Всадник и старец
В Петербурге— Медный Всадник, а в Москве— монах смиренный. В лапоточках, серой ряске по бульварам он идет. Он высок и прям, и строен, синеглаз— борода рыжа. И шаги его легчайши, их и не услышать нам.
Он идет с север-востока, он торопится ко князю. Путь ему в Москву знакомый— он при жизни бегал тут. Встанет на лыжи— и разом, хоть от Маковца19 путь дальний, до Москвы стремглав домчится. Ну и что, что он монах?
Князь его уже встречает, князь с Замоскворечья едет. Князь немолод, как и инок, грузен он, не легок шаг. Но в другом они похожи, тоже князь рыжебородый, тоже князь наш синеглазый. В мантии поверх брони20.
– Здравствуй, отче преподобный.
– Здравствуй, княже благоверный21. Припозднился ты сегодня, ужели случилось что?
– Так меня на помощь звали, нынче мало меня помнят. Все тебя зовут, игумен. Покровитель ты Москвы.
Так, беседуя неспешно, князь Данил, игумен Сергий обошли Москву по кругу, всех благословляя в ней. Кто-то сразу уснул крепко, где-то выздоровели дети, где-то на лад пошло дело, где-то расцвели цветы. Где-то, правда, ровным счетом ничего и не случилось. Ничего совсем нисколько за ночь не произошло.
И простились у заставы преподобный с преподобным22. Птицы петь уж начинали, занимался новый день.
Греческий день и кофе
День тягучий в жаре, как сладкий крепкий кофе на моем столике. По глоточку, секундочке время тихо капает где-то в море.
– Когда Грецию завоевывали, то враги убивали наших. И детей, невзирая на возраст. Даже маленьких не щадили. Знаешь мученика Ай-Мамаса23? Нет, не знаешь? Ну как же, слушай. Он родился здесь, неподалёку. Сколько лет ему было, десять? Мальчик плакал и звал только маму. Но жестокие люди были… А потом на могиле общей цветы выросли как из рая. Люди вспомнили мальчика, стали называть его святым Мама. Да сама ты сходи к нам в церковь. Посмотри на икону Мамаса.
Медом день льется по свежему хлебу. Источает ещё легенду.
– Знаешь ты про Фессалонику? О, не знаешь Фессалоники. Слушай, слушай, сейчас скажу я. Ох красавицей была дева. Александру24 сестрой приходилась. Ну ты знаешь, великий царь умер, вдалеке от родного дома. Как узнала Фессалоника— в море кинулась— только брызги. И с тех пор она стала русалкой. Как корабль в залив вплывает— появляется Салоника, и кричит морякам из волн: "Жив ли брат мой, Александр любимый? Правит ли он подлунным миром?". Моряки, кто хитер, отвечают: "Жив твой брат и правит он мудро". Отпускает таких русалка. Если ж слышит Салоника горько: "Умер брат твой давно, русалка"– она топит корабль жестоко.
Море плещет. Не видно русалок. Только лодки качаются мерно.
– А ты знаешь о турчанке легенду? Тут ведь жили турки когда-то. И уехали, как границы поменялись в наших двух странах. А дома их отдали грекам. Стала к нам приходить красотка. В чёрном вся, как монашка-черница. Что? Не знаешь слова такого? Теперь знаешь. Она сидела в уголку двора на скамейке. Постепенно мы к ней привыкли. Угощали её инжиром. Она ела и сыр наш ела. И мешала его со слезами. Ах, а кожа была— словно бархат. А глаза— голубое небо. Голос— как источник прозрачный. Так ходила она три года. На четвёртый— не появилась. А потом рассказали нам турки, семьи те, что тут жить остались— это дом был её семейный. Не могла она с ним расстаться. Где она и куда исчезла— мы не знаем. Но может, счастлива. А быть может, с тоски завяла по родным местам, с детства знакомым.
Ветер в соснах шумит, и иголки на стол падают рядом с чашкой.
– А ты знаешь Константинополь25? Знаешь? Да? Мы его так любим. У нас много живёт здесь греков, что оттуда приехали семьями. Может, быть, я его увижу. Представляешь, как будет здорово?
Крест в деревне белый на храме. В небе ласточки. Пахнет медом. Перебор струн бузуки слышится. И цикад бесконечный стрекот.
Вечер у горного озера
Комары жужжат тонко-тонко, солнце за горизонт не уходит.
– Первый раз в местах этих, правда? А вот я сюда тридцать лет езжу. Посмотри, на скалу— там Айва. Он шаманом был местным когда-то. Сильным, не было ему равных. Так вот раз на племя напали. То ль соседи, то ль пришлые люди. Не могли наши от них отбиться. Тогда Айва открыл им гору. Да, скала словно дверь открылась. И ушло племя туда внутрь. Айва же со скалою слился и защитником стал людям вечным. Говорят, кто к нему прикоснется— смертью странной умрет в полгода. И пытались неверы-люди подойти к Айве и потрогать. Слухи разные про них ходят. Я? Нет, Айву я уж не трогал. Подплывал я к скале на лодке, я смотрел на него в бинокль. Там как мох растет бурый, лохматый, а сам Айва в гору будто вдавлен. А еще он руками машет. Посмотри, вот сейчас опустил их. А назавтра с утра— поднимет. Говорят, так приветствует солнце.
Солнце в дымке между горами, в озере рыба крупная плещет.
– Рыба? Слышишь? А тут не только рыбу можно большую увидеть. Как-то мы пришли сюда в вечер. Как сейчас время было такое. Из воды вдруг спина появилась. А потом вздох, дельфин будто дышит. Фотография— да, получилась. Хвост, спина, голова— все видно. Нет, не знаю я, что это было. Глубину здесь никто не мерил, и какие тут ходы в море могут быть- никому не известно.
Вода тихая, зеркало будто.
– Ты морошки возьми попробуй. А я расскажу про рыбу. Я поймал тут огромную щуку. Она даже в лодку не влезла. Но поймал, оглушил топорищем. И смотрю— что же в пасти мерцает? Там крючков было столько и блесен— никаких ей коронок не надо. И хорошие снасти были. Посмотри— вот эта оттуда.
День и ночь путаются в тумане.
– Что там? Крест там стоит поклонный. Люди ж разные тут бывают. Там вот капище, а тут— крестик. Вертолетом его доставляли? Нет зачем нам сюда вертолеты. Привезли катером да собрали. Говорят, что, когда освятили, земля ухнула. Да, может, Айве не понравилось. А быть может, в шахтах что-то взорвали? Шахты? Есть немного. Про них не знаю. А корону царя ты видала? Это северное сиянье…
Засыпаю, и сон мне снится, как на лодке плыву по лесу…