страданий. А после того, как во время игры в прятки Миколька обозвал Василину зассанкой (видно, мамка его, Глашка-хохлушка, разболтала), они обе страдали еще сильнее, но поделать опять ничего не могли. Василина перестала выходить во двор играть с ребятами и с дураком Миколькой, с которым провела все детство. Все свое время девочка теперь находилась с бабушкой, помогала ей во всем, а особенно – ухаживать за цветами в палисаднике. Как-то случайно Василина заметила, что бабочки, птички, соседские кошки, бурундучок, живший на Чинаре, и даже мышки, пробегающие под цветами, нисколько ее не боятся, как будто и не видят. Она сказала об этом бабушке. Та ласково улыбнулась, глядя на внучку с любовью, и ответила: «А меня они тоже не боятся, Василиночка, а я и не знаю почему».

Однажды, играя среди цветов со своим котенком Васькой, Василина услышала, как дурак Миколька жалуется на нее своему деду Тарасу – герою войны и труда, приехавшему из города Запорожье к ним на море погостить: – А че она не играет со мной, деда? Я ее поколочу.

– Этим делу не поможешь, внучок, – вещал в ответ дед Тарас, сидя за столом в их садике и попивая прохладное из погреба вино «Изабелла», сделанное сыном его Потапом – отцом Микольки. – Барышни подарочки любят, страсть как любят подарочки-то. Подарочек ей сделал, и обратит на тебя внимание, а ты ей другой – и улыбнется, а ты ей еще один – и поцелует. А уж когда до дела дойдет, тут все отдай, не жалей, и твоей будет! В этом их вся философия женская – ты им дашь, и они тебе. Что ты для нее, то и она для тебя!

На другой день Миколька залез на забор Василины, подглядев, что она там играет с куклами, и громко крикнул:

– Василина, я тебе рогатку принес подарить! Давай снова играть будем.

– Дурак ты, Миколька. Никакие подарки тебе не помогут, если я не захочу. А захочу, так и без подарков играть буду, перелазь ко мне, – ответила Василина, и они снова стали играть, как прежде.

А лавку «продавца счастья» она стала обходить стороной. Но однажды, уже учась во втором классе, возвращаясь из школы, увидела, что возле лавки толпится народ. Девочка остановилась, подошла ближе и увидела, что участковый милиционер, армянин дядя Ашот, отец красавицы Лейлы, вывел на крыльцо лавки маленького, худощавого черноволосого человека из крымских татар, недавно вернувшегося из Казахстана. И говорит ему: «Э, ара, зачем зарезал, как барана?» А тот ему дерзко в ответ: «Слышь, начальник, баран – благородное животное, чистое. А этот – грязная свинья, я его, как свинью, и зарезал, усек?» А дядя Ашот ему и говорит: «Рашид, ты бы мне бумагу написал, заявление. Я бы его, ара, сам абэзвредил».

– Ты все и так знал, Ашот. Знал – и молчал. Он тебя с руки кормил, а ты хавал. Таких только острый нож обезвредит, клянусь Аллахом.

– Э! Зачем нож? – воскликнул Ашот.

– А если бы он с твоей Лейлой так? Давай вези, пока иду, – сказал чернявый, и дядя Ашот посадил того в коляску своего мотоцикла и увез. А Василина вдруг ужаснулась. Не тому, что здесь произошло что-то страшное, а тому, что могло бы произойти здесь с ней.

Много чего еще было в ее детстве. Были и простуды, и ангины, и скарлатина, и ветрянка, и сбитые колени, и шишки, ожоги от солнца, пробки в ушах от морской воды, первый звонок в школе и длинная речь мамы Даши перед строем первоклашек с букетами. Были радости и печали, новогодние елки, салюты в честь Дня Победы, слезы и обиды – словом, это было обычное детство обычного ребенка в Союзе Советских Социалистических Республик. Все было хорошо! Все было замечательно!

Глава 4. Ее юность

Василина ходила в школу с интересом.

– Бог дал тебе, Василина, и редкую красоту неброскую, и добрый, уживчивый, даже веселый нрав, и здоровье, а уж ум ты должна добывать себе сама, своим трудом, – гладя белый фартук к школе, наставляла внучку Мамашуля. – Хотя, конечно, и модное слово генетика помогает, и мама Даша у тебя не дура – вон уже в Москве командует. И папка – секретарь, уж хитрый, точно, а значит, не дурак. Но все равно рассчитывай только на себя, на свои силы. Старайся, трудись, добивайся и добьешься! Ведь умным, красивым и сильным все двери открыты! Ум – это та невидимая волшебная палочка в твоих руках, о которой все только и мечтают.

И Василина начала трудиться со старанием, но без фанатизма показушного. Бабушкина подготовка к школе дала свои результаты. Она была отличницей с первого класса и успевала еще заниматься в музыкальной школе по классу фортепиано, бальными танцами в Доме культуры и художественной гимнастикой в обществе «Спартак». Но друзей у нее не прибавилось.

В музыкальную школу ее определила Мамашуля – большая любительница романсов и классической музыки. У Василины оказался идеальный музыкальный слух и поставленный от природы красивый голос. На диктантах сольфеджио, которые обычно ненавидят все юные музыканты, она с легкостью записывала ноты, легко и чисто воспроизводила их голосом. Очень хвалили ее и на бальных танцах, куда Василину записала тоже бабушка – в память о балах, про которые рассказывала ей ее покойная баба Лиза.

– Самой вот не довелось покружиться на балах этих, так хоть ты порадуйся, потанцуй вдоволь, – глядя в раздевалке на стройную фигурку внучки, говорила Мамашуля.

А уж в спорт Василина пошла сама, увидев по телевизору выступление нашей сборной по художественной гимнастике. Так ей понравились упражнения с булавами, лентами и обручем, что на следующий день она взяла бабушку за руку и отвела в «Спартак» – двухэтажный спортивный зал, где на втором этаже принимали в секцию художественной гимнастики.

Через три месяца Василину там уже тоже хвалили, через год она сдала на разряд, а через три стала кандидатом в мастера спорта и собиралась стать мастером спорта. Но, как говорится, не судьба. На тренировке перед соревнованиями Василина повредила связку на левой ноге и долгое время провела в гипсе. Это обстоятельство ее сильно подружило с фортепиано, которое мама Даша распорядилась привезти в их домик под Чинарой. Его и привезли откуда-то рабочие на грузовике, кое-как выгрузили и затащили в дом, поставили подальше от печки, сказав, что такое указание было, чтобы инструмент не расстраивался, и уехали. А Василина как уселась за фортепиано, так и не вставала, пока гипс не сняли. Она очень прибавила в технике и в чтении с листа, и ее опять очень хвалили. И тут случился бунт на корабле.

После травмы Василина категорически отказалась возвращаться в кружок бальных танцев. Как только ни уговаривала ее бабушка! Как только ни увещевали и ни заманивали ее педагоги, приходя к ним домой под Чинару! Василина сказала: «Нет!» И больше на занятиях не появилась, так никому и не сказав о причине. А причина была простая – ей поменяли партнера.

– А может, так оно и лучше, может, и хорошо, что бросила, – говорила Мамашуля, расчесывая гребнем густые волосы Василины, – зачем рвать себя на части? Не ходи туда, куда не ведут способности и судьба.

– Ай, больно, бабушка! – вскрикнула Василина. – И при чем здесь способности? Я просто не хочу.

Никто не должен знать, что она была немножко влюблена в своего партнера, а он ее предал.

Весной Василина, как победительница олимпиады по математике, не без участия мамы Даши была премирована путевкой во Всесоюзный пионерский лагерь «Артек». Там было очень интересно: пешие походы по Крыму, восхождение на Ай-Петри, конкурсы, международные викторины, большие пионерские костры. А вот то, что купаться в море водили строем и запускали всего на десять минут, Василине очень не нравилось.

– Детский сад какой-то, – думала она, плавая в волнах и ныряя, как дельфиненок.

Зато ей очень нравились дискотеки по вечерам и особенно – музыка на них. Пионервожатые все, как правило, были студентами московских вузов, они и крутили на дискотеках все самые модные пластинки, привезенные из столицы. В общем, лето пролетело быстро.

Осенью все старшие классы школы, где училась Василина, отправили на уборку фруктов в колхоз-миллионер «Светлый путь», находившийся километрах в десяти от Ялты. Там они собирали фрукты в ящики, а потом эти ящики мальчишки грузили на машины и увозили в хранилище. У Василины произошли к тому времени кардинальные изменения в фигуре. На нее стали поглядывать старшеклассники, и – не только. Мама Даша, тогда еще молодая, внимательно следила за модой и за вещами, завозимыми из-за рубежа в фирменные магазины Москвы: «Березку», «Ядран», «Прагу» и т. д. Поэтому и Василина была одета по последнему слову моды. Это придавало ей дополнительный шарм.

По вечерам все молодые «сельхозработники» (а в их число, кроме школьников, входили и студенты училищ, техникумов и институтов) собирались в сельском клубе на дискотеке. Клуб этот только назывался сельским. На самом деле, это был первоклассный Дворец культуры, построенный колхозом-миллионером недавно и оборудованный по последнему слову техники: звук, свет, и даже слайд-шоу на экране. Входные билеты стоили двадцать копеек и были доступными для всех.

У Василины были уже позади дегустация домашнего вина «Изабелла» и даже чачи – местного фруктового самогона, пробы покурить, поцелуйчики и неумелые обжимания после дискотеки по дороге в общагу, первые скомканные объяснения в любви сверстников, небольшие драки парней. Одноклассницы и другие девочки вокруг только и болтали об интиме во всех красках и деталях. Василина с каким-то уже нетерпением ждала своего желанного, ждала всей душой, но его не было ни в Артеке, ни здесь. Парни-ровесники побаивались с ней даже говорить, а старшие, очевидно, чуя, что им не обломится, обходили ее стороной. И Василину это крепко беспокоило, волновало и даже раздражало.

До того момента, когда она однажды, притворившись больной, не пошла на сельхозработы, а, хорошенько выспавшись, отправилась погулять все по тому же колхозу «Светлый путь». Подошла к клубу и услышала бешеный рев электрогитары и жуткий грохот ударной установки. Постояв с минуту перед входом, она решительно вошла внутрь и оказалась на репетиции местной рок-группы.

Местной ее можно было назвать с большой натяжкой. Все музыканты группы, как потом оказалось, были из Ялты, один лишь Валерка Ганс прибыл из Питера. Его выписал оттуда директор клуба, заманив в свой колхоз хорошим крымским климатом, большой зарплатой, а главное, полным комплектом гэдээровской аппаратуры «БИГ», ударной установкой «Трола», набором электрогитар «Орфей» – бас, соло и ритм, и клавишными: ионикой «Юность» и электроорганом «Вальтмастер».

Ганс сносно играл на всех этих инструментах, неплохо пел, снимал песни и расписывал оркестровки и голоса, но основной его талант был организаторский. Он мог организовать группу хоть на Северном полюсе, хоть в пустыне Сахара, хоть на Луне – он был фанат! Поэтому уже через пару дней после его появления в колхозе в клубе появились «волосатые лунатики», на третий день раздался жуткий грохот барабанов и вой гитар, а на седьмой день была создана группа! Вот на репетицию этой группы и занесло Василину. А выйдя оттуда, она первым делом послала все сельхозработы, фортепиано, сольфеджио, историю музыки, классику – всю эту полную ЛАЖУ. Затем перевезла под Чинару на тракторе «Беларусь» магнитолу «Эстония» с колонками, выданную Валеркой Гансом, врубила ее на полную мощность и вся округа услышала песню «Шизгаре» в оригинальном исполнении Маришки Вереш и группы «Шокин Блю». Да ладно бы услышала один раз! Все вокруг обалдели от однообразия репертуара, частоты прослушиваний и громкости звука. Даже Миколька, забравшись на забор, не мог перекричать магнитолу «Эстония».

– Василина! Да сделай тише! – орал он, но его никто не слышал.

Через две недели Лина или Линка – так ее стали звать музыканты – пела весь репертуар Маришки Вереш и группы «Шокин Блю» на чистом английском языке. Она пела его так похоже, что никто не понимал, как это возможно. Группу назвали «Гулливеры», и она, вместе с солисткой Линой, открыла танцевальный сезон в сельском клубе колхоза «Светлый путь». В первую пятницу на танцы пришло человек тридцать, в субботу – сто пятьдесят, в воскресенье на танцах собралось человек триста, и под танцующими провалился пол. А когда через неделю пол починили, в зал невозможно было протиснуться от желающих.

Слава о группе и сногсшибательной кайфовой солистке докатилась до Ялты, и волосатая, хипповая публика в джинсах и ботинках на платформе ломанулась в «Светлый путь» на автобусах, на попутках и пешедралом. Гитарист группы Мишка-Цезарь был сыном одного начальника с телевидения, и когда группу «Гулливеры» как бы случайно показали по ТВ, о ней заговорили и уважаемые музыканты из кабаков, а это было настоящее и безоговорочное признание. Недели через три-четыре после громкого дебюта на репетицию «Гулливеров» заехал Слива – известный в Ялте музыкант-клавишник и коллекционер-фарцовщик фирменных пластинок-пластов. Посидел в зале немного, послушал и уехал. А на следующий день прикатил к Василине на «жигулях» с кучей пластинок, и они, даже не познакомившись толком, принялись их прослушивать.

Мамашуля только удивленно поглядывала на них, не понимая, что происходит. Внучка с каким-то заросшим детиной в темных очках-капельках молча слушали музыку, иногда переглядываясь и кивая друг другу головой. Это продолжалось несколько дней с перерывами на сон. Все песни исполнялись на английском языке разными исполнителями и исполнительницами. Мамашуля практиковалась про себя в синхронном переводе и вдруг услышала русские песни в исполнении какой-то певицы и слова волосатого детины: «А это единственная в совке певица, которая поет. Попробуй снять что-нибудь из ее репертуара и сделать по-своему».

И Василина сняла и спела. Да так, что сначала музыканты группы «Гулливеры» выпали в осадок, потом народ на танцах протащился по полной, а потом уж и Слива, приехавший на репетицию, припух.

– Ну Лина, ты дала! Круче оригинала, какая там Алла?! Невероятно! Как это у тебя получилось? – говорил потрясенный Слива, прижимая к своей большой груди в джинсовой куртке тоненькую Линку – тоже в джинсах, темной майке, белых кроссовках и с микрофоном в руках.

Василина стала знаменитостью и кумиром молодежи, как тогда говорили, но ничуть не изменилась. Оставалась все такой же доброжелательной, нормальной девчонкой, совершенно не обращая внимания на свою славу, хотя и замечала со стороны герлз завистливые взгляды и некоторую заносчивость. Все бы было хорошо, если бы не одно НО – ее по-прежнему мучило ноющее чувство одиночества, и возникал вопрос: где он? Где он, ее желанный?.. Парней вокруг было много, даже слишком, а его не было. Василина продолжала искать утешение в музыке, неплохо освоила гитару, но утешение было недолгим.

Единственным близким другом у нее по-прежнему оставался Миколька.