Высшая справедливость. Роман-трилогия

Глава 7. Огненная стихия

Весь следующий день моросил дождь, и Стивен слонялся из угла в угол, не зная, чем заняться.

– Ну как это можно жить без телевизора? – не переставал удивляться он. – Вечером хоть на стенку лезь. Прямо как в дремучем лесу.

Он продолжил обследование домика, слазал даже в подвал, как будто надеялся найти телевизор там. И спустя час несолоно хлебавши вернулся в гостиную. Брендон сидел на диване с книгой в руках. Дочитав до конца абзаца, он поднял голову и посмотрел на застывшего в дверях Стивена:

– А что ты любишь смотреть по телевизору?

– Все! – отрапортовал тот.

– Ну, как это – все?

– Да так. Можно, например, в жизни любить все?

– В жизни? – Брендон задумался. – Наверное, нет… Как можно любить зло, насилие, несправедливость? «Возлюби врагов своих…» – для этого надо быть святым.

– Вот я и есть святой… телевизионный!

Брендон усмехнулся:

– Ну, возьми почитай что-нибудь. – Он махнул рукой в сторону шкафчика: – Посмотри, какой здесь выбор – на любой вкус. Я уже кое-что себе отыскал.

– Вряд ли это может заменить телевизор, – с сомнением покачал головой Стивен. – Да я и не очень большой любитель чтения. Вообще, я думаю, человеку надо в жизни прочесть три-четыре хороших книги, и этого будет достаточно.

– И ты их, конечно, уже прочел, – поиздевался Брендон.

– Нет, – покачал головой Стивен. – Можно ведь перечитать горы книг, но так и не найти среди них те, которые были необходимы тебе… Лет пять или шесть назад мне попалась одна…

– Роман?

– Не помню. Я и названия-то не запомнил. Разве это так важно? По-моему, главное – остался ли хоть какой-то след. Там были такие интересные мысли… – произнес Стивен нараспев.

– О чем, например?

– Ну, хотя бы о том, что Бог – это любовь, но обретение Бога иногда бывает мучительным, поэтому любовь – это и муки, и страдания, и потери… И еще: о том, что человек так упорно стремится к бессмертию лишь потому, что не понимает: бессмертие – не синоним счастья и не гарантирует разрешения всех проблем. Стоит ли в таком случае обладать им? И если бы люди вдруг получили бессмертие, то не стало бы оно для них величайшим проклятием?

– Да, интересно, – согласился Брендон. – Но мне такая мысль встречалась неоднократно.

– Зачем об одном и том же читать двадцать раз? Достаточно и одного, – сказал Стивен, подходя к шкафчику. Он поглядел издали на разноцветные переплеты, но даже не стал открывать дверцу. – Нет, неохота. И потом, у меня что-то стало хуже со зрением – вблизи все расплывается.

– Наверное, возрастное? – предположил Брендон.

– Смеешься? Мой отец надел очки, когда ему перевалило за шестьдесят. Нет, мне кажется, это после электричества…

Брендон захлопнул книгу, которую читал, и посмотрел на Стивена:

– Твой отец жив?

Стив взглянул немного удивленно:

– А ты бы должен это знать. В деле есть все сведения обо мне.

– Прости, но я не помню, – признался Брендон.

– Какой же ты тогда профессионал? – поиздевался Стив.

– Я не обязан держать в голове всю подноготную моих клиентов, тем более по окончании процесса.

– Я бы запомнил… – сказал Стивен. – Мой отец умер пять лет назад: упал с лошади, недели две провалялся в постели, но оклематься так и не смог. Ему было семьдесят три.

– А когда ты родился, ему было…

– Пятьдесят.

– А твоя мать?

– Она умерла еще до моего рождения.

– Это что… прикол? – не понял Брендон.

– Это правда, – медленно проговорил Стивен. – У нее были трудные роды. Фельдшер, который их принимал, слишком поздно сообразил, что один он не справится, а когда приехала бригада, моя мать уже умирала. До ближайшей больницы было полчаса езды, и они стали делать кесарево прямо на месте, уже не надеясь, что достанут меня живым. Меня еще не успели вытащить, как моя мать скончалась. Я слышал, мне потом говорили, что ей сделали недостаточную анестезию, и она умерла от болевого шока. Отец хотел убить этого фельдшера, но тот очень быстро смотался, да так далеко, что не найти было и с собаками. А нас у отца к тому времени было четверо: я, сестра – на три года старше меня, и двое братьев – двенадцати и четырнадцати лет. Так что этот недоумок до сих пор ждет возмездия.

– Да… Выходит, ты родился в рубашке. Потому-то тебя и сейчас смерть не берет, – проговорил Брендон.

– Нет, не поэтому. Просто каждому человеку точно назначено его время, и пока оно не пробило, что ты с ним ни делай, он все равно останется жить. И все мы знаем этот час, но просто не отдаем себе в этом отчета. Обычно нас оповещают свыше о часе нашего ухода. Если же кто-нибудь скажет нам напрямую, когда и как мы умрем, мы сначала пугаемся, но, немного придя в себя, осознаем: «А ведь я знал об этом и раньше!» И эта же мысль посещает нас перед самой смертью…

– Откуда ты все это знаешь? – поморщился Брендон.

– Книжка была шибко умная! – то ли в шутку, то ли всерьез ответил Стив.

– Может быть, ты еще знаешь, когда и как умрешь?

– Нет. Я знаю только, что не доживу до старости, – сказал Стивен и, присев на корточки у камина, начал подбрасывать туда брикеты.

– Такая жара, а ты камин собрался топить, – неодобрительно покосился Брендон. – Мы же тут сваримся.

– Зато красиво как, посмотри! – сказал Стивен, глядя на весело заплясавшие огненные язычки.

Брендон покачал головой и снова углубился в чтение, а Стив опустился перед камином на одно колено и стал смотреть на огонь.

Две стихии – огонь и вода – всегда покоряли воображение Стивена, он мог любоваться на них часами. Но не в момент их отчаянного противоборства – хотя в невозможности их сосуществования уже изначально заложена особая мистическая притягательность, – а тогда, когда они, разнесенные на безопасное расстояние, независимые, проявлялись во всей своей мощи и необузданности.

Огонь был самым первым его воспоминанием – это было горящее дерево, в которое попала молния. Вероятно, дуб: высокий, раскидистый, он стоял на опушке леса не очень далеко от других деревьев, но все же обособленно от них и пылал, как огромный факел, освещая собой всю окрестность. Никто не тушил пламя – все любовались, потому что зрелище того стоило.

Стив, конечно, не помнил, ночь то была или вечер, но он запомнил совершенно черное небо, по которому метались молнии, дождь, ливший, как из ведра, ветер, налетавший порывами и гнувший деревья аж до самой земли. Они раскачивались во все стороны, всплескивая, точно руками, своими длинными ветвями – одни из них словно старались прикоснуться к погибающему дереву, хотя и понимали, что не в силах помочь ему, другие, наоборот, пытались отпрянуть, отодвинуться как можно дальше, в отчаянии, что ноги их навечно вросли в землю и нет возможности спастись бегством. А живой факел продолжал гореть, и казалось, что никто и ничто не в силах погасить его и он будет пылать вечно. Пламя подрагивало, занимаясь с новой силой, с устрашающим треском обламывались обгоревшие ветки, веером разлетались в разные стороны искры. И была в этой сцене гибели своя неповторимая и жуткая красота…

– Брендон, у тебя есть дома камин? – спросил Стивен, не отводя глаз от огня.

– Нет.

– И у меня нет…

«А что у тебя теперь есть, кроме трех тысяч долларов в кармане и висящего над тобой приговора?» – подумал Брендон и, не отрываясь от книги, проворчал:

– Перестань топить.

– Сейчас. Уже догорает…

Стивен продолжал смотреть на затухающий огонь – эта безжалостная, губительная стихия, схваченная черным квадратом камина, теперь такая мирная и дружелюбная, дарила ему чувство защищенности и незапорошенной детской радости… И Стив поймал себя на мысли, что последнее время никуда не может спрятаться от собственного детства – воспоминания о нем вламывались в его сознание с настырной регулярностью.

Вот и сейчас ласковое тепло, исходившее от камина, вызвало у него самые ранние воспоминания о его сестре Элизабет – когда ему было два года, а ей уже целых пять, и маленький Стиви засыпал под колыбельную, которую напевала ему сестра, поглаживая братца по кудрявой головке. Брат тогда был для нее чем-то вроде куклы в игре дочки-матери. Но кукла часто оказывалась непослушной, игра затягивалась и быстро надоедала – как, впрочем, и все игры, – тогда Стиви получал пинок под зад. Он редко удерживался от того, чтобы не дать сдачи, и обычно тут же завязывалась потасовка, которая всегда заканчивалась торжествующим криком Лизбет. Но даже поверженный и зареванный, Стив никогда не испытывал к сестре ненависти, как нельзя ее испытывать к самому близкому и дорогому человеку.

Возможно, что в раннем детстве он воспринимал Элизабет как мать, но впоследствии она была больше товарищем в детских забавах, чем старшей сестрой. Крепко сбитая, широкоплечая, с торчащими в разные стороны выгоревшими на солнце вихрами, сидению за рукоделием она предпочитала подвижные мальчишечьи игры.

Сестра всегда была в курсе всех его дел и планов и не скрывала от него своих. На нее он мог тогда положиться, как на себя самого. Лизбет не была способна хитрить, изворачиваться, но Стив знал, что, случись любая сложная ситуация, брата она никогда не выдаст.

Элизабет было тринадцать, когда отец определил ее в пансионат, находившийся в центре округа. Провожая сестру в конце лета, Стив еще не знал, что это расставание станет расставанием навсегда. В дальнейшем они уже не были так близки друг другу, как в короткую золотую пору детства. Через несколько месяцев Лизбет приехала домой на каникулы, и Стиви не сразу узнал свою сестру: она подросла, похорошела, формы ее округлились, это была уже не подружка, а взрослая женщина – он не знал даже, с какой стороны к ней подойти…

Никто не мог тогда возместить ему эту неожиданную потерю. На доверительные отношения с отцом Стиви не надеялся: Джеймс Кларк работал почти круглые сутки, чтобы прокормить свою ораву, и, казалось, всегда больше пекся о старших детях от первого брака. Из-за этого Стив с сестрой часто бывали предоставлены сами себе.

А братьев своих Стив просто не брал в расчет – в воспоминаниях о раннем детстве их вообще не было. Когда же он немного подрос и стал себя осознавать, это были уже здоровенные парни, каждый из которых мог сойти за его отца. Разница в возрасте так развела их, что Стив всегда воспринимал братьев просто как каких-то родственников, ну, может быть, дядьев, в лучшем случае. И когда они оба почти сразу друг за другом погибли – один в автокатастрофе, другой – от несчастного случая на стройке, где работал, – Стив не ощутил их смерть как большую потерю.

Братом в ту пору стал для него Эдди Мартинес, семья которого двумя годами раньше поселилась недалеко от их дома. Они с Эдди сдружились очень быстро, буквально с первого дня, и несколько лет были неразлучны. Стивену тогда исполнилось семнадцать, жизнь только открывалась перед ним – влекущая, неизведанная, огромная, – и в ней, казалось, должно было уместиться столько всего, что невозможно охватить и взглядом!

К тому времени пути Стивена и Элизабет уже окончательно разошлись – виделись они теперь редко и лишь по случаю. Последний раз это было на похоронах отца. И встреча эта больше походила на встречу дальних родственников или случайных знакомых.

…Огонь уже погас, но Стивен все еще сидел лицом к камину, погруженный в свои воспоминания. Потом отвел взгляд от тлеющих угольков и, не оборачиваясь, спросил:

– Брендон, а ты не боишься быть со мной наедине?

– Что за чушь взбрела тебе в голову? – проворчал Брендон, нехотя поднимая голову от книги.

– Ну как же – я ведь преступник! Ты не замечал, как магически действует на людей это слово, будто в нем самом уже заложена опасность?

Брендон подозрительно покосился, но не ответил.

– Считается – и не случайно, – продолжал Стивен, – что человек, переступивший черту, нарушивший нравственный запрет убивать, опасен для окружающих, потому что, убив один раз, он сделает это и во второй. Так старая дева, потерявшая наконец в пятьдесят лет невинность, восклицает: «Ах, как же это просто! И почему я не отважилась раньше?» – и тут же пускается во все тяжкие. Люди и сами не могут объяснить, почему их охватывает тревога, когда они слышат слово «преступник». Скорее всего, они подсознательно чувствуют, что невинность нравственная – вещь невосстановимая, и потерявший ее разверзает перед собой пропасть без дна…

– Я не понимаю: ты сейчас говоришь о себе или просто философствуешь? – нахмурившись, спросил Брендон.

Стив пропустил его вопрос мимо ушей.

– Знаешь, убить ведь легко… – тихо проговорил он, и взгляд его скользнул куда-то вдаль, – труднее то, что до этого и что после… а убить… легко…

– Во второй раз легче, чем в первый, и легче с каждым разом? – попытался развить его мысль Брендон.

– Не знаю… мне кажется, да…

– Стив, – серьезным тоном произнес Брендон, – мой тебе совет: выбрось все это из головы. Я не разделяю ни одной твоей идеи по этому поводу и не испытываю ни страха, ни его подобия, находясь рядом с тобой. И могу тебя заверить, что я не являюсь редким исключением.

– Все равно, – вздохнул Стивен, – то, что нас с тобой разделяет, сильнее того, что связывает.

– Почему? Если бы речь шла, скажем, о жизни моих детей, я убил бы кого угодно, не раздумывая!

Стивен покачал головой:

– Для тебя убийство – лишь теоретически возможная вещь, а для меня – свершившийся факт. Мы с тобой на разных полюсах событий и понять друг друга до конца не сможем никогда.

– Раньше ты утверждал обратное: что если мы считаем себя способными совершить какой-то поступок, то нет большой разницы в том, совершим ли мы его когда-нибудь или нет.

– Я и сейчас так считаю. И все-таки… дистанция велика… Ну, ладно! – Стив мотнул головой и поднялся. – Давай поговорим о другом. Расскажи что-нибудь из твоей практики. Были еще такие случаи, как с Майком? Когда подзащитный считал бы тебя своим спасителем?

– Да, много! Когда выигрываешь трудный процесс, первое время становишься для клиента почти что богом. Иногда и надолго.

– А если не удается стать богом – становишься соучастником… а на твоего подзащитного опускается карающая рука правосудия…

– Нет в природе идеальных преступлений. Все предусмотреть невозможно, – хмуро произнес Брендон. – Для этого и существуют законы и судебно-правовая система, а множество людей, в ней задействованных, постоянно бьются над тем, чтобы законы правильно применялись и эффективно действовали.

– И ты уверен, – ядовито прищурился Стивен, – что эта система настолько чиста и честна, что может распоряжаться судьбами?

– Если бы я не был в этом уверен, то отправился бы на ранчо разводить коров! – отрезал Брендон.

– Твоя система нашла бы тебя и там! Видишь ли, закон – это то, что требует толкования, разъяснения. Этим-то он и страшен: что его нужно истолковывать! А ведь это можно сделать по-всякому: в угоду кому-то или чему-то, а то и просто по настроению. Вот скажи: ты сам когда-нибудь брал взятки?

– Нет!

– Значит, давал… – как бы про себя проговорил Стивен.

Брендон зло посмотрел на него:

– В твоем случае взятки не помогли бы.

– Да я вовсе не о том… – Стивен взял в руки книгу, которую Брендон швырнул на диван, и без цели полистал ее. – Ну а твой последний клиент, которого ты кинул, – что там было?

– Во-первых, я никого не кидал, а передал его дело другому адвокату. Там… убийство: муж убил любовника жены.

– О господи! – развеселился Стив. – Не надоело тебе: муж – жену, жена – мужа, муж – любовника, жена – любовницу!

– Это моя работа, – пожал плечами Брендон. – Я занимаюсь уголовными делами, а это сплошь и рядом бытовые убийства.

– Ты надеялся выиграть этот процесс?

– Да, – немного подумав, ответил Брендон.

– За твою практику чего у тебя было больше: удач или поражений?

– Не считал… – нехотя отозвался Брендон. – Хотя… чаще, конечно, удавалось переломить ситуацию.

– Значит, я в твоей карьере – досадный прокол… – заключил Стив.

– Ты в моей карьере… – чуть не выругался Брендон, свирепо посмотрев на Стивена: тот его явно достал сегодня.

– Чего ж ты замолчал? Продолжай! Мне интересно послушать, – не унимался Стив.

– А мне интересно знать, когда ты заткнешься?! – Нервы у Брендона были раскалены уже до предела.

Стивен вздохнул и направился к двери.

– Ладно, договорим в другой раз, – стоя вполоборота к Брендону, произнес он. – Не пойму только: зачем ты потащился со мной? Ну, предупредил меня – и спасибо. Уверен: ты вывернулся бы и без алиби.

– Свинья! – буркнул Брендон.

Стивен сделал вид, что не расслышал, и, вздохнув еще раз, вышел из комнаты.

Брендон снова взял в руки книгу и задумался.

«Несовершенство правовой системы, возможность судебной ошибки, роль случайных факторов…» – эти вопросы всегда были самыми болезненными для него. И он прекрасно понимал, куда понесут его сейчас воспоминания, но спастись от них уже не мог…

…То дело было вторым по счету в его практике. Уже задним числом Брендон понял, что ему, тогда еще желторотику, подсунули столь скользкое дело нарочно. В то время он не думал об этом и не подозревал, какое количество врагов может быть у человека, еще не успевшего наделать сколько-нибудь значимых неприятностей окружающим. Врагов, которые возникают сами собой, как самоорганизующаяся материя, и которых вызывает к жизни один только факт нашего существования. Будь на его месте какой-нибудь старый ловкий адвокат, он наверняка легко выпутался бы из искусно расставленных сетей. Но у О’Брайана тогда еще практически не было опыта. Не успел он сделать и первых шагов, как тут же оказался между Сциллой и Харибдой: между темной пропастью гнусного шантажа и искушением закрыть на все глаза, дать возможность событиям разворачиваться без его участия. Он выбрал второе…

Его шантажировали – это правда. Но правдой было и то – Брендон это чувствовал, – что реальная опасность не так уж и велика. Он не столько спасал свою шкуру – только свою, тогда он еще не был женат, – сколько бездействие предпочел борьбе.

Позднее в свое оправдание Брендон всегда приводил тот факт, что он не взял денег и не стал делать того, что от него требовали. Но благодаря занятой им нейтральной позиции машина правосудия была развернута против невиновного. Брендон, наверное, дал бы в морду тому, кто осмелился бы обвинить его в этом. Но самому себе ему все-таки постоянно приходилось доказывать, что человек этот не был совершенно безвинным. Но не был он и виновен в такой степени, насколько суровым оказалось наказание, – это Брендон тоже хорошо знал. А ведь человек этот был его подзащитным!

Странно… Как давно он не вспоминал об этом. Может, и не было тогда никакой сделки с совестью? Просто все случилось так, как и должно было?.. Да, он не брал никогда взяток. Здесь он не солгал. Но мог ли он, положа руку на сердце, сказать, что всегда был абсолютно честен? И не была ли эта непререкаемая честность, которой он так гордился и в которую сам уверовал, как в божество, скорее мифом, чем реальностью?

И Брендон подумал, что, наверное, не случилось бы всей этой истории с Кларком, не будь на его совести пятен и пятнышек, подобных этому…

Глава 8. Выбор

– Откройте, пожалуйста, гараж, – вежливо, но настойчиво попросил полицейский. – Это ваша машина?

– Это не моя машина, – спокойно ответил Майк, отправляя ключи в карман.

– А чья?

– Моего адвоката.

– Вы можете объяснить, почему она стоит в вашем гараже?

Майк нахмурился, но ответил почти сразу:

– Он попросил меня об этом.

– Зачем?

– Не знаю, я не спрашивал.

– Возможно ли такое? – На лице полицейского изобразилась плотоядная ухмылка бывалого охотника. – Вы не поинтересовались, в чем причина столь необычной просьбы?

– Я привык доверять ему, – холодно отпарировал Майк.

– Бывало ли раньше, что ваш адвокат обращался к вам с подобной просьбой?

– Не помню… кажется, что-то такое было… давно…

– Простите, но мне придется спросить вас еще кое о чем. – Полицейский вальяжно оперся о «мерс» Брендона, будто собирался на нем разлечься.

Майк смерил копа взглядом – его ординарная физиономия выглядела ужасно нахальной. Довольная самоуверенность, с которой тот задавал ему вопрос за вопросом, до предела раздражала Майка, и он с превеликой радостью размазал бы сейчас эту кряжистую фигуру по сверкающему капоту.

«На этого гада выдержки у меня должно хватить!» – решил он.

– Спрашивайте.

– Мистер О’Брайан был один, когда заезжал к вам?

«Так, фамилия уже прозвучала… Значит, дело приобретает серьезный оборот!»

– Да, один.

– Вы уверены в этом? – Полицейский выдержал паузу: – Мистер Филдстайн, советую вам хорошенько подумать, прежде чем отвечать дальше. Вы не можете не понимать, чтó вас ожидает за дачу ложных показаний.

«А это уже настоящий допрос!» – Майк почувствовал, как воротничок рубашки, словно удавка, впился ему в шею, он нервно покрутил головой. В конце концов, он знал, на что идет. Брендон ничего не скрывал от него и честно предупредил. С самого начала нельзя было сбрасывать со счетов такой поворот событий.

– Потрудитесь, пожалуйста, вспомнить, – продолжал полицейский, – в котором часу вы вернулись в тот день домой?

– В какой день? – попытался прикинуться Майк.

– Когда мистер О’Брайан оставил у вас машину, – услужливо уточнил полицейский.

– Часов… часов в пять вечера. Я был очень занят тогда: на следующее утро у меня была назначена ответственная операция.

– Однако в тот же вечер вы не поленились съездить в *…виль и взять там напрокат черный «форд». Не расскажете ли вы мне, зачем вам понадобилась эта машина, куда вы на ней ездили и где она сейчас?

Майк молчал. Дальше валять дурака было бессмысленно. Видимо, они все уже раскрутили, и им теперь нужен только выгодный свидетель.

– Вы взяли ее для Брендона О’Брайана? – не дождавшись ответа, подсказал полицейский.

Майк зло сощурился:

– Меня могут в чем-то обвинить?

– Да. В соучастии в побеге опасного преступника.

– Сколько?

– До десяти лет тюрьмы.

– Вы шутите?! – вскричал Майк. – Я же не совершил ничего противоправного! Я только выполнил то, о чем попросил меня мой друг. И в глаза не видел никакого преступника!

– Тем не менее это заявление не избавит вас от возможного обвинения. Но заверяю вас, что точность ваших показаний будет, без сомнения, учтена.

– Сожалею, мистер…

– Харт! – отчеканил полицейский.

– Сожалею, мистер Харт, но больше мне нечего добавить. – Майку почудилось, будто в эту минуту кто-то опустил ему на спину мешок с песком, а сам он вдруг сразу стал старше и ниже ростом.

– Мистер Филдстайн, – просверлил его голос копа, – в принципе, у меня есть уже все основания для вашего задержания. Поэтому в ваших же интересах ответить на мой вопрос. Скажите: вам известно, где сейчас находится Брендон О’Брайан?

«Вот он, момент истины!» – подумал Майк.

Как много он дал бы за то, чтобы никогда не оказаться перед его лицом! Да, тот самый момент, выход из которого – Майк уже чувствовал, знал – будет один: честь и хвала снаружи и бесконечные укоры совести внутри…

^{______________________________}

Два дня и две ночи Лори провела в непрерывном ожидании – вот сейчас раздастся стук в дверь. Если звонок не зазвонил в эту минуту – значит, обязательно зазвонит в следующую. Лори не сомневалась, что Стив, или полиция, или кто угодно – может быть, сама смерть – вот-вот заявятся к ней! Она сидела на диване, обхватив колени руками, и снова перебирала в уме все свои тридцать три несчастья. Так хотелось вспомнить хоть что-нибудь хорошее… Но получалось, что ничего хорошего в ее жизни никогда, собственно, и не было, а если и было, то так недолго… И на поверку всегда оказывалось обманом.

Парень, с которым она встречалась до Стива, – этот студент с философского… Кто только мог подумать?! Нет, лучше не вспоминать!.. Но Лори все равно еще помнила, как на первое свидание философ принес ей восхитительные белые лилии, и потом, когда узнал, что она очень любит цветы, стал приносить ей их каждый день. Лори и сама не заметила, как из прыщавого очкарика он вдруг превратился для нее в прекрасного принца, – она еще помнила, как летела на свидания с ним, а внутри нее вибрировала каждая жилка.

Первые несколько ночей все было замечательно. Но потом началось такое… чего она не видела ни в одном эротическом сериале и что очкарик игриво именовал «не совсем традиционным сексом». Даже близким подругам Лори не могла рассказать, какие штучки он выделывал в постели, – не потому, что считала постыдным говорить об этом – в конце концов, это был не ее грех, – но при одном только воспоминании о том, от чего ее партнер приходил в экстаз, у нее комок подкатывал к горлу и она боялась, что ее на самом деле стошнит.

Долгое время после разрыва с «какашечником» Лори и взглянуть не могла в сторону мужиков – в каждом ей мерещился извращенец. Но понемножку страхи улеглись, она успокоилась и опять стала ощущать тоску и неприкаянность.

И вот тут вдруг появился Стив… Это было что-то! Высокий, веселый, добрый, нежный… нет, это слишком! Слишком хорошо, чтобы быть правдой. «Что он во мне нашел? – думала она. – Ведь девушек вроде меня пруд пруди». Такой большой, такой сильный… Лори всегда чуть робела рядом с ним.

Стив ничего не требовал, не ставил никаких условий – это так здорово! Он практиковал с ней только такие формы секса, от которых она получала наибольшее удовольствие. И Лори было приятно видеть, что он делает это не в уступку ей, а наоборот, ее искреннее наслаждение становится его наслаждением.

Господи, как же хорошо было с ним! Иногда прямо посреди ночи Лори спохватывалась и спрашивала себя: «Неужели такое бывает? Нет, это не навсегда». И, увы, оказалась права: встречались они совсем недолго. Сглазила она, что ли, спугнула свое счастье? Или просто трезво оценила ситуацию? Но очень скоро – в один миг – все рассыпалось в прах.

В середине дня ей на работу позвонил Робин – и зачем только он познакомил ее со Стивом? – и проорал в трубку: «Ты что, газет не читаешь?!»

Газет Лори и правда не читала. А лучше было бы, если бы она вообще не умела читать, а заодно и видеть, и слышать, – так она хотя бы никогда не узнала, чтó натворил Стив…

И сейчас самое лучшее – оглохнуть, или что угодно, только бы не мучиться в этом бесконечном заледенелом страхе! Лори обхватила голову руками, и ей стало казаться, что она и вправду начинает глохнуть.

Но когда звонок наконец прозвучал – на этот раз холодно, неумолимо, – она не сразу даже поняла, что это за звук. Звонок повторился. «Стив!» – прошептала Лори, и ее бросило в жар. Она сползла с дивана и на негнущихся ногах побрела в прихожую, негнущимися пальцами отворила дверь – и тут уж ее бросило в холод: на пороге стояли полицейские!

Полиции Лори боялась с детства, боялась панически. И хотя за всю жизнь она не имела никаких столкновений с блюстителями порядка, страх этот с годами только усиливался. Даже одни разговоры о каких-нибудь серьезных правонарушениях повергали ее в ужас. По этой же причине она никогда не читала детективов, а в кино ходила только на сентиментальные мелодрамки.

И вот теперь копы в ее доме! Если до этого Лори казалось, что она оглохла, то теперь она словно онемела. Это было точь-в-точь, как однажды в детстве, когда она чуть не утонула, заплыв на середину реки: барахтаться еще барахтаешься, а кричать сил уже нет.

Копы… как их много… сколько – она не могла сказать… они рассыпались по всей комнате… А те двое, которые задают ей вопросы, – они такие одинаковые… у них одинаковые лица, одинаковые голоса – они близнецы? Или у нее просто двоится в глазах? Тот, что справа, – он предупредил ее об ответственности за дачу ложных показаний, или ей послышалось? А, какая разница? Все равно, что она ни скажет сейчас, все будет ложными показаниями!

Лори попыталась что-то произнести, но язык совсем не слушался, и слова выскакивали какие-то чужие, перекореженные, будто иностранные.

…Да, он был у нее… ну да, был… да, один… она не знает, куда он ушел… она не помнит, когда он приходил… не помнит, не знает… не помнит… не знает… И Лори продолжала повторять одни эти фразы, хотя никто ничего у нее уже не спрашивал, и знала, что будет повторять их теперь всегда, даже под пытками…

Один из полицейских что-то негромко сказал другому, и тот засмеялся, и двое рядом с ним тоже засмеялись. Теперь они все смеются! Чем же она их так развеселила? Ну и пусть смеются! Пусть! Пусть все будет, как будет. Пусть ищут, пусть найдут – его, Стива, судьба, не найдут – его счастье. Но она никак не будет в этом участвовать! Она ничего не будет больше говорить!!!

…Полиция исчезла так же, как и появилась, точно ее и не было. Лори стояла посреди комнаты одна. Было очень тихо. Она нащупала рукой краешек дивана и села. «Что это? Это начало или конец?» – она ничего не понимала.

Сейчас Лори снова вспомнила того Стива, в которого была так восторженно и так недолго влюблена, и того страшного оборотня-убийцу, которым он стал для нее теперь, – и голова у нее пошла крýгом: совместить эти два образа в один было невозможно! Ужас состоял в том, что Лори так и не могла понять, с кем из этих двоих она была недавно близка и кого из них только что всеми силами пыталась выгородить…