Люди

*

Я прожил у Константина несколько дней, не отходя далеко от дома, понемногу восстанавливая силы и по мере своих возможностей помогая по хозяйству. Я вел себя как затворник и дикарь: все еще боялся людей и прятался от них в своей каморке. За время скитаний я совершенно отвык от людей, много думал о давнишнем сне, пытался разобраться. С настоятелем ничего ведь не случилось. Возможно, все это я себе напридумал. Но я не желал признаваться в том, что пять лет назад совершил глупость, уйдя куда глаза глядят. Кто вообще в здравом уме так сделает?

И вот вдруг Константин подошел ко мне и сказал:

– Собирайся, пойдем в деревню. Есть дело.

Мой мозг на секунду запротестовал, но интонация Константина была такой, что я просто не смог выдавить из себя возражений – почему-то было страшно. Не могу сказать, что он злился, он просто был серьезным. И эта серьезность заставляла уважать, благоговеть и не противиться ему. Возможно, действительно произошло что-то важное. И сегодня вопреки моему желанию мне придется встретиться с людьми. Я лишь молча кивнул в ответ.

Мы вышли с самого утра, пока еще не жгло нещадное солнце. Я все еще ходил с тростью. Константин бодро шагал чуть впереди, я хоть и медленно, но уже более-менее уверенно, шел позади. Путь оказался недолгим, всего каких-то пятнадцать минут ходьбы, и мы оказались на окраине деревни. На немногочисленных участках жизнь кипела вовсю. Жители приветствовали Константина, лишь завидев его. Он желал доброго утра и здравия в ответ, широко улыбался каждому. Я же, насупившись, опустил глаза в землю, съежился, постарался быть как можно меньше и незаметнее. Мы прошли мимо домов и отправились чуть дальше. Там, на отшибе, стоял еще один домик. Мы завернули туда. Константин сам открыл калитку, мы вошли во двор.

– Ох, сыночки мои пришли, – откуда-то радостно залепетала старушка, вскоре я увидел очень старенькую бабушку, медленно выходящую на приступок возле дома. По ее движениям руками я понял, что она была почти слепая.

– Здравствуй, Алевтина.

Старушка замерла, будто прислушиваясь, пожевала губы и вдруг ответила:

– Ничего не услыхала, что ты говоришь, сыночек, но и тебе здравствуй. Привел помощника?

– Да, недавно появился у меня.

– А… То чую – нездешний, – проворковала бабуля, – струменты там, – махнула она рукой в сторону покосившегося сарая. – Скоро молока вам принесу.

Константин кивнул, а бабуля посмотрела на него замутненными невидящими глазами, заулыбалась и неспешно пошла в дом, держась за стену.

– Поможем Алевтине с забором, надо будет установить новые опоры. Там не так уж и много, до обеда справимся. Сама не может, а соседи не помогают.

– Почему соседи не помогают?

– Боятся…

– Чего им бояться старушки?

– Лучше тебе самому у нее спросить.

Я смутился. Меньше всего мне хотелось говорить с кем-то кроме Константина.

– Она совсем незрячая и неслышащая?

– Я бы так не сказал, – туманно ответил Константин. – Это она только с виду может показаться такой, но слышит и видит то, чего обычными органами чувств не увидишь и не услышишь.

– Ты веришь в это? Она как экстрасенс?

– В этом мире всему есть место, – Константин снова туманно ушел от ответа, и мы принялись за работу.

Мы закончили, когда солнце уже начало припекать. Ужасно хотелось пить, пот тек ручьем. Я отошел на метр и поймал себя на том, что любуюсь проделанной работой.

– Хорошо поработали, – сказал Константин, вытирая пот со лба рукавом. – Завтра с утра пораньше зайдем, покрасим еще. У меня как раз осталась банка краски, должно хватить.

Как раз и Алевтина вышла из дома, неся в руках глиняный кувшин. Я отметил, что никогда вживую не видел таких кувшинов, только в фильмах. Константин поблагодарил, взял из ее рук кувшин и отпил. Он передал кувшин мне, и я с наслаждением тоже отпил из него.

– Может, еще из колодца хотите освежиться?

Константин кивнул, и бабуля повела нас во двор. Там мы достали из колодца ледяной воды и стали пить и умываться.

Алевтина стояла рядом и вдруг ни с того ни с сего обратилась ко мне.

– Какой худенький, – пролепетала она, чуть не хватаясь за голову, помолчала и добавила: – Ты что-то спросить у меня хотел?

Я посмотрел на Константина, тот кивнул, и я осмелился с ней заговорить.

– Отец Константин мне сказал, что вас боятся жители деревни. А почему?

И вдруг с крыши дома съехал шифер и с диким грохотом приземлился на землю, чуть не убив кошку. Кошка закричала, зашипела и пулей исчезла за только что поставленным забором.

Бабуля вдруг засмеялась и театрально вскинула руки:

– Ах, чуть Мурку не забило!

– Алевтина, починим все, – успокоил ее Константин.

Бабуля только отмахнулась от него и повернулась ко мне.

– Почему меня боятся? А я правду им всегда говорю, а правду мало кто любит. Вот только Костя и любит. Кто ж из них хочет неприятное о себе слушать, коли много неприятного в себе носит? Да, я тоже не ангел, но вижу дальше своего носа. А насчет шифера: тебе, худеньки мальчик, нужно то, что ты в храме нашем почуял, в душе своей всегда носить – и перестанешь молчать ртом, коли станешь молчать нутром. Не проклятие это, а наставление.

Я удивился, что Алевтина знает про храм и про мое проклятье молчать. Но прав Константин, что эта бабушка видит и слышит больше обычных людей, имеющих и зрение, и слух. Я с трудом понимал, каким образом перенести то ощущение из церкви в свое нутро. Как церковь переместить в свое тело?

– Костя тебе все расскажет, не переживай, – утешила меня Алевтина.

Я мысленно поблагодарил ее, она, будто услышав, улыбнулась мне в ответ. Чуть кошку ее не убил. Пока все не так плохо, из живых никто сильно не пострадал.

Мы возвращались, шли как-то быстрее. У меня будто прибавилось сил – помогли бабушке, сделали доброе дело, как-то приятнее на душе стало. К тому же появилась надежда избавиться от терзающего меня проклятья. Метод мне казался сомнительным, но выбирать не приходилось. Да и не так уж я и удивился после всех моих испытаний. Я будто разучился удивляться.

– Почему же при тебе, Константин, не происходит ничего плохого, но происходит, если рядом посторонний, обычный человек?

– Все сложнее, чем я думал, – он почесал черную бороду. – Я внутренне молюсь каждую секунду, даже когда разговариваю с тобой. Это не молитва словами – это внутреннее состояние. Возможно, оно как-то воздействует и на твое расхлябанное, суетливое, болтливое, безостановочно горюющее, жалеющее себя. Тебе придется много поразмышлять над своей прошлой жизнью и найти то, что могло привести тебя сюда. А главное – понять для чего. И исполнить это.

И с того времени я каждый день стал бывать в деревянном, простом снаружи, но не простом внутри храме. Я напитывался энергией, я сливался с ней, пытался понять, что это за энергия и откуда она берется. Я снова подолгу молчал, но молчал не только телом. Молчали и мои мысли, и мои чувства, и все мои желания. Это были самые лучшие моменты в моей жизни, моменты абсолютного и истинного существования. Я ощущал, как приятно делается моему нутру – это был Храм моей Души. Каждый день я словно рождался заново, напитывался живительной влагой, возрастал, снова учился мыслить, чувствовать, желать. Но не просто, но в соответствии с той энергией, что нисходила на меня из-под купола.

Я был на всех службах. Три года жизни с Константином изменили меня. Не то чтобы я был полным негодяем или отвязным преступником, но был я среднестатистическим серым человеком, не прислушивающимся к своему внутреннему голосу, забывшим, а то вовсе и не знавшим о путеводной звезде моего сердца. Серость моя была от незнания, сердечной черствости, глухоты к своим настоящим желаниям и желаниям окружающих. Я упорно пытался себя запихнуть в то окружение, в ту работу, в те рамки социальной жизни, которые считаются нормой. Но дух мой противился, я сам внутренне, втайне от своего бодрствующего тела противился выбранной жизни. И столько было знаков, и столько было распутий, на которых я выбирал не тот путь… И сколько встреч, сколько знакомств, сколько сущностных событий я упустил за то время, что был увлечен выстраиванием «правильной» жизни!

Я помогал местным, проводил много времени с Алевтиной. Бродил по лесу, собирал грибы, ягоды, помогал по хозяйству Константину, следовал за ним во всем, также расчищал снег, косил траву, даже помогал строить дом, но никогда не ходил в дальние деревни и не виделся с посторонними.

В один из осенних дней я проснулся с какой-то необычайной легкостью. Я точно знал, что мне нужно делать. Встал. Тело было легким, от немощности, с которой я здесь оказался, не осталось и следа. За три года произошло настоящее чудесное преображение. Я отправился к Алевтине и совершенно не удивился, когда увидел, что она ждет меня возле калитки. Ее тело казалось дряхлым, но за его края изливалась жизненная сила, бабушка словно светилась. Ко мне подбежала Мурка и стала тереться о ногу, я подхватил ее на руки и погладил.

– Ты как раз вовремя, сыночек, – радостно проворковала Алевтина, шепелявя.

– Почему вы меня ждали?

Я уже совершенно не задумывался, висел ли надо мной злой рок и причинит ли он кому вред. И вовсе позабыл о нем. Внутреннее я был спокоен, испытывал благоговение перед всем миром и в частности перед этой странной старушкой с кошкой Муркой.

– Нужно, чтобы ты пошел к отцу Константину и передал ему, что я уже, пускай готовится. Через два часа может забирать мое тело.

Я как-то похолодел. Не ожидал от старушки таких слов. Да и никогда не слышал, чтобы она называла Константина еще как-то, кроме как Костя.

– Чего пугаешься? – грозно спросила она. – Ничего страшного в этом нет. Пришел мой час, больше на этой земле нет повода мне быть. И о Мурке моей позаботься. Старая она уже стала. Скоро за мной пойдет.

Я кивнул.

– Помощь нужна какая?

– В этом деле человек точно не поможет, – старушка засмеялась, махнула мне рукой, развернулась и неспешно пошла в дом.

Я опустил Мурку на землю и пошел обратно. Кошка побежала следом.

Через два часа мы с Константином нашли старушку с легкой улыбкой, мирно уснувшую навсегда на своей кровати.

Мурка прожила со мной всю зиму, а ранней весной отправилась за своей хозяйкой Алевтиной. Мы со всеми почестями похоронили кошку. А на следующее утро я снова проснулся с ощущением знания, что именно мне нужно сделать. Я сразу отправился к Константину. Уверенность возросла во мне сразу, как только я увидел его. С этим человеком я могу уже спокойно разговаривать, не опасаясь, что буду выглядеть глупо или недостойно. Мы много прожили бок о бок, и я ощущал, что вот-вот произойдет что-то важное. Мы пожелали друг другу доброго утра.

– Помнится, ты говорил, что у тебя есть телефон. Могу ли я позвонить с него?

– Конечно, – кивнул он, смахивая метлой ночной снег со ступенек у своего дома. – Заходи, он там, на кухне. Звони.

Я разулся и зашел. Я вдруг вспомнил тот первый раз, когда я переступил этот порог, тогда это место мне показалось раем. Оно и сейчас имело мягкую, уютную, домашнюю атмосферу. Каждое помещение пропитывается своим человеком. И этот дом абсолютно принадлежал отцу Константину.

Я взял телефон и по памяти набрал номер. Раздались гудки. Я слегка удивился тому, что этот номер еще работает. Ответила женщина. Я молчал. Вдруг ком подкатил к горлу и не давал сказать ни слова.

– Сынок, это ты? – вдруг спросила женщина.

Это действительно была она, она не забыла меня.

– Возвращайся, мы ждем тебя.

На том конце послышались плач и всхлипывания. Я отключил вызов. Я не боялся сказать что-либо, ведь ощущал внутри себя что-то такое выросшее, созревшее, готовое к жизненным подвигам. Ничего бы не случилось, злой рок был побежден. Во мне восторжествовал порядок, мое внутреннее навостренное ухо стало воспринимать множество удивительных вещей, о которых я раньше даже и не подозревал. Природа указывала мне путь, я с жаждой ловил каждый знак, каждый момент, запоминал каждый миг своей жизни.

Вот и теперь я знал, что делать дальше.

За последний год я заработал сумму, достаточную на билет до дома. Расстояние оказалось приличным. На поезде мне предстояло ехать несколько суток.

С Константином мы прощались не долго, он с легкостью отпускал меня. И перед нашим расставанием я решился у него спросить:

– Почему ты оказался здесь, в этой глуши?

Он добродушно усмехнулся, возможно, этого вопроса он ждал от меня три года.

– Бежал от мира, так же, как и ты, – широко улыбаясь, он смотрел мне в глаза и ждал следующего вопроса, который застрял у меня на губах и не хотел с них срываться.

Через несколько нерешительных мгновений я все же заставил себя говорить:

– А ты на самом деле настоятель?

Константин улыбнулся еще шире, в глазах появились хитрые искорки.

– Спустя три годы ты почти раскрыл мою тайну.

На этом мы с ним и расстались.

И вот я шел по некогда знакомым местам и с трудом узнавал их. Многое изменилось, что-то исчезло, что-то появилось. Долгое отсутствие в городе дает возможность увидеть, как он меняется. Он будто тоже живой, со своей атмосферой, сутью, уникальным характером. Город под стать жителям, но уже не под стать мне, этот город для меня уже стал чуждым.

Я с трудом вспомнил дорогу от вокзала к дому. Все казалось каким-то другим, и лишь по чуть заметным признакам я понимал, куда идти. Я вошел в подъезд, набрав на домофоне код, так внезапно вспомнившийся пальцами. Поднялся на свой этаж. Живут ли здесь до сих пор мои родители? Дома они? Что сказать им? Узнают ли они меня? Примут ли они меня? И главный вопрос, меня волновавший, – жив ли отец?

Я нажал на звонок. Ответа не было. Нажал еще раз на всякий случай. Дверь приоткрылась. Через проем смотрело до боли знакомое, но очень изменившееся лицо.

– Мама… – чуть слышно сказал я.

Женщина открыла дверь полностью, я упал на колени и обхватил ее ноги. И зарыдал, не сдерживая эмоций.

Я плакал и просил прощения, говорил, что это я виноват в том, что случилось с отцом, в том, что я их бросил, испугался, был плохим сыном и человеком, но что теперь все изменилось. Мне показалось, что я тот блудный сын, пришедший домой – то ли сюда, в место, где я жил, то ли в удивительный мир Константина, то ли, наконец-то, обновленным в этот мир.

– Все хорошо с папой, – услышал я тихий голос; мама гладила меня по голове и обнимала, – он здоров, перенес операцию на сердце, но он справился. Он не сердится на тебя. Ты не виноват.

Я поднял на нее глаза, встал.

– Мы тебя ждали и верили, что ты вернешься.

Отец мой и вправду был здоров. Они меня долго искали, и что удивительно, несмотря на большие поисковые отряды, им не удалось даже выйти на мой след. Как это я так остался незамеченным? Что вело меня?

Я все рассказал. И теперь я больше не боялся говорить, ведь в моей душе было спокойно, чисто, кристально. Я не беспокоился, что они меня осудят, не поймут, не поверят, разозлятся на меня или накричат, что выгонят из дома. Каким-то необычным образом мой дом оказался внутри меня. И этим домом я хотел поделиться со всем миром, со всем моим окружением.

*

Этого следовало ожидать. Мои родители не могли понять, что со мной произошло. Они, как оказалось, ожидали, что я снова вольюсь в обыденную жизнь, пойду работать в ту же сферу, снова стану успешным, обеспеченным, быть может, даже знаменитым. После моих рассказов они будто еще больше уверились в моей оторванности от реальной жизни. Они повторяли мне, что я витаю в облаках, живу в иллюзиях, что я должен взяться за ум. Предлагали сходить к психологу. Временами откровенно скандалили и отказывались слушать меня.

Конечно, у них к этому были некоторые предпосылки. И вот какие.

В один из дней я случайно забрел в район, в котором до этого не бывал. Я сразу понял, что это неблагополучный район, такие места я раньше всегда обходил стороной, предпочитая ухоженные, дорогие, стильные, безопасные места, напичканные рекламой, кофейнями, вай-фаем, продвинутой молодежью, шикарными машинами и новомодными штучками типа сигвеев и электросамокатов. Это была моя среда, несмотря на то, что меня от всего этого иногда тошнило. От красочности, хаотичности, поверхностности, эфемерности, брендов, понтов, «хэндмэйда», «экофрендли», «фултайма», «комьюнити», многоразовых бумажных стаканов и пакетов, о пользе которых свистели из каждого чайника, и одноразовых мнений, рвущихся так же быстро, как вышедший из обихода полиэтилен.

Здесь все было иначе. Это было царство полубомжеватых людей и пьяниц, грязных детей в оборванных одеждах, уставших работяг, идущих домой, унылых женщин, замученных жизнью, сальных магазинчиков, сомнительных закутков, высоких серых зданий, нависавших над улицей и, казалось, закрывавших собой солнечный свет. Я отчетливо помнил, как я был на этой стороне, как я укрывался от дождя в клеенке, неделями не мылся, рыскал по помойкам, чесался от блох и вшей, как ножом срезал бороду и волосы. Как спал в подвалах, на крышах, в лесу, в канаве, иногда даже просто там, где застанет меня усталость. Но сейчас былое казалось кошмарным сном, но уже точно не тем, что на самом деле со мной происходило.

И мне стало очень грустно за этих людей. Мне стало так жаль их, что слезы были готовы навернуться. Я начал размышлять, как и чем я бы мог помочь им. И ответ не заставил себя ждать.

– Эй, молодой человек, – окликнул меня слабый жалостливый мужской голос, – помогите, пожалуйста, чем сможете.

Я обернулся на зов и увидел чумазого мужичка, сидящего на картонке. Я обрадовался возможности быть полезным хоть кому-то.

– Чем я могу помочь? – спросил я, подходя ближе.

– Может, будет немного деньжат? Со вчерашнего ничего не ел.

Я потянулся в карман за кошельком, отсчитал приличную сумму и вручил бедолаге. В этот момент на телефон пришло оповещение, я его тут же проверил. Бедолага обрадовался, засветился счастьем. Наверное, хорошенько поест. И я тоже обрадовался за него и за себя, что сделал радостно другому.

– Очень щедро, благодарю! Но это очень много, и я хочу отблагодарить тебя, давай я тебе за это покажу настоящего Ван Гога?

– Что? Здесь есть настоящий Ван Гог? – я искренне удивился, огляделся, пытаясь вместить в свое восприятие, как же в таком месте может быть произведение такого выдающегося художника.

Бедолага хмыкнул и криво улыбнулся.

– Не веришь, что ли? Самый настоящий Ван Гог тебе будет, – и хрипло засмеялся. Смех его показался слегка зловещим, но я отогнал от себя дурные мысли. Человек просто хотел отплатить добром за добро. Да и сам я был не прочь увидеть что-то интересное.

Он освободил для меня проход, пнув ногой в сторону картонную коробку, и завел меня за угол. Я оценил заботу обо мне и стал проникаться к нему уважением. И тут он резко свистнул. Меня ударили в бок чем-то твердым, я согнулся, меня схватили за руки и скрутили, потом еще раз ударили в живот. В глазах потемнело, дыхание сбилось. Я почувствовал, как чьи-то руки достают из моих карманов бумажник и телефон. Я, наконец, отдышался и поднял глаза. Передо мной стоял тот самый бедолага и пересчитывал мои деньги.

– Неплохо-неплохо, – бормотал он себе под нос и ухмылялся.

– За что вы так со мной? Я же по-доброму поступил с тобой! – с обидой прокричал я. И тут же один из тех, кто меня удерживал, стукнул мне по ребрам.

– Не кричи ты. За что, спрашиваешь? Ты выглядишь надменным. Надменная доброта у тебя. Я не люблю таких, как ты. У вас все решают деньги. У нас все решает сила.

Было до ужаса обидно, и я, чуть не всхлипывая, протянул:

– Как же подло заманивать несуществующим Ван Гогом. Какой же я глупец!

– Как это несуществующим? Ты хочешь упрекнуть меня в том, что я лжец? Я, может, и ограбил тебя, но я никогда не лгу, – и трое напавших на меня противно захихикали. Я ощутил, что дела мои плохи, и попытался вырваться.

– Держите его крепче, – скомандовал тот, который меня сюда заманил. Кто-то схватил меня за волосы и оттянул голову в правый бок. Бандит, стоявший передо мной, достал нож и приблизился ко мне. Я набрал в легкие как можно больше воздуха, чтобы закричать, но звук не успел вырваться из моего горла – острая боль пронзила левое ухо. Брызнула кровь, я чувствовал, как горячая жижа заливает щеку. Меня еще пару раз ударили, выволокли на дорогу, протащили несколько метров и кинули на землю…

Кто-то вызвал скорую. Ухо пришили. В конце концов, оно приросло, но кривовато, сломанное ребро, синяки и ссадины зажили. Теперь это оттопыренное бледное ухо напоминало о моем неудавшемся стремлении помогать людям.

Конечно, я, прожив пять лет словно бродячий пес, знал, чего ждать от людей. Знал, что человек способен на подлость, обман, предательство. Знал, как и почему в нем появляется стремление к плохому, что и зачем толкает его на это. Я остро переживал даже мимолетное соприкосновение со страданием и злостью. Но не знал, что сделать при встрече со злом и как помочь тем, кто носит его в себе.

Лишь знал, что на зло нельзя отвечать злом: на агрессию – агрессией, на несправедливость – местью, на обиду – ответной манипуляцией. Тем самым зло только плодится, становится клубком ядовитых змей, кусающих друг друга и заполоняющих все вокруг.

Я смотрел в зеркало на свое ухо и понимал: где-то я допустил ошибку. Этот мир сложнее и безжалостнее, чем мне казалось, когда я жил в деревне вдали от цивилизации. Сложнее даже того периода, когда надо мной висело страшное проклятье и я не мог говорить. Я снова должен был вливаться в современный, прогрессивный, быстроизменяющийся мир. В нем, казалось, для меня не было места, но я любыми усилиями должен был его найти.

Одним теплым весенним днем я встретился с давним другом Кириллом. Восемь лет назад мы вместе работали в одной компании, он был первым, кто увидел и ощутил на себе последствия злого рока.

– После того как ты убежал, в офисе начался такой кошмар, ты себе не представляешь!

Он явно был рад со мной встретиться и узнать, что со мной все хорошо. Ему не терпелось выяснить, куда я так внезапно пропал и что со мной происходило в последние годы.

– А что случилось-то? – удивился я. – Я и не слышал, вроде же только компы замкнуло.

– А вот и нет. На твоем рабочем месте, пока я бегал выключать рубильники, разразился пожар. Странным образом все, что ты написал, исчезло, даже из облака. Босс был очень злой, он подумал, что ты специально это все подстроил и сбежал. Поговаривали, что ты прихватил с собой разработки компании и собираешься их продать за границей – как еще можно было объяснить твое внезапное исчезновение? А после, когда связались с твоими родственниками, поняли, что ты действительно пропал и, возможно, с тобой случилось что-то ужасное.

Я кивнул в ответ.

– А где ты, собственно, пропадал? Не звонил, не писал. Что с тобой стряслось?

Я ждал этого вопроса. Конечно, настоящую историю я ему рассказывать не собирался – вряд ли бы он поверил. Подумал бы еще, что я насмехаюсь над ним. И я решил рассказать ему упрощенный вариант.

– У меня сдали нервы. Я много работал. К тому же Инна меня в тот же день бросила, с родителями поругался. Все как-то одно на другое… И я решил съездить в далекое село к старому знакомому. Заодно и прокатился по миру, прочистил мозги.

– Оно и заметно, ты как-то изменился, – подтвердил Кирилл.

Да и Кирилл изменился. Появились отчетливые морщины, слегка поседел, состриг длинные волосы, женился, в конце концов. Стал менее нервным и дерганым. Наверное, приобрел уверенность в себе, повысив статус. Кир пригласил зайти в бар. Я вдруг вспомнил приятный вкус холодного пива, манящее расслабление от алкоголя, уютную атмосферу бара.

– А тот бар наш любимый бар еще работает? – поинтересовался я, когда мы направились из парка, в котором встретились, к проспекту.

– А то! – подмигнул Кир. – Часто заходил туда и вспоминал о тебе.

Мы взяли по бокалу. Время за разговором летело быстро, оказалось, многое в мире поменялось. Мои надежды по-быстрому устроиться в прошлой сфере таяли на глазах – Кир рассказал, что на тех языках уже никто не программирует, мир стремительно бежал вперед.

Мы разгорячились. К нам присоединились какие-то друзья Кирилла. Мне подумалось, что это к лучшему: стало веселее, я почувствовал себя живым, общаясь в компании, как будто жизнь возвращалась. А, может, и вправду снова с головой окунуться в светскую жизнь? Веселиться, общаться, собираться компаниями, ходить в различные места, покупать флагманские вещицы. Как же мне не хватало такого легкого, яркого, ни к чему не обязывающего общения, как же я скучал по этому.

Бар закрылся, и мы решили все вместе перебраться в ночной клуб. Появились напитки покрепче, музыка погромче, движения поактивнее. Эмоции кипели, бурлили, выливались в радостном крике. Казалось, я был на седьмом небе от счастья.

И вдруг что-то пошло не так. Музыка зазвучала будто откуда-то из-под земли, свет замелькал медленнее, люди вокруг стали двигаться заторможенно, время остановилось. Первобытный ужас вырывался из меня. Тьма волнами накатывала со всех сторон. Она медленно пожирала окружающую действительность. Я отчетливо видел черно-белую женщину, проходящую сквозь людей. Она кого-то искала. Мне почудилось, что ищет она меня, и от этого предположения стало еще страшнее. Я хотел развернуться и бежать, но мое тело меня уже не слушалось. Тело мне уже не принадлежало. И я полностью погрузился в черный мир, где один на один остался с этой женщиной. Она остановилась передо мной, мы просто стояли и смотрели друг другу в глаза. Ее темные, иссиня-черные глаза закручивали меня водоворотом, она словно выпивала ими меня. И больше ничего не происходило, мы просто стояли друг перед другом. Казалось, мы не шевелились целую вечность. Она спокойно наблюдала за мной и вдруг совершенно неожиданно сделала шаг назад и исчезла в темноте.

А я открыл глаза в больничной палате. Мне сообщили, что у меня случился инсульт, теперь вся правая часть тела была парализована. Доктора не делали каких-либо прогнозов, а только перечисляли лучшие реабилитационные центры, разводили руками, давали небольшую надежду, что после курса реабилитации состояние улучшится. А я почему-то думал о том, что снова лишился кошелька, телефона и серебряной цепочки, висевшей на моей шее. И друга, который с тех пор, как я попал в больницу, ни разу не позвонил. А когда я написал ему сообщение, он ответил, что наши с ним жизни идут разными направлениями и нет смысла пытаться восстановить былую дружбу.

Ну что ж. Я полностью вверил себя заботившимся обо мне рукам. Тем более что мои физические руки оказались слегка нерабочими. Я смирился. Или, быть может, даже обрадовался тому, что мне теперь не нужно прилагать усилий для борьбы с жизненными невзгодами, делать вид, что я живу, бурно развиваюсь, работаю, стремлюсь к чему-то. Я обрадовался, что со спокойной душой могу отдаться течению судьбы, с которой я постоянно сражался. И даже годы скитаний и жизни в далекой деревне не выбили из меня это стремление, которому так подвластны жители шумных и суетливых городов. Считается, что человек каждую минуту его жизни должен активно что-то делать, и совсем неважно что, а если он ничего не делает – то он и не живет, и нет смысла в спокойной бездейственной минуте. Если он чего-то активно не делает, то нет у него цели, а без четко обозначенной и выраженной цели, приемлемой для общества, не существует и человека для этого самого общества. Наслаждение жизнью стало зазорным, бездейственное созерцание – преступным, отдых вообще вне закона, принимается только постоянный труд. Вечные мысли и стресс никогда не дают отдохнуть по-настоящему.

И вот я наткнулся на водоворот или водопад в потоке моей жизни, и куда-то он меня понес. И я совершенно спокойно согласился с его условиями. Моя физическая деятельность ограничилась, и мое состояние я мог сравнить с периодом молчания. С тем путешествием, приведшим меня к созданию внутреннего храма, внутренней тишины и внутреннего абсолютно белого холста, воспринимающего нечто высшее. И храм этот, к сожалению, тяжелым грузом остался внутри: невыраженный, неявленный, незадействованный, по сути, несуществующий.

*

Волею заботливых рук я оказался в прекрасном реабилитационном центре на окраине леса. Часть территории центра находилась в тени сосен, выглядела диковато, другая часть имела европейские черты: ухоженный салатовый газон, клумбы, стильные скамейки, ровные дорожки, фонари и, самое главное, небольшое белое здание, где проживали и лечились пациенты. Центр пытался казаться дорогим, но то тут, то там мелкие, заметные только внимательному глазу детали выдавали истинное положение дел. Возможно, во всем были виноваты время и недостаток финансирования. Но все это казалось неважным по сравнению с появившейся у меня целью: дойти до леса и подышать сосновым воздухом. Ради этого я готов был на что угодно.

И потому каждый день с самого утра я с непередаваемой жаждой учился заново говорить, улыбаться, ходить, двигать пальцами и держать в руках столовые приборы. Все это давалось мне мучительно сложно, больно и затратно для моих нервов и сил. Но я хотел таинственной лесной прохлады и тишины, щебета птиц, дуновения ветра, шороха листьев, спокойствия и уединения.

Через месяц я смог с помощью медсестры и трости спуститься в столовую пообедать, а заодно познакомиться и пообщаться с другими пациентами клиники. Я ужасно медленно передвигал ногами, возможно, моя еда могла несколько раз остыть за это время, а все посетители разойтись, но за проведенный здесь месяц я совершенно перестал волноваться по тому поводу, что могу куда-то, зачем-то или для чего-то не успеть.

Мы с медсестрой вошли в просторную столовую, я окинул пространство взглядом. И мое сердце странно екнуло – за дальним столиком сидела симпатичная длинноволосая девушка примерно моего возраста.

– Дальше я сам, спасибо, – сказал я медсестре и, опираясь более-менее здоровой рукой на трость, медленно поковылял через столовую.

Я также медленно отодвинул стул и уселся за стол, поставив рядом трость. Я шумно перевел дыхание – славное выдалось путешествие, теперь я мог отдохнуть.

– Вы не против, если я здесь пообедаю? – обратился я к девушке.

Она взглянула на меня, улыбнулась одним уголком губ и чуть заметно кивнула. Я представился и спросил, как зовут ее.

– Аоа, – с трудом выговорила она.

– Аоа? Извини, совершенно тебя не понял, – я расстроился. – Видимо, тебе совсем трудно говорить. А написать сможешь?

Она отрицательно качнула головой. Какой же я дурак! Конечно, вряд ли она это может. Нам принесли обед. К девушке подсела медсестра и стала ей помогать держать ложку.

– Извините, – обратился я к подошедшей медсестре, – а вы не подскажете, как ее зовут?