«Только бы не упасть… Только бы не выдать себя…» – думает Надежда Васильевна, крепко держась за спинку стула и чувствуя, что пол словно качается под ее ногами. Сделав над собой геройское усилие, она оборачивается к Раевской. Не видя ее сквозь темное пятно тумана, она отвечает деревянным голосом, и сама его слышит как бы издали:
– Для меня это не новость. Князь скоро уезжает…
Опять она берется за роль и читает что-то, беззвучно и без выражения, решительно ничего не понимая.
Как она пережила эти три часа репетиции?.. Но, сев в карету, она лишилась чувств.
Она очнулась уже у себя в постели.
Но потрясенная, вся еще разбитая физически и нравственно, она тотчас же вспоминает о дедушке. Лихорадочно расспрашивает она Полю, как отнесся к ее обмороку больной? Неужели услыхал, как ее пронесли без памяти и положили на постель?..
– Ужас как испугались, – шепчет Поля. – Ажно затряслись… Встать хотели, Васенька не пустил их…
– Боже мой, Боже!..
Шатаясь, идет она в его горенку и опускается на колени перед его постелью. Она целует его свесившуюся руку. Прижимается к ней щекой.
Старик долго лежит молча. Потом кладет иссохшую руку на голову своей любимицы.
От этой всепрощающей ласки дрогнула и распрямилась сжавшаяся, словно замерзшая душа ее. Слезы хлынули из глаз Надежды Васильевны. Голова ее упала на одеяло и забилась. Весь ее ужас перед жизнью, весь ее ужас перед смертью, вся безысходная тоска ее любви и грядущего одиночества впервые вылились в этих рыданиях. «Прости меня… прости меня подлую, слабую… – рвутся из души ее немые признания. – Моя жизнь грех. Не сберегла я девичьей чести… Обманула тебя…»
Понял ли ее – молодую, страстную, – умирающий, уходящий из жизни старик?.. Кто знает?.. Но слабые пальцы его затрепетали на голове внучки, как бы лаская, как бы жалея, как бы благословляя на жизнь-битву изнемогающую женщину…
Дедушка умер.
Надежда Васильевна точно выплакала все слезы в тот памятный день, неделю назад. Старик угасал на ее руках в страшных мучениях. Агония казалась бесконечной. И Надежда Васильевна, убегая в свою комнату, падала перед образом и молила смерть-избавительницу прийти скорей, скорей…
Сейчас она точно закаменела. Муратов приехал, узнав в театре об ее горе, и теперь хлопочет о гробе, о похоронах.
Она сама обмыла покойника, сама сшила саван и убрала дедушку в последнюю дорогу. Ее комната самая просторная в квартире. Поэтому она уложила покойника в своей спальне, в красный угол, под образа, на чисто вымытый стол. Подбородок она ему подвязала платочком. Руки скрестила на груди.
Дети и Поля заснули. А она еще читает Псалтырь над покойником. Глубокие, грудные, полные трепета и драматизма звуки дрожат в тишине полутемной комнаты. И внимательно слушает мертвый дедушка, крепко сжав безответные уста.
Наступает реакция. Почувствовав непреодолимую усталость, Надежда Васильевна ложится. Задергивает полог кровати. И точно камень идет ко дну.
Ночью она вдруг проснулась, словно от толчка. Кто позвал ее?.. Не открывая глаз, она чувствует кого-то рядом. Лампадка погасла и начадила. Но в комнате светло. Это луна светит в окна.
Надежда Васильевна открывает глаза. И тотчас в ужасе прижимается к стене. Дух захватило.
Раздвинув плечами кисейный полог, дедушка стоит перед нею. Коленкоровый саван топорщится на плечах. Платочек поддерживает челюсть и тесно сжатые губы. Глаза его закрыты. Руки смиренно скрестились на груди. И так кротко, так печально это лицо в лунном свете…
Надежда Васильевна отворачивается, зарывается головой в подушки. Зубы ее стучат. Холод проник до самого сердца… Два раза она пробует оглянуться. Но в поле зрения попадает все тот же страшный силуэт, все тот же саван, который топорщится на костлявых плечах… Дедушка все еще стоит рядом, словно ждет чего-то…
Чего, чего он ждет? Сознания в ее грехе, в ее обмане? Тех слов, которые она не сказала?.. Ее молчание отделило их при жизни, как стеной, друг от друга… Теперь мертвый ждет ответа и раскаянья…
Надежда Васильевна потеряла сознание.
Луна уже ушла, и серое лицо рассвета приникло к окнам, когда она очнулась, наконец.
Сквозь щель в кисейном пологе она опять видит комнату, стены, окно… А там, через кисею, угол стола, неподвижную фигуру покойника, его жалкие, врозь глядящие ступни, обутые в белый коленкор.
Беззвучная поднимается она на подушках. Не спуская с покойника расширенного взгляда, сползает она с постели. Вся сжавшись в комок, не отрывая взора от неподвижных ног, обутых в белый коленкор, ползком добирается она до двери. Судорожно распахивает ее.
Дикий, истерический вопль вырывается из ее горла. Она кидается на кухню к Поле. Обхватывает ее, вся трясясь, прижимается к ней. В ужасе глядит на распахнувшуюся дверь. И, не слыша крика перепуганной девушки, замертво падает на тюфяк.
«Истеричка и галлюцинатка», – печально думает Муратов, наутро в передней выслушав Полю, которая шепчет крестится и озирается.
Но Надежда Васильевна уже спокойна. Всю панихиду она стоит на коленях. Не молится и не плачет. Но точно не замечает и не узнает никого.
Всю ночь у гроба, в который уложили дедушку, читает монашенка. А Надежда Васильевна сидит рядом, прислонившись виском к коленкоровой подушке. Никакого духа нет от дедушки. Лежит, как живой. Только высох, как щепочка… И нет уже страха в ее душе.
– Прости меня, дедушка, – шепчет она. – Прости меня, низкую, развратную… Не снял ты с души моей греха своим прощением. Но теперь все открыто тебе… Благослови же на одинокий, трудный путь!.. И дитя мое помяни в своих молитвах. Оно-то ведь ничем не виновато…
Дедушку схоронили перед масленой… А на другой день Надежда Васильевна уже получает повестку, что идет новая пьеса Параша-Сибирячка в бенефис режиссера. Письмом он просит ее взять на себя главную роль, «…если, конечно, ее горе ей это позволит… Раевская эту роль провалит…»
Как можно отказать такому золотому человеку? Она едет на считку… Вдумываясь в эту роль, она действительно минутами совсем забывает о своем горе… Какое счастье, что есть во что уйти от себя и от жизни!
Все эти дни Муратов был рядом с нею, утешая и ободряя. За гробом до кладбища они шли рядом. И домой на поминки всей семьей вернулись в его карете. Хованский так и не показался.
Публика встречает осиротевшую артистку трогательной овацией. Хованский опять в первом ряду, рядом с Муратовым. Они холодно здороваются. Князь чувствует себя уязвленным. Ни одного взгляда не кинула ему артистка нынче, хотя бы случайно… Опять острое влечение к ней просыпается в его крови. Они так давно не видались. Вечность…
В антракте он стучится в ее уборную. Поля спешит выйти. Он целует руку артистки.
– Вы мне позволите проводить вас нынче? – церемонно спрашивает он.
– Благодарю… Я очень устала… Я одна…
– Надя! – властно перебивает он. И в его глазах она видит его желание… Любовь?.. Нет… Без слов, без объяснений она чувствует, что это последние огни догорающего пира. Она скорбно глядит на него и молча опускает голову.
Вот она опять в его холостой квартире. Никто не помешает ей теперь остаться здесь хоть до рассвета. Никого не стыдно. Никому не обязана отчетом… Но ей уже не до ласк, не до объятий.
– Бог с тобой, Андрюша! – говорит она. – Ни разу не вспомнил ты меня в моем горе. Разлюбил ты меня…
– У вас был Муратов… Я не хотел быть лишним…
Она тихонько плачет. Когда он хочет ее обнять, она его отстраняет.
– Что это значит? – злобно спрашивает он.
Она показывает на свое черное платье.
– Ты не видишь разве?.. Мне не до любви, Андрюша… Я приехала, чтоб проститься с тобой. Никогда сюда больше не вернусь… Ты меня больно обидел… Зачем ты лгал? Почему не мне первой сказал, что женишься? Разве я чего-нибудь от тебя ждала? Разве ты что-нибудь обещал мне? Разве мы пара? Сходясь с тобой, я знала, что ты уедешь весной… Ну, что же ты молчишь?
Хованскому неловко отрекаться. Весь город говорит об его скорой свадьбе. Но он клянется, что не любит эту девушку. Это мать его устраивает его брак, чтобы поправить средства. Они разорились. Он не может идти против воли матери. Он ее единственный сын.
– Отчего же ты сам мне этого не сказал?.. Чужие люди донесли и мне в лицо смеялись. Ты меня убил своей ложью. Все простила бы тебе… Этого не прощу…
В первый раз она говорит с ним так независимо, так резко. В первый раз она отказывает ему в ласке. Хованский взбешен, выбит из колеи. Страсть и злоба опьяняют его. Он готов даже на насилие, чтобы обладать этой женщиной, к которой совсем охладел еще неделю назад. Он умоляет, унижается, грозит, оскорбляет.
Но она встает, скорбная и холодная, навсегда замкнувшаяся от него, глубоко страдая от презрения к тому, кого она ставила так высоко.
– Довольно, довольно!.. Все кончено… Злобы у меня к тебе нет. Но и любви тоже, кажется, нет… Если в те дни, когда я так плакала и мучилась… даже на похоронах, если б я услыхала от тебя хоть одно доброе слово, я тебе простила бы все… даже обман твой… А теперь – не верю твоей любви… А раз не верю, то ты и не нужен мне… Уезжай и будь счастлив!.. Бог с тобой… Зла помнить не буду… А за ласку спасибо… Прощай!..
Как уничтоженный стоит Хованский. Он растерялся. Он чувствует себя таким маленьким, жалким, точно побитым.
Что это значит? Или он не знал эту женщину?
Она подходит и целует его в лоб. Ах, как хотелось бы ударить ее в грудь рукою! Ударить больно… избить… изругать… Но навыки воспитания сказываются и в эту минуту. Стиснув зубы, смотрит он, как она выходит из комнаты, опустив голову, не оглядываясь. Он слышит стук ее каблучков в передней. Хлопнула парадная дверь.
– Алексей! – кричит он, опомнившись. – Подсадите барыню в карету… Довезите ее до дому…
Через неделю Хованский выехал в Петербург, ранее, чем хотел. Пост начался, и театр был закрыт. Тем лучше! Князь не искал свиданий… Он никогда больше не видел Неронову.
В июне у Надежды Васильевны родилась дочь. Ее окрестили Верой в честь крестной матери, майорши Веры Федоровны, страстной поклонницы Нероновой. Режиссер предложил себя в крестные отцы. В церковную книгу вписали: «Вера Шубейкина, рожденная вне брака…»
Роды были трудные, чуть не стоившие жизни матери.
Долго не может оправиться Надежда Васильевна.
Когда она встает с постели, она слаба и худа, как скелет. Зато у Верочки – прекрасная кормилица, которую Муратов привез из своей деревни. Верочка – жалкий заморыш, и вся надежда молодой матери на хорошее молоко краснощекой, веселой Ненилки.
Лето в разгаре. Муратов перевозит артистку на хутор, под городом. Хозяйка хутора раза два была в театре, преклоняется перед Нероновой. Она уступила ей две лучшие комнаты. Целыми днями лежит Надежда Васильевна под молодыми дубками и смотрит в далекое синеющее небо. Она вспоминает дедушку, вспоминает Хованского. Как хорошо, что нет гостей… что она одна, что можно плакать…
А нужда уже стучится в двери. Поля ездит в город потихоньку от Муратова и кумы Веры Федоровны, навещающей больную. По поручению артистки Поля заложила серебряный самовар и сервиз, даже мех черно-бурой лисицы, даже шелковые платья… Деньги тают, как лед на солнце, когда в доме болезнь. А вот уже семь месяцев, как доктора не выходят из квартиры Нероновой. Сперва дедушка болел, потом Настенька с Васей заразились корью. А теперь она больна. Да еще эта безработица… И надо продержаться до осени. Оборони Боже, чтобы кто-нибудь догадался об ее нужде! Она умрет со стыда, если Муратов предложит ей взаймы… Вся их прекрасная дружба рухнет разом. А она так дорожит ею… Ведь это все, что у нее осталось в жизни!
Редкая женщина не переживает такой драмы – рано или поздно. Любовь уходит, унося наши иллюзии, убивая наивную веру в вечность и неизменность чувств. И вся личность наша определяется тем, как мы переживаем этот кризис. Слабые души гибнут среди крушения, отказываясь принять грозную жизнь и ее откровения, не имеющие ничего общего с нашей моралью. Сильные принимают вызов и бесстрашно идут вперед, создавая себе новые цели, новые привязанности, упорно ища радости, кляня свои заблуждения и благословляя жизнь.
Надежда Васильевна всю страстную жажду привязанности и самопожертвования перенесла теперь на Васеньку, Настю и на свою маленькую дочку.
Она ожила, когда осенью начались репетиции. Снова зазвенел ее голос. Снова засверкали глаза. Она возмужала, похорошела. И все заметили, что после пережитой драмы талант ее словно вырос, стал глубже, разностороннее, ярче.
«Теперь я сильна, – говорила она себе, получив от киевского театра самые лестные предложения на будущий сезон. – Никого из них не стоит любить… Ни из-за кого не стоит лить слез… Ценить себя надо. Есть у меня мое сокровище – Верочка. Есть радость – сцена… И Бог с ней, с любовью!.. Не поддамся…»
И она ревниво оберегает свое сокровище. Каждый вечер, не доверяя кормилице, она берет ее и дочку в театр, и Верочка мирно спит в корзине, в ее уборной. «Какая прелестная девочка!» – ядовито замечают актрисы. А мать гордо улыбается…
Она словно на голову выросла. Изменилось выражение лица. Что-то значительное проявилось во взгляде. Какая-то сила в манерах, когда-то робких… Умерла застенчивая девушка. Ее сменила женщина, знающая себе цену.
И отношения к людям и товарищам резко изменились. В дружбу и лесть женщин она не верит. К любви мужчин относится с иронией. Верить можно только в себя… Тем более ценит она дружбу режиссера. Струйской уже нет, но интрига сильна по-прежнему. Успеху Нероновой завидуют. Ее ненавидят не только женщины, но и мужчины. Они не менее тщеславны и мелочны. Но на интригу Неронова отвечает теперь нескрываемым вызовом и враждой. Ее оплот в борьбе с труппой – любовь публики… И она вознаграждает артистку за все.
Скоро за кулисами Надежда Васильевна узнает, что Муратова считают ее любовником. Клевета ползет из театра в город.
В первую минуту она так ошеломлена людской низостью, что плачет до истерики. Потом наступает реакция. В сущности, о чем тут плакать?.. Разве это не могло случиться?.. Конечно, он уже немолод, и она не любит его. Но одиночество так тягостно. А его преданность так трогательна… Она уверена, что Муратов женился бы на ней, если б умерла его жена. Но развода она не потребует. Зачем? Разве она сама не свободна?..
Когда Муратов, испуганный дошедшими до него слухами, перестает ездить к Надежде Васильевне, она сама шлет за ним Полю.
– Вы что же забыли меня, друг мой?
Муратов красен, сконфужен. Робко целует руку.
– Сплетен испугались?.. Полно, голубчик! Я не барышня. Я актриса… Сами знаете, какие у нас нравы. А раз мы с вами перед Богом чисты, что нам до людей?
В первый раз она видит его в таком волнении. Он трогательно говорит ей о своей любви. Ведь он полюбил ее с первого взгляда, когда она играла Офелию. Но он не мог говорить… Их многое разделяло… Конечно, она вправе иронически улыбаться…
– Я и не думаю улыбаться, – мягко перебивает она.
Конечно, до нее дошли слухи об его прошлом. Да, он жил широко. Да, он много увлекался… Но любит он только в первый раз. Он и сам не верил, что способен на такое чувство.
Он припадает к ее рукам. Она гладит его по жестким седеющим волосам. Ей грустно. Ей хочется плакать. Он толст, у него одышка. Он так смешно сопит… Нет иллюзии…
Она тихонько отстраняет его трясущиеся руки.
– Вы позволяете мне говорить вам… говорить о моей любви? Вы не гоните меня?
– Нет, – грустно отвечает она, глядя куда-то поверх его головы и видя там лицо Хованского. – Я рада вашей любви. С нею мне тепло… Постойте, голубчик, не целуйте меня!.. Когда-нибудь потом… Слишком трудно забыть…
– Ах, я понимаю!.. Если б я был молод!
Он тихонько обнимает ее. Ее голова лежит на его плече.
– Если б вы были молоды, я бы вам не поверила. Я, наверно, прогнала бы вас… Знаете пословицу? Кто на молоке обжегся, тот на воду дует… А я больно обожглась… Но душа ваша, доброта ваша… Вот что ценю…
Она тихонько целует его руку с крупным бриллиантом на мизинце.
– Ай… ай… Что вы делаете?.. Царица моя… Что вы делаете?
Захватив руками голову, он плачет. И вздрагивает все его крупное тело. Она дает ему капель, воды… Обнимает его голову и целует влажный лоб… Печальная сцена любви…
– Я от вас одного, да еще от режиссера нашего уважение к себе, беззащитной и одинокой, встретила. Как мне вас не ценить, друг вы мой единственный?
– Боже… Боже… если б я был на десять лет моложе!..
Но она устало; печально возражает.
– Поклонников у меня много. И молодых, и красивых. На что они мне? Поймите вы меня… Не мужчина мне нужен… а душа родная. Осиротела я после дедушки… Зачем лгать?.. Я никогда не полюблю вас, как любила… – Она смолкает.
– Да разве я безумец? Разве я смею надеяться?
– Но я привязалась к вам всем, сердцем… И мне страшно подумать, что я и вас могу потерять… А за вашу любовь к моей Верочке – я вам так благодарна!.. А теперь идите домой, друг мой… И не сердитесь на меня… Не вольна я над своим сердцем… Не умею забывать…
Но кровь ее слишком горяча. Слишком много у нее неизжитых порывов и жажды счастья. А Муратов влюблен, как юноша. И все делается незаметно, само собой…
Если б в ту пору жизни кто-нибудь спросил Надежду Васильевну, счастлива ли она, она без колебания ответила бы «да!..» Сцена поглотила всю ее душу. А дома ждало блаженство в лице подраставшей Верочки. Ждала радость в страстной, но застенчивой любви Муратова, в его заботе и ласке.
Вместе они не живут. Не в характере Надежды Васильевны выставлять напоказ свою интимную жизнь. Да и детей своих она оберегает от сплетен. Она сняла другую квартиру в центре города. У нее большая комната, где она учит роли, не стесняясь, что ее услышат дети и Поля, которая хватается за бока, что бы ни читала ее барыня – водевиль или монолог из Шекспира. Вещи свои она постепенно выкупила, и опять кругом достаток и хозяйственность. Одевается она с художественным врожденным вкусом. Никогда, даже в детстве, она не была вульгарной и так сильно выделялась в мастерской своей сдержанностью и грацией, что и тогда ее прозвали «барышней». Теперь она – барыня с головы до ног. Природное изящество, пленившее Хованского, и привычка, играя принцесс, следить за собой, выработали у нее совсем светские манеры.
Все считают ее содержанкой Муратова. Но никогда ни копейки не берет она у него… Раз отказала в очень резкой форме… «Отношений портить не хочу…» И он сконфуженно смолк. И только в бенефис, как всякая актриса, она соглашается в числе других принять и его ценные подношения.
На Пасхе Муратов привозит Надежде Васильевне чудесный букет роз из своей оранжереи.
Он во фраке. Очень представителен. Но и очень взволнован.
– Что с вами?
– Я прошу вашей руки…
– Что такое?
Она испугана. Нервически кривится угол ее рта. Ослабевшие ноги не держат ее. Она садится.
– Дорогая моя, я свободен… Не о себе хлопотал, о вас… с первого дня, когда вы позволили мне любить вас…
– Она умерла?
– Нет… Нет… не волнуйтесь!.. Она согласилась на развод. Вот ее письмо… Читайте!.. Она – прекрасная женщина. Но ведь мы уже давно чужие… И она примирилась с этим… Она больна неизлечимо… Милый друг, я так счастлив, я так счастлив… Я страдал от всех этих сплетен, от косых взглядов… Я знаю, что вы горды, что вы отвечали презрением на все намеки и не стыдились нашей любви… Но… вы женщина религиозная… Вы всегда мечтали о замужестве… Верочке нужен отец. Нужно имя… А я обожаю вас!.. Я обещаю вам самое безответное, самое преданное рабство…
Она плачет от радости и благодарности. За что послал ей Бог такое счастье?
– И я, друг мой, обещаю вам самую верную, самую глубокую любовь… Не страсть… Вы сами понимаете, что…
– О, молчите!.. Я все понял… Я ни на что больше не смел надеяться… Я благословляю мою судьбу…
– Но я никогда не обману вас, мой голубчик… Не заставлю вас страдать… Никому не дам повода смеяться над вами…
За кулисами опять смятение.
– Вы выходите замуж за Муратова? – спрашивает Раевская. И в голосе ее звучит страх и невольное уважение.
– Откуда вы знаете?
Вся труппа окружает их. Антрепренер подбегает и льстиво целует руку Надежды Васильевны.
– Весь город, ангел мой, говорит…
– Ну, коли город заговорил, значит – правда…
Труппа расходится смущенная.
Все спустили тон. Все заискивают. «Низкие люди! – думает Надежда Васильевна. – Как много значат для них деньги!..»
– Вы теперь, конечно, оставите сцену? – говорит ей на другой день Раевская.
– Как оставлю? Кто вам сказал? Ведь в сцене вся моя жизнь…
Лица женщин вытягиваются.
Свадьба назначена на осень, когда кончится вся бракоразводная процедура. А летом Муратов перевозит в свое имение Надежду Васильевну со всем ее семейством и прислугой.
Дом у него – дворец, с вековым парком, с оранжереями, с фруктовым садом, с псарней. Сам Муратов не любит охотиться, но держит охоту для гостей. В доме много челяди и много бестолковщины. Надежда Васильевна все видит, но из чувства такта ни во что не вмешивается. Она держится гостьей. Однако прислугу не обманешь. Поля проболталась, и все считают артистку настоящей хозяйкой.
Часто наезжают гости и соседи-помещики к хлебосольному Муратову. Но Надежда Васильевна не любит гостей. Она обожает природу. По целым дням она гуляет в парке, а вечером выходит в степь. Часами смотрит она в беспредельную даль, озаренную луной. Любит она и темные ночи, не похожие на северные. Мрак в аллее такой, что руку держишь пред собой и не видишь руки. Звезды огромные горят алмазами. А через все черное небо от края до края перекинулся, как мост, ясный-ясный Млечный Путь…
Они часто гуляют вдвоем. Но в такие ночи она предпочитает одиночество. Она слушает песни, доносящиеся из деревни, и сердце ее сжимается сладкой болью. Иногда она плачет… Но это не ядовитые слезы безнадежности. Это избыток чувств. За все, что дала ей жизнь, она благословляет ее. Она ее любит, эту прекрасную, грозную жизнь.
Но как хороши дождливые вечера в деревне! Они сидят вдвоем на террасе. Дробно падают капли на крышу, шелестит и шуршит парк. Самовар шумит на столе. И во всех этих звуках есть какой-то свой убаюкивающий ритм… Она шьет в пяльцах своими искусными ручками бывшей золотошвейки. А Муратов читает ей вслух.
Надежда Васильевна еще в доме Репиной полюбила книгу. Она плакала над стихами Козлова, над горькой судьбой Натальи Долгорукой. Репина подарила ей также книгу стихов Кольцова, незадолго перед тем вышедшую в свет. С того именно времени и началась двойная жизнь, которую до могилы суждено было вести Надежде Васильевне. Стоило ей в своем подвале зажечь свечу, как яркая фантазия переносила ее в другой мир… Надежды Шубейкиной уже не существовало. В темной рясе чернеца она страстно молила небо потушить пожар мятежной души. «Большой Владимирской дорогой, в одежде сельской и убогой» она шла ночью, одинокая и беззащитная, и смерть была в ее сердце. Она скакала по степи, сторожила табуны, глядела в звездное небо, переживая мечты прасола-поэта…
В редкие минуты досуга, – больше ночью, – она читала все, что интересовало публику того времени, потому что это читала Репина: романы Павлова, Полевого и Рафаила Зотова. Ее пленял Лажечников, его страшный Ледяной дом, от которого в душу веяло мраком бироновщины. Она горькими слезами плакала над Басурманом. Даже дедушке и детям читала его вслух. У Репиной же она нашла кумиров двадцатых годов: Ивана Выжигина Булгарина, Юрия Милославского и Рославлева Загоскина и – романы Марлинского, затрепанные, зачитанные до дыр. Когда нечего было читать, она тащила в подвал разрозненные альманахи и старые номера Сына Отечества. Стихи Пушкина иногда попадались ей, но о молодом поэте Лермонтове она ничего не знала, потому что в доме ее покровительницы не было ни Отечественных Записок, ни Современника.
Поступив в харьковский, а затем в киевский театр, Надежда Васильевна за усиленной работой и недосугом совсем отстала от чтения.
И какой яркий мир новых наслаждений подарил теперь Муратов этой утонченной и страстной душе! Он выписывает Отечественные Записки, Современник, Библиотеку для чтения, Вестник Европы… Салаев и Глазунов присылают ему все литературные новинки, в том числе Репертуар европейских театров и Пантеон. Он читает вслух пьесы и отмечает для будущих бенефисов Нероновой то немногое, что имеет литературную ценность или сценические эффекты. Но это все-таки дело… Вечера посвящены поэзии.
Муратов преклоняется перед Пушкиным, которого знал лично. Он был за границей, когда Пушкин был убит. И это горе так сразило его, что у него тогда именно начались первые сердечные припадки… Они читают Пир во время чумы, Моцарта и Сальери, Каменного Гостя, Скупого Рыцаря… Муратов читает артистически. Голос его дрожит от волнения, когда он декламирует своего любимого Евгения Онегина. А у нее замирает рука с иглой на шелковом цветке, и взор застилается слезой. Она плачет над бедной Таней, для которой «все были жребии равны…». Боже, что за чудные часы!.. Как могла она так долго жить на свете, не зная о Евгении Онегине… Она так волнуется, читая Героя нашего времени, что даже не спит по ночам. И Муратова пугает эта впечатлительность. Он забывает, что страдания Веры, ревность княжны Мери ей так близки и понятны… Он не знает, что, думая о блестящем Печорине, она вспоминает ничтожного Хованского…
Муратов знакомит ее и с Гоголем, которого она знала только по Ревизору и Тяжбе. Она хохочет до слез, как настоящее дитя, над Сорочинской Ярмаркой и Вечерами на хуторе. Дивная поэзия чарует ее несказанно… Ей нравится фантастический Вельтман и его Приключения, почерпнутые в море житейском, и полный злой иронии Тарантас Соллогуба. Но всему она предпочитает стихи Лермонтова, его Мцыри, его Песнь о купце Калашникове. И как долго она не знала, что есть на Руси такой чудный поэт!
Муратов страстный поклонник Белинского. Он находит в своей библиотеке его восторженные статьи о Мочалове, писанные почти пять лет назад. И Надежда Васильевна целует пыльный журнал, кидается на грудь Муратова, плачет от восторга.
Она гордится любовью Муратова. Она радостно признает его превосходство. Она заставляет его рассказывать о заграничной жизни, о картинах и статуях… Как хорошо будет съездить туда вдвоем на будущий год! Увидать Нюрнберг, которым так восторгается Муратов, берега Рейна, Гейдельберг, где он учился… побывать в Италии, пожить в Риме, где Муратов пробыл два года, где он сдружился с русскими художниками. Как в доме Репиной когда-то она жадно присматривалась к новой чуждой жизни, все подмечая, все усваивая, так и здесь она жадно учится, во все вникает, инстинктивно выбирая то, что пригодится ей потом для ее творчества, ежедневно обегающая свой внутренний мир, расширяя свой кругозор, раздавая природный ум. Она чувствует, что растет, и что всем она обязана своему просвещенному другу…
Муратов в отчаянии. Почта принесла горестную для России весть: в Пятигорске на дуэли убит Лермонтов. Муратов рыдает, как женщина, потерявшая самое дорогое в мире…
– В расцвете сил, – твердит он, захлебываясь слезами. – Сколько недопетых песен погибло вместе с ним! Сколько несозданных образов… Сколько слов, которых никто уже не скажет… О, дорогая моя!.. Вся Россия должна надеть траур… Мы уже не дождемся такого поэта».
Конец идиллии наступает внезапно.
Муратов уехал по делам в город в душный августовский день, после сытного завтрака. А к вечеру кучер привозит его полумертвое тело. Он без сознания. У него удар.
Он лежит в постели, страшный, неузнаваемый, с перекошенным сине-багровым лицом. Цирюльник пустил ему кровь. Два доктора дежурят у постели. Надежда Васильевна, еле оправившись после продолжительного обморока, теперь с глазами, полными отчаяния, сидит у изголовья больного… Она отправила курьера в Петербург, к сыну Муратова. Жена его с дочерью и зятем все еще за границей… Надежда Васильевна с ужасом ждет того часа, когда ей придется бросить больного на руки этого чужого ему сына и покинуть эти стены, где она была так счастлива.
Двое суток она не ложится, сама следит за цирюльником, ставящим пиявки, посылает за священником, служит молебны, все еще борясь, все еще надеясь…
Муратов умирает, не приходя в сознание.
И вот она опять одна в мире, среди врагов и завистников, с неистребимой жаждой ласки и привязанности, с мечтой о счастье, неосуществимой на земле.
Воспоминания о Муратове с такой болью охватывают ее, когда она возвращается в свою квартиру, что она рада покинуть Харьков.
У нее заключен контракт с киевским театром. Муратов уже снял чудесную квартиру под Липками. И они мечтали, как весной будут слушать соловьев, сидя у окна…
Все теперь кончено. Все…
И опять сцена, искусство – «этот величайший обман жизни» – дает ей забвение и отраду. Она чувствует, как бледнеет ее горе, как распрямляется ее Душа. Но она тоскует о Муратове. Ей холодно в ее одиночестве. Перед ней лежит целая жизнь с тысячами возможностей. Она это знает. Но где встретит она такое всеобъемлющее, прекрасное чувство, какое горело в душе Муратова? Она глубоко уверена, что прошлое счастье не повторится.
Студенты, как и в Харькове, обожают артистку. Каждый выход ее дает ей триумф. И не страшны ей теперь зависть и интрига, которые идут за ней по пятам.
У Надежды Васильевны в театре не одни враги. Есть поклонники… Самый заметный из них комик Мосолов. Его все любят. Даже в этой среде больных самолюбий и раздутых тщеславий у него нет врагов. Красивый, остроумный, жизнерадостный, талантливый и беспутный, как Кин, он – любимец публики. Каждый вечер компания купцов поджидает его в театре, везет потом на тройке за город, поит шампанским в трактирах. А он смешит их еврейскими и армянскими анекдотами. И удивительнее всего, что в этой компании есть и богатые евреи. Они первые хохочут, глядя на уморительные ужимки Мосолова, и любят его без памяти. Его бенефис всегда праздник в городе. Его засыпают подарками. Но Мосолов всегда без гроша.
Надежда Васильевна никогда не видала Мосолова пьяным. Нередко он заходит к ней обедать и вносит с собой смех и беззаботное веселье… Верочка всех дичится, но Мосолову она кидается навстречу, ласкает ручонками его бритое лицо. Всегда у него в кармане какой-нибудь пустячок для ребенка: орех, конфета, игрушка… Надежду Васильевну трогает эта доброта.
Почти каждый вечер они играют вместе в водевилях с пением и в легкой комедии, где Мосолов бесподобен.
Билетами запасаются заранее, когда Неронова играет в водевиле Кетли главную роль, созданную Н. В. Репиной, а Мосолов Рютли… В Барской спеси, или Анютины глазки она играет скучающую барыню, которая кокетничает с мужиком, а роль Ивана неподражаемо исполняет Мосолов. Но он одинаково хорош и в амплуа любовников в комедии, и в ролях светских франтов, которыми славятся в Москве Ленский, а в Петербурге Самарин. У него гибкий, яркий талант и красивый голос. Он играет Хлестакова в свой бенефис, Неронова – Марью Антоновну… Надежда Васильевна испытывает настоящее наслаждение, работая с ним.