15
Но от дела от своего я не отступился.
Каждое лето ездил я на свои кровные в новое место.
K лету, к теплу, старался я сбиться деньгами, подкопить. Всегда у меня копейка к рублю бежала, рубль собирала.
Ведь чем больше я имел, я дальше ехал…
Прохоровка на Курской дуге.
Харьков.
Севастополь.
Полтава.
Краснодон.
Волгоград.
Брест.
Куликово поле.
Тула.
Бородино.
Москва.
Новороссийск.
Киев.
Керчь.
Сколько уже излетал…
На одну Луну не заскакивал! А так везде отбыл. Сколько повидал… Сколько понаслушался всего…
Однажды перед поездкой захожу за закорючкой на маршрутный лист к одному райначпупсику.
Был такой высер Понитков.
Конопатый – воробьи мордотень обосрали, – капризный, с норкой. Посток с вершок, а спеси на целого министра. Не зря молвится, во всяком чину по сукиному сыну. Бегает этот Понитков по своему тупику,[67] как маятник, а не расписывается. Ехидно так со смешками гугнявит сквозь гнилые кривые бивни:
– Слушай! Ты что, паралитик? Да на хрена ты, квадрат, и таскаешь, и таскаешь, и таскаешь этот навоз? У нас что, своей грязи мало?
Обожгла мне душу его побранка. Закипел во мне ад.
"Да вы что?! Эта ж земля – как святыня! Как знамя!" – хотел я прокричать в ответ. А молчу. Толку нипочём не сведу.
И не стал я ни кричать, ни просто говорить. Кому было говорить? Нет, всё ж не ту страну назвали Гондурасом. Гондурас – страна дураков и дур. Там эти понитковы!
Напусти Бог смелости, а то и горшки полетят…
Ещё смеяться!
Ничего.
Как говорил один генерал, «последним смеётся тот, кто стреляет первым»!
И я выстрелил.
Сваял документишко для Москвы.
Так и так, писал, всё время я мечтаю объехать все наши города-герои. Места крупных боёв.
Из поездок я привожу политую кровью наших людей священную землю.
А у нас в районе один товарищ Понитков не понимает важности моего дела. Глумится надо мной. Он обозвал все мои поездки за священной землёй матом.
Через пять дней приехал подполковник.
Вижу, киснет у моего оконушка незнакомыш в военном.
Было это рано утром, на коровьем реву.
Чего в такущую ранищу? Откуда?
А, думаю, он не корова, я не солома. Не съест!
Напахнул на плечи выходной пиджачишко. Выхожу.
Пожал он мне так уважительно руку и долго, не без восхищения, как мне показалось, всматривался в мой значок мастера. Два других значка, за учебу, его не интересовали.
– Откуда у вас значок мастера спорта?
Я слегка трухнул и с пятого на десятое качнулся пояснять.
Рассказал, как размазал…
Подбежало времечко, когда весь смысл жизни я увидел единственно в этом значке.
Ездил я много. Полистай маршрутные листы. За десятерых мастеров отбарабанил!
А значка нет как нет.
Как его добыть?
Пo правилам мне к нему не подскребтись. Очень уж скользкие правила. Вчетвером – в группе не должно быть менее четырёх кактусов – нужно в одиннадцати походах прошлёпать три тысячи сто пятьдесят километров.
Ей-бо, и грустно, и смешно.
Грустно оттого, где я буду искать эту группу? В Двориках же кроме меня никто дальше кафешки «Улыбаловка» на велосипеде не катается. Даже в Воронеже – народу под мильон! – нету велосипедной секции.
С кем ехать? Не с кем. А один, по правилам, ехать не моги: не в зачёт твои страдания.
Дальше.
За отпуск я выскочу лишь в один поход. Значит, надо на одиннадцать лет растягивать эту резину? Нужно мне это как слепому очки… Гхэх! Стать мастером – это вам не в кандидаты наук пробрызнуть!
А смешно оттого, что эти три тыщи надо мусолить одиннадцать лет. Да я в одно лето больше накручиваю!
А мне поют, хочешь стать мастером – всю жизнь посвяти. Бросай-де свою деревнюху и дуй, где есть велосекция. Меня сватали в Тулу. Сватали в Рязань. Там добыть мастера мне ничего б не стоило.
Но я не хочу покидать свою землю. Свои Дворики. Не хочу спокидать свои грешные вавилоны. Как-никак сам выводил. Только тут и чувствуешь себя человеком…
Озорною метельною дымкой
Принакрылись поля и луга.
На чужбине мы лишь невидимки,
А на Родине мы – берега.[68]
И вот вернулся со значком из армии Митя Просветов. По-уличному Дрюша. Хватанул по какому-то виду. Не то по боксу, не то по бегу.
Как больной лился я по пятам за этим Дрюшей.
У Дрюши был единственный на весь район значок!
Клянчил я хоть на что поменять. Не хочешь меняться, продай. Месячную зарплату суну! А сам… Голь мудрёна. На выдумку возьмёт – не евши поспит.
Митя ни на что не соглашался. Твердил, что значок у него вроде талисмана.
– Вот, – говорил, – гребу я, многоступенчатый долбонавт, мимо база. Культурно стоит за плетнём уважаемая гражданушка корова. Я к этой госпоже с картинным приплясом:
– У моей у молодой
Колокольчик ой-ё-ёй.
Она ходит, семенит –
Колокольчиком звенит!
– Я к ней с прочими дорогими королевскими нежностями. Му-у… Му-у-у-у-у, моя сладунюшка!.. А она, негодяха, от меня. Ну по какой причине такая гордая неприступность? Отвечаю. По причине отсутствия у Дрюши талисмана. А вот шпацирую я на следующий день. Тот же коровий отель под открым небом. Та же ненаглядная рогатая бизнес-ледя. И я тот же. А подхожу – стоит. Погладил ласково за лопушком ушка – стоит. Только шатнула лопушком в согласье. Я вся ваша, дорогой Митяша! Накинул на шею ремень – стоит. Потянул – покорно зашевелила коньками вследки за мной. Отчего эта сладунюшка такая вся согласная? Отвечаю. У Дрюши был талисман. И теперь, сколько б вы ни прохаживались мимо того гранд-отеля, той рогатой леди вам не увидать.
Эх, Митя, Митя!
Всадил в тебя Бог душу, как в дуплистую грушу!
За волосатую кражу[69] чуть не загремел на срок. Еле отстегнулся. Потом всё дивился: «Не думал, что за взлом лохматого сейфа так можно жестоко пострадать…»
Да…
Грешные были у Мити руки. Пионерили кур, коров, телят, ковры, мёд… Ну отжигал номерочки! Хотел даже в нашем райсуде скамью подсудимых скомсомолить. Считал, раз не на чем будет сидеть подсудимому, так и не посадят.
Наконец, к моему счастью, утолкали Митю в камеру хранения.[70] По барину говядина.
Добился я свидания с этим большим боярином в нашем козлятнике.[71] Отдыхает поёт:
– Оторвали Дрюше лапу,
Чтобы девочек не лапал,
Потому что Дрюша очень
С-с-с-сексуа-а-ально озабочен…
В печали куражно покачал головой и ещё попел мне:
Я в ЧеКа мамашей клялся:
– Не виновен я ни в чём.
Поднажали и признался:
Триста лет я был царем.
– Сидит кошка на заборе,
Вышивает себе хвост.
Девки Паски не дождались,
Напились в Великий пост.
– Как и я. Накушался… Наступает для меня великий пост. Придётся петь другие песни…
– Как в вязноватовском колхозе
Зарезали мерина.
Три недели кишки ели –
Поминали Ленина.
Шла корова из колхоза,
Слезы капали на нос.
Отрубите хвост и роги –
Не пойду боле в колхоз!
Уже перед самым его отбытием на сталинскую дачу я ещё раз наведал его. Он так удивился. Расстроился. И зажаловался: «Эха, паря, загудел я под трибунал под глупую кадриль с рогатой клюшкой. Не пришлось бы ехать в Сибирь погреться… Пошевели понималкой… Я, как и Сашок Локтев, придерживаюсь того бережка, что «лучше почивать на лаврах, чем на нарах». Да… Кому лавры… Кому нары за колючкой. С госпожой Судьбой не подерёшься. Ей видней, кому чего сунуть. Ну… Жаль… Какого честнягу взяли от сохи на время…[72] Очень мне надо было в эту камеру хранения?» – два растопыренных пальца левой руки он кисло наложил крестом на два растопыренных пальца правой руки.
– Целей сохранишься! – бодрю его. – И нечего горевать. Сиди себе отдыхай да весело выдавай всем вподрядку многопартийный мат на все буквы! Какие твои годы? А «жизнь – шанец стать человеком». Ещё станешь. Знай в запас отдыхай на дачке да копи богатырскую силушку для новых восхождений!
– Хых… Из меня труженичек… Раз по пальцам, два по яйцам… Наплетёшь… Иди ты в баню тазики пинать![73] Я ещё легко отделался. Один пострадал… А вот даве у нас на станции Нижнедевицк фланировала на рельсах одна комолка. Наскочил на неё грузовой локомотив. Слетел с рельсов целый вагон с военной техникой и с дорогими боевыми гражданами солдатами! Корова сшибла вагон! Да какой!.. Во-о…
Подношу я Дрюше пускай не тысячные, а всёжки дороговатые подарки-гостинцы. В глаза заглядываю влюблённой собачкой:
– Ёшкин кот! Ты мастер, и я мастер. Только ты, дятел, со значком, а я без значка. Леший! Хоть на время, до возврата, дай поносить значок. Там он тебе никакой службы не сослужит. А мне – весь смысл жизни в нём!
– Ох! Будешь ведь, кукиш волосатый, барнаулить,[74] пока не выцыганишь… Ладнушки… Гони, тараканий подпёрдыш, десятку. И навсегда получай свой смысл, бесталанный Иисусик!
Он прислонил свою медальку мне к груди:
– Оя! Законченный краснознамённый жених!
И запел:
– Я Хрущёва не боюсь,
Я на Фурцевой женюсь.
Буду ш-шупать сиськи я
Самые марксистския!
При Дрюше привинтил я значок на выходной пиджачок.
На полную красоту прошёлся по Дворикам!
Свете божий… Я не видел земли под собой. Я почувствовал себя человеком, кто в жизни добился всего, чего только можно достигнуть.
Конечно, с подполковником я держал язычок на коротком поводочке.
Не квакал про Дрюшу. Зачем самому себе марать хвост? Буркнул, что значок мне подарили. Сказал ещё, что фактически я имею полное правие носить значок, раз норму мастера я выполнил и не одну. Это можно подтвердить моими маршрутными листами.
– А-а. Ну, носи, носи…
А подполковник молодчина таки. Дал в районе шороху. Не зря этот полкан таскал фамилию Вострокнутов.
Произвёл этот быстроглазик Вострокнутов полный порядок!
Теперь куда б я ни ехал, маршрутные листы подписывают без звучика. Чуть ли не выстраиваются ко мне в очередь, лишь бы поскорей карябнуть свой автограф в мою тарабарскую грамотку.
Вот так их надо воспитывать!
А Пониткова и воспитывать не стали.
Видать, себе дороже.
Отведал наш панок Понитков порохового дыма. Вскоре после отъезда полканчика Вострокнутова вовсе стёрся с экрана, пропал с двориковских глаз.
Жидок оказался на расплатку.
16
Что тебе, милая Раиска, рассказать ещё? Я посмотрю, глаза у тебя грустные. Ну это мы исправим… Так что тебе рассказать?..
А-а, да…
Я, милая, скрывать, таиться не умею. Не хочу. С человеком меня тянет начинать с полной ясности. С белого листа.
Чтоб пасьянс был полный, доложу про своих жён…
Не расскажу я, расскажет колодезное радио.
А это будет ой да ой не одно и то же.
Ко мне в паспорт слетелось их целых три присоски. Трио!
Бог любит троицу. А чем я хуже? Я тоже трёх любил…
Я, может, и посейчас всех трёх люблю. Да безответно…
Что же они всей артелью спокинули меня? Что им во мне не в масть?
Поди пойми…
Наверно, нету у меня того магнита, что не пускает человека от человека.
Первая была…
Вначале… Мы только задружились. Но я был уже вхож в её хату. Да мне от этого легче не было. Всякий раз, как только пойдём мы на сближение в поцелуе, к нам в светёлку невинно входила её мамунька. Бли-ин горелый… Забомбись! Раз вошла, два вошла… А на десятый раз я сам вышел. И из хаты, и из себя. И больше не вошёл. Ни туда, ни туда. На том и ссохлась наша любня. Ну это ж немыслимо! Мать невесты – самый надёжный недремлющий презервуар. Враг детей!
А детей я любил. За детей я и постою, и полежу!
И я пошёл до конца.
Мы всё же расписались.
И от шатучей тёщеньки я теперь мог гордо закрывать дверь на крючок.
Ну, живу я со своей лялькой год. Разменял второй…
Чего ей не хватало? Вредных же привычек вообще не держу! Не мотыга[75] я. Не пью, не курю, не…
В шутку она как-то плесни: «Вечером минута опоздания – расстрел!» И с работы я – минута в минуту. Как швейцарские часики! По магазинам я. За водой к колодцу я. В огороде я… Ка-ак любил… Трясся над ней, как над комом золота. А с золотом, что с огнём: тепло и страшно.
Убоялся, не под пару я ей. Стирывал за ней! Ножки мыл! Только что воду после тех лебединых ножек не пил.
Вру.
Однажды подожгла. На спор выпил.
На четвереньках тапочки в зубах нежно подавал!
А благодарность какая в конце отвалилась?
Бывало, в сумерках прибежишь с работы голодней волка. Спрашивает: «Вечерять будешь?» – «Обязательно буду!» – «Бу-удешь?! – на гневе она. – Я ещё ничего не сготовила…»
Я перед нею спину ломал, она и угнездись мне на шею. Ну и знай давай сиди!
Так нет. Не сиделось. Стала царскую заботу обо мне метать. Побежала по чужим мужикам. Знай всё меня берегла. Этого ей мало. Попутно пригрозила уложить меня на голодную китайскую диету, по которой супругам дозволено-с строго лишь один раз в месяц разговеться сладкой любовной радостью. Я к ней за законной супружеской данью под бочок, а она давай теперь ногами драться. Я ей и говорю: ты рессорами[76] особо-то усердно не дрыгай, целинку порвёшь. Чем штопать-то будешь? Смоляной дратвы с цыганской иголкой я тебе не дам. Девсит![77]
Чую, припашет[78] она меня.
И горькое предчувствие меня не обмануло.
К участковому слиняла! Ойко… Ни струя себе фонтан!
Бегали, бегали за один плетень и – на! Стриганула сума перемётная к участковому. Это ж какие сладости-мармеладости раскопала в этом милицианте моя щеколда?
Руки, ноги, уши…
Ничего сверх того, из чего в горячке скулемали и меня. Ну, может, этой херзантеме форма глянулась? Формы у меня, понятно, нету. Так будет! Вернись только. Все формы одинаковые!
Каждый крутится по-своему.
Один кругом, другой через голову…
Она об меня не только ноги вытерла, но и всё остальное… Да я ничего не могу поделать с собой. Не могу отлипнуть от неё.
Прибился и я к милиционерии.
Прошёл курс первоначальной подготовки. Стажировку.
Вот и мне пожаловали пистолетио.
Вылетаю я на крыльях от хоря в яме,[79] вижу: под дверью с бумагами мой разлучник. Чёрт моей бабы!
– А! Привет, Красная Шапулечка!
От полноты чувств в первый раз после того как слилась к нему моя дурцинеюшка подал я ему руку.
Без охоты протянул он в обмен свою.
Что Бог дал силы давнул я вялую, липкую бульонку.
В следующее мгновение следовало бы отпустить его стаканодержатель и уйти. Но я почему-то медлил. Не уходил и не отпускал его.
Так мы и торчали у полураскрытой двери на виду у начальника.
Неловкость росла.
Я уже не мог вот так запросто отпустить его, разделай его в шишки! Что б такое спросить?
– Да! – почти выкрикнул я. Обрадовался свежей мысли, что в таких случаях справляются о погоде, о здоровье. – Как погода?!
Он насторожился.
– Как хозяйка? Как там у вас любовня? Всё по полной? Ты чего за нашей женьшенихой плохо глядишь? Иссохла вся… Меня это очень беспокоит. Хоть оно и говорят, чужая жена – чужая недвижимость, но я не совсем согласен. Столько я прожил с этой лаларой…[80] И посейчас переживаю за неё. Была она у меня справная. А чего она так у тебя усохла? Осталась доска, два соска… Всю доску начисто стёр! Хотя… Я слегка тебя понимаю. Дорогое потомство угарно добывал? «В древности огонь добывали трением. Детей так добывают и по сей день». И какие успехи? Пока нулевые? А чего тогда было гробить доску?.. А с виду не скажешь… Я думал, ты простецкий половой демократ.[81] А ты, похоже, в биатлоне посвирепей Тарзана? Половой гангстер? Или целый сексуальный оборотень? Какую мармеладку затиранил! Сам-то эвона какой пузоватый! Ты мне, милициант, на поворотах смотри-и… А то я могу и физическое порицание по-свойски отвесить.
Он молча стал вывинчивать свою скользкую от пота клешню.
– Как, милиция – милые лица, здоровье, нервишки, наконец?! – млея от восторга, подпускаю я голубца.
– Н-не… ж-ж-жалу…юсь…
– А это мы проверим!
Я и приставь заряженную пукалку ему к виску.
У него отвисла чалка.
– Ну! Как самочувствие? – потыкал я дулом в висок.
Доброжелатель мой сторонне улыбнулся. Глаза его задёрнулись, как на отрубленной курьей башке, и козлогвардеец тяжёлым мешком мягко вальнулся через порожек к нашему бугру в яму.[82] До предельности размахнул дверь.
– Ни к чёрту нервы, – растерянно пробормотал я и перевёл взгляд с доброжелателя на начальника. – Обморок… Ну с чего? Я ж так… Шутя… С полноты в сердце…
– Липягин! Сдать табельное оружие! – приказал мне начальник трибунала.
«Пока не смазали мне лоб зелёнкой,[83] надо поскорей убираться отсюда», – подумал я и покорно сунул ему на стол свою керогазку.[84]
Так я и разу не закатился к своей трале фараоном при кобуре на боку. Радость что сотворила со мной.
Не поняли моей радости.
Горевал я по первой, пока не нарисовалась на горизонте вторая паранджа.
Козетта Амуровна Гуляева-Вертипорох. Ох, штучка за моё почтеньице-с! В глазах высверк восторга! Спереди хороша. Сзади ещё лучше! Там фигу-уристая… Одно слово, сильный зверь![85] Ну прямо зверюга!
А как вызнать её характер?
Разве мне не поможет тут эта газетная заметка, которую я таскаю с собой в нагрудном карманчике?
Что говорит о женщине форма её груди
Впервые гадать по форме женской груди начали в Испании в XVIII веке. С тех пор появилась целая наука – стерномантия. Ученые-стерноманты несколько столетий занимались изучением предмета, и вот что им удалось выяснить.
Оказывается, характер женщины можно определить по форме ее груди, а зная характер, не составит труда предположить, как сложится судьба женщины в дальнейшем.
Лисьи носики
Такая грудь по форме напоминает лисичку, которая подняла острый носик вверх и что-то вынюхивает. Обладательница "лисьих носиков" легка на подъем, весела, сексуальна, но немного ленива.
Яблоки
Считается, что среди женщин, чья грудь по форме напоминает яблоко, чаще встречаются фригидные. В то же время это очень верные женщины, которые не любят менять партнеров и становятся хорошими хозяйками.
Груши
Грушевидная форма груди выдает страстную любительницу секса. Она ветрена, легкомысленна, хотя может быть хитрой и коварной, если захочет.
Баклажаны
У самых артистичных женщин грудь похожа на баклажан, они непредсказуемы и сведут с ума любого, кто встретится им на пути.
Арбузы
Властные натуры обладают массивной грудью, напоминающей зрелые арбузы. Они напористо идут к своей цели, не сворачивая с пути.
Укусы пчелы
Противоположный "арбузам" тип женщин. Они приятны в общении, игривы и легки на подъем. Часто у них много друзей-мужчин.
Не менее красноречиво говорить о характере женщины могут и соски. Если большую часть времени соски торчат так, что ими можно резать стекло, то их обладательница, скорее всего, отличается добротой, щедростью и великодушием. Слабо выраженные соски выдают скрытный характер. Темные соски свидетельствуют о любви к риску, с такой женщиной точно не соскучишься: авантюра – ее второе имя. А вот розовые соски чаще всего встречаются у девушек тонкой душевной организации, они нежные, и легко чувствуют перемены в настроении своих мужчин.
Пробежал я глазами эту заметку и раз и два, но по груди Козы так и не опрелился с её характером.
Была Коза очень раскрашена. Отчаянный раскрас «а-ля Амазонка перед нападением на заплутавшее племя мужчин с соседнего острова» меня сильно ободрил. Срочно нужон ураганной матрёнке бой-мужичонка! Хотя б в моём скромном лице.
У неё дядюня не то Иосиф Абрамович Цукерторт, не то Абрам Иосифович Цукеркекс крепко замещал кого-то не то в райпо, не то в райфо.
Со связями набежала.
Наша она. Гусёвская.
А заполучил я эту гордую птичку в жёны аж с самого Сахалина. Доблестно отбывала там замужество.
Черновичок[86] Пальцун-Нехорошкин достался ей борзой.
Однажды раз возвращается её чубрик с работы загазованный. Коза и разыграй сварливую жёнку-армяночку.
– Ти чито, – набросилась криком, – под хмелницком, херсон старый!?
– А-а-а ти не керчи! А то как дам по харкову, замилитопаешь до бахчисорая! У мне это бистро!
И по пьяни выболтнул…
Оказывается, скрывал ревнушка от Козы, что она у него вторая. А что с первой утворил? За измену кухонным тупым ножом хотел отчекрыжить своей звездатой камбале голову и за ненадобностью шваркнуть в форточку. До резни и разбросов дело не дошло, разбежались мирно.
Однако Коза была потрясена.
Коза боялась высоты. Боялась лететь хоть частями с девятого этажа.
На страхах затаилась Коза. Подмалкивает.
Знай моет свои косточки:
– Ах, раздолба! Ох и раздолбайка! К кому самокруткой[87] убегала!
И вот её головометатель отбывает на промысел в море.
Он в своё дальнее плавание, она, кручёная коза, на самолёт да и в обратку. Домой.
Разошлись они, как в море две селёдки.
Снова она свободна, как шайка в бане!
Вернулась Коза с приданым. С малушей Наташкой.
Наташка уверяла, что скачали её из интернета.
Я и называл её интердевочкой.
Козуля – моя соклассница. На соседней парте с тоскливым усердием грызла кочерыжку науки. Ещё в школе мы вроде задружили. А заболей я – откачнулась от меня Козлиха. Перестала узнавать.
И вот через вагон лет совстрелись мы у её завалюхи плетня.
Узнала, едрёна вошь!
Посмотрел я на неё попристальней, и моё ретивое ахнуло. Затрепетало, как бабочка.
У неё Пальцун-Нехорошкин солдапёрил под Прагой. Слегка сёк в чешском. А орденоносную двустволочку свою просветил-то? Вот и прошшупаем, кактус тебе в карман!
Я вскинул в приветствии обе руки и дурашливо ору:
– Ахой, синьорина перделка![88]
– Ахоюшки, синьор падло![89] – восхохотамши, радостной отплеснула волной. – Смотрю, при сумке полной. Из магазина, вестимо? Вонявки[90] мне не купил?
– Ещё куплю! А пока тащу чёрствые потравины.[91]
Я дополнительно взглянул на неё принципиально и нестандартно подумал:
"Коза, я тебя расшифрую! В школе я разбежался пристыковаться к тебе, да ты меня бортанула. Это тебе, титька в каске, так не сольётся сейчас… Пускай запоздалое, но беспощадное сексуальное возмездие гарантирую! Хоть ты, может, и думаешь, что я ни Богу свечка ни чёрту огарок, а быть тебе, недотрожка, за этим огарком. Хочешь на спор?"
Спора даже мысленного я ещё ни одного не проиграл.
– Знаешь, – говорю. – Я могу читать твоё сердце, как открытую книгу.
– Читай. Только не трогай обложку руками.
Минут с пяток потолкались мы у её падшего плетня. Перевеяли все колодезные новостёнки да и зову я её культурно этако в кино.
Она на ласковом приколе отнекивается:
– Нет. Не пойду. В кино слишком много секса.
– А ты в кино смотри на экран, а не в зал.
Этот мой довод донно убеждает её. И она соглашается.
А лето.
А юбочка на ней тесная, куцая.
Всё по науке, доказавшей: короче юбка – длиннее жизнь!
В сакле у меня висит на стене такая газетная вырезка.
Мини-юбки удивили ученых своими свойствами
Неожиданное открытие сделали британские ученые под руководством сэра Эдвина Буркхарта, известного антрополога. По результатам исследований, они пришли к выводу, что мини-юбки продлевают жизнь.
В этих необычных исследованиях принимали участие более 5000 женщин. Но дело тут не в каких-то магических свойствах мини-юбок, а в том, что химические вещества, попадающие после стирки с одежды на кожу, образуют в реакции с потом опасные для здоровья соединения. Соответственно, чем меньше на женщине одежды, тем меньше вредных веществ попадает в организм.
Однако это не всё. Женщина, одевающаяся более откровенно, по мнению ученых, имеет больше шансов выйти замуж, а замужние живут дольше одиноких, по данным статистики. Кроме того, есть и психологический фактор: такие женщины более открыты, умны и независимы. Словом, чем откровенней наряд, тем дольше жизнь.
А по мне, бегали б бабёнки нагишом – были б все очаровашки хоть куда!
А эта роднулечка и впрямь совсем обнаглела. Вечно разбежалась жить! Все ж радости почти на улице! Такое впечатление, будто она вовсе забыла надеть юбку.
А ножки… Ах эти ножки… Схожи с телевышкой! Чем выше, тем круче дух забирает. Ну совсем же растележилась канашка. Распушила свою амбразуру… Куда! Вещее так и запело у меня петушком!.. Мысленно поцеловал её в ямку под ушком, сбоку на бугорке за ушком, на равнинке над ушком, в само ушко… Быстренько освоившись с ушным районом, смелей соснул в щёчку, сестрицу ушка, и пропаще припиявился в фантазиях к медовым губкам… Быть сексторжествам на королевском евроуровне! Железобетонный стояк аврально телеграфирует генералитету: быть жестокому демографическому взрыву на отдельно взятом бугорке Гусёвки! Раз сказал – три отжался!
Засмелел я. То тронешь за локоток, то внечайку прижмёшься к плечику…
– Раньше ты таким отважиком не был.
– Так то раньше.
– Оё! Смотрю, что-то ты сегодня с первой минуты такой трогательный[92] да прижимистый…[93] Что, бедовая головушка шаловливым ручонкам покоя не даёт?
Я покраснел и сложил свою активность в тряпочку. Закрылся в минусе.
Вечером катим родные колёса в клуб.
Во мне всё поёт!
Для скоростного охмурения запускаю в боевую разведку вступительный стишок.[94]
– Я бы хотел подарить тебе небо
С блеском мерцающих Звёзд!
Воздух с пушистыми хлопьями снега,
С вихрем счастливых Грёз!
Я бы хотел подарить тебе Землю
С лаской любящих рук!
Птичье весёлое звонкое пенье
И солнца сияющий круг!
Я бы хотел подарить тебе радость
И беззаботный смех!
Юных мечтаний прекрасную сладость,
Жизни твоей успех!
Я бы построил из молнии стены,
Заставив замолкнуть гром!
Сделал бы крышу из облачной пены
И ввёл бы тебя в этот дом!
Будь же хозяйкою дома, что миром
Люди повсюду зовут!
Будь для кого-то мечтой иль кумиром.
Только, пожалуйста, будь!
– Лихо наверчено! – хлопнула она меня по плечу. – Ох эти писарчуки-коробейники! Всё раздаривают налево и направо. Только хотела б я увидеть что-нибудь из подаренного. Тот же дом со стенами из молнии и с крышей из облаков… Как жить-то в таком «государевом доме»?
– Своей лоховитой прозой всю радость срезала… Ну как сапогом в суп!
Над входом в клуб я уныло ищу обычную в Праге вывеску на увеселительных заведениях «Девки даром».[95]
А тут нигде никакого и намёка на даром.
Беру два билета.
В тёмном зале уже жужжал журнал.
Пригнулись, затёрлись мы в угол.
В конце журнала взял я Козу за руку.
На начальных титрах мы пилотно поцеловались. Обменялись микробами. По-царски сыпанули друг дружке по три мильона микробов. А чего мелочиться?
На последних титрах я прошуршал своё коронное:
– Может, саукаемся? Будь моей…
– Побуду… Вот только шнурочки разглажу, – шепчет она ответно и, простите, хихикает. – Коль сельцо наше крошулька, и, как говорится, порядочной девушке некуда и сходить, как толечко замуж… А потому так и быть, раз планида моя таковецкая… Схожу…
Я почувствовал, что в ней ко мне что-то щёлкнуло и нет у неё никаких шансов уйти из моих объятий. Шелудивый восторг заворочался во мне.
– Навсегда чтоб! – выставляю строгое обязательное условие.
– Это как хочешь обзывай.
– Да «увезу тебя я в тундру»!
– Спасибо, хрюндик! Но на близкие дистанции я больше не езжу. Или ты забыл? Меня уже увозили и подальше, на край сахалинского света. Да прижало возвращаться своим ходом в родные Синие Дворики. Я б от того ласкуна готова была отрулить вообще на край Вселенной!
_- Не упылила б… Уж больно долго добираться… Тот твой край обретается в тринадцати миллиардах световых лет от Земли!
Фильм был оперный.
«Божественное дело ёпера. Но пускай лучше коты доживают век без разлуки со своими яйцами!» – пламенно рассудил я и плотней сжал Козе локоть. У Козы правильно заточенные мозги. Она не стала меня ни о чём спрашивать. Даже не глянула в мою сторону. А молча встала и пошуршала внаклонку к выходу. Я следом. Люди мы не жадные. Нам много не надо. Хлебнули трёхминутной ёперной радости, мы и сыты на сверхосытку, уплясали ко мне. Горячий и живой компресс на всё тело и на всю ночь – наш!
Брачного бала мы не давали.
Не накрывали поляну.
Маленький слепили княжев столик. На два носа.
Правда, я не тронул бутылочку благородного вина. Пожалел для Козы. Всё никак я не мог ей простить, что она когда-то отпихнула меня. И выставил припасённую на всякий пожарный случай тяжёлую бутыль солнцеудара.
Вот пожар и подоспел.
Э! Здравствуй, стаканчик, прощай, вянцо!
Открыл я огнетушитель.[96]
Державно тряхнул над головой солнцеударом:
– Ну что, красавеюшка, поехали аукаться?! По махонькой для храбрости? Иль по гранёному для глупости?
– Поехали по аллее Королевские Глупости! – великодушно велит она.
Встали мы с полными стаканчиками. Я и говорю:
– Шамиссо сказал:
«Любовь душой жены завладевает,
Любовь ей рай, любовь ей и темница;
Когда жена себя ей подчиняет –
Она раба и властна, как царица». Так выпьем за наших любящих и любимых цариц!
Мы чувствительно чокнулись, и Коза одним глотком осушила свой стаканчик.
И понеслось!
Не пить самому неудобно. Я себе полстаканчика таракановки, а ей с краями. Я когда только к губам подпущу, подержу так да поставлю назад. А она раз за разом только и переворачивает досуха. Пьёт моя Федорушка до донушка. Отдохнёт да примахнёт! Накидалась – еле держится на плаву.
Ну и гульбарий у нас разыгрался! Такой веселяж закрутился!.. За вечерину бутыль мы доблестно разгерметизировали. Убаюкали. Надёжно свернули-таки шею зелёной ящерице!
Вот тебе и непьющие! Вот тебе и не считаем стаканы!
Огонь по жилам побежал. Стало жарко.
Чую, крепко нам дало по шарам.
Кое-как вытащились мы на бугор.
На душе у меня солнечно.
Стоим на травяных ножках. Весёлый чёрт нами обоими качает. Чёрт всегда загазованными качает. Работа у чёрта такая.
– Отгадай загадку! – кричит Коза. – Не солено, не варено – между ног готовится еда. Что будет? Только на похабень не залетай!
– Сдаюсь… Не знаю…
– Эхо ты, тюря… Козье вымя, молоко – вот что будет!
– Даю свою загадку. Если б не папина лопатина, заросла б мамина лохматина. Ну?
– Я согласна на подсказку…
– Плуг, пашня.
Никто не отгадал. Боевая ничья!
Тут с бутылочной храбрости осмелел я.
Надо ж, думаю, на родном просторе поцеловаться. Надо закрепить стартовый, пилотный поцелуй в клубе и приумножить.
Я кегли на полземли раскрылил и к ней. А глупая шаткая червивка тянет бегом назад. Я, пьяный в сандаль, и отбежал напопятки.
На последнем усилии дёрнулись мы снова друг к дру+жке с раскинутыми плавниками навстречу и разминулись.
Тут меня повело на стихи. Говорю Козе:
– Ты не забыла что я бегаю в клубную самодетельность? Чтец. Клубный центер не позволил мне прочитать со сцены этот хулиганистый стих. Так я хоть тебе и своему бугру его расскажу. Внимай!
Давай присядем, Дуня, на завалинку,
Прижмись ко мне – я знаю, что и как!
Какое солнышко стоит
над банькой-каменкой,
Совсем, как медный, новенький пятак!
Гляди – зашло! Да ты устала, девица,
Пойдём в стожок – там тихо и темно,
Ишь, как туман над нашей речкой стелется,
Ну прямо заграничное кино!..
Какая свадьба? Что ты дурью маешься!
С завалинки – да сразу под венец!
Ты в сене с кем попало кувыркаешься,
Что я тебе – дурак или юнец?!
Давай присядем…
Ксюша, на завалинку…[97]
Коза расхохоталась и, раскинув плавники, бросилась ко мне:
– Какой ты смелюга на словах!
Мы опять разминулись. Раза с четвёртого кой да как сбеглись. Успели зацепиться друг за дружку. Успели лишь обняться и в экстазе рухнули с хохотом на хрусткий плетень.
Винцо подкинуло мне смелости. Я стал её обнимать-целовать.
Она, не переставая смеяться, схватила меня за уши, стала за них тянуть кверху и со всей моченьки вдруг завыла на весь бугор дребезжащим голосом: