Глава 30. Никита
– Ничего не хочешь сказать, Ник? – спросил Димон, стоило нам выйти из квартиры и подойти к лифту.
– По поводу? – уточнил я. Нажал кнопку вызова и обернулся к другу, который с места в карьер понес в наезды:
– Ты охренел?! Запрещаешь мне приехать за Лилей. Она разгуливает у тебя по квартире полуголой. Ваши перешептывания в закрытой ванной. Мало поводов? – вскинул бровь Димон и добавил: – Ничего не смущает?
– Меня? – ухмыльнулся я. – Ни капли. Твой отец попросил присмотреть за Амели. Я присмотрел. Объяснить, почему она спала в моей футболке? Не вопрос, Дымыч. У меня дома нет пижам твоей девушки. И было бы странно, если бы они нашлись.
– Тему для шуточек смени, – процедил сквозь зубы Дымыч.
– Или что? – осклабился я и после затянувшегося молчания произнес: – Если собрался предъявлять, делай это по существу.
– Тебя забыл спросить, – огрызнулся Авдеев.
Не найдя ничего лучше, как зайти в кабину лифта, зацепив меня плечом, Дымыч вдавил кнопку первого этажа. А когда я шагнул вперёд и остановил сдвинувшиеся створки лифта ладонью, отшатнулся назад.
– Дам тебе бесплатный совет, – прошипел я. – В следующий раз, когда ты решишь напомнить, чья девушка вырубилась под успокоительным в моей квартире, вспомни, что ты сделал для того, чтобы она уснула в твоей, – дернув подбородком в сторону двери, за которой осталась Амели, я криво усмехнулся и поинтересовался: – Подсказать, что тебе стоит сделать сейчас или догадаешься сам?
– Обойдусь, – выплюнул Дымыч. Вновь нажал на кнопку первого этажа и бросил по-детски обиженное: – Советы от того, кто в безопасности отсиживался, не требуются.
– В безопасности?! – рявкнул я. Схватив друга за грудки, я вытащил его из лифта и толкнул в сторону квартиры: – Иди, расскажи Резкой, как ты забил на нее хер и отморозился. Зачем ехать и успокаивать, да? Пусть подождёт, когда меня отпустит, а потом я о ней вспомню. Она же отсиживалась в безопасности! Зачем о ней париться? Так?! – спросил и вновь толкнул друга в грудь: – Выспался?
– Да отъебись ты! – вспылил Дымыч, с неожиданной злостью толкнув меня в ответ. – В психологи решил записаться? А ты спросил, почему я не поехал? Лилька вчера собиралась меня кинуть! И кинула бы, не сорви у Лаптя крышу!
Практически прокричав последнюю фразу мне в лицо, Димон бросил взгляд на дверь моей квартиры и отшатнулся. Насмешливо скривился, отходя от меня, пришибленного такими новостями. И негромко произнес:
– Никитос, я не знаю, что у нас с Лилей, и даже близко не представляю, куда все катится. Мы вроде бы вместе и в то же время как чужие. – Прислонившись спиной к стене, Дымыч опустился на корточки. Нервно рассмеялся: – А вчера… вчера я о ней вообще не думал. Ни одной мысли, прикинь? Пока батя на сказал, что Лилька у тебя и ее надо забирать, я шарахался на автопилоте по дому и…
Помотав головой, Димон поднял на меня взгляд и виновато пожал плечами. Глянул на дверь и выдавил улыбку, когда я присел рядом с ним и толкнул в плечо:
– Сорян, Дымыч.
– Проехали, – отмахнулся он. – В чем-то ты прав, Никитос. Только я не знаю, как теперь на нее смотреть. Мы год вместе и… Блядь, мы даже не трахались ни разу, – вновь рассмеялся Дымыч. – Ни разу за год!
– Ну это решаемо, – хмыкнул я. – Берешь свою Лилечку и везешь к себе. Музыка, свечи, пара бутылочек залить стресс и…
– Пошел ты, – оборвал меня Авдеев. – Пара бутылочек тут не прокатит.
– «Амнезия» до состояния амнезии? – спросил я и, увидев кивок друга, предупредил его: – Раньше девяти не вариант. Мне к бате заехать надо. А ты как раз можешь с Лилькой…
– Не хочу я! – подорвался на ноги Димон. Глянул на дверь квартиры и, кашлянув, попросил: – Никитос, можешь отправить Лильку домой? Скажи, что меня в ментовку вызвали. Или отец позвонил.
– Окей, – кивнул я, не понимая, зачем соглашаюсь на очередной обман. – Скажу, что тебя батя дёрнул, а зачем – не знаю.
– Тогда в девять в «Амнезии», – как ни в чем ни бывало улыбнулся он.
Словно только что не прозвучало ни единого упрека в мой адрес, а Амели для Дымыча – никто. Пустое место. И ее переживания, как и она сама, Авдееву по боку.
Проводив друга взглядом до лифта, я посмотрел на табло и сменяющиеся на нем цифры этажей, а затем на дверь квартиры. Мысленно прокрутил весь разговор с другом и скривился от внезапно появившейся мысли, что Димону, в принципе, похуй на Резкую. И только этим можно объяснить его отношение к Амели.
Он купил ей платье и привел ее на благотворительный вечер. Представил Резкую, как свою девушку, и тут же наплевательски забыл о том, что одного платья и фразы: «Познакомьтесь, это Амели» – мало. Он словно ограничился обозначением, что Резкая не увлечение или девочка на пару ночей, и забил на большее.
Я бы понял, окажись Амели внезапным помешательством Димона. Принял бы его наплевательское отношение к ней, если бы она вела себя как подстилка, которая крутит Дымычем, чтобы зацепиться за кошелек Авдеевых.
Но нет.
Лев Андреевич не имел ничего против Амели и сам обозначил будущий статус девушки сына.
Без гримасы раздражения.
Без проявления брезгливости.
Без намека на необходимость терпеть присутствие Резкой.
Однако самого Дымыча кидало из крайности в крайность.
«Я не думал о ней…»
«Отправь ее домой…»
А за минуту до – бредовые наезды и ревность. Чуть раньше – напоминание, чья девушка провела ночь в моей квартире. И полное отсутствие действий, подтверждающих слова, что Резкая действительно девушка, а не проходняк.
Я даже в мыслях не допускал подобного от Димона и был уверен в искренности его отношения к Амели. Однако, увидев насколько фальшива эта «искренность», поступки и слова Авдеева не вызывали у меня ничего, кроме отвращения. Даже его обращение к Резкой внезапно стало отдавать затхлостью болота.
– Малыш, – произнес я и скривился от того, что заезженное до дыр слово звучало в адрес Резкой чаще ее имени или сокращенного «Лиля».
Словно и тут Димон решил не заморачиваться больше необходимого минимума. Не выделил Резкую среди других. Наоборот, смешал ее с ними. Взял первое попавшееся и подходящее под «отношения» слово. А дальше принялся повторять его, наивно полагая, что избитости «Малыша» достаточно. Не озадачиваясь чем-то другим. Игнорируя и редкое имя, и послевкусие мелодичного «Амели» .
«Зачем? Ведь Малыш – это уже отношения»? – подумал я, а вспомнив, кем считает Авдеева Клим, негромко подтвердил: – Действительно дегенерат.
И через минуту добавил:
– И я туда же.
Вместо того, чтобы спокойно выслушать Амели и попытаться поговорить с ней без эмоций, меня зациклило на ее вранье. Она же скрывает от Димона тачку – охрененное оправдание тому, что я натворил. Наломать дров там, где все решалось простым разговором, довести ситуацию до абсурда и только потом включить голову.
Ну да, включил. Так включил, что наехал на Димона и решил поучить жизни. Когда сам косячил не меньше, а то и больше.
– По обоим проехался. Учитель, блин, – усмехнулся я. Помотал головой и зарекся лезть с советами, о которых меня не просили. – Отношения ваши? Ваши. Вот и разъебывайтесь с ними сами. Я в них не полезу.
Однако, глянув на дверь квартиры, я мысленно застонал от того, что и тут прозрел гораздо позже, чем стоило бы.
Действительно, что такого в том, что я спал в одной постели с чужой девушкой? Не на диване, где планировал лечь, а в постели. Каждый день так делаю. Ведь адекватных причин, которые закроют и объяснят мое пробуждение с Резкой, вагон и маленькая тележка.
И, черт бы с ним, я мог прикрыться кошмаром Амели и сказать ей, что зашел успокоить… Но тут же меня шарахнуло новым вопросом: почему тогда не разбудил? Не толкнул, не выдернул Резкую из сна, как мог и должен был сделать, а принялся убаюкивать. И в итоге уснул сам.
А проснулся, обнимая. Фак!
И нет, у меня не вызывала вопросов повторяющаяся перед глазами картинка, где я глажу Резкую по спине и шепчу ей постоянное «Леля» – она же успокоилась и уснула.
Не возникало сомнений в обоснованности решения остаться рядом – ведь так я вовремя успокою, а Резкая выспится.
Даже проведенная в одной постели ночь не смущала меня так, как возможное требование ответить на вопрос: почему я обнимал Амели?
Ее вопрос? Или все же свой?
Зная и помня про реакцию на прикосновения, когда успокаивал. Но напрочь забыв о ней, стоило услышать тихое дыхание. И сколько бы я не силился вспомнить, как мы лежали до того, как меня вырубило, ничего не всплыло. Лишь покалывание в кончиках пальцев, когда поднимал ладонь и переносил ее вверх, и еле уловимый запах кофе. С тонкой ниточкой чего-то до боли знакомого и… теплого.
Кажется я пытался, но так и не вспомнил этот аромат. Я гладил Амели, воюя с дремотой, и перебирал запахи. Прислушивался к тонкой ниточке на шее Резкой и провалился в сон от ощущения коснувшейся и вжавшейся в мою грудь спины.
Сам притянул Амели к себе или это она сдвинулась ко мне?
Последний вопрос перед тем, как накатила темнота. И вновь на него нет ответа. Как и причин, по которым он волновал меня больше, чем поиски оправдания.
Забыв о том, что собирался идти за сигаретами, я вернулся в квартиру и бросил ключи на тумбу. Дернулся было в сторону кухни, но вместо того, чтобы сварить себе кофе и хоть немного прочистить голову, направился в спальню. Где с удивлением уставился на Резкую. В нижнем белье, но с моей футболкой в руках.
«Она разгуливает у тебя по квартире полуголой…».
Внезапно материализовавшаяся и обоснованная претензия Авдеева сломала ход моих мыслей, и я завис. Мгновение или минуту я смотрел на Амели и никак не мог понять, что отражается в ее глазах: моя растерянность или ее? После, будто увидев себя со стороны, опустил взгляд в пол и вновь завис от небольшого покраснения на щиколотке.
Я же не…
Медленно поднимая глаза, я высматривал новые отметины от своих прикосновений на коже Резкой. Не находил их, но что-то внутри будто приковывало мой взгляд к застывшей девушке. И требовало найти подтверждение, что я не перешел границ дозволенного.
Икры. Колени. Бедра.
Мой взгляд поднимался все выше и выше. Перескочил грудь и запнулся о черт знает как пропущенную Резкой капельку воды. Которая скользнула по шее и медленно, едва ли не лениво покатилась вниз. Спряталась в ложбинку груди под кружево и, когда мне показалось, что она там и осталась, прочертила изгибающуюся тропинку по коже живота Резкой, огибая пупок и…
Я рывком поднял глаза выше и тут же опустил его обратно, не зная как буду объяснять то, что никак не объяснить.
Твою мать…
Выдохнув и, стараясь не смотреть на покрывающийся мурашками живот, я поднял взгляд на лицо растерявшейся Амели. Протолкнул ком в горле и повернулся к девушке спиной.
– Прости, мне показалось, ты все еще в душе.
Идеальная отмазка, Ник! Браво!
Мне хотелось хлопнуть себя по лицу ладонью, и это желание стало назойливым до неприличия, когда у меня за спиной раздался торопливый шорох и растерянно успокаивающее:
– Так. Пожалуй, большей неловкости сегодня уже быть не может.
«Согласен», – подумал я, а вслух произнес бредовейшее:
– Я ничего не видел. Просто задумался… о своем. Поэтому и не отреагировал сразу.
А еще мне пиздец как неловко.
Правда, судя по тому, что Резкая поспешила на выход, спросив, где ждет ее Дымыч, не мне одному хотелось завершить этот момент как можно быстрее.
– Он уехал, – не моргнув глазом, выдал я. Но встретившись взглядом с Амели, через силу добавил «правильную» причину: – Отец позвонил, попросил приехать зачем-то. Если ты готова, то я отвезу тебя домой.
Я понятия не имел, как это сделаю и зачем навязываю свое присутствие Резкой. Сложно было представить большую неловкость, чем замкнутое пространство машины после такой «случайной» задумчивости. И не стану врать, что не выдохнул с облегчением, когда Амели нашла оптимальный вариант – такси.
– Так, – произнес я после того, как проводил Резкую до двери и остался в квартире один. – Лимит вежливости выбран с лихвой и косяков уже перебор. Поэтому, кофе, душ… И к черту все остальное.
Я щёлкнул кнопкой кофеварки и пошел в ванную, на ходу избавляясь от одежды. Включил воду и негромко рассмеялся, увидев на корзине для грязного белья аккуратно сложенное джерси.
– Ну да, полуголая она была. Как же.
Я поднял оставленное Резкой джерси, собираясь убрать в стирку, но зачем-то вывернул его наизнанку и поднес к носу, прислушиваясь к аромату.
Кофе. Тонкая ниточка чего-то до боли знакомого и теплого…
«Миндаль?» – мелькнуло в голове и тут же, осекая намерение повторить вдох и убедиться в правильности своей догадки, заискрило отрезвляющее:
– Не забывай, чья это девушка!
Глава 31. Никита
Если бы мне сказали, что поездка к отцу превратится в сумасшедший дом, я бы вообще никуда не поехал. И тем более не стал покупать торт, который Милана с Галиной Павловной вывернули в «Никита от нас что-то скрывает».
– Батя! – воскликнул я, психанув от повторяющихся уговоров рассказать правду, а лучше сразу показать, что у меня оторвало к чертям. – Объясни ты этим паникершам, что мне не нужен осмотр врача и психолог!
– Никит, – мягко произнесла Галина Павловна, – нет ничего постыдного, чтобы…
– Да хватит уже! – рявкнул я, прижигая раздраженным взглядом обеих женщин. – В меня никто не стрелял – это раз. Я сидел в другой аудитории – это два. В другой! – повторил и помотал головой, когда Милана решила помочь Галине Павловне с уговорами: – Не надо. Ещё хоть раз кто-нибудь заикнется про врачей, больницы и осмотр, я свалю! Бать, я не шучу, – предупредил внезапно поддавшегося приступу паники отца и, выждав минуту, спросил у всех сразу: – Мы можем спокойно пообедать или я ухожу?
– Никита, – заикнулся было отец, но сразу же после моего движения в сторону двери пошел на попятную: – Все идут обедать. Галя, Мила, – выразительно глянул он на главных по панике и процедил: – Закончили!
– Да неужели, – вздохнул я с облегчением и, глянув в сторону кухни, поинтересовался: – А чем у вас так вкусно пахнет? Я с вечера ничего не ел…
– Да что ж мы стоим-то?! – всплеснула руками Галина Павловна, вмиг забыв обо всем на свете. – Никитушка, а ты? Чего молчал-то? Руки мой и за стол быстро! Я ведь сердцем чуяла, что ты не евший приедешь. С нервов-то кому кусок в горло полезет? А я тут соляночку для тебя сварила. Густая получилась, как ты любишь. На второе запеканочку со сметанкой деревенской. Милочка салат сделала и заливное… Нет, ну где это видано-то, чтобы парень голодный ходил? Давай-давай, поулыбайся мне. Вымахал, лбина, а ума, как не было, так и нет.
– Ни капли, Галь Пална, – рассмеялся я, оказавшись в ванной вместе с отцом, которого кухарка без зазрения совести впихнула следом за мной.
– Руки мойте! – скомандовала нам женщина и, оглядев меня, вздохнула: – И удумал ведь на съёмной квартире жить. Тут-то не живётся. Считай, и накормлен, и отцу спокойнее.
– И шляться лишний раз не пойду, – негромко произнес я слышанное не раз, но впервые не озвученное Галиной Павловной.
– Удержишь тебя, – вновь вздохнула женщина и резко перескочила с темы на тему: – Леночка-то как?
– Цветет и пахнет, Галь Пална. В университете преподаёт, набрала две факультативных группы с углубленным изучением французского, с Чадди… – посмотрев в зеркало на отца и не заметив на его лице раздражения от привычного мне имени Сандерса, я решил не давить на больную мозоль и поправился: – С Чадом в Париж собирались на пару недель, но у обоих загруз по полной.
– Ну а как иначе? – согласилась женщина. – Леночка по-другому и не может. Что тут как пчёлка, что там. Ребеночка-то с мужем не планируют?
– Что?! – поперхнулись мы с отцом и синхронно повернулись к рассмеявшейся нашему удивлению женщине:
– Ну а почему бы и нет? Где один, там и второй.
– Галина Павловна, – первым справился с шоком папа, – накрывайте на стол. Мы сейчас подойдем.
– Уж и спросить нельзя, – отмахнулась кухарка. – Сам, значит, завернул и не поморщился, а как Леночке, так…
– Папа?! – севшим голосом выдохнул я. – Это…
– Галина Павловна, ваш язык… – рявкнул отец, захлопывая дверь, и, посмотрев на меня, попросил: – Никит, пожалуйста, выслушай меня без психов и, Богом прошу, не срывайся на Милане. Она и без этого на нервах…
– И ты не сказал?
– Никит, я же попросил тебя! – раздражённо воскликнул папа и тут же осекся, растерявшись. – Извини. Я подумал, что ты… – взмахнул ладонью и, к моему удивлению, нервно рассмеялся: – Мы сами узнали буквально на днях, Никит. И честно говоря, я до сих пор в шоке, ведь мы не планировали такое.
– Ещё скажи, что не знаешь, как это получилось, пап, – огорошил я отца. И когда он, кашлянув, развел руки, спросил: – Ты рад?
– Никит…
– Пап, это простой вопрос. Ты рад?
– Никит, я не понимаю, что ты хочешь от меня услышать? – неожиданно вспыхнул отец. – Если ты решил поиздеваться надо мной, черт с тобой! Издевайся. И да, я рад. Я ещё не знаю, как мы с Миланой скажем о ребенке ее родителям, но я рад! И единственное, о чем я тебя прошу, не трогай Милану. Доволен?!
– И я рад.
– Что? – растерялся он. Несколько мгновений вглядывался в мои глаза, словно отказывался поверить тому, что услышал, и я повторил:
– Я рад за вас, папа.
– Ты… Никит… Господи, – выдохнув, он сгреб меня в объятия и рассмеялся в голос: – Господи, Никит, ты даже не представляешь, насколько мне важно это услышать.
– Бать, ребра, – прохрипел я, не ожидая от него такой порывистости и силы в руках. – Сломаешь раньше времени старшего сына, а я ещё брата или сестру не видел.
– Прости, – тут же ослабил хватку отец и хохотнул, спросив: – Может, пропустим по бокальчику, старший сын?
– Может?! Ты думаешь, я откажусь выпить с отцом, когда у него такой повод? Ты серьезно, пап? – улыбнулся я. И перед тем как выйти из ванной хмыкнул: – Кстати. Я ни на что не намекаю, но в Штатах после рождения ребенка принято дарить близким сигару. Хорошую, пап.
– Одну сигару? Близким и одну сигару?! – скривился он, копируя тон моего сомнения. Хлопнул меня по плечу и расплылся в широкой улыбке: – Как хорошо, что мы не в Штатах, Никит. У нас не принято экономить на близких и особенно на родне.
Странно, но новость о беременности Миланы стала событием, которое порадовало меня всерьёз. Я не понимал, почему улыбаюсь смущающейся девушке и пытаюсь ее разговорить. Зачем завел разговор о разнице в возрасте между мной и братом или сестрой и спорю с отцом, доказывая ему прописные истины с позиции уже выросшего ребенка.
– Бать, ты сбрендил? – спросил я, когда отца понесло в планирование секций и кружков. – Сперва родите, отведете в садик и узнайте, что ребенка интересует. А потом уже танцы, если девочка, и рукопашка для мальчика. Может, моя сестра захочет заниматься картингом, и что? Добровольно-принудительно в танцы? Которые она бросит, как я бросил музыкалку? Милан, ну ты ему скажи.
– Я думаю, что вы оба немного торопите события, – аккуратно заметила Милана и робко улыбнулась рассмеявшейся Галине Павловне:
– Милочка, ты их не слушай. Оба – остолопы те ещё. Один, – посмотрела на отца, – сейчас напланирует, а потом за голову схватится, если что не так пойдет. А второй, – перевела взгляд на меня, – сидит тут, советчик. Сам в музыкалку просился, и сам же с нее и сбежал.
– Я хотел играть на гитаре! – возмутился я. – А меня записали на фортепиано. Разница есть, Галь Пална?
– Никит, ну сколько можно? – сразу взвился отец. – Не было мест в классе гитары. Ну не было! Я договорился, чтобы тебя перевели на следующий год…
– А я полгода мучился и изводил соседей гаммой, – оборвал я бессмысленные сейчас препирательства. – Может, у меня карьера гитариста по бороде пошла.
– Сказал бы я, что у тебя по бороде пошло, – улыбнулся папа и в шутку поднял руки, услышав от Галины Павловны осекающее:
– Да хватит уже. Оба хороши. Лучше торт ешьте, спорщики.
– И все равно, я прав, – усмехнулся я. Глянул на кружку, которую опустила перед Миланой Галина Павловна, и перехватил ее за мгновение до того, как будущая мамочка сделает из нее глоток. – Какое кофе, Милана? Галь Пална, а вы куда смотрите? Беременным нельзя. Пап, я прав?
Посмотрев на отца и услышав от него подтверждение своих слов, я поднес кружку к губам и завис от ударившего под дых сочетания вкусов.
Кофе и миндаль по щелчку пальцев вытянули из задворков памяти картинку проведенной в одной постели ночи с Резкой. И я растерянно уставился на кружку, словно ожидая увидеть в ней ответ на вопрос: как мы оказались с Амели настолько близко?
– Никит? Что-то не так? – встревоженно спросил меня отец. Только я, подняв на него ошеломлённый взгляд, кашлянул и неопределенно пожал плечами:
– Вкус.
– Милочка с миндальным сиропом пьет, – негромко, будто оправдываясь, произнесла Галина Павловна. – Не нравится если, так чего давиться? Давай, я тебе другой сварю?
Кухарка протянула руку к кружке, намереваясь ее забрать, и вздрогнула, когда я вцепился пальцами в тонкий фарфор и процедил сквозь зубы:
– Галь Пална, я разве сказал, что мне что-то не нравится?
– Так, похоже нам пора сходить на перекур. Да, Никит? – поднявшись из-за стола, папа жестом намекнул мне встать и пойти с ним в кабинет. Где за закрытой дверью поинтересовался: – Никит, у тебя все хорошо?
– Все замечательно, пап, – ответил я, разглядывая тонкую пенку на кофе. Поднес кружку к губам и, едва смочив их, прикрыл глаза. – Просто я не могу кое в чем разобраться.
– Я могу помочь?
– Нет. Я должен разобраться сам, папа. И я разберусь.
Кофе. Миндаль. И так похожая на кружево белья пенка.
Чарджер. Парик. И скрежет треснувшего бампера Врыксы.
Смеющиеся глаза. Они же, но затянутые пьяной поволокой от успокоительного. И кошмар.
Капелька. Вниз. И дорожка по коже живота.
Резкая с каждым днём подкидывала мне все новые и новые вопросы. А я летел с катушек. Ведь у меня не было ответов. Ни на один. Но мне хотелось узнать о ней всё.
Почему Чарджер?
Зачем маска?
Кто такая Мэй?
И в чем причина кошмаров?
Я завис над кофе и долго разглядывал извивающийся дымок от сигареты, отчётливо видя похожий путь капельки воды.
Я уехал от отца, не объясняя причин внезапной спешки, но прекрасно понимал, куда хочу приехать чуть раньше, чем Амели.
Почему?
Зачем?
Для чего?
Может, чтобы уловить подсказку в том, как она выйдет из такси с Димоном. Может, для того, чтобы увидеть их вместе и вдолбить себе в мозг, что я зациклился.
На ней? Или на том, кто с ней?
Почему именно Авдеев, а не Клим? А следом ворох других вопросов, на которые у меня не было ответа.
Выйдя из такси у входа в «Амнезию», я бросил взгляд на часы и отошёл от лестницы, ведущей ко входу в клуб. Выбил из пачки сигарету, щёлкнул зажигалкой и затянулся, высматривая в проезжающих машинах ту, в которой приедет Резкая.
Клиника? Да.
Я же не лезу? Наверное, нет.
Лезу… Черт, я все-таки лезу. Да и похуй, если так.
Игнорируя шумные компании, стремящиеся побыстрее оказаться в клубе, я курил одну за одной и ждал. Смотрел на часы, на подъезжающие автомобили с эмблемами агрегатора такси, на силуэты девушек, среди которых все никак не появлялась она.
Клиника? Да.
Я же лезу? Да.
Может, все же забить? Ну нет. Я не Авдеев. У меня не получится.
Швырнув истлевший до фильтра окурок в урну, я потянул из пачки новую сигарету и замер. Подушечки пальцев не могло защипать от прикосновения к бумаге…
О нет. Это совершенно другое.
Стоило моему взгляду найти фигурку Амели, и он прилип к ней намертво. Я смотрел на нее не моргая. Следил за тем, как она переходит дорогу и поправляет собранные в высокий хвост волосы. Впитывал ее движения и с каждым ее шагом все сильнее чувствовал аромат кофе с миндалем.
Тонкий, словно ниточка.
Будоражащий запретным «чужая».
И отрезвляющий отчётливым «прикасаться нельзя».
– Привет, – поднял я руку, привлекая внимание Амели. Выгнул бровь, задавая девушке немой вопрос, какого черта она одна и пешком. И улыбнулся ответу:
– Я живу недалеко. – Взмах ладони в сторону виднеющиеся высоток. А через мгновение торопливое уточнение-вопрос: – Дима уже приехал?
– Пока нет. Я думал, он заедет за тобой, и вы приедете вместе.
Только в моих мыслях все совершенно иначе. Я хотел, чтобы Дымыч ещё раз облажался. Даже больше – я знал, что он снова облажается. И убедившись в этом, мне хотелось спросить у Амели, как ей нравится такое внимание? Зачем она терпит это наплевательское отношение? Ведь никак иначе не объяснить, почему девушка идет в клуб пешком. Когда могла приехать на такси. Со своим парнем. И судя по ее глазам, не мне одному было понятно, что Авдеев облажался.
Только сейчас я не собирался его спасать и что-то придумывать в оправдание. Наоборот, мне до одури хотелось посмотреть, как он станет выкручиваться. Какое оправдание придумает, чтобы объяснить отсутствующее внимание к своей девушке.
– Подождем или пойдем внутрь?
Выудив из пачки сигарету, я протянул ее Резкой и по усилившемуся жжению в кончиках пальцев догадался, что неловкое утро никуда не стёрлось. Не забылось, как что-то неважное. Но так же старательно игнорируется Амели.
Игнорируется. Однако во взгляде потемневших глаз мелькнуло удивление и вопрос: почему я ничего не говорю, не извиняюсь, не пытаюсь извиниться?
– Я ему не скажу, – произнес я, поднимая пачку выше и опуская взгляд на дрогнувшие пальцы Резкой.
Чтобы через секунду рывком перевести на скалящего зубы Игнатова, появившегося рядом с нами совершенно неожиданно.
– Да ладно?! Кого я вижу, Лукашин? За два года забыл, как тёлочек снимать? – рассмеялся Май, отделяясь от компании мажоров. Проскользив маслеными глазами по Амели, цокнул языком: – Цыпочка на пятерочку. Правда, не того выбрала. Зачем тебе лузеры, кроха? – спросил он и, когда Резкая отшатнулась от него, передёрнув плечами, Игнатов улыбнулся шире. А затем с замашками хозяина жизни провел тыльной стороной ладони по щеке Амели: – Не бойся меня, смазливенькая. Я таких люблю. Уступишь, Никитка, или заберу сам?