Окно в кабинете стояло нараспашку.
Стоял удивительно необычный порядок: тщательно протерта пыль, ковер пропылесошен, цветы в глиняных кадках политы, а плед на диване и креслах постиран с особой любовью. Неужели Валерий готовился к своему самоубийству?..
…Мила вернулась в Москву поздним ноябрьским вечером восемьдесят шестого года. На столичных улицах покоился первый снег, на дорогах царила гололедица, а тонкая осенняя армейская куртка уже не согревала – увы, сезонные вещи прихватить она не успела, да никто и не думал, что все настолько затянется.
Громоздкий объект “Укрытие”, ныне называемый “Саркофагом”, был сооружен над разрушенным реактором еще в октябре месяце, когда стояла более приятная осенняя погода.
– Не хочу возвращаться в Москву одна. Может, мы вместе туда вернемся?
Александр отрицательно покрутил головой:
– Мне придется остаться еще на какое-то время. Работа еще не закончена, сама понимаешь.
– Понимаю, – тяжело вздохнула девушка, садясь в поезд, отправляющийся с Киева до Москвы.
…Летом восемьдесят седьмого они вновь встретились.
– Как дела?
В этот раз лето снова выдалось жарким.
– Сегодня будут судить виновников аварии…
Они услышали тяжелый вздох за своими спинами и, обернувшись, заметили опечаленного академика Легасова.
– Валера! Что ты тут делаешь? Ты должен быть в больнице!
– Мне необходимо поприсутствовать на суде. А из больницы я сбежал.
– Боже… – Мила ужаснулась, осматривая приятеля своего мужа с ног до головы: тот еле-еле передвигался, выглядел бледным, разговаривал охрипшим голосом, но официальный костюм сидел на нем как на здоровом, полного сил, человеке.
– Ты с ума сошел? Инга же с ума сойдет, если об этом узнает!
Легасов испытывающе взглянул на Александра:
– Я пришел сюда не ради себя, а ради своей дочери.
– Алины?.. – нахмурился Боровой.
– Стоп… Алина все еще здесь? – у Милы от изумления расширились глаза.
– А где же ей еще быть?
– Ты же отец! Почему ты ее не забрал?
– А как бы я посмотрел Маргарите в глаза?!
Мила встала между двумя мужчинами:
– Ладно, у каждого своя правда, не будем из-за этого ссориться…
– Вы не знаете всей правды, – Валерий снял очки и протер их полами пиджака, – и я сомневаюсь, что вы в нее вообще поверите…
– Ты говорил об этом и в прошлый раз!..
Мила посмотрела на собравшихся возле Дома Культуры людей:
– Послушайте, у нас еще есть время до начала суда. Пойдемте-ка в местное кафе, там и поговорим.
Александр прикурил сигарету и протянул ее академику, сидя в небольшом заведении. Столики стояли пустыми, между рядами прохаживалась молоденькая официантка, а в другой части заведения местные смотрели порнушку – сравнительно недавно открылись видеосалоны по всей стране, где крутили не только голливудские фильмы, но и “клубничку”.
– Рассказывай.
– Я уже рассказывал об этом Губареву.
– Его сегодня не будет.
– Моя дочь попала в детский дом из-за своей мамы. Она нашла себе нового кавалера, а девочку сдала в детдом. Я понимаю, ничего такого в этом нет, если бы не ее родной отец, который поступил подло и с ней, и со всей страной. Как мне сказали позже, Алина провела в детдоме год, а потом ее забрал один человек.
Валерий сделал паузу, выдыхая табачный дым и сбрасывая пепел в латунную пепельницу.
– Человек этот очень влиятельный и одновременно очень старый, по нынешним меркам. Он пришел к нам после нашего грандиозного выступления. Ты его наверняка помнишь. – Боровой отрицательно покрутил головой. – Он пришел к нам в институт и заявил, что хочешь сотрудничать. У него была идея-фикс: провести ряд опытов над человеческим организмом, дабы узнать, сколько он способен выдержать радиоактивных веществ.
Ему больше ста лет, его отец был что-то вроде подданного при царе, а когда тот погиб, его отправили в урановые рудники. Он пробыл там больше тридцати лет, пока большевики не освободили его. После он пытался построить свою жизнь, что-то пошло не так, и, в общем-то, именно это и стало причиной для подобной идеи. Как я узнал позже, ему не нужны никакие исследования, он жаждет отомстить за сломанную жизнь. Опыты он хотел ставить не на себе, а на маленьких детях. У него самого острая стадия лейкоза, и я не понимаю, как ему удалось прожить столько лет…
– И кто же это? Что за “чудо-человек”?
Легасов обернулся, посмотрел по сторонам и произнес:
– Он уже здесь.
Александр удивленно приподнял бровь.
Мила, проследив за взглядом академика, приметила высокого темноволосого мужчину. Стройный, с отличным вкусом и стилем, блестящие от света кофейной лампы золотые наручные часы. Строгий костюм отливает чистотой. Он курил сигарету с фильтром (в Советском союзе курили сигареты без фильтра) и сбрасывал пепел в стеклянную пепельницу, полуразвалившись на стуле.
– И как его зовут?
– Долгожитель.
– Серьезно?
– Ага. Настоящего имени никто не знает.
– А вы искали в архивах? – Александр снова прикурил.
– Нет его там.
– Хм… Странно…
– Он знает, что я собираюсь на суде все рассказать, поэтому он явился сюда. Он один, но у него есть связи и нужные люди, чтобы укоротить мою жизнь…
– Ладно. Допустим. А причем здесь Алина?
– Я тебе рассказывал, как она попала в реактор?
– Ты говорил только, что она все это время была в реакторе.
– В течение года ей внутривенно ставили слаборадиоактивный уран двести тридцать восемь. В малых дозах он не причиняет сильного вреда, но ему свойственно накапливаться, когда его вводят в кровь. Капля за каплей, по венам течет уже облученная кровь, разрушает организм, все кожные ткани, и буквально через полгода человек умирает. Моя девочка продержалась год. Все ее тело покрыли ужасные ожоги и язвы, они гнили, кожа отмирала, и мне пришлось сделать все возможное, чтобы не было дальнейшего заражения. Раны стояли открытыми, они даже перевязки не делали.
– Получается, от полученных ран она скончалась, и они решили избавиться от тела, сбросив в реактор, так, что ли?
– Все верно.
– Но Алина все еще жива!..
– Я не понимаю, как так вышло.
…– Я, я, Ваша честь, виноват в произошедшем! – уже на судебном заседании, которое проходило в чернобыльском Доме Культуры, заявил академик, стараясь ровно держаться на ногах. – Моя дочь оказалась там, в реакторе, по моей вине! – сидящие в зале люди удивленно охнули. – Один из присутствующих здесь заморил ее до смерти, а потом бросил умирать в Чернобыльской атомной станции!
Один из присутствующих резко встал и вышел, громко хлопнув дверью.
…Сказанное Легасовым на суде произвело большой фурор: человек, что ушел посреди заседания, привлек многочисленное внимание присутствующих на заседании милиционеров, привезших виновников в местный Дом Культуры. Его попытались отыскать, но странный незнакомец исчез, растворился, словно тень.
А Легасов окончательно захворал и попытался покончить с собой.
…Мила заметила небольшой клочок бумаги, одиноко лежавший на столе. Она подошла поближе и подняла оборванный лист из блокнота, на котором неровным почерком был написан адрес. На обратной стороне – “лаб.”
“Неужели именно об этом он рассказывал моему мужу?”
“Нужно проверить этот адрес…”
Квартира к тому времени уже опустела. Девушка пребывала в гордом одиночестве, перебирая вещи академика, мысленно пытаясь понять, что сподвигло знаменитого ученого наложить на себя руки. Старые фотографии, где он влюбленно обнимает свою дорогую жену; потрепанные тетради с записями; книги, учебники, одежда; но ни одного намека на причину произошедшего.
Лаборатория на другом конце страны
Январь, две тысячи тринадцатый
Они встречались уже давно. С того момента, когда ее впервые поймали, надели свинцовые браслеты и, пока сознание путешествовало где-то там, за понятием принятого, перевезли на обычной медицинской карете в столицу. Оттуда – в совершенно другой город, название которого она не знала.
Здесь всегда шел дождь. На решетчатое окошко падали крупные капли дождя. Комната освещалась большой, висящей на толстой проволоке, электрической лампочкой – крупная, грушевидная, яркая и одновременно заманивающая: ее свет никогда не потухал, поэтому отголоски мрака, хищно облизываясь, тянули к ней свои лапы, и с визгом отпрянули, когда на тонких запястьях появились очередные браслеты.
Он заметил ее сразу. Взгляд темно-карих глаз буравил обнаженную спину, длинные темные волосы, свисающие с плеч тяжелыми прядями, карамельного цвета соски и ноги. Стройные ноги. Сама она не была высокой красотой, модельная внешность которой привлекала бы состоятельных мужчин. Простая девчонка с пронзительным взглядом синих глаз, с алыми губами, слегка бледноватой кожей и тонкими бровями.
И руки – длинные, тонкие, словно ветви кустов сирени в цвету.
Когда они встретились взглядом, было уже поздно: он поставил свой автомат у стены (на тот случай, если пленница вздумает бежать) и, не отрывая пронзающего взгляда, подошел настолько близко, что разгоряченное дыхание касалось кожи. Провел дрожащими пальцами по тонкой шее, затем медленно опустился до груди, проводя сухими ладонями и касаясь затвердевших сосков.
Они были одни в тот самый судьбоносный момент. Возле комнаты практически всегда находилась охрана. Несколько крепких мужчин под командованием человека, пережившего крупную техногенную катастрофу, случившуюся во времена тотальной перестройки. Он даже помнил сухую, испепеляющую, жару и звездное небо без полумесяца. Оно до сих пор ему снится.
Она не сопротивлялась, когда он начал покрывать ее тело поцелуями. Лишь опустила голову, пряча довольную улыбку за густыми темными волосами. В глубоких, кажущихся бездонными, глазах просиял огонек удовольствия, особенно когда большая шаловливая мужская рука опустилась сначала на выпирающий живот, а затем еще ниже, заставляя невольному стону сорваться с полуоткрытых губ.
По коже пошли мурашки, ощущая влажность губ. Он проводил языком вдоль живота вновь и вновь, иногда буравил испытывающим взглядом. Она стояла как истукан и смотрела на него, слегка ехидно улыбаясь.
Кончики темных волос касались головы мужчины, слегка взъерошив короткую прическу.
Он поднялся. Пристально вгляделся в ее лицо, словно изучая, и, обхватив рукой тонкую шею, впился поцелуем в соблазнительные алые губы. Зрачки от испуга расширились, а затем уменьшились, полностью скрывшись под плотными веками. Сердце, что нещадно билось, успокоилось, а мышцы расслабились, заставляя руки висеть подобно старым плетям.
Они упали на кровать. Черная водолазка улетела куда-то в сторону. Он расстегнул ремень, заставляя брюкам сползти по ногам, украшенными рубцами и розовыми пятнами.
Она крепко зажмурилась, когда мужчина полностью обнажился.
Языком проводил по ее телу, слизывая маленькие капельки пота. Обхватил руками ноги, приподнял, и в один миг тело пронзила острая, режущая насквозь, боль, словно в сердце вонзили остро наточенный нож. И продолжали наносить одну и ту же рану раз за разом, однако ощущения при каждом мгновении сменялись – с боли, от которой слезы ручьями текли по щекам, до настоящего наслаждения, когда тело выгибается и само начинает подыгрывать опытному любовнику, позволяя делать с собой все что угодно.
Он сел рядом, когда все закончилось. Бросил на нее мимолетный взгляд и отвернулся, прикуривая сигарету. На ее лице засияла довольная улыбка. Она хмыкнула и, не дождавшись продолжения, отвернулась, прикрывшись одеялом.
– Решил воспользоваться моим телом?
Он хмыкнул.
– Я не удержался. Прости.
Она тяжело вздохнула:
– Ничего удивительного. Я ведь та, которая испортила твою жизнь, верно?
Он выпустил табачный дым.
– Это уже не имеет значение.
– А что имеет? Разве ты не занимаешься самообманом?
Он встал и прошелся по комнате.
– Я знаю, что ты, как и мы все, жертва обстоятельств. Давай не будем обсуждать дела минувших дней.
Она рассмеялась:
– Ты просто боишься правды!..
Он ничего не ответил.
– Прости…
– Ты права, боюсь. – Его руки были спрятаны в карманах, а лоб бороздила глубокая морщина. – Мне уже пятьдесят три года. – Прикосновение холодной стены остудило разбушевавшиеся нервы. – Я жизни по сути не видел. Я чудом выжил, только непонятно для чего. Чтобы проживать жизнь начальника взвода? Охранять объект, на котором я чуть не погиб? Охранять тебя, ту, которую погубила не одну человеческую жизнь? Тебе самой больше тридцати, а выглядишь как маленькая девочка! Разве мы этого заслужили? Нет. Мы этого хотели? Тоже нет. Тогда о чем разговор?
– Ясно.
– Ты не подумай, я не хотел тебя обидеть. Да, я не сдержался. У меня давно не было женщины. И я тоже живой.
– Ты даже не знаешь моего имени… – она захлюпала носом. Слезы текли куда попало, волосы были разбросаны по белоснежной наволочке. Ей не хотелось поворачиваться, чтобы увидеть холодное равнодушие в глубине темно-карих глаз. – Я тебя не виню. Что еще можно делать с такой, как я? В конце концов, я ходячая радиоактивная опасность, разве меня не следует бояться?
– Следует. Но ты в первую очередь человек, одна из нас. Поэтому ты находишься здесь, под контролем, чтобы ты жила как человек.
– Как человек…
– Меня приставили чтобы следить за тобой и твоими способностями…
– Стрелять на поражение?
Он склонил голову.
– Да…
– Мой отец говорил, что я ставлю всех под удар. Он даже не понимал, что я чувствую, когда он это произносил. – Она присела на кровати и бросила на него взгляд, полный грусти. Волосы тяжелыми прядями упали на голые груди, своими кончиками прикрывая карамельные соски. – Я устала, хочу отдохнуть. Можешь меня оставить?
Он пожал плечами:
– Как хочешь…
Глава II
Май, восемьдесят восьмой
Мила вышла из подъезда.
На улице уже стояла глубокая ночь. Милиционеры давно уехали. Родственники академика – тоже. Шел непрекращающийся дождь. Девушка судорожно набросила на себя куртку и, перехватив длинные волосы резинкой, побежала сквозь двор-“колодец”, заставленный мусорными контейнерами. Здесь и там прошмыгнули мальчишки, одетые в потрепанные куртки. Они разводили костры среди мусора и бежали, когда появлялся кто-то из взрослых. Мила решила не придавать значения мелким хулиганам и направилась через подворотни, заранее вытащив пистолет из-под ремня.
Когда она была начальником среди женщин-ликвидаторов, одна из них, светловолосая девчушка по имени Марина, служившая в тот момент лейтенантом, показывала ей, как пользоваться Макаровым на случай непредвиденной опасности. В Чернобыле запрещалось пользоваться оружием, но это правило нарушали при любом удобном случае: там реально происходила какая-то чертовщина.
Мила нашла нужное место без особого труда.
Небольшой спуск в подвал. Обычная придомовая пристройка – крыша, накрытая куском железа, дверь с амбарным замком. Она прицелилась и выстрелила. Пуля разбила замок на куски, и решетчатая дверь нехотя распахнулась.
Вниз вела обычная лестница.
Мила пожалела, что не прихватила фонарик, хотя подвальное помещение неплохо освещалось. С потолка свисали обычные лампочки, а внизу, под ногами, хлюпала вода – раньше ее откачивали, а ныне это дело забросили. Если уровень воды станет предельно высоким, первые два этажа здания затопит, и придется откачивать воду из самой неприметной канализации.
Ноги рассекали водную гладь. Брючины джинс сильно намокли. Ходить в хлюпающих туфлях было очень и очень трудно. Хотелось снять обувь и идти дальше босиком, но кто знает, что находилось под водой – теплая поверхность пола, мусор или битое стекло?
Она наткнулась на еще одну лестницу, ведущую наверх. Закрытая металлическая дверь сообщала, что по ее сторону что-то (или кто-то) находится. Мила нерешительно поднялась и слегка коснулась гладкой холодной поверхности двери. Та заскрипела и невольно открылась. Выставив вперед пистолет, девушка начала осторожно пробираться вперед.
Небольшая лампа освещала полумрачное помещение, заставленное столами, столиками, маленькими шкафчиками, передвигающимися на колесиках стульями и прочей рабочей мебелью. Столешницы были тщательно вытерты, книги аккуратно сложены, но не хватало только одного: людей. Мила побаивалась наткнуться на одного из них, но к своему удивлению заметила, что это довольно необычное место уже давно покинуто.
– Добро пожаловать в мою лабораторию, гражданочка.
Мила вздрогнула и начала судорожно прицеливаться, ища источник неожиданно мягкого и одновременно зловещего голоса. Свет больно ударил по глазам. Прищурившись, девушка подняла голову и увидела силуэт мужчины в строгом костюме, стоящем по ту сторону обширного окна, нависающего над просторным и пустующим залом.
– Вы жена физика Борового. Я вас помню. Мне очень приятно видеть вас у себя в гостях.
Девушка нерешительно опустила пистолет.
– Я видела вас в кафе, в Чернобыле, – заявила она, когда приятный незнакомец спустился к ней в зал и, подойдя ближе, вытащил из кармана белоснежную пачку “Мальборо”. Достал сигарету с фильтром и, демонстративно зазвенев зажигалкой, прикурил, с наслаждением выдохнув табачный дым.
– Конечно. Я там очень частый гость.
– А почему вы сбежали, когда Легасов начал рассказывать? Вам разве есть что скрывать?
Мужчина вынул сигарету изо рта.
– Милочка, вы задаете слишком много вопросов. Прошу. – Он протянул руку в сторону темнеющей комнаты. – Мы с вами посидим, поговорим, выпьем коньячку. У вас же нет срочных дел, верно?
Глава III
Алине шесть лет, восемьдесят третий
Долгожитель привел маленькую девочку в белоснежную комнату.
– Теперь ты будешь жить здесь.
– А я вижу свою маму? Она уже здесь?
Мужчина тяжело вздохнул и присел перед малышкой на правое колено:
– Послушай, Алиночка, твоей мамы здесь не будет. Зато папа захотел с тобой пообщаться. Вы же очень давно не виделись, верно? Я сейчас его позову, ты только не уходи.
…Когда отец ушел, не сказав ни слова, Долгожитель вернулся и встал неподалеку, спрятав руки в карманах.
– Я вижу, разговор с папой прошел не очень хорошо…
Алина опустила глаза, полные слез.
– Он бросил меня! Ты был прав.
– А я разве говорил неправду? Алиночка… – Долгожитель приблизился и сел напротив девочки, – я понимаю твое горе, жизнь вообще несправедливая штука. Иногда кажется, что нет ничего суровее несправедливости, лжи и предательства, но ты должна быть ко всему готова. Я обещаю тебе, – он встал и напоследок посмотрел на малышку снизу вверх, – что мы отомстим им за все твои горести и печали. Мы заставим их тебя уважать.
…– Теперь ты будешь жить здесь. Так будет лучше для тебя.
“Лучше? Проводить дни на скомканном, уже грязном, постельном белье и часами сверлить взглядом потолок, зная, что никогда не выйдешь наружу?”
“Мой дядя тоже так говорил… и он был более убедителен…”
Восемьдесят четвертый год, незадолго до “смерти”
– Сама подумай, какая жизнь ждет тебя, сироту, оставленную родителями? Сколько еще продлится эта полной доброты демократия? “Все для простого советского человека!” Мы, простые люди, живем в хаосе, полного разрушения, в грязи, с пустыми полками, идет холодная война, а мы прославляем наш великий и незаменимый Советский Союз! Дети… Они такие наивные, верят в сказки взрослых, а потом погибают от несправедливости суровой жизни!
Когда тебе исполнится восемнадцать, тебя выпустят из детского дома. Скорее всего, тебе выдадут какое-нибудь хилое жилье, дадут работу, отправят обучаться, и начнется скука. Все как у всех! Потом ты найдешь себе мужчину. Знаешь ли ты, что мужчины слишком жестоки и самолюбивы? Весь их мир вертится вокруг их персоны. Они хотят, чтобы их любили. Они хотят, чтобы мир любимой женщины сузился до одной точки, и этой точкой были бы они сами?
Мир мужчин крайне жесток и несправедлив. Когда они падают в яму, то начинают выпивать. Еще в детстве они подвергаются пыткам, издевательствам со стороны родителей – и все для того, чтобы воспитать в них настоящего мужика. Был один эпизод из моей жизни, когда мой приемный отец, взяв мою мать с маленьким ребенком руках, бил последнего, дабы впоследствии избавиться от него. Мама не выдержала, ушла. А я остался с отчимом. Рос постоянно в побоях. А когда исполнилось восемнадцать, отчим отправил меня на каторгу.
Твой отец тебя тоже бросил. Тебе было четыре года, когда он ушел, оставив тебя с матерью. А потом и мать от тебя отказалась. Мы с тобой похожи. У моей матери с отчимом тоже ничего не сложилось. Он бил, пил, буянил – и это при том, что он великий подданный Его Величества, Александра Третьего! Отец знавал его как человека доброго, благодушного, он всегда был против войны, всегда был за мир. А потом он перевернулся в поезде. Сказали – террор. И обвинили меня. Отправили на пожизненное в урановые рудники, где я, спустя малое время, должен был умереть, но чуда не произошло, и я выжил. Потом пришли большевики, вытащили меня оттуда, дали шанс на новую жизнь, а я уже никому тогда был не нужен…
Отчима расстреляли большевики. Вполне себе заслуженно. Он вел себя как скотина, относился к людям как к скоту, считал себя высшей кастой, а по сути – слабак, пьяница и неудачник. Его спасала дружба с императором. А когда того не стало, он пошел по накатанной.
Про мать мне ничего неизвестно до сих пор. Она просто исчезла, канула в лету.
Это были нэповские времена, каждый жил, как хотел, в золоте, шелках, бриллиантах, в дорогих винах и коньяке. Буржуазия была в самом расцвете сил, и, смотря на все это, я задавался вопросом: а какой был смысл в революции? В великой октябрьской революции, когда простой рабочий люд свергнул российского царя, а через год расстрелял, как предателя? Я не понимаю этого до сих пор. Я сам едва сводил концы с концами, а когда к власти пришел Сталин, переехал в Германию. В те годы только-только начиналась великая гитлеровская компания, направленная на создание “расово чистого арийского государства”. Я видел, что происходило в те годы, мне пришлось наблюдать, как якобы чистые и светлые немцы уничтожают ничтожных для очищения расы. Более глупой идеи мне еще не приходилось наблюдать. Иногда человеческий разум доходит до запредельной черты, творя настоящее безумие.
А какое оно? Безумие? Ты знаешь?
Ты знаешь, что такое безумие?
Когда Третий Рейх сгинул, некоторое время мне пришлось помотаться по европейским странам. Мне поставили диагноз – острый лейкоз – и отправили умирать. Я даже завел специальный календарик, где крестиком отмечал свои последние дни. Но смерть не наступала. Даже немного обидно. Я пил, гулял, заводил романы-однодневки, дожидаясь неминуемого конца. А потом понял, что он не наступит – не так скоро, как хотелось бы – и вернулся в Советский Союз.
И уже здесь, на родине, мне пришла гениальная по своей сути идея: в моей крови достаточно много опасных радионуклидов. Моя плоть истончает радиацию. Это послужило бы неплохим подспорьем для моей давней обиды – радиация такая вещь, что убивает незаметно. У нее нет вкуса, нет запаха. Идеальный убийца. Я уже давно продумывал гениальнейший план своей мести.
Он обернулся и посмотрел на нее. Все ее тело покрывали жуткие ожоги, язвы и болячки, из которых вытекали кровь и гной. Легкая белая простынка становилась темно-бордовой, и люди в защитных костюмах едва успевали менять постельное белье, Маленькое хрупкое тельце заботливо перевязывали, забинтовывали, а в некоторых местах и загипсовывали – для пущей уверенности.
Она лежала, сложив руки на груди, и молчала, опустив пронзительные синие глаза без ресниц. Грудная клетка равномерно опускалась и поднималась. Ноги были привязаны к ножкам кровати. Отброшенное одеяло лежало у самой спинки. Подушка продавилась, голова утопала в пуховой перине. Равнодушный взгляд смотрел то вниз, то вверх. Обожженные губы сжимались, дабы не вырвалось грубое слово. А мелкие слезинки утопали в маленьких черных зрачках.
– Я привел тебя сюда для великой цели. Даже если твоя жизнь оборвется… ты страдала не зря. Это намного лучше той жизни, которая ждет тебя впереди. У тебя будущее как у всех, если не хуже. Семья, дети, а по факту – пустой звук. Что это за жизнь – работаешь как лошадь, а в перерывах размножаешься? Муж пьет, бьет, дети шалят, безденежье, безбожие, отсутствие здоровья и перспектив. Скучно, неинтересно, одним словом – замкнутый круг.
Лаборатория на другом конце страны
Июнь, две тысячи двадцатый год
…За плотным стеклом, закрытым решеткой, шел проливной дождь. Только что спал невыносимый летний зной – духота мешала даже дышать, тело зудело и покрылось красной корочкой, постельное белье стало мокрым от непрекращающегося пота. За дверьми ходили люди в белых халатах, бросая редкие взгляды на темноволосую девицу в длинной большой пижаме. Она проследила за ними и, вскочив, подбежала к двери, выглянув в маленькое окошко.
Плотного вида мужчина прижимал девушку к стене и проводил руками по фигуре, медленно, снизу вверх. На нем была такая же форма, что и на начальнике взвода, охраняющего ценную пленницу. Его товарищ, воспользовавшись отсутствием любопытных глаз, целовал приятную незнакомку – задрал полы халата и мял крепкими длинными пальцами обнаженные ягодицы.
Она не выдержала и, отвернувшись, протопала до кровати. Рухнула на постель и, уткнувшись носом в подушку, прикрыла веки. Мысль о побеге приходила ей в голову не раз, если бы не одна деталь – многочисленные защитные браслеты, не дающие воспользоваться своими способностями. Мрак в углу скулил, не в силах дотянуться до хозяйки. Лампочка соблазняюще подмигивала, но оставалась недоступной.
– Так будет лучше для тебя…
Восемьдесят четвертый год, незадолго до “смерти”
…Отец каждый раз плакал, когда навещал ее в той жуткой лаборатории – усаживался на стульчик рядом с кроватью и, не скрывая своих чувств, рыдал отчаянно, прикрыв лицо руками. Она даже не смотрела на него. Ей было все равно на его слезы и стенания. Ее пронзительные синие глаза буравили потолок. К горлу подкатывал тяжелый ком и застревал в нем, мешая сглотнуть.
– Я не хотел этого! Я не думал, что все так получится!
– Он сказал, что я родилась для великой цели, – внезапно произнесла она, смотря куда-то в сторону.
Отец убрал руки с лица и удивленно на нее посмотрел.
– Что?..
– Пап, а расскажи, взрослым действительно так тяжело, как говорит мой дядя?
– Никакой он тебе не дядя! – вспылил отец.
– Папа…
– Это все неправда! Он врет тебе все! Алиночка…
– А ты сам говоришь правду?
Он опустил глаза:
– Нет, цветочек. Я так же грешен, как и все люди.
– Почему ты не забрал меня?
– Я думал, что мама позаботится о тебе…
– Мне с ней было плохо. Новый папа оказался злым человеком.
– Мне очень жаль, цветочек…
– Пап, а когда все закончится, ты заберешь меня к себе домой?
Май, восемьдесят восьмой
…– Получается, все, что рассказывал Легасов перед своей смертью, правда.
Долгожитель усмехнулся:
– Этот ваш Легасов бросил свою дочь ради лживой науки. Сейчас бы без нее он был никем.
Мила проглотила рвущиеся с языка острые обидные слова и лишь пожала плечами.
– Знаешь, сколько я таких Легасовых за свой век видел? Они все плачутся о чужом благополучии, а сами тщедушные людишки. Он же использовал ту молодую журналистку. Спал с ней. А когда пришло время брать на себя ответственность, бросил ее вместе с дочерью. Своего родного отца я никогда не видел, – мужчина прикурил и замахал рукой, гася спичку, – я отчима считал своим отцом. Первое время он был действительно заботливым человеком, а потом… все резко изменилось. Власть и богатство многих портят. Приближенность к царю делала его незаменимым, а значит – богатым, влиятельным, важным.
– Значит, у тебя было обеспеченное детство. Чего же ты страдаешь?
– Деньги не самое главное в воспитании детей. Я иногда замечаю, с каким рвением нынешние родители отдают последнюю копейку ребенку, но не занимаются его воспитанием. Начинаются проблемы, ссоры, склоки, скандалы, нередко все заканчивается фатально. Я поражен, я в шоке. В моем детстве на самом деле не было никаких денег, отчим их проигрывал или пропивал. Он любил мою мать, но со временем любовь проходит, начинаются претензии. Она ушла, а меня оставила с ним. Именно по этой причине я оказался в урановых рудниках.
– А разве не ты был виноват в гибели российского царя?
Долгожитель рассмеялся:
– И это говорит большевик, та, которая виновата в смерти последнего русского царя! Очень смешно!
– Я придерживаюсь коммунистических взглядов, но я никого не убивала. Это было еще до моего рождения.
– Да ладно тебе! Я просто издеваюсь над тобой, а ты ведешься!
Девушка дождалась, пока невольный собеседник отсмеется, и задала волнующий ее вопрос:
– А что насчет девочки? Она-то тебе зачем понадобилась?
– Несколько лет назад у меня появилась шальная мысль, – после короткой паузы произнес Долгожитель. Он уставился пустым взглядом в стену и не замечал, как раздавил длинными пальцами сигарету, только что вытащенную из пачки, – мне тогда поставили диагноз, острый лейкоз, и отправили умирать. Болезнь не поддавалась лечению. Я был к этому готов. Мне надоело жить. Наскучило все. Я воевал на стороне нацистов против советских солдат, помог изобрести атомную бомбу, надеясь сбросить ее на ненавистную родину, а потом… все резко прекратилось. Я начал задумываться, а имело ли все это смысл? Нацисты проиграли, главных командующих убили, а Советский Союз процветает наравне с Европой. На самом же деле полным ходом шла холодная война, но мне уже стало по-настоящему скучно. Я ушел в раж, я пил, гулял, развлекался с женщинами, а все остальное меня уже не интересовало. Я ждал смерти. Она не пришла. Пришлось вернуться обратно на родину, хотя там меня никто не ждал. Мама скончалась, отчим тоже. Мне необходимо было время все обдумать, прийти к выводу, что нужны особенные люди, которым можно доверять. Взрослый человек не подходил на роль моего преемника. Понимаешь, мирный атом одарил меня своею силой. Я могу исчезнуть, могу превратиться в само обоняние, стать чужим слухом или посторонним звуком, взлететь выше, будто птица, но и это не бесконечно. Радиация все же опасная штука, ею сложно управлять, ею нельзя заигрываться. Она поедает организм, хоть и дает капельку своих способностей. Мне бы хотелось передать чуточку своих умений кому-нибудь другому, возложить на него миссию – отомстить всему миру, показать человечеству, кто здесь хозяин, заставить плакать всех этих жалких червяков…
…– Так будет лучше для тебя…
Лаборатория на другом конце страны
Июнь, две тысячи двадцатый год
Сутки пролетали как один час. Не успеешь оглянуться – на место знойного полуденного дня приходил прохладный вечер, а затем ночь, полная проливных дождей, холодного ветра и гробовой тишины. Трава становилась сочнее, ярче, заполняя все вокруг своим свежим, пропитанным водой, запахом. Хотелось вырваться наружу, вдохнуть воздуха полной грудью, но оставалось лишь следить за постепенно успокаивающейся природой через маленькое окошко лаборатории.