Московские джунгли

Да, Лиля с детства знала, что тетя Оксана очень много ей врет.

Но так же она знала, что тетя Оксана искренне ее любит.

Отчего детей своих у нее не было, призналась она уже повзрослевшей Лиле:

– Аборт сделала в шестнадцать, дурочкой была, боялась, мать будет ругать, и пошла не в женскую консультацию, куда без матери нельзя было, а к медсестре знакомой… Так мучилась, так мучилась, а потом воспаление случилось – и все равно правда вылезла. И от матери получила, иначе как шлюхой не называла меня, пока я из дому не ушла. Хотя сама-то была совсем не святая: и выпить, и повеселиться с тем мужиком, который руку протянет… Но на мне отыгралась. И у меня уже все, никаких детей, никогда. Когда у меня появилась возможность получить тебя – это было такое счастье! Как хлеб для голодного…

– Что значит «появилась возможность»? – спрашивала Лиля.

Но тетя Оксана умолкала, и Лиля понимала, что дальнейший допрос бесполезен.

Ласковая, во всем снисходительная, в некоторых вопросах тетя Оксана была просто кремень. Например, Лиля так и не узнала, откуда нигде не работавшая тетя Оксана ежемесячно получала на книжку очень значительную сумму денег, так что они не только не бедствовали, но жили хорошо, несмотря на все дефолты и кризисы.

Еще тетя Оксана никогда не позволяла называть себя мамой. Для ребенка из дома малютки это так сладко: сказать слово «мама» – самое желанное! Но тетя Оксана сразу это прекратила:

– У тебя была другая мама, которая тебя родила и любила. Потом ей почему-то пришлось с тобой расстаться, но все равно она твоя мама. А я вторая мама. Или тетя. Да, лучше так, чтобы вопросов не было…

Для себя Лиля решила, что, наверное, отец ее был крупным вором в законе, а маму вообще убили его конкуренты. И сначала ее подкинули в дом малютки (возможно, враги отца), а потом отец нашел ее и подослал Оксану, свое доверенное лицо. И теперь издалека их обеспечивает, но к себе не приближает, чтобы ее тоже не убили, как маму.

А что? Вполне логично. Деньги-то не из воздуха берутся. И в кино такое часто показывают.

Но эту историю Лиля придумала, когда ей было уже лет одиннадцать.

До того ее личной историей было: родители умерли, а какие-то родственники отнесли ее в дом малютки. А откуда деньги у Оксаны, она вообще не задумывалась. Маленькая была.

Тетя Оксана деньги тратила, как она говорила, «с умом». Еда всегда очень хорошая, фрукты даже зимой. Одежда добротная, но без бессмысленных модных излишеств. Много игрушек ребенку с воображением не нужно. А на книги денег не жалко. Кино вот тоже: брали хорошие фильмы в видеопрокате. И свою видеотеку собрали. Компьютер купила Лиле, но компьютерные игры – мусор для мозгов, стыдно тратить на такое драгоценное время. Да и не слишком-то много у Лили было времени. Тетя Оксана уже через полгода после переезда в Москву начала водить Лилю к учительнице английского. С пяти – в секцию айкидо.

А Лиля мечтала стать балериной, она была просто влюблена в Галину Уланову, нежно трепещущую в белой пачке в старой-старой записи балета «Жизель», и в миниатюрную, как ожившая куколка, Екатерину Максимову в «Анюте» и «Щелкунчике». Ради балета она готова была отказаться от своего любимого лакомства – сгущенки, которую почему-то любила до дрожи и, когда ела, закрывала глаза и уплывала куда-то в полузабытое, уютное, прекрасное…

– Ты прямо как наркоманка с этой сгущенкой! – тревожилась тетя Оксана. – И не полезно столько сладкого есть. Диабет будет.

Но в балет Лилю не взяли.

Руководительница младшего класса в балетной школе, длинная и сухая, как полоски вяленого мяса (Откуда? Откуда эта ассоциация? Какие полоски вяленого мяса? Никакого вяленого мяса полосками тетя Оксана никогда не покупала, но ассоциация возникла мгновенно, едва Лиля увидела эту женщину), сказала:

– Слух и чувство ритма у девочки есть, гибкость хорошая, но у нее короткие ноги, нет талии, голова крупная, а с возрастом проявятся национальные черты: она будет мясистой. Доголодается до больницы, и все равно с природой не поборешься. Отдайте ее лучше в какие-нибудь национальные танцы… Или даже в школу фламенко. Там эти недостатки будут незаметны.

Маленькая худенькая Лиля проплакала всю дорогу домой и половину ночи. Она ненавидела эту тощую преподавательницу балета очень долго, пока не повзрослела достаточно, чтобы понять: преподавательница, сама бывшая балерина, была хорошим профессионалом и отнеслась к ней со всей возможной добротой. Просто в балете принято говорить прямолинейно. Вот тебе и «короткие ноги, нет талии, голова крупная». Вот тебе и грядущая «мясистость». Во всем оказалась она права. С возрастом Лиля действительно стала не округлой и не толстой, но плотной, крепко сбитой девчушкой, совсем не балетного облика.

Перед тем как Лиля пошла в первый класс, они с тетей Оксаной придумали «сказку», которую Лиля выучила так, что почти в нее поверила. Тетя Оксана – родная сестра ее мамы. Мама вышла замуж за папу, папа был нерусский, поэтому у Лили такое скуластое личико, такие раскосые черные глаза и такие роскошные, прямые и жесткие черные волосы, так что косы толщиной с ее вовсе не тонкие ручки, а перехватывать их приходится двумя резинками, чтобы не рассыпались. Мама и папа погибли, когда Лиле было три года. Жили они в Якутии, откуда родом отец, ехали откуда-то зимой, машина заглохла, они замерзли насмерть. Эта деталь, такая небанальная, делала историю правдоподобнее.

Директор, принимавшая документы, и завуч, конечно, знали правду об усыновлении, но не болтали: тетя Оксана была щедра на подарки, чтобы ее девочке было в школе комфортно.

Конечно, «чукчей» Лилю дразнили. Пытались и толкнуть, вещи со стола швырнуть, сумку с книгами выхватить: дети к тому, кто выглядит чужеродно, зачастую относятся как злобные зверьки. Но обидчиков хватило ненадолго.

Во-первых, Лиля уже два года отзанималась айкидо и умела направлять силу обидчика против него же, и попытки ее толкнуть или вырвать у нее сумку чаще всего кончались ревом драчуна.

Во-вторых, когда одноклассники чуть повзрослели и Лилю уже пытались просто дразнить, она спокойно и уравновешенно рассказывала о том, чем чукчи отличаются от якутов, а заодно, что чукчи ничуть не смешные, что они свирепые воины, которых боялся весь север и которых не смогли одолеть казаки, и что мертвых своих они хоронят, завернув в полосы оленьего мяса, взрезав живот и вынув внутренности, чтобы быстрее пришли звери, покровители племени, и забрали бренную плоть. Девчонок эти истории пугали и они перестали доставать Лилю на тему чукчей, мальчишки прониклись уважением: что она о такой жути рассказывать может.

А в-третьих, как-то постепенно все ребята поняли, что чукча, или кем там была Лиля, – это не смешно, а страшно. Что Лиля может сделать так, что будет еще страшнее: расскажет какую-то историю – а потом все, кто дразнил ее, во сне это видят, и некоторые со страха до туалета добежать не успевают. Родители «запуганных» пытались на нее жаловаться, но Лиля была отличницей с безупречным поведением, и агрессорами были именно их дети. А если ее национальные сказки могут так напугать девятилетнего мальчика, может быть, следует проконсультироваться с психиатром?

К четвертому классу ее больше не дразнили. Она влилась в коллектив. По-прежнему была отличницей плюс еще победила два раза на танцевальном конкурсе, так что в школе ею гордились. Были завистницы, но были и приятельницы. Подруг не было. Ни одной близкой подруги за все детство. Что-то мешало ей дружить. Никого не хотелось подпускать близко, кроме тети Оксаны. Но просто тусоваться с девчонками, ходить в кино или в магазинчики дешевой бижутерии, есть пиццу и мороженое, при этом обсуждая диеты и модельное будущее, Лиле даже нравилось. Это было игрой в другую жизнь. Совсем непохожую на ее настоящую, с жестким расписанием занятий, с тайным увлечением серьезным кинематографом.

Глава 3

Алена быстро освоилась в московском моделинге. В агентстве вошли в ее ситуацию и сразу же загрузили ее работой. Золушек здесь было много, но почему-то именно Аленина история показалась всем трогательной. Работа была не очень-то престижной: показы начинающих дизайнеров, которые проходили в окраинных домах культуры. Платили за такие мероприятия весьма условно, зато, если повезет, можно было пополнить портфолио фотографиями с подиума. Алена не роптала. Агент, которая с ней работала, женщина лет сорока с небольшим, отчаянно молодящаяся с помощью бесконечных уколов гиалуроновой кислоты, жестоких диет и странной одежды от израильских молодых дизайнеров, сразу же настроила ее правильно.

– Воспринимай все это не как начало карьеры, а как обучение со стипендией, – сказала она. – Да, первые год-два у тебя будет трудная жизнь. Тебе не будет хватать ни на лишнюю чашку кофе, ни на блеск для губ. Зато ты научишься ходить по подиуму, позировать. И, если будешь умницей, скоро вырастешь в конкурентоспособную модель.

Алена слушала и мотала на ус. Ее поселили в одну из так называемых модельных квартир. Агентство снимало большие недорогие квартиры, обставляло их на манер военной казармы двухэтажными кроватями и заселяло девушек, у которых в Москве не было крова. Конечно, это был не акт альтруизма – каждая начинающая модель подписывала договор, по которому агентство вычитало из ее гонораров деньги, в том числе и за аренду. Агентский процент был, вообще-то, драконовским. В первый год Алена отдавала почти шестьдесят процентов заработанного, самой же ей оставались сущие гроши. Но по сравнению с той жизнью, которую она вела в родном городе, Москва казалась ей эдемом. А декорации ее новой жизни – настоящей роскошью!

Зря все думают, что модели купаются в деньгах. В России в этом бизнесе заработать трудно. Многие девушки воспринимали моделинг как социальный трамплин – шанс познакомиться с мужчиной, который будет им помогать. У многих получалось. Но Алена была еще слишком молода, чтобы думать о таких вещах. Она быстро вытянулась и оформилась, но в свои четырнадцать оставалась еще сущим ребенком.

Девушки в модельной квартире менялись так быстро, что она быстро перестала запоминать имена очередных соседок. Кто-то отбывал на заграничные показы – в основном в Азию. В Гонконге, Шанхае и Бангкоке большой спрос на молоденьких славянских моделей. Если девушка старается, у нее вполне есть шанс вернуться в Россию, скопив несколько десятков тысяч долларов.

Кто-то из девушек переезжал к новым бойфрендам. Кто-то уже мог позволить себе перебраться в квартиру получше.

В модельной квартире царил такой шум-гам, что расслабиться было проблематично. Иногда в трех комнатах жили целых пятнадцать девушек. У каждой с самого утра начинались кастинги. Алена быстро просекла, что самое выгодное – стать жаворонком и просыпаться на час раньше всех остальных, тогда ее минуют вечные бои за ванную.

По вечерам модели собирались в кухне, пили шампанское или диетическую колу и сплетничали. Делились амбициозными планами, хвастались фотографиями своих воздыхателей, перетирали косточки более удачливым товаркам. Алена была со всеми милой и вежливой, но ее в компанию не принимали – она казалась всем ребенком.

Девушки часто ссорились. Поводом для выяснения отношений могла стать любая мелочь. Кто-то спер у кого-то последние целые чулки. Кто-то одолжил у подруги туфли и вернул их грязными и со стоптанными набойками. Кто-то заперся в туалете и эгоистично провел там полчаса.

Алена быстро научилась засыпать под звук чужой болтовни, приглушенный смех и звон бокалов. Она знала точно, что рано или поздно заработает себе имя и агентство переведет ее в квартиру получше – туда, где живут чуть более успешные модели.

Вся эта новая жизнь казалась ей жутко интересной. Она чувствовала себя героиней увлекательнейшего реалити-шоу.

Иногда кто-то из ее соседок совершал резкий карьерный прорыв. Такое случалось редко – Алену поселили вместе с самыми начинающими, дешевыми, моделями. Но все-таки случалось. И такие истории очень вдохновляли.

Например, одна девица, она называла себя Анель, приехавшая из Брянска, вдруг снялась для обложки популярного мужского журнала. И в считаные недели стала популярным светским персонажем, получила предложение сняться в сериале, стала вести авторскую программу на музыкальном канале. А ведь в Анель никто не верил. Для модели она была слишком низкорослая – метр шестьдесят три. У нее было немного лишнего веса. И лицо ее было каким-то тяжеловатым. Вроде бы правильные черты, но второй подбородок намечается, нос слишком широкий, зубы какие-то мелкие, как у грызуна. В лицо ей все, конечно, улыбались, но за спиной часто шушукались – другие девушки не могли понять, как Анель вообще ухитрилась просочиться в агентство.

Сейчас каждая вторая девчонка мечтает попробовать себя в моделинге, так что агентство кого попало не берет. Для того чтобы подписать контракт, а тем более попасть в модельную квартиру, надо тоже пройти суровый кастинг, надо, чтобы кто-нибудь в тебя поверил.

Анель была трудолюбивая и честно ходила на все кастинги, но работа почти всегда доставалась другим. Для подиума она была слишком маленькая, в рекламе косметики не могла сниматься из-за плохой кожи с расширенными порами. При этом девушка она была веселая и незлобивая, поэтому все ей сочувствовали. Понимали, что скоро агентство попросит ее на выход.

Но все получилось по-другому. На тот кастинг Анель попала по чистой случайности – а кто бы ее позвал на кастинг такого уровня. Сопровождала подружку. Подружка была успешной моделью, которая недавно решилась на ход конем – отправилась на каникулы в Бангкок и вернулась оттуда с увеличенной грудью. В модельном бизнесе подобные модификации тела, мягко говоря, не приветствуются. Большая грудь тоже может существенно осложнить своей обладательнице путь на модельный олимп. Всем нужна естественная красота и эффект вечной юности. Черт его знает, что заставило девушку решиться на такой отчаянный шаг.

Ну и вот пришла она на кастинг в фотостудию мужского журнала, Анель напросилась вместе с ней. У Анель был дар – она прекрасно умела разряжать обстановку. Быстро обзаводилась социальными связями и с ходу начинала со всеми подряд дружить. Вот и там, в небольшой уютной гримерной, она рассказывала собравшимся моделям что-то забавное, потом, привлеченный хоровым смехом, к ним присоединился и кастинг-директор. В общем, спустя четверть часа Анель пригласили тоже попозировать, скорее шутки ради. Но неожиданно ее фотографии впечатлили бильдредактора. Вдруг выяснилось, что Анель, которую никто никогда не принимал всерьез, умеет смотреть в объектив как породистая кошка в период брачной игры, когда она кота завлекает, но при этом и когтистой лапой по морде провести может, если подошел прежде, чем она решилась его принять… Соблазнительный был у нее взгляд. Манящий и опасный. На следующий день ее снова пригласили в студию – вместе с тремя другими выбранными девушками. В итоге на обложку попала именно Анель. Вот такой вот внезапный взлет.

Конечно, каждая модель надеялась однажды вытянуть подобный счастливый билет.

Алена хорошо помнила свою первую серьезную съемку. К тому моменту она жила в Москве уже полтора года. Перебивалась мелкой работой, но на жизнь не жаловалась. Любая жизнь была лучше той, к которой она привыкла. Алена в любом случае была бы благодарна судьбе – даже если бы Москва приготовила бы для нее серую, по меркам большинства амбициозных моделей, судьбу.

Вот ее среди других девушек посылают на кастинг в офис косметической компании. Алена давно привыкла к тому, что большинство моделей приглашают на подобные мероприятия «для ассортимента». Даже толком не узнала, что именно предстоит рекламировать – помаду, тушь или крем. Просто послушно выполняла все то, что просил фотограф. Поочередно выдавала одну эмоцию за другой. Страсть. Похоть. Веселье. Чистая детская радость. Огорчение. Задумчивость. Меланхолия. Решительность.

Каково же было ее удивление, когда спустя два дня ей позвонили из агентства и сказали, что именно Алену выбрали для рекламной кампании. С ней подпишут годовой контракт! Она станет лицом целой серии средств для молодой кожи. Это был ее настоящий модельный прорыв, ознаменовавший начало совсем другой жизни.

Спустя пару месяцев по предложению агента она переехала в другую модельную квартиру. Улучшила жилищные условия, так сказать. Эта квартира располагалась в Сокольниках, отсюда было намного быстрее добираться до мест проведения кастингов. И ее соседками были всего четыре девушки. В первое время Алене даже трудно было привыкнуть к атмосфере тишины – после вечного праздника ее первого московского жилья.

А спустя еще полтора года она смогла себе позволить снять собственную, пусть и небольшую, квартирку. Работы у Алены было много. Москва приняла ее радушно, как желанную и дорогую гостью.

Глава 4

В восьмом классе оказалось, что Лиля, несмотря на широкое лицо и раскосые глаза, настоящая красавица. Экзотическая, но красавица. Глаза у нее были длинного красивого разреза, ресницы густые – три спички можно положить в ряд, нос с горбинкой, рот большой и безупречно прорисованный – в общем, такое лицо, которым хочется любоваться. Да еще косы густые и толстые, каких ни у кого в школе не было. И на фотографиях она получалась великолепно. Даже на пресловутой всех уродующей фотографии на паспорт. Но главное, поскольку тетя Оксана еще до школы отвела ее заниматься фламенко, двигаться Лиля умела так, что никто и не видел, что нет у нее талии и короткие ноги. Казалось, будто у нее роскошная фигура, а осанка была безупречной, как у всех танцовщиц, и она так держала свою крупную голову с тяжелым узлом из кос на затылке, сплетенным в испанском стиле, что казалось – это не голова большая, это волос много.

– Мне бы ее волосы, – говорила одна из одноклассниц, отчего-то Лилю возненавидевшая: самой приходилось наращивать, благо богатые родители могли оплатить. И тут же, чтобы случайный комплимент превратить в оскорбление, добавляла: – Толстые азиатские волосы дешево стоят. И спросом не пользуются.

Лиля усмехалась и грациозно, как в танце, поворачивала голову с тяжелым узлом, в котором сверкали вплетенные алые ленты.

Все высокие и худые девчонки в ее классе мечтали стать моделями. Лиля делала вид, что ей это безразлично, но хранила фотографии моделей этнического типа. Правда, все они были высокие и худощавые. И длинноногие… Впрочем, ей больше хотелось стать не моделью даже, а актрисой. Чтобы ее лицо появлялось не просто на фотографиях, а на кадрах из фильмов. Она столько раз пересматривала «Первого учителя» с Натальей Аринбасаровой… Тоненькой, тоненькой, тоненькой!!! И «Мемуары гейши» с Чжан Цзыи – тоненькой… И «Берлинский роман» с великолепной Мио Такаки: мускулистой и стройной, а главное – потрясающей актрисой…

Лиля пыталась даже смотреть какие-то корейские исторические сериалы, но это было не то, это было скучно, там не было настоящей актерской игры. И главное – какая-то гнетущая тоска охватывала ее, когда она смотрела сериалы. Словно она вглядывалась в зеркало своей судьбы, а там – мутная вода, полная грязного, пенного, будто после стирки, а вовсе не ясное сияние великого кинематографа, к которому она стремилась.

Лиле было пятнадцать, когда она начала предчувствовать и предвидеть.

После очередных «модельно-диетических» обсуждений за поеданием мороженого с одноклассницами она вдруг отчетливо увидела будущее каждой из тех, с кем сидела за столиком.

Она попыталась себя уговорить, что все выдумывает, но – нет, она знала, знала, что не выдумывает…

Что самовлюбленная Настя, помешанная на своей красоте, уже регулярно посещавшая салоны и заранее знавшая, в каком возрасте какую операцию по преображению внешности сделает, чтобы достигнуть идеала, выйдет замуж за сынка банкира, наркомана, который и ее подсадит на наркотики, и Настя умрет в двадцать четыре года от некачественного героина.

Что чудесная добрая Катя, единственная дочь немолодых родителей, писавшая сказки и мечтавшая стать русской Джоан Роулинг, станет не сказочницей, а журналисткой, будет писать трогательные статьи о героических матерях-одиночках и сотрудницах детского хосписа, всю жизнь проживет одинокой, но будет считать, что раз ей интересно и с карьерой все хорошо, то жизнь удалась, а в сорок лет выйдет замуж по большой любви… А в сорок два умрет во время первых и очень поздних родов – от кровотечения.

Что ни у одной из тех, кто сейчас поглощает мороженое и мечтает вслух, не сбудутся их мечты, вернее – у одной сбудется то, о чем она и мечтать не смела бы…

– Ты, Марина, вполне могла бы стать моделью. Если бы перестала горбиться и смотреть так затравленно, – сказала Лиля и сама испугалась того, что выпустила эти слова на волю.

Марина с ужасом смотрела на Лилю. Другие девочки – с насмешкой. Марина была пария. Из плохой семьи. Родители ее били. Одета всегда нищенски. Мороженое ей покупала обычно Настя, сопровождая угощение каким-нибудь мелким и уже привычным оскорблением. Марина была длинная, тощая настолько, что ее подозревали в анорексии, ни груди, ни бедер, бледная, и лицо странное: глаза огромные, навыкате, как у стрекозы, рот маленький, подбородок вообще крошечный и острый. Только волосы у нее хорошие были, натурального пшеничного оттенка, да кожа как фарфор, ни единого прыщика.

– Да она ж на муху похожа… С этими глазищами выпученными, – фыркнула Настя.

– Нет. Она похожа на Аэлиту, – сказала вдруг Катя.

– На кого?!

– На инопланетную красавицу из романа Алексея Толстого.

Лиля отвернулась, вдруг поперхнувшись слезами.

Она видела, видела, видела…

Она не хотела, но она видела…

…Настя, исхудалая, серая, с давно немытыми свалявшимися волосами, с покрытыми болячками губами и какими-то белесыми, тусклыми глазами, хрипя, умирает на когда-то роскошном, а сейчас запятнанном и заблеванном ковре, а ее муж с ненавистью бьет ее ботинком по ребрам и кричит: «Не умирай, сука, не смей, не смей!» А потом, когда понимает, что она уже не дышит, что застыли широко раскрытые глаза, он, скорчившись, падает рядом и воет: «Что же мне делать?» Не от скорби, не от боли потери, а от страха, что теперь за него точно возьмутся и будут лечить, а это значит – жить без кайфа, жить в аду…

…Марина, одновременно пугающая и прекрасная, похожая на инопланетянку, сверкающая серебристым гримом, шла по подиуму в сложном, тоже серебряном, платье. Милан, но она даже не думает о том, чтобы посетить величайший собор. Зато она уверена в себе и в своей карьере и пользуется спросом, потому что обладает не только уникально тонким телом, уникальным обменом веществ, позволяющим ей сохранять худобу без анорексии и наркотиков, не только оригинальной, запоминающейся красотой, но еще и не делает тех глупостей, на которые способны другие модели. Она патологически ответственная и серьезная, она копит деньги и полезные знакомства, она намерена по окончании карьеры создать собственное модельное агентство.

…Катя, оплывшая от тяжелой беременности, с проседью в коротко стриженных волосах, лежит на каталке в больничном коридоре, к левой руке ее тянется трубочка капельницы, а правой она из последних сил сжимает руку мужа и улыбается ему с такой сияющей любовью, что кажется – эта любовь смывает и следы возраста, и уже подступившую боль. На висках и на переносице у нее высыпали капельки пота, муж вытер их своим платком, поцеловал в кончик носа и смотрит, как ее увозят… Катя пытается приподняться, чтобы еще раз улыбнуться ему. Чтобы его, волнующегося, поддержать: все будет в порядке, им обещали, что все будет в порядке, современная медицина даст ей возможность стать матерью здорового мальчика, все будет хорошо, уже через несколько часов они снова будут вместе, втроем! А Лиля видит, как парит над каталкой, над горой высящимся животом Кати – длинное, серое, длиннопалое, белоглазое, с пастью пиявки, страшное, страшное, страшное… Касается то ее груди, то живота, словно пытаясь выбрать жертву: женщину или дитя? Женщину или дитя?

Вкус мороженого показался невыносимым, будто гнилое мясо, Лиля еле успела добежать до туалета, и ее вырвало.

И в этот миг она вспомнила…

То, что регулярно вспоминала – и снова забывала.

То, что не должна была помнить, потому что дети не помнят происходящее с ними до двух лет!

Она вспомнила странный темный дом с круглыми стенами, и вокруг все мех и мех, мех и мех, и под ней – мех, и в середине дома горит огонь, и уходит дым в дыру в крыше дома, а все равно в доме тепло, и было бы хорошо и уютно, если бы не кричала так громко женщина:

– Не делай! Умоляю тебя, не делай этого!

А мужчина молча скреб костяным ножом окровавленную шкуру. Нож, кровь, шкура – не страшно, потому что привычно.

Страшнее было, когда вчера он подманил бутылкой со сладким молоком маленького, совсем маленького олененка и позволил ей, Лиле…

Нет, ее не так зовут, не так! Но как? Имя, она не помнит имя…

Он позволил ей обнимать и гладить олененка, пока поил его, и, когда перерезал ему горло, она еще обнимала олененка, и горячая кровь брызнула ей на руку и щеку, и она отшатнулась, упала, заревела, а мужчина вспорол олененку живот и бросил собакам потроха и все время бормотал, бормотал что-то, чего она не понимала…

Да, это было страшно, а шкура большого оленя – не страшно, обыкновенно.

Но почему так кричит женщина?

– Давай уедем, давай просто уедем, я не могу так, я не могу отдать ее…

– Мы не можем убежать от него. Он найдет нас где угодно. Надо похоронить дитя как положено. Только тогда он оставит в покое…

Спокойный голос мужчины и отчаянные, рвущие душу рыдания женщины.

Имя…

Как ее звали?

Она забыла свое имя!

…Лиля потеряла сознание, скорчившись возле унитаза. Искать ее пошла Катя. Потом вызывали менеджера, отпирали туалет. Менеджер хотела вызвать полицию: «Наверняка наркотики!» Но Катя, осторожно перевернувшая Лилю и вытиравшая ей лицо бумажными полотенцами, почувствовала, что Лиля вся горит.

– Скорую вызовите. У нее жар. Наверное, грипп.

Лиля пролежала в жару до полуночи. Тетя Оксана рассовала столько взяток в карманы белых халатов, что ей позволили остаться на ночь возле кровати дочери. После полуночи температура вдруг упала до нормальной, и измученная Лиля, пробормотав: «Где я?» – тут же уснула. А проснулась уже совершенно здоровой, и к вечеру ее отпустили домой «под расписку».

– У подростков такое бывает на нервной почве, – сказал тете Оксане молодой врач, смущенный тем, что деньги взял, а толком ничем помочь девочке не смог. – Может, какой-то конфликт с учителями, с мальчиками или с подружками.

Они уехали на такси. Еще несколько дней тетя Оксана не пускала Лилю в школу. Но по ее просьбе принесла из библиотеки несколько книг о памяти. И Лиля выяснила, что, оказывается, у некоторых людей случаются очень ранние воспоминания, но иногда их сложно отличить от ложных воспоминаний: человеку рассказывали о его детстве – и вот ему уже кажется, что он это помнит, хотя всего лишь визуализировал чужие рассказы. Но бывают и настоящие воспоминания… И Лиля была уверена, что у нее – настоящее. Ей никто не рассказывал ничего подобного. Она знала про окровавленную шкуру… Но остальные детали были слишком странными. Не говоря уж о видениях будущего…

Она не решилась рассказать тете Оксане, что случилось с ней. Сказала – вдруг стало дурно, затошнило, в туалете потеряла сознание. Очнулась в больнице. Все.

Но тетя Оксана словно что-то подозревала. Последующие дни Лиля замечала, что в комнате тети Оксаны подолгу горит свет. А однажды, проснувшись среди ночи и пойдя на кухню за парой глотков ледяного ананасового сока, который она очень любила, Лиля услышала, как тетя Оксана бормочет: «Господи, что же мне делать? Что мне делать? Помоги, Господи… Подскажи ему, что с его кровиночкой творится…»

Лиля застыла, надеясь на продолжение, надеясь узнать что-то о том, чьей кровиночкой она являлась и кого тетя Оксана знала, но о ком не говорила ей никогда. Но тетя Оксана всхлипнула и замолчала.

Вернувшись в школу, Лиля узнала, что Марина взяла в школьной библиотеке «Аэлиту» Толстого. Прочитав, она стала ходить за Лилей хвостиком. Она сияла. Кто-то в ней, уродине, увидел инопланетную красавицу, и сама она посмотрела на себя иначе.

Как помочь Насте и Кате, Лиля не знала.

Она не знала, можно ли плохое будущее изменить к лучшему.

Насте можно было бы просто сказать… Но она высмеет, и все. Может, потом, когда она встретит того парня? А может, поговорить с ее родителями? Но тоже – потом. Пока парня нет в ее жизни – все это выглядит бредом.

А что сказать Кате? Роди ребенка, пока молода? Не жди любви? Ты умрешь от поздних родов? Или рожай в предназначенные для этого годы, или не рожай даже от любимого? Потому что я знаю, что ты умрешь от родов в сорок два года, сейчас, в пятнадцать, я это знаю? Это выглядело еще большим бредом.

Но вот реализовать хорошее будущее точно было можно. Незадолго до последних школьных каникул Лиля отвела Марину на просмотр в серьезную школу моделей, и взяли сразу, и Марину сразу начали и учить, и «полировать», так что за несколько месяцев из долговязой нескладной уродины она превратилась в прекрасную инопланетянку, и в десятый класс вернулась уже совершенно другим человеком. Единственной, с кем Марина соглашалась общаться, была Лиля.

Марина оказалась благодарным человеком. Ей тоже хотелось сделать для Лили что-то хорошее.

– Знаешь, модели разные бывают. Иногда нужны экзотические, иногда толстые или старые…

– Спасибо, – усмехнулась Лиля. – Но модельный бизнес не для меня. Я буду поступать во ВГИК, на актерское.

– А если провалишься?

– Мне в армию не идти. Найду учителя, который натаскает. И поступлю на будущий год.

Но поступила Лиля сразу. В ее активе были хорошая дикция, умение танцевать, чувство ритма, плюс некоторый артистизм: и басню про волка и ягненка, и монолог проститутки Женьки из «Ямы» Куприна – все прочла она очень выразительно. Особенно монолог ей удался. Казалось, вся горечь когда-то никому не нужного приютского ребенка выплескивалась из нее со словами, когда семнадцатилетняя нежная Лиля с детским, чуть тронутым блеском ртом, с тяжелыми косами по плечам, мрачно сверкая глазами, говорила:

– Я была и не злая и не гордая… Это только теперь. Мне не было десяти лет, когда меня продала родная мать, и с тех пор я пошла гулять по рукам… Хоть бы кто-нибудь во мне увидел человека! Нет!.. Гадина, отребье, хуже нищего, хуже вора, хуже убийцы!.. Даже палач… – у нас и такие бывают в заведении, – и тот отнесся бы ко мне свысока, с омерзением: я – ничто, я – публичная девка! Понимаете ли вы, Сергей Иванович, какое это ужасное слово? Пу-бли-чная!.. Это значит ничья: ни своя, ни папина, ни мамина, ни русская, ни рязанская, а просто – публичная! И никому ни разу в голову не пришло подойти ко мне и подумать: а ведь это тоже человек, у него сердце и мозг, он о чем-то думает, что-то чувствует, ведь он сделан не из дерева и набит не соломой, трухой или мочалкой! И все-таки это чувствую только я. Я, может быть, одна из всех, которая чувствует ужас своего положения, эту черную, вонючую, грязную яму. Но ведь все девушки, с которыми я встречалась и с которыми вот теперь живу, – поймите, Платонов, поймите меня! – ведь они ничего не сознают!.. Говорящие, ходящие куски мяса!