Элегия

– То есть?

Она поставила чашку опять на стол, чувствуя, что теперь уже ни глотка не сделает… Для неё – она это сознавала – эти пустые с виду разговоры, как и весь этот вечер, будут иметь решающее значение.

– Ах Боже мой! Вы меня как будто не понимаете! Нам нужны женщины, а не дельцы, работники и т. д. Положите мне, пожалуйста, рыбы…

Глаза её блеснули.

– Я думаю, Николай Модестович, что женщина, прежде всего, должна человеком быть… Настоящим человеком… и чувствующим и мыслящим как развитое существо.

Она всегда говорила немножко книжно, но к ней это шло.

Он брезгливо поморщился и, видя, что она не замечает его протянутой руки с тарелкой, сам подвинул себе блюдо и начал старательно класть рыбу, опасаясь брызнуть на чистую скатерть.

– Все эти фразы, рассуждения о женском вопросе и т. п. хороши для старых дев и для нас, пока мы холосты. Когда же мы женимся, нам приятно, чтобы жена, прежде всего, была хозяйкой и блюла интересы нашего кармана… Кстати, почему ей не удался этот соус сегодня? В последний раз она великолепно его приготовила… Вы сами умеете его делать, Анна Николаевна?

– Представьте, Николай Модестович, не умею!.. Ничего не умею… Ни соусов делать, ни рыбу покупать, ни зандкухенов^[1] печь… Ничего!.. Хорошо, что никому не придёт блажная мысль на мне жениться!

Она расхохоталась истерическим, отрывистым смехом. Она этой фразой сжигала за собой корабли.

Он зорко поглядел на девушку. Что с ней сегодня? «Ах да!.. – догадался он вдруг. – Бедняжка! Не думает ли она, что он собирается жениться на другой, и ревнует? А как она мила с этим непривычным румянцем, в таком возбуждении!»

– Да, а не мешало бы вам у Федосьи поучиться зандкухены делать, – пошутил он, но тон всё-таки вышел внушительный. – Она у вас мастерица.

Но она перебила его, с тем же блеском в глазах:

– Ах! Кстати… Вы так и не узнали, действительно у неё умирал кто-нибудь, или это просто выдумка была?

Он широко раскрыл глаза.

– Кто умирал? Где?

– Ах! Да вот у вашей кухарки! – раздражительно повысила она голос.

Васильев невольно расхохотался.

– Какая вы чудачка! Нашли о чём спрашивать!.. Я-то почём знаю? Ездил я, что ли, справляться?

– А почему ж бы и нет? – горячо вырвалось у Анны Николаевны. – А если вправду у неё кто-нибудь умирал, а вы выгнали её в эти минуты?

Смех исчез с лица Васильева, и в глазах мелькнула злоба.

– К сожалению, Анна Николаевна, я не сообразил такого важного обстоятельства… Я вернулся с урока уставший, голодный и почти больной… и зяб под воротами… Мне не приходило в голову, – продолжал он ещё внушительнее, – что заботиться о себе – преступно. Я привык видеть от этих людей недобросовестное отношение к их обязанностям и ложь на каждом шагу. И так именно я понял эту выходку её… А если и вправду у неё кто-нибудь умирал или умер, опять-таки я тут не при чём. Мне нужны обед вовремя, покой вовремя, потому что нужны силы и здоровье. И… извините, Анна Николаевна, если я позволю себе думать, что моя жизнь нужна другим… нужна обществу. А я рисковал схватить простуду и слечь… И умереть, наконец… Всё бывает.

– О да! Конечно!.. Искусство выше всего…

В тоне её на этот раз слышалось столько жёлчи, что у Николая Модестовича вдруг пропал аппетит. Он не привык слушать оскорбительные отзывы о значении искусства и уклонялся от подобных споров. От Анны Николаевны всех менее согласился бы он выслушать, что есть в жизни что-нибудь важнее искусства. Он отодвинул тарелку и помолчал, стараясь сдержать овладевшее им раздражение.

– Вы, конечно, это серьёзно сказали об искусстве? – осведомился он, понизив голос.

– Нет-с, Николай Модестович! С иронией сказала, представьте!.. Для меня есть в жизни кое-что выше и заветнее искусства.

Она смотрела ему в лицо прямо, дерзко, словно бросая вызов. Он удивлённо раскрыл красивые глаза, и губы его задёргало чуть заметной судорогой волнения.

– Выше? Например?

– Ах! Да что об этом говорить! Вы, всё равно, со мной не согласитесь…

Она шумно встала и прошлась по комнате.

– Гм… Вы прежде так не выражались…

– Это чего? Об искусстве-то? Не приходилось, Николай Модестович… Мы, ведь, с вами вообще «умных» разговоров никогда не водили. Вы мастер от них отделываться, – нервно усмехнулась она, но улыбка тотчас сбежала с её губ. – Но я никогда не думала иначе… И, конечно, теперь не изменю своих взглядов. Поздно! Я уже не молоденькая…

«Дурит… – решил Васильев, успокаиваясь. – Однако, я вижу, ни одна баба от блажи не застрахована».

Видя, что хозяйка не обращает на него внимания, Васильев сам подлил себе кипятку в остывший чай, подвинул к себе корзину с зандкухенами, втянул их вкусный запах и с удовольствием принялся за чай.

III

На рояле Анна Николаевна увидала футляр со скрипкой и остановилась. Взгляд её смягчился.

– Вы привезли с собой что-нибудь? – через комнату спросила она, не оборачиваясь.

– Да, – забормотал он с полным ртом. – Там… в кармане шубы… прелестная вещица… Не хотите ли разобрать? Я готовлю её к будущему концерту.

– Нет… Потом, потом… Когда уберут со стола, и мы останемся вдвоём… без помехи…

Она опять нервно заходила по комнате, вытягивая пальцы. Он следил за ней глазами.

– Анна Николаевна, почему вы нынче не в духе?

Она не отвечала… Казалось, она и не слышала, поглощённая борьбой, которая шла в её душе.

Когда она проходила мимо, Васильев опять окликнул её и пододвинул ей стул.

– Присядьте, Анна Николаевна… Я, ведь, не для того сюда тащился, на ночь глядя, чтобы приятно помолчать. Мне говорить с вами нужно по душе.

«Начинается… Я это предчувствовала»…

Она заметно побледнела, но покорно подошла и тихо опустилась на стул.

Васильев тщательно вытер салфеткой свои яркие губы, стряхнул с бороды крошки и, с блеском насытившегося, удовлетворённого чувства в глазах, подвинулся к хозяйке и взял её руку.

– Постойте… Ну, зачем же вы руку выдёргиваете? Сидите смирно, вот так… И слушайте… Я очень скучаю, дорогая Анна Николаевна. Жизнь в номерах положительно опостылела мне. Напрасно думают, что эта цыганщина по душе артисту. Меня всё это угнетает… Надо нанять квартиру, обзавестись хозяйством сызнова и… Вы слушаете меня, Анна Николаевна?

– Да, продолжайте…

– И ввести в дом хозяйку… Жениться надо…

Он стиснул крепко её руку и заглянул ей в глаза. Она отвернулась, но лицо её как бы застыло.

– Ну что ж! С Богом!

– Вы одобряете?

– Конечно…

Она сказала это бесстрастно с виду, и надо было иметь очень музыкальное ухо, чтоб уловить горечь в её тоне.

У него было музыкальное ухо.

– Видите ли, Анна Николаевна… Мы, артисты, вообще недолговечны. Но губят нас не столько труды, расшатывающие нервную систему, и все эти волнения, сопряжённые с появлением на сцене и эстраде, перед судом публики (между нами говоря, порядочной дуры), сколько ненормальный образ жизни, отсутствие оседлости, колеи и… все эти эксцессы… Толпа воображает, что всевозможные кутежи и оргии необходимы нам как воздух. Вздор! Они только разрушают здоровье и губят талант. Нам, артистам (он чуть-чуть не обмолвился «великим людям»), положительно так же необходимо жениться, как и простым смертным.

Он помолчал, выжидая, какое впечатление произведёт его речь. Но Анна Николаевна даже глаз не подняла, и рука её всё так же бесстрастно лежала в его тёплой ладони.

– Теперь перейдём к частностям. Я человек, как вы знаете, обеспеченный. Моего заработка хватит на то, чтобы содержать жену прилично. Приданого я не ищу… Оно как-то лучше, видите ли, чтоб муж не зависел от жены…

– А ещё лучше, конечно, чтоб жена всем была обязана мужу? – резко подхватила Анна Николаевна и на этот раз отняла свою руку.

Он прямо поглядел ей в глаза, с упорным выражением человека, не привыкшего идти на компромиссы.

– Да, так лучше… Потом, я не возьму молодой девушки, лет двадцати. У них ветер в голове. Мне нужна серьёзная особа, которой я могу вверить моё счастье и не раскаяться в выборе. Все эти ссоры, бури, сомнения в чувстве вредят и здоровью и работе. Мне нужно глубокое чувство…

– И глубокое знание кулинарного искусства…

– И это, конечно… Это даже обязательно, – подчеркнул он, не смущаясь её едким тоном. – Жена должна быть хозяйкой. Я признаю, как видите, разделение труда. Весь дом остаётся на руках жены, когда муж уходит на заработок. Мы, мужья, особенно мужья-артисты, не должны спускаться до будничных сторон жизни. Это женское дело… Настоящий женский вопрос, – пошутил он. – А научиться всему можно. Была бы охота.

И он выразительно посмотрел ей в глаза.

– Далее: моя жена должна быть музыкальна…