Запах судьбы

21. Радости

В семье Берестовых произошла маленькая радость: подключили телефон. У одних из первых в деревне. Гладенький, нежно-фиолетовый, как черника с молоком, – так и хотелось погладить его пальчиком. Подключали без мамы – она ещё была на работе. Кася сидела дома с папой.

– Ну вот и всё, делов-то! – папа кивнул с сторону телефона.

Позвонили маме в школу, вызвали с урока – ничего, можно ради такого случая! Мама обрадовалась, рассмеялась, а потом, положив трубку, поспешила вернуться в класс.

И ещё радость – вот эта и впрямь редкая. Не каждый в своей жизни её увидит.

– Нася, иди сюда, – позвал папа. – Смотри!

Папа показал рукой на кухонное окно с отдёрнутой занавеской.

– Видишь точку с хвостиком? Это комета. Следующая полетит лет через восемьдесят.

Казалось, будто хвостатое пятно совсем не движется, а застыло на месте. Настя мечтала дожить до глубокой старости и увидеть эту комету снова.

22. Нина Радовская

С какого возраста – сейчас уже трудно вспомнить – Настя подружилась со своей сестрой Ниной Радовской. Степень родства была незначительной, зато дружба – настоящей. Нина была младше Насти года на три, но девчонкам было хорошо друг с другом.

Нинина мама Тина – это дальняя сестра Ольги Матвеевны. Она жила с семьёй в райцентре. Ольга Матвеевна с Тиной тоже общалась близко, как с подругой.

Светлоглазая хрупкая Нина Радовская с льняными волосами была хоть и мала, но мудра и вдумчива. Необычайно спокойная, она говорила тихо и мелодично, при этом уверенно. Её голос можно было слушать как музыку. Речь у неё правильная, грамотная, без слов-паразитов. Плавность движений подчёркивала нарядная, со вкусом подобранная одежда. Нина была модницей: её мама – тётя Тина – была предпринимателем, продавала одежду из Европы. Ольга Матвеевна и Настю там одевала, так что девочка ходила по Мелёхину в заграничных нарядах.

Раньше, после училища, тётя Тина работала в Отраде учителем начальных классов, каждый день ездила из райцентра в деревню, но чрезмерная строгость директора к своим сотрудникам, в особенности молоденьким, отбила у неё всякое желание преподавать. Тётя Тина была необычайно рада, узнав, что ждёт второго ребёнка – дочку Люню. После декретного молодая мама не вернулась в школу, а ушла в торговлю.

Уже потом, когда Настя повзрослела, она стала оставаться у своей тёти с ночёвкой, и для сестёр это было самое весёлое время! Маленькая Люня спала с родителями, а старшие девочки долго не засыпали, они тихонько смеялись и перешёптывались. Сёстры могли говорить о чём угодно: о школе, книгах, а потом, со временем, о косметике и о любви. Болтовня незатейливая, зато по душам. А это ли не самое главное? С другими хоть умничай-заумничай, а сердечной глубине не быть, зато здесь и эмоции, и доверие, и радость от общения.

Забегая вперёд, скажу, что стало с Ниной Радовской. Спустя годы, даже когда Нина уехала учиться в Москву, да там и осталась, девушки сохранили добрую дружбу. Нина расцвела, из девчонки превратилась в роскошную молодую женщину и ловила на себе восхищённые взгляды. Кавалеры дарили ей необъятные букеты, добивались её внимания, но Нина лишь изредка снисходила до общения с ними. Никто, кроме Насти Берестовой не знал, что Нина по-настоящему любит одного мужчину – Тимура: чужого, женатого. Его семья не бедствовала: у него был свой бизнес – лесопилка и магазин автозапчастей.

Тимур тоже любил Нину, но не разводился с женой из-за ребёнка. Девушка понимала, что будущего с этим человеком нет, но продолжала приезжать к нему тайком от родителей.

Потом ей надоело быть на вторых ролях, осточертело прятаться от общих знакомых. Нина вышла замуж за другого и родила дочку. Правда, брак был недолгим: сложно жить хоть и с хорошим, но нелюбимым человеком, а думать о другом.

До Нины долетела весть, что её первую любовь, Тимура, посадили в тюрьму на десять лет за распространение наркотиков. Вот так судьба!

А Нина продолжала жить в Москве и искать своё счастье.

23. Второй, третий, четвёртый

В начальной школе у Настиного класса каждый год менялись учителя. Видано ли такое? Во втором классе пришлось учиться во вторую смену, потому что у учительницы были свои первоклашки.

Протасова не любила приёмышей: визгливо покрикивала на малышей, а они не смели поднять на неё глаз. Второклассникам не хватало любви и тепла. Как разителен был контраст во внешности и характере этой женщины! Походка молодая, лёгкая, сохранившаяся на всю жизнь. Лицо красивое, гладкое, по щекам разлит ровный румян. И улыбка… Обычно, когда люди улыбаются от души, то улыбка приятная, хорошая. А у Протасовой? Что это за улыбка! На её губах холодная, страшная, неискренняя, застывшая улыбка – крокодилий оскал.

Она была одной из тех немногих, кто оскверняет портрет учителя, но, к счастью, положительных примеров педагогов в разы больше – они своим трудом и отношением к детям поддерживают престиж этой сложной и благородной профессии.

Протасова говорила с акцентом (она была родом из Западной Украины, а в шестнадцать лет уехала в Россию и поступила на учёбу в педагогическое училище, так тут и осталась). После училища она кое-как получила заочное высшее образование, но это было сделано скорее ради «галочки». Говорила дамочка безграмотно, рассуждала, как торгашка (да простят меня работники торговли). Для неё было всё одно: что сливочное масло, что «сливочное» варенье (вместо «сливовое» с ударением на «и» – так, на всякий случай). Любопытно, чему она могла научить ребят?

На переменках из соседнего класса забегала дочка Протасовой, Лерка. Она то и дело кляузничала маме на ребят. В старших классах уже все знали, кто на них стучит. Вот Лерку никто и не любил. Между собой дети прозвали её «шпенделем» и «шпингалетом».

Мать и дочь являли собой «славный» дуэт! В их случае народная пословица про яблоню и яблочко попала прямо в яблочко!

Однажды задали пересказ какого-то текста. Утром, когда мама заплетала дочке косу, Настя рассказывала о герое, мальчике, который ночью бежал по саду с фонарём.

– А потом он подошёл к тётеньке говорилке.

– К кому? – Ольга Матвеевна перестала плести от удивления.

– К тётеньке говорилке. Она, наверное, много говорила.

Мама доплела косу, взяла Настину книгу. Дочка показала ей место, где говорится о какой-то загадочной женщине.

– Беседка, – кивнула Настя.

Мама засмеялась.

– Беседка – это такая большая скамейка под крышей. Вот так тётенька говорилка!

Вот так скамейка превратилась в болтливую тётю!

Школьники с несколькими учителями поехали в райцентр посмотреть выступление гастролёров-циркачей, поехала и Настя. Почему-то толком ничего не запомнилось, кроме красного носа на лице клоуна. Захотелось такой же. Ольга Матвеевна дала дочке деньги на еду, но Настя предпочла пирожкам и пирожным ярко-красный клоунский носик на резиночке – бесполезная вещица, но от неё становилось радостнее.

Домой девочка ехала голодная, но такая счастливая! Когда мама увидела, на что Настя потратила деньги, она отругала девочку и никак не могла взять в толк, зачем дочка купила эту непрактичную ерунду: мама знала цену деньгам и знала, что такое голод. Она умело вела хозяйство, никогда не жила в долг, умела откладывать. Ольга Матвеевна говорила: «Легко жить на большие деньги. А ты попробуй достойно жить на маленькие».

Настя тогда ещё не могла объяснить, что еда – это, конечно, хорошо, но радость для неё важнее. Она не знала, что деньги даются нелегко, не ведала голода, потому и рассуждала по-своему.

И вот девочка молча ест горячий суп, и кусок не лезет ей в горло. Красный носик не принёс радости.

Девочки из Настиного класса любили рукодельничать: вышивали, вязали, плели из бисера.

По выходным Настя разбирала свой шкаф, доставала игрушки, книги, всякие мелочи в коробочках, станок для плетения из бисера, который ей сделал папа. Отложила в сторонку пяльцы с вышивкой, протёрла полки и дверцы. Настя встала на коленки, чтобы протереть нижнюю полку, и вдруг ойкнула и побледнела.

Иголка из вышивки переломилась, и та часть, в которую вдевается нитка, вошла в колено. Девочка перепугалась, заплакала, позвала маму. Ту затрясло: шутка ли, иголка внутри колена?

Вызвали фельдшера Галину Владимировну. Пациентка – на кухонном столе. У фельдшера в руках скальпель. Женщина сделала небольшой надрез. Резала на-живую. Иголки не видно.

Позвонили в правление, попросили водителя отвезти Настю на колхозной машине в больницу.

Всем было страшно. Красная нитка, торчащая из порезанного колена, старая, тонкая, может порваться, тогда ищи-свищи иголку.

В больнице дежурный хирург потрогал ногу, что-то прикинул и стал орудовать. Над головой – яркая лампа, её холодный яркий свет так и бил в глаза. Наверное, с той поры девочка невзлюбила яркий свет – как в операционной; ей больше нравился приглушённый, спокойный, тёплый.

Тем временем врач продолжал прощупывать колено. Хоп – и игла в руке! Это пострашнее будет, чем витаминка «Ревит», засунутая крохотной Касей в нос. Тогда девчушечка гостила у бабушки Веры в Нивках. Ух, тоже каким-то чудом достали витаминку из носа!

– Это тебе на память! – пошутил врач.

Пациентка отказалась.

Когда колено зажило, Настя присоединилась к подружкам: на школьном дворе девочки играли в резиночку. Для начала белую резинку нужно было связать. Две девочки вставали напротив друг друга, поставленными на ширине плеч ногами держали натянутую резинку. Третья девочка прыгала через резиночку разными способами, даже закручивала её. Постепенно резиночка поднималась выше – задания усложнялись. Иногда прыгали вдвоём, синхронно – это требовало особого мастерства и сноровки.

Потом одноклассницы пошли домой к Насте – нужно нарисовать плакат к празднику. Они всегда у неё собирались. Родители были рады гостям и детскому смеху. Плакаты получались самыми красивыми.

24. «Каламбур»

Народ в Мелёхине был неплохой, пожалуй, даже хороший, но вот была у них такая особенность: в лес ходили только своей семьёй, а не как в Топольках – весёлой, шумной гурьбой. Жадничали. А так, случись что, всегда можно было на соседей и хозяйство оставить, и по какому другому делу обратиться. Но, как и во всей необъятной России, в Мелёхине во все времена была одна обычная беда: обилие, прям россыпь пьяниц. Пустоту и скуку прятали за бутылкой. Про таких мелёхинцы говорили кратко:

– Гоноболики.

В народе гоноболью называют голубику, а из неё, как известно, делают вино; отсюда и слово «гоноболики».

Как только открывался местный магазин – жители попросту называли его «Каламбуром», пьяницы уже тут как тут – толпились у дверей. Хозяйка магазина, приехавшая откуда-то из Прибалтики, была на редкость жадной дамочкой: она продавала просроченные товары тем, кто брал в долг, под запись. Даже гнильё у неё не пропадало – всё шло по изначальной, не сниженной, цене. Это же издевательство над людьми и ущемление их гордости.

Любители спиртного требовали у продавца:

– Дамочки, пропустите без очереди! Во как надо – трубы горят!

– Ладно уж, иди! Пока не хряпнешь рюмочку – не человек, – потешалась тётка Валя.

– Вот-вот: они без допинга не обходятся, – подхватывала Галюня.

– Любаня, запиши в долг пюзирёк водочки!

– «Пюзирёк», говоришь? А «флякончик» не хочешь? Ох уж мне эти должники! – пробурчала продавщица. – Скоро в тетрадки места не останется.

– А ты не записывай, так давай! – рассмеялась почтальонша Манька. – Ванька, а ты чего сам пришёл? Где супруга?

– Некогда ей. Дома дел много.

– А чего это она не работает-то нигде? Захворала сто ли?

– А чего ей работать-то? У нас хозяйство большое. Или я её не прокормлю что ли? Я своей бабе так и сказал: «Сиди дома, прокормлю».

– Ага, ловкий ты, только и успеваешь лес продавать.

– Так это ж вы правильные да честные, потому и бедные, жить не умеете, а я умею.

– Ну да, ну да, – покачала головой Манька.

25. Соловей

Хорошая деревня Мелёхино, полно в ней добрых людей и добрых событий, но и горестей – хоть отбавляй. Да и где этих горестей нет? Их что росы поутру – не счесть.

В советские годы велено было разрушить церковь и на её месте построить дом культуры, а на церковном кладбище сделать спортивную площадку. Прогневили люди небеса… Все те, кто разбирал храм, вскоре перемёрли не своей смертью: то несчастный случай, то вдруг рак скрутил – молодые мужики-то были.

С тех пор посыпались на деревню несчастья одно за другим. Мужик, живший на той улице, которая вела к реке, до чего допил, что сошёл с ума. Схватил ружьё и пристрелил председателя – вот горе горькое – хороший человек был этот председатель. А потом обезумевший пьяница поспешил домой. Его жена за столом сидела, спиной к нему. Так он сзади подошёл и перерезал ей горло. С молодости глумился над ней: место на ней живого не было. На столе убийца оставил записку: обозначил, куда пошёл топиться, чтобы его тело потом вытащили. Не захотел остаться не похороненным.

– Ой, убивец! Ой, ирод несчастный, – голосили потом в деревне.

В том доме после убийства долгие годы никто не желал жить – проклятый он. Много лет спустя их внук, уже будучи молодым и красивым мужчиной, какое-то время пожил там с женой и сынишкой, но брак вскоре распался, и парень перешёл жить к матери, а проклятый дом вновь опустел. Через несколько лет парень заживо, во сне сгорел вместе с домом, пока его мама была в гостях. После этой трагедии бедная женщина поселилась в родительском доме.

Много бед познала горемычная деревня. Убийства были одно за другим: то пьяный мужик пырнёт в драке недруга – несколько случаев было, то муж жену совком по голове насмерть ударит. Да… убийство за убийством – на улицу страшно выходить – сосед мог пристрелить или прирезать. Считай, каждый год несчастья случались, а то и по нескольку кряду сыпались. И всё молодёжь мёрла…

Потом даже батюшка, который приехал в Мелёхино на какой-то праздник, послушал эти истории, посмотрел на здание клуба, на бывшее церковное кладбище, на котором была заросшая бурьяном спортивная площадка, покачал головой и посоветовал построить рядышком хотя бы маленькую часовенку.

А пока что смерти продолжали сыпаться одна за другой, и не было им конца и края.

Одну смерть Настя хорошо помнила. На ферме работала дояркой тётка Маланья. Как-то пожаловал в коровник её муж, Колька-пьяница, зверюга ещё тот, всю жизнь над ней изгилялся, избивал – чёрная на работу приходила. А тут стал пакостить последними словами. Она осадила его:

– Ишь ты, заявился! Иди к дьяволу, чёрт!

Дядька Коля рассвирепел, достал из-за голенища сапога нож и ткнул тётку Маланью в бок – она охнула, схватилась руками за больное место, да так и осела, чертя спиной по стене, а потом повалилась на грязный пол. Перепуганные доярки сбежались на крик. Дядька Коля, отбросив нож в сторону, смотрел на трясущиеся руки.

Ветврач выскочил из коровника, сел на мотоцикл и поехал за фельдшером и за колхозным водителем. Тётю Малю осторожно понесли к подоспевшей машине.

Уже потом фельдшер рассказала, что тётя Маля в последний раз окинула взглядом коровник и улыбнулась:

– А давай-ка споём, Владимировна!

И соловьём затянула любимую песню, которую певала в молодости – певунья была и умница-разумница (в школе хорошо училась). У Галины Владимировнаы так сердце и дрогнуло – не жилец Маланья, раз песню петь вздумала. Так и вышло – громко пела доярка, из последних сил душу надрывала – все бинты насквозь закровила – боль заглушала. И фельдшер, не сдерживая слёз, подпевала ей сорвавшимся голосом. Тётя Маля оборвала песню, вдруг замолкла:

– Холодно мне что-то. Ой, смотри, мама идёт меня встречать.

А её старуха-мать уж лет десять как в земле лежала. Тётка Маланья прикрыла глаза и поморщилась:

– Не бойся, не помру. Ещё снова споём.

Не довезли – отмучался соловей.

26. Самодур

В соседский дом летом приезжала Настина ровесница Соня. Девчушек многое объединяло: они обе не могли жить без книг, иногда даже вслух читали по очереди, а потом обсуждали прочитанное; обе хорошо учились, обе амбициозные и волевые.

Хорошо запомнилось, как папа Рома вёз их, малявочек, на речку. Ехали втроём на велосипеде «Аист». Настя сидела на раме, вцепившись в руль, а Соня – на багажнике. Когда мчались с горки, девчонки от страха и восторга визжали и смеялись! Папа подбадривал: «Не боись, не упадёте!»

Как-то раз подружки убежали без спросу на речку – мамы их нашли и объявили им бойкот. Ещё девочки катались на велосипедах, репетировали песни и танцы; пололи грядки и бегали от бодачих коз.

Сонин дед – бывший председатель колхоза, человек грозный и деспотичный; для таких есть подходящее слово «самодур». Высокий, крупный, подтянутый, Илья Лукич горделиво нёс себя и говорил исключительно в повелительном тоне. Глаза у него красивые – ясно-голубые, а взгляд недобрый и неприятный, словно бы маслянистый.

Он держал семью в страхе, только Соне было всё ни по чём.

Однажды пёс по кличке Гром ослушался деда, за что тут же поплатился. Илья Лукич ударил несчастное животное, на что собака оскалила зубы и побежала прочь. Илья Лукин рассвирепел, понёсся в дом, а через несколько секунд уже выбежал с ружьём. Страшно бахнуло – раздался выстрел, пёс пронзительно завизжал.

В это время Настя и Сонька были у дровяника, обдирали с поленьев кору на растопку. Как только они увидели убегающую собаку и разъярённого мужчину, тут же шмыгнули на сеновал и зарылись в сено. Они вздрогнули от звука выстрела, пискнули, а затем примолкли. Илья Лукич их не видел, когда проходил мимо сеновала. Он тащил за собой поскуливающую, умирающую собаку. Девочки заплакали – жалко Грома. Сонька теперь и вовсе возненавидела деда – они и раньше никогда не ладили, а тут и вовсе не за что было его любить.

На кухне все молчали – и жена, и взрослые дочки Ильи Лукича. Они боялись этого нелюдя. Потом, не выдержав, жена сказала:

– Давай, всех нас перебей. И нас, и всех коз перестреляй, Иуда проклятый!

– Молчать, старая, – прорычал Илья Лукич. Желваки так и ходили по лицу.

Соня убежала к Насте, была у неё до позднего вечера. Девочки не могли понять, откуда у людей берётся столько злости и жестокости.

Чтобы девочки хоть немного развеялись, мама отправила их встречать с поля корову. Пока стадо не показалось у загона, Соня и Настя бродили у фермы и собирали крапиву, чтобы потом заварить корове витамины. Насте не нравился запах крапивы, запаренной крутым кипятком, но она понимала, что корове от неё будет польза. Да и волосы хорошо прополаскивать крапивным отваром. Стадо всё не возвращалось. Тогда подруги отправились гулять по развалинам, рассматривали стены, исписанные мелом. Потом они пошли к огромной перевёрнутой бочке. Настя заглянула в полую ножку и ахнула:

– Соня, Соня, иди сюда! – позвала она шёпотом.

Там, куда она показывала, в гнезде лежали голубоватые в крапинку яички. Птицы не было на месте. Девочки стали каждый день наведываться к бочке. Сначала появились лысые, скользкие сгустки, потом они обросли нежным пухом. Только раз за всё время девочки увидели взрослую птицу. Они побоялись её вспугнуть, чтобы мама не бросила малышей, и больше к бочке не приближались.

27. Лето

Для кого-то лето – это долгожданный отдых, а для кого-то – нервотрёпка. Тут уж как повезёт – всё от погоды зависит. Она, как дирижёр, всем процессом руководит.

Кто живёт в деревне и держит хозяйство, не понаслышке знает, что такое сенокос. Страда начиналась, когда травы наливались и были готовы к покосу.

В Настином крае поле называется «план». На плану за домом росла добрая травка: тимофеевка и клевер. Вплетались и всевозможные цветные букеты.

Траву косили то косой, то колхозной косилкой, а потом поднатужились, затянули пояс и купили свой трактор и грузовую машину.

На второй день скошенное сено загребали в валки – три прокоса объединяли в один. Ближе к вечеру подсохшую траву копнали. Ночью она вялилась. Если погода портилась и задувал ветер, то копны накрывали плёнкой, подтыкали и прижимали кирпичами, досками или ветками.

Наутро, когда роса сходила и луг высыхал, почти готовое сено растряхивали.

После обеда его ворошили граблями. Деревянные палки гладкие, за многие годы отполированы руками. Сами грабли пластмассовые – двое белых, одни чёрные. Часа через два-три сено загребали в валки. Руки работают, а голова отдыхает от ненужных мыслей.

Чуть пообдует сено, и можно грузить на машину. Папа снизу подавал вилами сено, а мама собирала подгрёбки. Дочка забиралась в коляску. Тут тоже сноровка нужна: кидай сено не абы куда, а распределяй так, чтобы оно всё поместилось, чтобы раньше времени верх не закруглился, не превратился в бугор. Тот, кто стоит наверху, должен распределять сенцо и приминать его, чтобы плотно улеглось, утрамбовалось. Пока приминаешь сено, нужно ходить туда-сюда, подхватывать новые пучки граблями. Снизу сено подают вилами: того и смотри – напорешься – не зевай. Ноги поднимаешь высоко, как аист, – непросто ходить – проваливаешься.

Если машина ломалась, а сено нужно было убирать, то брали старое покрывало или чёрную плотную клеёнку и таскали сено на себе. Иногда помогала тётя Надя, соседка.

– Но, девочки, поехали! – давала она команду и подшучивала. – Потянем, Зорьки-Голубки!

Две лошадки поднатуживались и тянули покрывало дальше, в гору.

У сеновала воз скидывали. Начиналось самое неприятное – носить сено в сарай и приминать его. На сеновале колко, душно и тесно. Бригада из трёх человек так ухлопывалась за день, что еле ноги держали.

После, уже закончив работу, Ольга Матвеевна, которая никогда не жаловалась, всё же призналась:

– Ой, сил нет, Наденька! Ухайдакались! Попью водички!

Сколько характера было в этой маленькой женщине! Слабенькая от природы, но между тем выносливая и терпеливая. Сказать, что Настя восхищалась своей мамой – ничего не сказать!

Да, непросто давались семье деньги, вырученные с хозяйства… Зато они свои, кровные, честные!

В одно лето на плану за домом наведался небольшой ураган. Поднял копну, покружил сено в воздухе, а потом развесил по проводам. Немного сена унесло даже на соседнюю улицу. Жалко труда, но даже мама посмеялась – видано ли такое, чтобы сено летало!

Это неплохой сценарий сенокоса. Но когда появлялась туча или вдруг, при ясном небе начинал накрапывать дождик, начиналась беготня – жалко своих трудов.

После уборки сена всегда ждала жаркая баня – такая, что прям дух прочь горячая-прегорячая! Аж дух захватывало! Смывали колкое сено и трудовой пот – хорошо! Ночью все спали без задних ног.

Утренний сон, особенно на каникулах, самый счастливый. Одеялко мягонькое, тёплое, подушки так и манят. Настя перевернула подушку на холодную сторону, как мама учила в детстве – свежо, хорошо!

Котёнок Пынишек скрёб дверь, а потом открывал её головой. Тык-дык – разгоняется кот. Плюх – и Пынишек уже в кровати, с довольной мордочкой укладывается поудобнее.

Одно утреннее пробуждение запомнилось Насте больше всего. Она проснулась, пожмурила глаза – рядом спит Пыня. А это что такое? По всей кровати маленькие кучки – Пыня постарался, оставил «приветствия» с добрым утром! Хорошо ещё, что на подушку не забрался! Настя не стала наказывать кота – она любила животных. А «подарочки» отправила в стирку.

Нежки уже не было. В деревне травили собак, вот собачка и съела отраву, даже парным молоком не отпоили. Для семьи Берестовых смерть любимицы была горем.

Решили больше не заводить животных, но так уж получилось, что в доме появилась собачка Лада. Ладушку по-домашнему называли Тетей. Чёрный крохотный комочек с блестящей волнистой шерстью – таким был щенок. Лада плакала по маме Дейзи, поэтому малышку ублажали, как могли, даже клали с собой спать.

И снова пополнение в доме Берестовых: котята Дёня и Чита. Оба чёрно-белые, гладкошёрстные. Пынышек, уже взрослый котик, по-отечески принял их. Чита поначалу всех дичилась, пряталась под кресла, но потом освоилась. Со временем из нескладного подростка Чита превратилась в красивую, грациозную кошку. Дёня, кличка которого незаметно поменялась на Зюню, любил спать в раковине. Если он не спал, то всё время что-то ел. Потюмшит, потюмшит, вздохнёт – и опять принимается за еду – великий труженик! Только мышек он не ловил: боялся. Однажды даже упал в обморок при виде серого комочка.

Стоило маме выйти из кухни, как Зюня тут же что-нибудь стибривал со стола. А однажды он съел со сковороды всю поджарку. В большой семье не щёлкай клювом!