18 февраля
Саня против сани
«Время собирать камни. Время разбрасывать камни. Время уворачиваться от камней…»
Калистратов и Аккуратова цапаются.
– Я говорю с Баку, а ты рвёшь трубку! – выпевает Татьяна. – Можно повежливей.
– А что делать? Я машу тебе, показываю, что хочу говорить с Баку, а ты не реагируешь! Хоть бы кивнула.
– Ну да! Я Гольденбергу киваю. Ещё и тебе!
– Ну… Гольденберг не видит твоих кивков и не нуждается в них. Если ты пришла в скандальном духе, то это не значит, что и другие должны взвиваться.
– Тебе хочется сказать последнее слово? Ну, скажи…
Поединок оборвал телефонный звонок Татьяне.
А тем временем в комнату набивался люд со всего этажа. На партсобрание. На великий лай, или Как яйца побьют курицу.
Яйца – это Бузулук, Саня Петрухин.
Курица – Александр Медведев.
Саня пожаловался мне на себя:
– Моя беда – со временем я остываю, и зло выходит.
– Sosтояние нормального человека.
– Но ты выступи. Надо хорошенько смазать мозги Медведеву. Богам тоже надо преподавать уроки. Кажущейся принципиальностью и суровостью Медведев прикрывает свою беспомощность.
«Театр уж полон; ложи блещут;
Партер и кресла – всё кипит».
Последние перебрёхи.
Беляев:
– Завтра «Труду» исполняется 50 лет.
– А выпивка будет? – забеспокоилась Маркелова.
– Золотая!
На подбеге рядом со мной плюхнулся Серов и уважительно постучал ногтем по ножке стула под собой:
– Свой поджопник из самой своей редакции пёр!
Пришёл главный. Гомон стих.
Бузулук смотрит на часы на стене:
– Опоздание на 15 минут. Если бы мы так опаздывали на работу…
Иванов:
– На повестке один вопрос – проект Директив КПСС и работа коммунистов в этом свете. Докладчик Колесов Николай Владимирович. В прениях – 10-5 минут. Есть что сказать – десять минут. Нечего сказать – пять минут.
– Думаю, – говорит Колесов, – доклад много не займёт. Мы ж идеологические работники. Вот уже четыре дня наша страна изучает Директивы нашей родной партии…
И так далее в таком разрезе.
Говорит он, как вождь Брежнёв. Тяжело. Такое впечатление, будто во рту полно камней и он ими давится. Ну да… Сухим же получает паёк из Кремля.
– Приведу цифру не для печати. Наше строительство подорожало на 30 миллиардов рублей. В угольной промышленности мы выполнили ввод мощностей – это должен знать Бузулук – лишь на 62 процента…
– Только на шестьдесят! – под смех в комнате уточняет Олег. – Это я слышал из уст самого Байбакова.[223] Этой цифры нет в Директивах.
– Директивы, – продолжал Колесов, – вы изучали и ещё долго будете изучать. Нас атакуют из зарубежья слева и справа. Надо широко освещать выполнение задач, намеченных в Директивах. Живыми рассказами о конкретных передовиках показывать наше продвижение вперёд.
Артёмов:
– У поляков есть выражение «Если бы я был Гомулкой,[224] что бы я сделал?» Я перекрою на свой лад это и скажу так: «Если бы я был Колесовым…
Комната загудела:
– О-о-о-о!
– … я бы обязал замов читать отраслевые журналы». Ну, главного я не смею критиковать. Из всех замов только Иванов немного разбирается в экономике. И не потому, что он сегодня председательствует на собрании. Нет. Иные замы бравируют тем, что не разбираются в сельских делах. Будто в электронике они плавают, как рыба в воде. Замы должны знать проблемы жизни не понаслышке. Тогда смогут добиваться от нас, чтоб мы писали так, чтоб и балерина прочла и поняла, что построенный нефтезавод – это ко всему прочему и лавсан, и стул, и помада, и спирт…
Бузулук:
– Я говорю с точки зрения не руководителя, а исполнителя. Я читал проект не с одним, а с двумя карандашами. С освещением поставленных задач у нас такие трудности, что устранить их можно только директивным путём. О делах ГРСИ мы узнаём в кулуарах. Нам в РПЭИ не говорят, что на планёрке было ну вчера, сегодня… Я бы не сказал, что наша жизнь мёд. Редакция укомплектована. Народу не продохнёшь. А отдача? Я считал по часам. Первую заметку сегодня мы сдали через четыре часа, вторую – через три. Рывки с поклоном надоели. Я говорю о том, что мы вынуждены отпрашиваться. Мы ж, сидя здесь, ничего не делаем. На задании не всегда укладываешься в нужные сроки. Бежишь сюда. Зачем? Си-деть!!! Побыл я, Николай Владимирович, два дня редактором, дайте мне побыть репортёром. Наши претензии на творческие дни законны и должны быть удовлетворены. А отпрашиваться – это довольно низко. В противном случае переведите в другую редакцию.
Петрухин:
– Я бы хотел остановиться на том, что позволило бы нам выполнять планы. Я о творческой обстановке. В РПЭИ её нет. Вспоминаю, как один товарищ робко открыл на секунду нашу дверь и подколол: «Я слышу скрип перьев, как в гоголевской «Шинели». Наш руководитель не умеет организовать работу. Руководитель редакции должен быть мудрым, внимательным. Он не таков. Было время, когда наш зав не мог говорить с местными авторами. Это были не разговоры, а одни окрики[225] и накачки.[226] Он хотел и с нами так. Но мы ему не даём. Осаждаем. Порой он не понимает экономических факторов. Недавно нефтяное министерство подвело итоги соревнования на лучшего нефтяника. Заметку наш зав забраковал: «Нам это неинтересно!»
Маркелова вставила:
– Мы же говорим о директивах, а не о личностях.
– А разве директивы выполняют не личности? Нельзя закрывать глаза на наши трудности. Он не пускает на объекты…
– Это ложь! – выкрикнул Медведев.
Саша щитком поднял ладошку:
– Мне говорили, не обращай внимания. Он человек сухой, больной. Зачем это переносить на других? Мы не потерпим такого отношения.
Иванов:
– Я не могу пройти мимо выступления Петрухина. Я не понимаю, как можно из десяти минут одиннадцать минут говорить о руководителе. Будто разбирается его персональное дело. У нас хорош критический голос, зато никакой самокритики. Я вернулся из Душанбе. Надо по-особому подходить к информации оттуда. Таджик купил дом в Голодной степи. Это не факт, это явление. Он купил, чтоб обживать степь. Никита Сергеич понашлёпал пятиэтажных коробок и в Москве, и там, в степи. Да разве может таджик жить без клочка своей земли, без осла? Он осла по лестнице заводит на пятый этаж. В ванну. Надо серьёзней относиться к людям в степи. Я своё время съел. Я ещё три минуты. Переписку не ведём должным образом со своими корреспондентами на местах. У нас это в основном отписки. А надо не только давать задания, но и сообщать, как задание выполнено, что не удалось. Это и будет наша глубокая пахота.
Медведев:
– Я должен сказать, что тема двадцать четвёртого съезда партии была у нас постоянной. Предсъездовская информация идёт в каждом выпуске вестников и в общем-то печатается. Эта информация имеет недостаток: она лаконична. И в ней не расскажешь подробно о том, что могли бы перенять на других предприятиях…
– Надо уметь работать с корреспондентами! – выкрикнул Саша Петрухин.
– Тут двое выступали, – продолжал Медведев, – что у нас всё очень строго. Ну как строго? При переходе было сказано приходить в девять и без разрешения никуда не уходить. Я так понял и действую. Бузулуку надо быть прямым. Он уже два года собирается в Электросталь и никак не съездит. О Петрухине. Я должен дать характеристику. Он не знает дела. Он сообщил, что цветное министерство выполнило пятилетку…
– По сумме годовых планов! – уточнил Бузулук.
– Не подсказывай! – зыкнул Медведев. – Петрухин дал ошибку. У Петрухина нет элементарной порядочности. На партбюро ему было сказано – лодырь! Лодырь, он и есть лодырь. А качает какую-то свою правду.
Колесов:
– Мне нравится, что в РПЭИ скрипят перья. Реальная отдача. РПЭИ больше всех даёт заметок. Честь ей и хвала!
– Ну да! – возразил Бузулук. – В «Правде» передовую пишут два часа, а Медведеву двух недель не хватает на одну заметку в десять строк!
Собрание зажужжало.
Никто и не принял всерьёз выкрик Олега.
Итак, мочиловка[227] «Саня против Сани» захлебнулась. Чёрные руководящие силы восторжествовали. Добродетели указано на её место.
Резюме.
Хата РПЭИ – Сенатская площадь. Петрухин, Бузулук – декабристы РПЭИ. Что бы о них сказал Ильич? Который самый-самый?
Правда, на собрании присутствовали аж три Ильича: Новиков, Серов, Иткин. Какой плодовитый наш этаж на Ильичей!
Но они дипломатично молчали.
Перефразируя кремлёвского Ильича, можно сказать:
«Страшно далеки вы от начальства. Ваш час ещё не настал!»
19 февраля
Башмаки в сейфе
Утро.
Сбегаются граждане на трудовую вахту.
Влетел Молчанов:
– Здрасте, тов. Калистратов и прочая рать!
Как на финише марафонской дистанции вбежал Медведев со вскинутой рукой и с хрипом сквозь зубы:
– Здравия желаю!
Сунул свои башмаки в сейф, упал на стул и ну читать газеты.
– Александр Иванович, – говорит Молчанов, – я пойду в библиотеку писать о станках.
– Как писать? Надо хорошо писать. Интересно. Не посредственно.
– Вы же ещё не знаете, как я напишу.
– Я знаю. Читать будет сам Ошеверов! Он вернёт! Не знаю, как тебе, а мне от этого удовольствия мало.
– Я ещё не писал. А вы – вернёт!
– Надо писать хорошо. Ты слышал вчера, как говорил Колесов? В свете его слов и надо работать.
Бузулук не успел ещё перенести ногу через порожек, Медведев шумнул:
– Ты где бегаешь? Чтобы плотней был твой день, напиши Алепину, что у него хорошо, что плохо. Словом, напиши, как он работает на нас. Раз ты заявил, что собираешься уходить в другую редакцию, уходи. Если нужно моё содействие… Получишь!
Приоткрылась дверь, заглянула к нам девица, робко пискнула и закрыла дверь.
– Тань, – говорит Бузулук, – что это за девахуля-уля-гав?
– Ты думаешь, я её видела? У меня пока почему-то нет глаз на спине.
Медведев уходит на планёрку.
Все расслабляются.
– Братцы! – потягивается Сьева де Калистрато. – Пока нет женщин, надо затвердить правило:
Оглянись вокруг себя,
Не шмарит ли кто тебя.
Я душевно зевнул и гавкнул.
– Ой, Толя, – восхищается Татьяна, – как ты нежно зевнул. Как кошка.
Хэх, услышала.
Она в голубом платье без рукавов, но с молнией на спине до самого «Господи, прости! Я вот такая!». Сегодня она идёт на 50-летие «Труда». Она оттуда. Там работала после университета.
В коридоре Великанов мне вполушутку выпевает:
– Профорг! Вы видите? Поступивший к вам на учёт член профсоюза Марутов закурил!
В тон я реагирую:
– Гарегин Гарегинович, почему вы курите?
Он улыбается:
– Чтоб рука была занята. А то бездельничает.
Великанов вздыхает:
– Кто знает, почему партийные директивы выполняют беспартийные?
Никто не знал.
– Раз никто не знает, – говорит Сева, – то хоть посмейтесь. А потому анекдот. Морг. Звонок: «У нас пропал Рабинович. У вас его нет?» – «У нас, может, сто Рабиновичей. Какие особые приметы?» – «Он не выговаривает букву эр».
С планёрки вернулся Медведев. С порожка схватил руководящие вожжи:
– Петрухин! Бросай говорить с девицей. Говори с нею из будки в коридоре. Мне нужен телефон. Если будешь ещё говорить отсюда с девицами, буду им говорить, чтоб не звонили или звонили после шести.
Саша сказал девушке, чтоб позвонила после шести.
Медведев хмыкнул:
– Ну и нахал!.. Мы вам воли не давали и не будем давать.
20 февраля, суббота
Тёмный лес, кривые дороги…
Я мыл пол.
Пришла Надежда и спрашивает:
– Как дела?
– Как в Польше.
– Ну и у кого больше?
– Помолчи секундочку. Я домою… Прошу, пани.
Я домыл пол, понёс вылить из ведра на помойку за калиткой.
– Ты куда намылился? – ворчит она. – Иди ко мне. А то будет скандал и слёзы.
Я вернулся к ней с пустым ведром:
– Докладывай, что у тебя.
– Ничего хорошего. Двоюродный братец Толя чудит. Решил жениться на одной. Привёл к своим родителям. Уговорились. Она случайно оставила у него свой паспорт, и он узнал, что ей не двадцать, а все двадцать восемь – ему тридцать три, – была замужем. Не хотел её брать, а взял. Их жизнь тёмный лес, кривые дороги. Родили дочь Наташку. Он жене: «Подойди к плачущей дочке. Ты ж вроде ей мать». – «А ты ей не уже не отец?» На склоках да на пьянках едут. Да ну их! Дай лучше корочек с сала. Собрал хоть немножко?
– Ну! Странно… Домашнее сало вкусное, но поджаренную корку с него я выбрасывал. А тебе нравится. Просила собирать. Я насобирал. Вот на сковородке подогрею…
Я подогрел, и она ела с наслаждением, от удовольствия закрыв глаза и ворча, как довольная кошка.
Мы пошли в наш Кусковский лес.
– У меня и в самом деле изменилась походочка после набега на кафе?
– В самом деле.
– Ну, брось.
– Почему ты какая-то нервная?
– Меня часто роняли в детстве. Однажды в марте Колька, сосед, в отоварке[228] столкнул меня с моста в речку. Дома отец отшлёпал меня и не пустил больше играть с Колькой. В другой раз на пруду другой мальчишка попросил покатать его на санках. Я согласилась. Он сел. Я потащила санки. Шла задом наперёд и ввалилась в полынью.
– И не заболела?
– Вот ещё! Болеть?! Папаня отшлёпал ещё раз… Между прочим, мой папаня на телеге вёз Талалихина на последний героический подвиг в нашей деревне Мансурово.[229]
Вечером мы сели ужинать. Себе я налил воды, а ей водки.
Она выпила и не поморщилась. Только сказала:
– А я тебе, бамбино, доложу. Я сделала вывод: водка меня не берёт. Коньячок – уже ближе к делу… Только ты не сочти меня за пиянистку.[230] Если сейчас и выпила, так не ради глупого разгуляя.[231] Просто лечусь. На днях забежала в аптеку, прошу: дайте в нос! Они шары вылупили. «Ну, от насморка что-нибудь…» Еле дошло до них…
А я свою воду запил водой из её стакана.
Подвоха она и не заметила.
22 февраля
Молчанов кричит Бузулуку:
– Эй, пузо! Пойдём пить чай.
Татьяна поправляет:
– Он не пузо, а Фальстаф…[232] Уй, я раньше не замечала… У Олежки и в самом деле живот. Как у пятимесячной.
Бузулук буркнул Молчанову:
– Нахапет, пошли.
Калистратов по телефону свердловскому корреспонденту Старикову:
– Нештатницу Светлану ты хорошо готовишь. Прошла её заметка.
– Вот видишь. А ты раньше твердил, что её заметки достойны только брака.
– Так то раньше. Твои успехи налицо. Ты введёшь её в святая святых ТАССа?
– Да… Веду в святая святых, а довёл пока до кровати.
Ничего удивительного. Корова любит ласку, а мужик смазку.
После чая Олег подобрел.
Ласково посматривает на Татьяну:
– У Танюши нет настроения. Что-то она не взлаивает.
– А в Москве есть собачье кладбище? – спрашивает Молчанов. – Интересно, где будет погребён незабвенный Марсик?
– Ансамбль забытых инструментов, – хмыкнул Олег. – Не говори так. А то наш внештатный зам обидится.
Калистратов победно вскинул руку:
– Я побил рекорд Медведева! Он забраковал в один день девятнадцать заметок. А я сегодня похоронил двадцать четыре!
23 февраля
Ветрило-пуржило
– Надь, приезжай сегодня в восемь.
– Не приеду. В праздник охота побыть со своими.
– Ну у них не будет того, что есть у меня. То, за чем ты бегала в «Националь». А тебя даже на порог не пустили.
– Икорочка?
– Она персонально!
– Что за дела! Еду, еду! Сразу б говорил. А то полдня мямлил.
– Значит, тебе только икра нужна?
– А что ж ещё?
– Ну хотя бы я, например. Как бесплатное приложение.
– Надоел ты мне. Я приеду раньше. Хоть сейчас!
– Хм… И всё же… Так я или икра?
– Толик-соколик! И икра, и ты. В комплекте!
Ближе к вечеру я побежал покупать ей чулки. Размер двадцать пятый. Светлые.
В ЦУМе я наткнулся на длинную женскую очередину.[233] Примкнул. Раз очередь, значит, что-нибудь стоящее.
Скоро меня прижало к прилавку.
– Сколько? – спрашивает продавщица.
– Чего?
– Наборов.
– Каких?
– Ты слепой? Стопочки!
– Зачем они непьющему?
– В хозяйстве-то сгодятся под случай.
– И верно. Один набор.
Купил не знаю что, не знаю зачем. Зато в драке!
Мы встретились в 7.45.
– Ты заметил, – хвалится она в электричке, – что я раньше срока приехала?
– Мда. Икра – двигатель прогресса. А икры-то нет!
– Ка-ак нет?
– Нет. Можешь пересесть на встречную электричку.
– И пересяду!
– И я один её слопаю!
– А-а! Так не пойдёт.
Дома она скривила губы:
– Фи… Чёрная… Я думала, красная.
– Как ты жестоко просчиталась! А я с таким трудом достал… Через рыбное министерство. Я его курирую. Говорю: «Я пишу, пишу про вас, а вы хотя бы пустую баночку из-под икры показали». Так мне помощник министра принёс одну баночку из буфета. Не за спасибо, конечно.
Мы стали дурачиться.
– Почему, – спрашивает она, – ты стонешь в интересных моментах?
– Это просто шумовое оформление.
– Ну-ну… Шуми, шуми послушное ветрило.
– Сама ты ветрило-пуржило.
Я провожал её до метро «Варшавская».
Она сказала:
– На столе под книгами в свертке рубаха нейлоновая. Мой подарок тебе к сегодняшнему празднику. Должна тебе подойти. Воротничок не мал. Сорок один.
– А-а… То-то ты хватала меня за шею. Примерялась?
– Может быть.
Мне стало неловко. Я ведь ей тоже купил кое-что. Духи, пудру, чулки. Да не отдал. Забыл.
Но ничего не потеряно.
На носу Восьмое марта.
24 февраля
Спали на ходу…
У нас в комнате установили телетайп.
Сегодня пришла по нему первая заметка «На путине сто траулеров». Додик Гефтер пригнал из Риги.
Сева говорит Медведеву:
– Неохота визировать. Материал дрянно сделан.
– Но! Первая заметка по нашему телетайпу! Событие! Надо пустить по схеме «рыбная». Первый блин нельзя пускать комом.
Скоро треск телетайпа начинает надокучать.
Татьяна с тоской смотрит на него:
– Я вычитала, что от шума можно заболеть…
– Смотря от какого и когда, – вздыхает Козулин. – В войну под шум снарядов и бомб спали. Помню, мы обходили с севера Берлин. Выроешь яму, кинешь соломки, уснёшь. Просыпаешься – по горло в воде. И просыпаешься только тогда, когда начинаешь захлёбываться. У меня один друг захлебнулся, а проснуться не смог. Или бывало и такое. Просыпаешься – вокруг воронки. Шёл бой. А ты спал и не слышал. Спали даже на ходу…
– Да, – кивает Медведев. – Я это знаю. Да, можно спать на ходу. Мы шли по Монголии в сорок пятом… Там не было воды…
25 февраля
Завтра Сева едет в дом отдыха ТАССа.
Последний день перед отпуском.
Ещё утро, а он уже слегка приложился и жалуется на себя:
– Что-то меня мутит… Совсем пойло не в коня… Это всё навязал Великанов, главный безответственный пропускающий… У его друга горе. Как не поддержать… Его знакомого знакомого – вдребезги, а калоши целы. Во!
– Мда, – как-то кисло качнул головой Бузулук. – Пока суд да дело – ссут на тело…
Вошёл Молчанов и сразу к Петрухину:
– Саня! А ведь Македонский тоже был Саня. Как ты относишься к своему знаменитому тёзке?
– Почтительно.
– Почтительный Саня! Мне ни одна собака не звонила?
– Нет.
– И ни одна кошка?
– Тем более.
– Какой-то собачий заговор…
Упоминание о собаках оживило Севу:
– Путь к сердцу Рождественской лежит через собаку Дэзи. Майка кормит свою Дэзю курицей, а мужа полуфабрикатами… Кстати, Тань. А как поживает наш доблестный Марксик?
– Гуляет. Выздоровел. Вчера отмечали день его рождения.
Мила захлопала в ладоши:
– Тань! По такому поводу я предлагаю попросить фотохронику ТАССа заснять Марсинюшку и разослать снимок во все мировые агентства!
– Это никогда не поздно! – просияла Татьяна. – Так вот… По случаю деньрожки закатили такой крутой бёзник![234] Марсика обкормили шоколадом до поноса! Я не выспалась. Три раза за ночь вставала к нему! Дала кой-какой микстурки и к утру понос отвязался.
– О! Победа! Так за это надо выпить!
– Ну ты мне сейчас не говори. Я вся затюканная. Вот оттюкаюсь, отпишусь с задания…
3 марта
Дома я подарил Надежде гэдээровского медведя.
– Я хотела белого. Русского.
– Цени импортного зверя. На морде интеллект. Глаза наивные. К бантику я пришпилю ленточку на твой вкус «Медведь, ни фига не секущий в городской любви».
– Ладно. Не медведь, а блеск.
Я угощал Надежду своими блинами с маслом и икрой.
Я пёк и тут же, ещё горячие, отдавал ей.
– А вот этот у тебя не доварился, – подколола она.
– В желудке доварится. До трюфеля.
Я тронул её за плечо.
– Э-э, брэк. Не приставай. Будет скандал на весь аул.
– Не считая кишлака?
– Мне не до этого.
– Ты чего какая-то чужая?
– Будешь чужой… Уже месяц прошёл! А у меня не идут. Ты не мазнул?
– Да как я мог?! Слово тимуровца! Только я не могу поручиться за вечер, когда ты без меня была на дне рождения у братца.
– Ты серьёзно?
– А ты как думаешь?
Я приложил ухо к её животу. Слушаю:
– Чей ты? Мой или его?
Спи, мой мальчик. Ничего.[235]
6 марта
Просто так задумано на небесах…
Татьяна обижена:
– Чужой дядька Романов из науки принёс конфетку. А у нас столько мужиков! Не то что подарить – даже не поздравляют!
Бузулук отбивается:
– А мы присоединяемся к общему поздравлению!
Я отредактировал заметку «Успех вологодских маслоделов» и отдал Медведеву. Он долго читал, скрёб затылок. Резко выпрямился и ко всем:
– А есть в магазинах вологодское масло?
Все вперебой услужливо загалдели:
– Е-есть!
– Вчера взял в магазине у Киевского вокзала, – сказал Олег.
– И я на днях брала, – заулыбалась Татьяна. – Масло это вкусное. Не бракуйте.
– Не верю! – засердился Медведев. – Да не бываете вы в магазинах! Нету этого масла! Нечего о нём и писать.
И загнал заметку в брак.