Посреди поляны полыхал огромный костёр вокруг которого большим кругом сидели шамаханы. Размахивая бурдюками с кумысом и вгрызаясь в здоровенные куски мяса, они что-то орали, хохотали, пока вдруг между ними и костром не возникла рослая фигура, закутанная в шкуры, отделанные бисером и еще чем-то там. С лисьей шапки длинными космами свисали кожаные ремешки с привязанными внизу амулетами. А в руках у этого натурального якутского шамана, были бубен и колотушка.

– Во даёт Калымдай! – пихнул меня в бок Михалыч.

Я пригляделся. Точно, Калымдай. Ну, артист…

Калымдай вдруг заорав что-то, вскинул над головой бубен и грохнул в него колотушкой. Шамаханы взревели, но тут же затихли, а Калымдай начал без остановки лупить по бубну, выбивая несложный ритм, а сам пустился в пляс вокруг костра.

Помните, как в «Земле Санникова» шаман отплясывал? Вот типа того только с криками и завываниями.

– Заклятие кровавого бога, – шепнул Михалыч.

Колоритно, аж мурашки по телу.

Калымдай скакал, вопя во всю глотку и его длинная тень, отбрасываемая костром, довольно жутковато размахивала руками в такт его движениям.

Он вдруг остановился и подняв вверх голову, заорал:

– А-а-а-а-а-а!

– У-у-у-у-у! – подхватили шамаханы.

– Ы-ы-ы-ы! – надрывался Калымдай.

– О-о-о-о-о! – отвечали шамаханы.

– Всэх убьём! Всех зарэжэм!

– А-а-а-а-а!

– Золота многа-многа забэрём!

– У-у-у-у!

– Русский ханум, вах! Слаще халва! Мая будэт!

– Ы-ы-ы-ы!

Ну и дальше в том же духе.

Не знаю как там участковый с той стороны поляны, а я точно офигел, настолько натурально изгалялся Калымдай со своим бэк-вокалом на подхвате.

Спектакль продолжался минут двадцать пока подбежавший к ротмистру шамахан не прошептал ему что-то. Калымдай махнул шамаханам в кругу и, не переставая орать, устало опустившись на землю.

Ага, похоже, участковый сотоварищи нагляделся вволю и отправился обратно в город.

Еще минут двадцать и вновь примчавшийся шамахан с докладом прервал спектакль.

Калымдай прекратил завывать, поднялся и махнул рукой в мою сторону:

– Всё, ушли!

Мы поднялись и вышли на поляну. Шамаханы тушили костер, подбирали разбросанное вокруг оружие, еду и вскоре на поляне остались только мы с Калымдаем.

– Ну, ты, брат, артист! – восхищенно протянул я.

– Да у нас так почти все умеют, – отмахнулся ротмистр, явно польщенный. – Захватили они Карабуха. Митька ихний по башке ему врезал, на плечо закинул и ушли они.

– Ну, удачи ему.

И мы, усталые разбрелись по шалашам. Заснул я моментально. Только в этот раз мне ничего не снилось.

* * *

Меня разбудил Михалыч.

– Давай ужо, внучек, просыпайся, – тряс он меня за плечо. – Вставай-вставай, касатик, солнце уже встало.

Да что же это такое?! Нигде покоя нет…

– Встало?

– Встало, соколик, встало.

– Точно? – я приподнялся на шкурах.

– Точно, родимый точно.

– Вот и хорошо. Только ничего не трогай.

И я снова рухнул на свою импровизированную кровать.

– Да вставай ужо, Федор Васильевич! Нам скоро в дорогу пора!

– Опять в дорогу…

– Служба у нас такая. Вставай-вставай, еще позавтракать надоть успеть. Я тебе басурманского кушанья приготовил, шашлык называется.

– Что ж ты сразу не сказал, Михалыч?!

Я вскочил и вышел из шалаша. Спал я прямо в одежде, укрывшись каким-то мехом, зато теперь не надо было тратить время на одевание.

Эх, хорошо! Я потянулся. Солнце, воздух, красота!

– Ополоснись сперва, Федюня, – Михалыч уже стоял с ведром воды и ковшиком в руках.

И где он это всё берет в лесу?

Шашлык был просто шикарный. Куски мяса, насаженные на ветки вперемешку с половинками помидора и колечками лука, слегка подгоревшие по краям, истекали густым, сочным жирком и он медленно скатывался на толстые куски белого хлеба, подложенные снизу. А запах… А вкус! М-м-м… А запеченная в углях картошка? Это же сказка просто.

Да я знаю, знаю, что не должно быть тут помидоров. Как и картошки и табака и кофе. Не должно, но есть. Я ещё у Кощея спрашивал, откуда он свои сигары берет? Он только пожал плечами и сказал, что купцы из-за моря привозят. Из-за которого моря? А из-за моря-окияна, конечно. Вот и думай и гадай. А лучше не забивай себе голову и ешь, пока дают.

Вот я и ел. Да еще и Маша присоединилась. Нет, шашлык, к моей великой радости (самому мало!) она не ела, а вот на помидоры с хлебом налегла основательно. Худеет она, ага.

Всё наелся. Вот теперь как раз бы и кофейку. А ладно, чай тоже хорошо.

– Так, ну что, Канцелярия, заканчиваем завтрак и идем переодеваться в соответствующие наряды, – объявил я, закидывая в рот оладик. – Михалыч, вот где ты в лесу оладики нашёл? Растут тут где-то?

– Кушай-кушай, соколик, не болтай во время еды.

– Всё хватит. Ещё шагать сейчас на забитое пузо.

– Ничё, внучек, не переживай, Маша понесёт.

– Пузо?

– Тебя!

Михалыч захекал и ткнул меня пальцем в бок, а Маша фыркнула и ушла к себе в шалаш переодеваться и наводить красоту.

– Пошли и мы, Михалыч. Что ты там за наряд мне приготовил?

Так себе был нарядец. Не от Армани точно. Самые простые штаны почему-то в полоску как пижама, причем без пуговиц, а держащиеся на верёвочке вместо пояса. Такая же простая рубаха, спасибо без полос, но с вышитыми на воротнике красными петухами. И лапти.

Лапти все знают, верно? А обуть вы их пробовали?! Какие-то бечёвки, кусочки коры и всё это переплетено между собой, как провода от компьютера.

Я решительно протянул их обратно Михалычу и помотал головой. Он вздохнул и потянул из своего поясного кошеля пару сапог.

А у меня челюсть так и отвисла. Кошель был раза в три меньше сапог, а Михалыч спокойно достал один, потом, покопавшись в кошеле, другой и протянул их мне.

– Это что у тебя за чудо такое, деда?

– Дык сума безразмерная, не видал что ли таких?

– Не видал. Волшебная?

– Колдовская.

– Ух ты! И много в неё влезает?

– Не, – с огорчением покачал головой Михалыч, – только шесть пудов, больше никак.

– Сто кило?! А как же ты такую тяжесть таскаешь?

– Ох, внучек, ты хоть и большой вона какой вымахал, а ума как у дитятки малого. Я же говорю – колдовская вещь, чего уж тут не понятного? Кушать тебе побольше надо… Сладкого да рыбки пожирнее. Вот возвернемся домой, ужо я за тебя-то возьмусь.

– Тебе бы лишь бы откормить… А мешок зачем тогда пёр сюда а, дед?

– Для солидности, – Михалыч поднял вверх большой палец. – Понимать надо.

Ага, пойми их тут. Вот какая солидность в мешке за плечами объясните мне?

Сапоги оказались не новые, а изрядно разношенные и я брезгливо крутил их в руках.

Михалыч, покопавшись в мешке, вытащил портянки, посмотрел на меня, вздохнул, кинул их обратно и еще раз покопавшись, достал пару носков. Во, другое дело. Носки оказались вязанные, но тонкой нитью. Спасибо не зимний вариант.

Сапоги на удивление оказались вполне удобными. На пару размеров больше, но лучше так, чем размером меньше.

Дедуля критически осмотрел меня, потом взлохматил волосы:

– Вот так ладно будет. Какой добрый молодец получился! Просто первый парень на деревне! Иван-царевич, да и только!

– Спасибо, не Иван-дурак… Жаль зеркала нет.

– Ну как же нет-то? Есть, касатик, накось держи.

Я взял протянутое зеркало. Мутное какое-то, грязное что ли? Дыхнул, потёр рукавом, зеркало мигнуло и из него на меня посмотрела рожа Кощея:

– Ну?

– Э-э-э… Здравия желаю, Ваше Величество! Мероприятия по дестабилизации противника проходят успешно! Вчера силами ротмистра Калымдая была блестяще начата операция «Бегемот». В настоящее время выдвигаемся в город для финальной стадии проекта.

– Ну?

– Ну и всё пока.

– А чего вызывал?

– Ну, доложить.

– Понятно.

Зеркальце снова мигнуло и потухло.

– Михалыч, твою перпендикулярную дивизию, ты чего мне подсунул?!

– Охти ж мне… Ошибся, внучек, уж прости.

Ага, ошибся он. Приколист старый.

Мы вышли из шалаша, а Маши еще не было.

– Маша! Заканчивай, пора.

– Сейчас! Ш-ш-ш!!!

Ветки её шалаша раздвинулись и пред нами явилась Маша. Как гений чистой красоты.

– Засмеётесь – убью! – сказал нам гений.

Честно говоря, смешного особо ничего и не было. Забавно, конечно из-за контраста обликов, но не настолько чтобы засмеяться и закончить жизнь от впившихся в горло клыков.

Ничем особо не примечательный сарафан, расшитый какими-то финтифлюшками, сапожки в меру поношенные и русая коса пусть и не до по… пояса, но вполне приличная. Забавные, но довольно миленькие, раскрашенные свеклой щечки, пухленькие губки и темные глазки… Сверкающие молниями и обещающие удавить любого насмешника.

А в целом довольно симпатичная такая девчушка лет семнадцати, может только чуть излишне высокая и худая, но общий вид это не портило.

– Маша, ты у нас просто красавица, – серьёзно сказал я. Ну, а как вы хотели? Чтобы я это весело сказал? – Хвалю за удачно подобранный образ.

– Хороша девка, – подтвердил Михалыч. – Эх, где мои семнадцать лет?

– А где твои семнадцать лет, деда?

Михалыч задумался и глаза его обратились к небу, унося в воспоминания юности:

– Аккурат в Голландиях, я как раз науки постигал там.

– В академии? – хмыкнул я.

– В академии, внучек, в академии, – и Михалыч сделал жест рукой, будто открывал ключом замок.

А, понятно. Надо будет потом порасспрашивать его, жутко интересно. А сейчас нам действительно пора.

Подбежал Калымдай, козырнул, доложил о том, что новостей никаких нет и поторопил:

– Поспешать надо. Неизвестно когда милиция на допрос Карабуха потащит.

– Уже выходим.

– Хорошо, я сейчас последние распоряжения отдам и присоединюсь.

– Так ты с нами? Замечательно.

Калымдай, действительно, очень быстро вернулся, а я сидел и размышлял:

– Вчетвером это даже лучше. Жаль только, связи нет. Я бы с рацией побегал бы с удовольствием.

– Срация? Живот прихватило что ли, внучек?

– Тьфу ты, Михалыч! Рация – это такой прибор, по которому на далеком расстоянии разговаривать друг с другом можно.

– Говорушка, что ли?

– Ну да, говорить.

Дед махнул рукой и закопошился в своём безразмерном кошеле, потом вытащил пузырёк с какой-то темной жидкостью и показал мне.

– Самогон? Яд? Виагра?

– Хренагра! – Рассердился Михалыч. – Зелье колдовское, чтобы говорушку сделать. Капаешь капельку на что-нибудь, вот, хотя бы на булавку, потом на другую и разговаривай хоть до утра.

– Да ладно. Серьёзно, что ли?

– Нет, шуточки я тут с тобой шучу, – всё еще сердито проворчал дед.

– Ладно, деда, извини. Я же ваших этих штучек не знаю. А сваргань нам по булавке на каждого. Можно так?

– Отчего ж нельзя, можно, – дед опять порылся в кошеле, вытащил четыре булавки, потом, с величайшей осторожностью откупорил пузырёк и капнул на каждую головку. – Держи.

Я выдал по булавке Маше и Калымдаю, а свою воткнул в воротник рубахи.

– А как ими пользоваться?

– Сжимаешь пальцами и говоришь имя, с кем поговорить надобность есть. А если тебя окликнут, то тоже сожми и говори.

Я тут же сжал булавку:

– Маша.

Маша вздрогнула и тоже, сжав свою булавку, сказала:

– Ну?

Теперь я вздрогнул. Это её «ну» прозвучало прямо в голове.

– Ух ты, класс! Это что никто голоса не слышит, только я?

– Точно, внучек, – дед уже успокоился. – Только сам говори не в людном месте, а то за блаженного примут.

Вещь! Блютуз-гарнитура для телефона, отдыхает.

– Отлично. Ну что, пошли?

И мы пошли.

Шли, шли, шли…

Ладно бы просто шли, а то приходилось пробираться через поваленные деревья да овраги чуть ли не доверху заросшие колючим кустарником. Деревья еще эти на каждом шагу… Нет, я всё-таки исключительно городской житель и всю эту природу предпочитаю наблюдать через экран монитора.

Закончился наконец-то лес и вышли мы на дорогу к Лукошкино. Далеко, знаете, не трасса Москва – Санкт-Петербург. Хорошо, дождя давно не было. Зато пыли много.

Это я так, ворчу от нервов. Скоро же город, мало того, еще и враждебный по факту, вот меня немного и колотит.

Калымдай личину свою сменил и стал выглядеть самым обычным мужиком лет сорока. Не оборванец какой, но и богатым не назвать. То, что нужно. А тут еще телега вдалеке загрохотала. Какой-то крестьянин по своей надобности в город ехал вот и нас согласился подбросить за пару медных грошиков, что Калымдай ему выдал.

Другое дело. Ездить я больше люблю, чем пешком ходить.

Тут после очередного поворота, лес сбоку отступил. Телега, скрипя, вскарабкалась на небольшую горку и перед нами, как на ладони открылся город. Я залюбовался и вся моя ворчливость разом исчезла.

Натуральный такой город как на картинке в учебнике истории. Белые каменные стены, а из-за них выглядывают колокольни, макушки церквей, кое-где даже крыши домов, хотя в основном Лукошкино состояло из одноэтажных изб. Но – красиво. Умиротворяюще так, сказочно, мирно. А мы туда едем этот мир разрушить. До основанья, а затем… Пардон, это из другой оперы.

Въехали мы, в общем, в город через распахнутые ворота, которые, тем не менее, охраняли с десяток стрельцов с пищалями и бердышами. Слезли с телеги и дальше уже пешочком потопали. Город, по моим меркам не большой, тысяч на тридцать жителей и поперек его за час запросто, думаю, пройти можно. Вот мы и пошли. Улицы тут, прямо скажем, не проспекты, а уж после дождя, что должно твориться и представить страшно. Хотя, кое-где вдоль домов были проложены деревянные тротуары.

Сначала попадались только маленькие домики, избы, скорее, а вот церквей было много. Пока мы шли до базара, я их насчитал пять штук. Дома тут исключительно из дерева строили, а церкви и каменные попадались. На улицах почти никого не было, зато, когда мы подошли к базару, то я понял, что мы, похоже, проходили спальные районы в рабочее время. Весь Лукошкинский люд, казалось, был на базаре. Народу ужас сколько! Шум, гам, суета, все тебя хватают за рукав, да за что попало, лишь бы ты остановился и купил хоть что-нибудь.

Я шел с отвисшей челюстью, мне и притворяться не надо было тем сельским парнем, который впервые в город попал.

– Идемте-идемте, – поторапливал нас Калымдай. – Еще минут десять ходу.

– А откель мы следить-то за милицией будем? – тихо спросил у него Михалыч.

– У нас там дом рядом есть, – так же тихо пояснил ротмистр.

– Как это? Вы дом, что ли купили? – поразился я.

– Ну что вы, незачем. Мы просто въехали в него на время. Хозяева до зимы отсутствовать будут вот мы им и заплатили и поселили нашего человечка.

– А, понятно.

– Там обзор хороший. Дом наискосок от бабкиного терема и на чердаке отличный наблюдательный пункт получился.

– Молодец, Калымдай, – искренне сказал я, ругая себя последними словами.

Я абсолютно забыл о чем-то таком типа наблюдательного пункта. Вот сейчас пришел бы к отделению и что? Попросился бы впустить посмотреть? На забор бы залез для лучшего обзора? Стыдоба…

Когда я в шестьдесят восьмой раз поклялся себе быть более собранным и внимательным, мы как раз добрались до отделения. Высокий крепкий деревянный забор, наглухо закрытая калитка и ворота. Виден лишь второй этаж терема. Богато бабка живёт, если сравнивать с большинством горожан. Не без прибыли она столько лет по лесам гостей принимала в своей избушке на курьих ножках.

Дорога упиралась прямо в её терем, но Калымдай свернул вправо и, пройдя один дом, остановился у следующего и заколотил в ворота.

– Кум! – заорал он, совершенно не таясь. – Кум, ты дома?

– Кого там черти принесли? – через минуту раздался грубый мужской голос. – Трофим, ты что ли?

– Я! И не один! Открывай, смотри, кого я к тебе привёл!

Калитка заскрипела, распахнулась и из нее вылез, согнувшись пополам здоровый мужик, поперек себя шире, совершенно зверского вида. Лохматые волосы и густая черная борода до середины груди только подчеркивали его зловещий облик.

Тем не менее, мужик широко и радостно улыбался и, хлопнув ладонью о ладонь Калымдая, обернулся к нашему деду:

– Итить твою вдоль да поперёк! Анисим ко мне приехал! Дядька! – и мужик кинулся обнимать Михалыча, который так же радостно скалясь и крича что-то восторженное, распахнул мужику объятия и теперь тщетно пытался свести руки позади его плотной фигуры.

Шум они подняли большой, но очень натуральный. А мы с Машой стояли неподалёку, смущенно улыбаясь, ожидая, когда восторженная встреча подойдет к концу, дальних родственников заметят, заведут в дом, да и нальют на радостях.

Наконец нас провели в дом, где мужик моментально стал серьезным и вопросительно и с некоторой тревогой, посмотрел на Калымдая.

– Это – Фёдор, – представил меня Калымдай, – Михалыч и Маша.

– Боров, – кивнул нам мужик. – Михалыча знаем. Здорово, Михалыч!

– Поживем у тебя пару дней. Ставь лестницу на чердак и открывай карман пошире – за месяц вперёд я тебе золотишка привёз.

Мужик радостно оскалился, засуетился и через минуту мы вчетвером уже лезли на чердак, а Боров остался внизу пересчитывать свой аванс.

На чердаке было пыльно, душно, но довольно просторно, а в дальнем углу на куче тряпья лежала какая-то длинная худая фигура.

– Дьяк Груздев, – кивнул на него ротмистр, заметив мой взгляд.

– Не проснется?

– Вряд ли. А если и проснётся, то ничего не поймёт и не запомнит. Хороший дурман ребята сварили.

Мы устроились у стороны крыши ближней к бабкиному терему и раздвинули немного черепицу для лучшего обзора. А обзор был отличным.

– Смотрите, Федор Васильевич, – пояснял мне Калымдай, – Вон то – банька, вот это – овин. А вот там, видите, крыша едва выступает над землей да два стрельца часовыми стоят? Это и есть поруб, в котором арестованных запирают.

– Понятно. – Я оглянулся на дьяка. – Слушай, ротмистр, а нам дьяк-то еще нужен для чего-нибудь?

Калымдай задумался на минуту:

– Да вроде и нет. Прирезать?

– Зачем же? Давай его просто отпустим.

– Так его же сразу схватят и на допрос поволокут.

– Вот и хорошо. Что он там, на допросе скажет? – подмигнул я.

– А и верно. Лишней путаницы прибавит.

Калмдай подбежал на четвереньках к распахнутому люку и крикнул шёпотом:

– Боров! Эй, Боров!

– Чавой-та?

– Держи, сейчас дьяка к тебе спущу. Вылей на него ведро воды, нахлестай по роже, чтобы немного очухался, выведи огородом и пинка ему дай пусть проваливает.

– Понял, хозяин, сделаем.

Избавившись от дьяка, мы проскучали еще с полчаса, пока ротмистр не шепнул мне:

– Начинается, похоже.

Я поспешно прильнул к щели.

Из терема вышла бабка с парнем в милицейской форме немного старше меня. В смысле – парень был старше, а не форма. Они зашагали к порубу сопровождаемые здоровенным детиной, надо понимать, тем самым Митькой. Часовые у поруба отсалютовали им, и троица спустилась вниз. Через минуту Митька выскочил, метнулся к колодцу, достал бадейку воды и вернулся обратно к участковому с бабкой.

Калымдай, заёрзал.

– Ты чего?

– Смотрите, Федор Васильевич, началось.

Минут десять ничего не происходило, а потом друг за другом стали вылезать во двор участковый, бабка, а за ними уже и Митька, тащивший за шиворот мокрого Карабуха.

– Сволочи! – прошипел ротмистр. – Водой пытали! Там же холодина внизу жуткая!

Яга с Ивашовым уселись на крыльцо терема, а Карабуха со связанными сзади руками, Митька усадил на чурбачок перед ними и сам остался рядом настороже.

О чем они говорили, слышно не было, но допрос продолжался минут десять. Участковый о чем-то допытывался и выражение его лица менялось, становясь, то добрым и ласковым, то злым и угрожающим. Бабка всё время кивала головой, а Митька время от времени отвешивал Карабуху подзатыльники.

– Смотрите-смотрите, вот он! – зашептал вдруг Михалыч. – Справа угол!

Точно. Из-за угла, направляясь к крыльцу, выходил черный кот.

Да какой там кот – это был настоящий котяра, спиной наверняка достающий мне до колена, а хвостом так вообще, до груди! Видать бабка пичкала котика исключительно натуральными продуктами и без всякой экономии. А может и опыты, какие свои ведьмовские на нем проводила вот и вымахал котик в эдакую зверюгу.

Кот тем временем достиг крыльца, легко запрыгнул на него и усевшись рядом с участковым, вперил злющий взгляд в пленника.

Шамахан вдруг поник головой, опустил плечи и что-то пробормотал. Участковый с бабкой довольно переглянулись и один из стрельцов после кивка Ивашова, перерубил веревку на руках Карабуха.

– Теперь внимательно! – прошептал Калымдай.

Допрос во дворе отделения продолжался, только теперь пленник вскочил с чурбачка и что-то горячо рассказывал, размахивая руками. Он махал руками так натурально, что я чуть не пропустил тот момент, когда он среди взмахов наложил крест на кота. Я затаил дыхание. Ничего! Кот даже не почесался.

Я опять перевел взгляд на шамахана. Он выпрямился, повернулся в нашу сторону, мотнул отрицательно головой и вдруг стащил с себя штаны, изогнулся самым невероятным образом и, укусив себя за хвост, рухнул замертво!

Ротмистр скрипнул зубами:

– Всё, брат, отдыхай теперь. Мы не забудем и не простим.

Михалыч тихо шепнул мне на ухо:

– Самоубился парень.

Ох…

Я сочувствующе положил руку на плечо Калымдая:

– Героем парень погиб. За дело, да и чести не потеряв.

Он кивнул:

– Всё правильно сделал. Его всё равно к царским палачам потащили бы, а от них живыми не уходят. А отбить бы его мы не смогли.

Мы молча отползли на центр чердака и уселись, не глядя друг на друга.

– Ладно, – сказал Калымдай, – с этим делом покончили. Что дальше?

– Дальше – не спешим, Калымдай. Поручение Кощея-батюшки на счет кота мы выполнили, доложу ему сейчас. А пока действуем, как и раньше. Панику насаждаем в городе, а Гороху и участковому дело запутываем. Они уже засуетились, нам теперь только подогревать их время от времени и нужно. А сами будем ждать следующих приказов.

– Понял.

– Поставь тут наблюдателя, пусть глаз с отделения не сводит и чуть что, сразу докладывает.

– Сделаю.

– Мы с Михалычем и Машей пойдем сейчас по городу погуляем, обстановку прощупаем. И всё время держим связь друг с другом.

– Ясно. Вы, Федор Васильевич, будете с дворцом связываться, отойдите от милицейского терема подальше. Бабка может колдовскую вещь учуять.

– Ага, понятно, спасибо. Ну, всё, расходимся.

* * *

Было уже около полудня, когда мы вышли на нашу первую вылазку по Лукошкино.

Солнышко пригревало, но в меру, людей на улицах было мало, а какой тут был воздух… По сравнению с моим временем фантастика просто. Если, конечно, вы шли и смотрели под ноги хоть изредка, а не как я, вертя головой во все стороны, как японские туристы на Красной площади. Навозная куча, в которую я гордо вступил, была далеко не единственная на улицах, по которым не только катались на лошадках, но и гоняли коров, как стадами, так и поодиночке. Но надо признаться, хорошего впечатления от этого милого городка у меня не убавилось и я, шаркая подошвой сапога по зарослям травы вдоль заборов, поспешал за моим дедком и моей русифицированной вапмиршей.

Сначала мы нашли подходящий, небольшой заросший лопухами и прочим бурьяном, пустырь, где я связался с Кощеем.

– Алло? Ваше Величество? Алло?

– Чего орёшь-то?

– Не отвлекаю, Ваше Величество?

– Говори.

– Обычный кот у бабки, короче. Здоровая тварь неестественных размеров, но никак не демонических сил. На наложение креста никак он не отреагировал.

– Плохо. Не то чтобы совсем уж плохо, но многое могло проясниться.

– Так точно, Государь. Какие будут приказания?

– Действуйте далее по плану.

– А у нас есть план? – удивился я. – А можно с ним ознакомиться?

– Вноси бардак и панику! – рявкнул Кощей. – И ищи следы присутствия адских сил. Всё, работайте.

И он отключился.

– Ну что там, милок? – подошел Михалыч, стоящий во время разговора на стрёме. – Что Кощей-батюшка сказал?

– Привет тебе передавал, дед. Всё переживал, не намочил ли ты ноги и велел настрого наказать, чтобы шапку одевать не забывал. Звал на чай, а плюшки, сказал, потом выдаст. Каждому персонально.

– Тьфу, на тебя насмешник! А сурьёзно?

– А серьёзно, велел продолжать сеять панику да искать демонов западных. Но ничего конкретного, а то с него бы сталось отправить нас окроплять святой водой всех трезвых мужиков как личностей противоестественных национальной культуре.

– О-хо-хо… Ладно, внучек, пойдём, послушаем, что люд Лукошкинский говорит.

О чём он только не говорил этот самый люд!

Едва мы попали на базар и со всех сторон, как из ведра на нас хлынуло:

– А вот земляничка! Только что из лесу!

– Хреновый у тебя лес, Степановна коли земляничка с маковое зернышко! Вот из моего леса грибы, это же пни, а не грибы, в два обхвата! Налетай, народ, покупай не задорого!

– Сам ты пень, оглоед! И грибы твои как один поганки! Земляника, земляника!

– Ложки расписные! Хоть кашу ешь, хоть по лбу стучи, не ломаютси!

– Мандарын! Персык, а не мандарын! Пакупай! Вах, зачэм так гаварыш?! Ты не гавары, ты купы и скушай, а патом гаварыть будэшь!

И ни слова про шамаханов. Занят народ бизнесом, не до шамаханов им.

* * *

Лукошкинское независимое ТВ. Канал «Яблочко по блюдечку».

Рекламная пауза.

Мирное древнерусское село. Из труб пасторальных избушек идет дым, на лужку пасутся коровки, в луже грязи блаженствует свинья с выводком поросят.

Внезапно начинает играть Имперский марш из «Звездных войн».

Картинка темнеет, окутывается дымом. Когда дым рассеивается, зритель видит горящие избы, коров, лежащих кверху ногами и свиней, нырнувших с головой в лужу, выставивших наружу только окорока с хвостиками.

Появляется надпись со стрелкой указывающей на свиней: «Они утопли!»

Картинка меняется и теперь зритель видит толпу шамахан с нацеленными на него луками, копьями и кривыми саблями. Шамаханы грязные, до омерзения страшные и у каждого второго течёт слюна из оскалившегося рта. Мимо Орды вдруг проносится телега с мужичком, нахлестывающим лошадей. Орда бросается за ним, но он быстро удаляется, оборачивается и показывает шамаханам фигу.

Посреди экрана появляется фигура древнерусского богатыря, заслоняющего собой шамаханов. Он вытягивает перст, указующий на зрителя и говорит басом:

– А ты успел ли купить новые колеса для своей телеги у Мишки-колесника с Чижовой улицы?! Поспешай, ить шамаханы близко!

* * *

Уф-ф-ф… Извините, увлёкся. Мы точно не то место нашли, где можно узнать какую-то информацию, кроме качества товаров, цен на них и моральных качеств торговцев и их родителей в изложении конкурентов.

Мы с Михалычем раздосадовано пялились по сторонам, а вот Маша явно получала большое удовольствие от прогулки. Внезапно увидев торговку яблоками, она потащила меня за рукав к ней и указав пальцем на яблоки, требовательно заявила:

– Мсье Теодор! Яблоки! Мешок.

Я приблизил губы к её ушку, растянув рот в улыбке мол, комплименты я ей шепчу, а сам зашипел:

– Маша, совсем офонарела?! Какой мсье?! Ты же попалишь нас сейчас!

Маша тут же заулыбалась и громко заклянчила, дёргая меня за рукав:

– Феденька, купи мне яблочек! Ну, купи-купи-купи!

Ну вот, что с ней делать?

Я повернулся к заинтересованно смотрящей на нас торговке:

– Бабуль, а продай моей красной девице три яблока.

– Мешок! – тут же послышалось из-за спины.

– И ты с ним таскаться по городу будешь? Три яблочка, бабуль.

– Тридцать!

– Пять.

– Двадцать пять.

– Семь.

Бабка ошалев от того, что торгуемся мы друг с другом, а не с ней, отсыпала десяток яблок в корзинку Маше, даже, кажется, забыв заломить цену.

Маша тут же захрустела яблочком, прочавкав:

– Мешок всё равно должен будешь, Федечка.

– Угу. Потом.

За другой рукав меня подёргал Михалыч:

– Ты погуляй тут, внучек с невестушкой своей, а я в кабак забегу, чайком горло промочу.

А кстати дельная мысль. Любой кабак – источник новостей и сплетен.

– Хорошо, деда, только самоварами чай не пей, ладно? – еще нам пьяного Михалыча не хватало. Я повернулся к Маше: – Машенька, любушка моя, пойдем по рядам пройдёмся.

– Какой же ты у меня, Федечка заботливый! На оружие пойдем, полюбуемся?

– На халву с пряниками, – рявкнул я.

– Ой, пряники! Хочу, хочу!

И мы пошли. От лавки с кренделями, к лавке с пряниками, от лавки с бубликами, к лавке с квасом – запить мучное. Потом срочно потребовалось отбить вкус кваса чем-нибудь сладеньким, а сладенькое – заесть мочеными яблоками, а яблоки… Я с ума сойду от этой вегетарианской диеты!

Мы прошли мимо группки каких-то нищих, но один вдруг отделился от группы и захромал за нами, выклянчивая подаяние. Принципиально не подаю, начитавшись про действующую у нас по городам профессиональную мафию нищих. Но этот не отставал, а приблизившись вплотную, зашептал:

– Камандыр, слышь, камандыр?

Вот это фокус! Я остановился.

– Камандыр, а правда, что участковая Карабух убил?

Я остановился и, делая вид, что роюсь в карманах в поиске монетки, тоже зашептал:

– Правда. Только Карабух, чтобы ничего им не сказать сам себя убил. Геройский парень, умер, а ни слова не сказал.

– Панятна, камандыр, дальшэ гуляй.

Выхватив у меня из пальцев грошик, шамахан, а это точно был ордынец, попятился кланяясь, а потом бегом бросился к своим.

Я пожал плечами и подхватив Машу под руку, сосредоточенно слизывавшую клубничный сок с пальцев, повел ее дальше по рядам.

Сзади зашаркало и послышался сердитый шёпот Михалыча:

– Вы что делаете, охальники?! Отпусти девку, Федька, слышь? Отпусти немедля!

Я недоуменно обернулся:

– Что теперь не так?

– Низзя так с девкой! До свадьбы никак низзя!

– Под ручку гулять нельзя?!

– Низзя! Срам это и грех.

О времена, о нравы.

– Совсем вы тут, дед на морали двинулись. Ладно, узнал что-нибудь?

– Узнал, внучек! – захихикал Михалыч. – Одни только и разговоры, что про Орду. Трясётся народец от страха мол, уже на подступах к городу шамаханы. Мол, сёла окрестные уже пожгли. Запугали мужичков!

– Отлично! Молодец, Калымдай, поднял волну.

И будто услышав, что о нем говорят, в голове раздался голос ротмистра:

– Федор Васильевич?

– Михалыч, прикрой – Калымдай на связи!

Я нагнул к нему голову, притворяясь, что внимаю разглагольствованиям старика, а Маша закрыла меня от толпы с другой стороны.

Я сжал пальцами булавку:

– Слушаю, Калымдай.

– Федор Васильевич, у вас всё в порядке?

– Да вроде, а что?

– Ордынцы на участкового напали с ножами.

– Как так?! Убили?!

– Нет, живой мент остался. А их всех повязали и в пыточную царскую увели.

– Вот же… А как это всё произошло?

– Шатались ордынцы по городу, нищими переодетые, смуту вносили. Вызнали, что милиция Карабуха запытала и кинулись мстить. А участковый не один был, а с Митькой своим бугаем ходил. Вот Митька их всех и пораскидал да оглоблей отходил до полусмерти, а там и стрельцы набежали, ну и…

– Эх, это же я оплошал, – повинился я. – Они ко мне подходили, выспрашивали, а я им и рассказал про Карабуха. Не догадался.

– Всё равно они узнали бы позже и побежали мстить.

– Не отобьём их?

– Не получится. Пыточная в царском тереме, а там охраны сотни три постоянно дислоцируются. Да и поделом им и другим наука без приказа действовать.