Інтэрвенцыя «Адраджэнне». Некоторые особенности противоборства власти и оппозиции в Беларуси

Мама. Ядвига Петровна

Мама старше моего отца на восемь месяцев. Они с 1927 года. Мама родилась в январе. Ей было четырнадцать, когда началась Великая Отечественная война 1941—1945 годов. «Пять классов и коридор закончила», – говорила мама о своём школьном образовании, которое закончилось с началом войны. Также рассказывала, что помогала партизанам – еду доставляла, например, но, когда после освобождения Беларуси в 1944 году советская власть спрашивала об этом, мама о помощи партизанам не упоминала. Поэтому она не участник войны.

После освобождения Беларуси маме было семнадцать лет. Она стала строить дорогу Могилёв – Минск, проходившую неподалёку от деревни Сосновое Болото, и так, с бригадой строителей, дошла до столицы Беларуси. Наверное, это 1949 год.

Как мать-героиня – у неё было пятеро детей, – мама пошла на пенсию в 50 лет. Получала сначала 120 рублей пенсии, а потом ей правительство добавило, и она стала получать 132 рубля в месяц.

Дзве савецкія кветачкі

Напісаў 13 лютага 2013 года.

1. Неяк раз летам у 80-я гады мінулага, XX стагоддзя вяртаўся дадому з Херсона, дзе быў у камандзіроўцы. Як было прынята ў савецкія часы, квіткоў летам у касе чыгуначнага вакзала не было. А калі прыйшоў цягнік на Мінск, то бегаў па пероне ад правадніка да правадніка ды прасіў падвезці. Так было заведзена ў тыя часы. Разам са мной бегала нейкая бабулька з унучкай гадоў сямі. Нарэшце нас пусцілі ў вагон, і мы ўтраіх паехалі ў купэ, заплаціўшы грошы правадніку. Разгаварыліся.

Перабудовачныя часы падштурхнулі размову да палітычнай тэмы, і жанчына распавяла, што ў савецкія дваццатыя – трыццатыя гады была камсамолкай, дый успомніла, як аднойчы разам з іншымі раскулачвала ворага народа ў нейкай украінскай вёсцы: «Мы пасадзілі на калёсы сем дзетак кулака і адправілі сям'ю ў Сібір». У адказ я непаліткарэктна заўважыў, што ў ссылку яна адправіла сем патэнцыяльных ворагаў Савецкай улады. Пасля чаго ў бабулькі на некаторы час адняло мову, і, мабыць, упершыню ў жыцці яна задумалася аб наступствах сваёй бурлівай камсамольскай маладосці або наступствах удзелу ў палітыцы.

Некаторы час мы ехалі моўчкі…

2. Было два разы, калі я размаўляў са сваёй маці аб палітыцы. Бо гэта была не яе тэма. Яна і камсамолкай у савецкія часы не была.

У 1994-м я пацікавіўся ў маці, за каго галасавалі бацькі. Бо для мяне тады было відавочна, што першым прэзідэнтам Беларусі стане той, за каго прагаласаваў мой тата, бо часам ён выйграваў у латарэю. «За Аляксандра Лукашэнку галасавала. За земляка. Як бацька», – пачуў адказ маці. Дарэчы, мае бацькі, як і Лукашэнка, родам з Магілёўшчыны.

Другі раз у 2006-м задаў тое ж пытанне, калі ўжо не стала таты, а я быў у Злучаных Штатах, і маці сказала па тэлефоне, што зноўку галасавала за земляка Лукашэнку. Пасля чаго я нетактоўна прамовіў: «Вось бачыш, я не магу з-за гэтага чалавека прыехаць да цябе ў госці, а ты ўсё роўна за яго галасуеш».

Дзесяць гадоў таму ў студзені 2003 года, ад'язджаючы да дачкі ў Нью-Ёрк, я развітаўся з маці і сказаў: «Я надоўга, мама!»

Яна памерла тры дні таму. Ёй было 86 гадоў. І я – адзін з пяці яе дзяцей, старэйшы, – не буду на пахаванні. Бо наўрад ці вярнуўся б з сённяшняй лукашэнкаўскай Беларусі назад у Штаты да дачкі і ўнукаў. Бо я адзіны з нашае сям'і, хто ўсунуў нос у палітыку. Астатнія дзеці ў маёй мамы – нармальныя беларусы і беларускі.

І так, на наступных прэзідэнцкіх выбарах сярод тых, хто галасуе за Лукашэнку, на адзін голас стала меней. Бо маёй маці не стала.

Ці хопіць гэтага для таго, каб ён прайграў, а я вярнуўся ў Беларусь, убачыў магілы сваіх бацькоў, паклаў дзве кветачкі маці і затым спакойна вярнуўся ў Амерыку? Туды, дзе сёння, у гэтыя хвіліны развітання, мне неспакойна, але дзе мая сям'я – дачка ды ўнукі, дзе завяшчала мне застацца мая маці Ядвіга, калі перад смерцю казала, каб я не ехаў да яе хворай і заставаўся з сям'ёй у Амерыцы.

Папа. Пётр Григорьевич

Родился папа в августе 1927 года, и когда Красная армия в 1944 году освободила Беларусь от немецко-фашистских захватчиков, ему как раз исполнилось семнадцать лет. Призвали в армию. Но он не воевал, а шёл в обозе. Дошёл до Берлина и там служил до 1949 года. На службе в армии был пять лет. Там же, в Берлине, в армии он закончил семь классов средней школы. В 1949 году вернулся из Берлина в Минск. Устроился работать на Минский автомобильный завод – на МАЗ.

Затем мама и папа встретились в Минске, и в ноябре 1951 года родили меня. По этому случаю им от работы дали комнату в деревянном бараке, неподалёку МАЗ, на небольшой улице, соединяющей в Минске микрорайон Чижовка и тогдашнее Могилёвское шоссе, ставшее затем Партизанским проспектом. В этом бараке я прожил первые лета жизни. Затем родились брат Геннадий и сестра Людмила, и мы в том же районе Минска переехали в коммунальную двухкомнатную квартиру в двухэтажном доме на Могилёвском шоссе, где нашей семье досталась одна комната. Нормально было. Не в деревянном бараке же жили, а в кирпичном доме, который построили пленные немцы. А когда семья наших соседей по коммуналке переехала в отдельную квартиру, вся двухкомнатная досталась нашей семье.

Вскоре родился ещё один мой брат, Вячеслав. Нас стало четверо детей. Но это не предел. Младшая сестра Татьяна родилась, когда мы жили в новой трёхкомнатной квартире на Партизанском проспекте того же Заводского района Минска, куда переехали в октябре 1963 года.

Я. Анатолий Петрович Старков

Спачатку байка з майго дзяцінства. Яна ўскосна, а не прама датычыцца тэмы Крыжа Еўфрасінні Полацкай. Бо ўспомніў наступнае, калі чытаў артыкул пра яе Крыж.

Справа была, здаецца, у канцы 50-х гадоў XX стагоддзя. Мне было мо 7—8 ці 9 гадоў. Жылі мы тады з бацькамі ў двухпавярховым доме ў Мінску на Аўтазаводзе, недалёка ад таго месца, дзе сёння (ёсць ці не?) кіно «Родина». І вось часам з сябрамі хадзілі ў раён, дзе зараз Шабаны. Там былі пясчаныя кар'еры, і мы скакалі зверху ўніз у пясок. Аднойчы ішлі да кар'ераў, а насустрач вярталася ватага хлопцаў-аднагодкаў. Адзін з іх паказаў старадаўні меч у чахле. Мо 40 сантыметраў. Хлопец скакаў у пясок у тым кар'еры і выпадкова ўбачыў у пяску меч. Мы пабеглі ў кар'ер, пачалі шукаць у пяску яшчэ што-небудзь падобнае, але ніхто нічога не знайшоў. Выснова. Можа, праз некалькі стагоддзяў хто-небудзь знойдзе ў якім-небудзь беларускім кар'еры Крыж Еўфрасінні Полацкай, засыпаны часам і пяском.

В 1958 году в ноябре мне должно было исполниться семь лет, а летом по двору ходили учителя и записывали детей в школу, и я вписал себя. В октябре приходит к нам домой учительница и спрашивает маму: «Почему ваш сын не ходит в школу?» А мама ничего не может ответить, да и я забыл о своём поступке. Разобрались. Учительница отправила нас с мамой на разговор к директору школы №8. Пришли. Там меня, говоря по-современному, протестировали учительница и директор, который сказал маме: «Всё нормально. Ваш сын догонит класс». А мама подумала малёк и ответила: «Пусть годик ещё побегает». Так я не стал школьником с ровесниками и пошёл в школу только в 1959 году, когда мне было почти восемь лет.

Но это не единственный случай, когда я «потерял» год жизни. Во второй раз мне помог папа. Окончив в 1971 году техникум, я поступил в Белорусский политехнический институт (БПИ). Начал учиться, но пришла повестка в военкомат. Прошёл призывную комиссию. «Годен к строевой!» – определили на комиссии и приказали ждать повестку в Советскую армию. Ждал и одновременно прогуливал занятия в БПИ – меня же вот-вот в армию призовут! Миновал ноябрь 1971 года, наступил декабрь, а повестки нет. Пошёл в военкомат и спрашиваю: «Что случилось? Почему меня не призывают в армию?» – «Приходил твой отец, сказал, что ты старший из пяти его детей, что ты поступил в БПИ, и просил не призывать тебя». – «Я хочу служить!» – «В этом году призыв уже закончился. В следующем пойдёшь». Так я не стал солдатом в 1971 году, был отчислен из БПИ за прогулы и неуспеваемость и «потерял» ещё один год жизни. Дома сказал отцу, чтобы он в мою жизнь не вмешивался, тем более не ставя меня в известность.

Но вернёмся в мой первый класс, а точнее, в 1959 год.

В этом году главным человеком в моей судьбе стала билетёрша на входе в кинозал Клуба МАЗ в Минске, которая пропустила без билета меня и стайку моих восьмилетних дружков на какой-то фильм. Нам было всё равно какой. Лишь бы без билета проскочить на сеанс. Проскочили. Точнее, билетёрша сделала вид, что не заметила нас, «зайцев», и в восемь лет я попал в кино на документальный фильм «Визит Н. С. Хрущёва в США» (1959). Лента меня потрясла. Так моя судьба начала поход в Соединённые Штаты Америки и меня за собой повела.

Дальше – больше. Были другие события и люди, подвигавшие меня из CCCР / БССР в Америку, и в ноябре 2002 года я впервые прибыл в США. Более раннего человека, чем та билетёрша, кто бы круто изменил мою жизнь и направил мою судьбу через океан человеческих судеб в Штаты, не припомню. Более позднего подобного крутого неродственника вроде тоже не было, хотя их и было немало. О некоторых расскажу в главе далее. А пока вернёмся в мою минскую школу №8.

В начале учебного 1961 года в третьем классе на первое и последнее занятие по белорусскому языку к нам, ученикам, пришла в класс учительница па беларускай мове и вся в слезах сказала: «Урокаў па беларускай мове не будзе». И мы, десятилетние минские школьники, белорусы и белоруски, закричали: «Уррр-а-а-а!» Так, не начавшись, закончилась для меня эта наука – беларуская мова.

Затем белорусская литература в школе была, а беларускай мовы не было. В техникуме белорусский язык был для студентов из провинции и сельской местности Беларуси. Учительница спрашивала их, давала им домашние задания. А мы, минчане, только присутствовали на её уроках, и нам заданий она никаких не давала. За семестр просто ставила нам зачёт в зачётку.

Только прибыв в Америку второй раз в 2003 году и начав в Нью-Йорке подучивать свой школьный английский на курсах, подумал, что чужой язык учу, а свой не знаю, и стал постепенно подбираться к беларускай мове. Было мне около 55 лет. Может, чуть меньше, когда стал учить свой язык.

Моим первым учителем белорусского языка был молодой парень – программист из Минска, который проектировал по моей идее сайт-архив Зенона Позняка. Зенон Станиславович – один из лидеров белорусской оппозиции, который прибыл в Штаты весной 1996 года и которому здесь, в Бруклине, я предложил создать виртуальный архив – задумка была озвучена на онлайн-конференции, организованной американской Беларускай службай «Радыё Свабода» (РС). Так по-белорусски называется Белорусская служба «Радио Свобода».

Встречи с Зеноном Позняком (по-белорусски его имя Зянон Пазьняк) я искал для того, чтобы помочь ему. Ведь я не только был читателем и слушателем американского «Радыё Свабода», а до того служил в Минске старшим научным сотрудником (с. н. с.) Белорусского национального технического университета (БНТУ). То есть по научной должности я являлся коллегой Зенона Станиславовича. Только он был с. н. с. – в Институте истории Национальной академии наук Беларуси, а я с 1981 года был ведущим конструктором в Физико-техническом институте Национальной академии наук, а затем научным и старшим научным сотрудником БНТУ. Это БПИ, в который я поступал перед армией.

Вот это моё отношение к науке и умение думать по-своему вели меня к Зенону Станиславовичу с целью помочь в его трудном бел-чырвона-белом / бело-красно-белом оппозиционном деле.

И вновь армия. Ноябрь 1972 года. Меня единственного из 170 белорусов, призванных в Беларуси, привезли из Минска в Тбилиси, в данную воинскую часть, куда почти сразу доставили двух грузин-новобранцев. Переодели нас в старую форму, и мы две недели, пока не прибыл наш призыв, чистили картошку. Но не только этим на кухне втроём занимались. А ещё учили грузинский и русский языки. Лексо владел русским, а Тимур почти не понимал его. В коридоре казармы висел плакат с текстом воинской присяги на русском языке. Я – Тимуру: «Прочитай вслух». Читает. «О чём прочитал, Тимур?» – «Не знаю». В общем, Тимур учил русский в грузинской школе, как мы иностранный – прочитать могли, а о чём прочли, не понимали.

И вот Лексо стал учить меня грузинскому языку, а я помогал ему учить Тимура русскому. И скажу вам, что за две недели я выучил грузинский больше, чем за последующие два года службы в Советской армии в Тбилиси. До сих пор помню некоторые грузинские слова и выражения, могу считать на грузинском и в нью-йоркском метро понимаю пару фраз из разговора грузин.

И вот наконец в воинскую часть прибыл весь наш ноябрьский 1972 года призыв.

– Ты откуда? – спросил меня один ровесник из прибывших.

– Из Минска, из Белоруссии.

– А-а-а, из нацменов, – и он вместе со своим корешем засмеялся.

Я не понял и переспросил:

– А кто такие нацмены?

– Национальные меньшинства, – ответил мне тот, первый.

И через несколько мгновений я стал белорусом и никогда больше в жизни не уступал русским в теме национального вопроса. Да и был я все два года службы единственным солдатом из Беларуси. Так и прослужил все два года один. Ну, если не считать минчанина – командира части и командира роты из белорусской провинции. Вот так я призвался в Советскую армию советским человеком, а увольнялся в 1974 году белорусом. Благодаря двум русским парням из киевского университета. Их так же, как и меня из белорусского политехнического, призвали в армию. Они, так сказать, мои крёстные отцы, которые сделали из меня белоруса. Через год первый парень поступил в Ленинградское военное училище, чтобы стать политруком. Наверное, стал. Ну а я летом 1989 года впервые увидел и услышал в Минске на проспекте Известий на оппозиционном митинге Зенона Позняка и, благодаря упомянутым русским крёстным отцам – однополчанам, с того момента на двадцать лет стал сторонником движения возрождения нации и Белорусского народного фронта «Возрождение» («Адраджэнне» на белорусском). Так что в десять раз больше годиков я потерял из-за себя и моих русских крёстных отцов, чем из-за мамы и папы, которые вовремя не отправили в школу и вовремя не пустили в армию. Только эту потерю я осознал уже в 2009 году в США.

А пока будем разрабатывать сайт-архив Зенона Позняка.

Два парня в Бруклине – русский и еврей, – с которыми работал на стройке капитализма, отговаривали меня от похода в белорусскую диаспору. Они были младше меня лет на пятнадцать, но значительно дольше жили в Америке. Опытные ребята. Побывали уже в своих диаспорах, соответственно русской и еврейской, и отговаривали меня идти в белорусскую. Я их не послушал. И вот, когда встретился в общественном зале Бруклинской православной автокефальной церкви с Зеноном Станиславовичем, сказал, что это я на онлайн-конференции РС предложил ему создать сайт-архив его произведений и тогда же на сайте РС он ответил мне положительно. Так началось долгое, почти шестилетнее наше с ним сотрудничество. Но моя помощь ему, оказывается, была не нужна. Он, оказывается, сам был с усами, он, оказывается, один в поле воин.

Ну а разработчик сайта писал мне на мейл на белорусском языке, а я отвечал по-русски. Постепенно я переходил на мову и наконец-то стал ею пользоваться, глядя в словарь. Это случилось где-то в 2003‒2005 годах, а может, и в 2006 году. В 2009 году я перестал ощущать себя оппозиционером, и началась моя новая, неоппозиционная жизнь.

Почему мне потребовалось двадцать лет, чтобы уйти из числа сторонников БНФ? Ну, во-первых, сторонником я был, а членом БНФ нет. Во-вторых, при первых встречах в США с Зеноном Станиславовичем я насторожился, не заметив у него жилки руководителя, организатора, менеджера. Всё-таки опыт работы с руководителями разного уровня у меня был немалый – не менее тридцати лет. Потому, будучи рядом с Зеноном Позняком в Нью-Йорке, я задал себе вопрос: «Почему мы проиграли?» Так вот, ответ мой оказался простым: он не руководитель, не организатор, не менеджер. Он шоумен, которому нужна толпа зевак и микрофон/мегафон. Он главная ошибка тогдашних сторонников Белорусского народного фронта, назначивших его командующим БНФ.

В-третьих, бытие в США. Я не узрел демократии в этой стране, где столетиями не меняется однопартийная власть богатых, где однопартийная власть богатых, где никто и никогда не отменял рабство, в основе которого – частная собственность Хозяев собственности и неимущие Рабы, работающие на господ.

В 2009 году здесь, в Нью-Йорке, на вопрос одного парня лет сорока с Украины (наполовину русского и наполовину украинца), мол, если бы сегодня на дворе был 1994 год, то за кого бы ты проголосовал, я, голосовавший в 1994 году за Позняка, ответил: «Белорусский народ в своём выборе 1994 года не ошибся». Затем где-то в 2013 году у меня появилась мысль, и я её опубликовал сначала на форуме газеты «Народная воля», а позднее на форуме газеты «Наша Ніва», написав, что Александр Лукашенко – гений в белорусской политике. Вот такая ускоренная эволюция у меня была в течение шести первых лет в Америке – от неприятия власти Лукашенко до её признания.

После моего выхода из оппозиции на форумах бело-красно-белых СМИ соплеменники советовали мне, якобы кагэбисту и фээсбэшнику, прежде чем публиковать комментарии, правильно пользоваться Google-переводчиком с русского на белорусский. Ну и т. д., и т. п. Они понимали, что я по-белорусски пишу безграмотно. Но не хотели понять, что я тот белорус, который учил свой язык не в минской школе, а учил его самостоятельно в Нью-Йорке.

В 2020 году во время белорусских событий лета – осени меня заблокировали многие (почти все) бело-красно-белые форумы, так как я стоял на стороне белорусского государства, а не на стороне протестантов. Тогда же зашёл на форум «Белорусского партизана» (БП), чтобы найти три свои статьи, которые в конце 2013 года опубликовал на русском и белорусском покойный основатель БП Павел Шеремет. Моих статей на БП не было. Оппозиционные патриоты-демократы, забанившие меня на форумах и имевшие доступ к сайту, удалили.

А теперь давайте поедем в новую трёхкомнатную квартиру на АРЗ-124. Это небольшой район, который так называли его жители, проживающие вблизи Авторемонтного завода №124.

Итак, наша семья в 1963 году переехала в новую трёхкомнатную, я пошёл в школу №11, располагавшуюся тогда на Тракторном. Так минчане условно называли жилые районы Минска: вблизи автомобильного завода – Автозавод, вблизи тракторного – Тракторный.

Приблизительно через месяц, 22 ноября 1963 года, во время перемены в школе по радио объявили, что убит президент Соединённых Штатов Америки. Не знаю почему, но меня это известие шокировало. Вот так я, двенадцатилетний пацан-школьник, который ни в какую политику тогда не лез, был потрясён этим печальным событием. Через сорок лет, летом 2003 года, я был у могилы президента США Джона Кеннеди в пригороде Вашингтона на Арлингтонском национальном кладбище.

А в 1965 году в школе №11 на очередном классном собрании классная руководительница сообщила нам: «Завтра пойдём в райком комсомола, и класс примут в комсомол». Мы с Али Семериковым (имя и фамилия изменены) сидели за одной партой и баловались – толкали один другого. Классная заметила это и заявила: «А Старков и Семериков завтра не пойдут!» Ох, как мы сильно были разочарованы, что оторвались от коллектива, от стада так сказать.

Однокашники вернулись из райкома, и мы с Али стали поглядывать на них со стороны, мол, что за комсомольцы такие. Оказалось, им надо платить две копейки в месяц взносов и ходить на собрания.

Через некоторое время классная подошла к нам и сказала, что она нас простила: «Идите в райком. Вас примут в комсомол». Мы не сговариваясь отказались. Затем классной стали предъявлять претензии завуч и директор школы: «У вас двое неохваченных!» Классная вновь к нам, а мы с Али ни в какую, стояли насмерть. Затем, после восьмого класса, я пошёл в техникум, потом в институт и армию. Через несколько лет встретился с одноклассниками, и Али рассказал, что перед одиннадцатым классом он всё же вступил в комсомол, чтобы поступить в институт. Я же, оставаясь верным себе, дважды поступал и оба раза поступил в БПИ! А в техникуме я и ещё пара некомсомольцев пришли как-то на комсомольское собрание и учинили хохму – голосовали против исключения из комсомола нашего дружка, и наших голосов ему хватило, чтобы он остался в ВЛКСМ. Чуть позже он стал одним из прокуроров города Кобрина (Беларусь). Сейчас его нет среди нас.

А в комсомол я вступил за два месяца до армии. Если в двух словах, то меня обманул комсорг. Я тогда не понимал, что для переизбрания ему просто нужна была галочка, мол, принял в комсомол двух человек – меня и девушку из нашего минского СКБ-3. Очень сожалею, что вступил в ВЛКСМ. В армии предлагали вступить в коммунистическую партию, но отказался.

Решение классной не принимать меня в комсомол было важным в моей судьбе, так как целых семь лет юности – с 14 лет до 21 года – я не был в «идеологическом вареве». Классная – такая же героиня моей жизни, как и та билетёрша, о которой рассказал выше. Судьба лепила из меня меня.

Но главным героем и строителем моей судьбы всё-таки был отец.

В школе я любил математику и она меня тоже любила. И вот учитель математики как-то сказала классу и мне: «Вот таких, как Старков, надо отправить в Сибирское отделение Академии наук СССР, в математическую школу». В то время там она открылась. Ну и я, конечно, собирался после школы туда…

Но когда в 1967 году я окончил восемь классов школы, отец подвёл меня к проходной Минского автомобильного завода и, показывая на Минский автомеханический техникум напротив проходной, сказал: «Или пойдёшь учиться в техникум, так хоть стипендию 20 рублей в месяц будешь получать, или пойдёшь работать на МАЗ». Напомню, я был старший его ребёнок, и семья ожидала рождения пятого дитёнка – моей сестры Тани. Я поступил в техникум, и на этом моя учёба в математической школе в Сибирском отделении АН СССР закончилась, не начавшись.

Итак, я студент техникума и до сих пор храню море хороших воспоминаний об этом времени учёбы длиной в три с половиной года. Но пока в данной главе скажу, что достойно окончил техникум, хорошо и 1 апреля 1971 года поступил на работу в минское Специальное конструкторское бюро №3 Минавтопрома СССР. Затем поступил в БПИ и в 1972 году оказался в Советской армии…