Дочки-матери

Клавдия Семёновна вновь убежала на кухню, а Галина всё же перенесла дочку на кровать и прикрыла стареньким пледом. Раздевать не стала, сняла только колготки. А что? Пока платье расстегнёшь – разбудишь. Возись потом с укладыванием, а ей ужас как надо себя в порядок привести. Это не просто новогодний праздник, может, судьба решается. Да и уж, говоря откровенно, не слишком часто Галину в гости звали, да ещё так уговаривали. Она сходила к соседке за щипцами и, усевшись за стол, пристроила зеркальце между чашкой и сахарницей, чтобы не упало. Накручивалась старательно, аж ухо обожгла и висок немного. Чужое платье сидело не слишком ловко, явно не её рост. Да ладно, мелочи какие, зато богатое – ацетатный шёлк всё же, не ситец какой. Надела крохотные серьги с жёлтым камушком, оставшиеся в наследство от тётки. Вооружившись спичкой, наковыряла из опустевшего тюбика красно-оранжевой помады. Вызвалась помочь Клавдии накрывать стол, но двигалась, как всегда, неторопливо. И, поставив тарелки или очередное блюдо, надолго застывала перед большим зеркалом в чужой комнате, поправляя волосы и проверяя, не смазалась ли помада. Галя знать не знала, не видела заочного жениха, но отчаянно хотела понравиться. Ей казалось, что только официальный брак поднимет её на много ступеней выше, сделает ровней остальным. Опять же, муж станет приносить зарплату, а, по словам Клавдии, жених – мужчина солидный, стало быть, не бедный. Знает, что есть ребёнок и вроде не возражает. Это ж какой идиоткой надо оказаться, чтобы пропустить своё счастье? Она так хотела замуж, что жених заранее был по душе.

Иван Никифорович оказался невзрачным мужичком с остреньким носом и глубоко посаженными глазами. Рыжеватые волосы аккуратно зачёсаны на бок, скрывая залысины. Взгляд жёсткий, смотрит так, словно он про тебя знает что-то тайное и ждёт, когда же можно будет поймать собеседника на вранье. Видно, не зря много лет кадровиком работал на автобазе вместе с мужем соседки.

Галя оробела, сидела потупившись и смущённо ковыряла вилкой салат. Клавдия с мужем старались вовсю: Никифорович мужик важный, какое-никакое начальство. С таким лучше приятельствовать. Соседка то и дело выбегала на кухню, вроде как принести чего-то, пихала опьяневшего мужа в бок, мол, пойдём, поможешь. Иван Никифорович подсел к Галине, уставился своими колючими глазками:

– Так ты, значит, деревенская?

– С посёлка, под Кубинкой, – пробормотала она.

– Это недалеко, – протянул Иван Никифорович, закуривая папиросу.

– Да, электричкой и автобусом маленько.

– А в Москву как попала?

– Дак тётка давно здесь жила. Дом старый, барачный. Она мне говорит: пропишись ко мне и комнату большую дадут. Вот дали, тётка через год померла. А мы остались.

– Комната это что – отдельная-то квартира лучше. Я вот сейчас тоже в комнате живу. Как с женой развёлся, пришлось разменяться. Но я так жить не люблю, мне надо, чтобы своё было, личное. Мне квартиру получить – раз плюнуть, только одному не дадут, а вот если семья…

Галя вспыхнула, опустила голову. Сердце застучало как сумасшедшее – про семью говорит просто так или намекает?

– А вы что не кушаете, Иван Никифорович? – как можно заботливей спросила она. – Может, вам салатику положить или колбаски хотите?

– Потом, давайте лучше выпьем, праздник всё же.

Галя вновь порозовела, взяла протянутую рюмку.

– Уж я немножко ради праздника, Иван Никифорович. А так я строго с этим, баловства какого себе не позволяю. Всё больше по хозяйству, по дому, я ж мать.

– Ну, ясное дело. Тяжело, небось, одной?

– Как не тяжело? Разве хорошо в одиночку ребёночка поднимать?

– Чего ж ухажёр-то не женился? Сбежал?

Галя отчаянно покраснела, на лоб набежали складки.

– Да… да, он… мы хотели уж записаться, а он помер.

– Так ты, стало быть, вдовая, Галя?

– Выходит, так, – стараясь вздохнуть глубоко и как можно жалостней, пробормотала она. Ну, для устройства судьбы и маленько приврать не грех. Вот и от злобной Натальи польза: вовремя сообщила о смерти брата.

– А я разведённый. Такая стерва жена попалась! – скривился Иван Никифорович. – Дом полная чаша – живи не хочу. Я человек обстоятельный, у меня всегда порядок должен быть. А она не ценила, да и хозяйка так себе.

– И разговору нет! – подхватила вернувшаяся из кухни Клавдия. – За таким мужем как за каменной стеной. Видать, избаловали вы свою супругу – вот и результат. А кому она теперь нужна-то будет? Ей уж, поди, за сорок. Да сынок у вас большой. Какой мужик на такую позарится, да ещё с пацаном старшеклассником? А вы мужчина в самом соку, за такого каждая пойдёт с радостью, даже молодая. Вот наша Галина девушка скромная, тихая, послушная. Опять же, деревенская, это городские – девки ушлые. А что с ней по молодости ерунда приключилась, так дело то житейское. Несмышлёную девчонку окрутить ума не надо. Заморочил – и в кусты.

– Да я уж рассказывала Ивану Никифоровичу, – пихая соседку под столом ногой, бросила Галя. – Он хотел расписаться, не отказывался вовсе, да погиб при аварии.

– А… ну да, – спохватилась Клавдия. – Я к тому, что тянул долго с женитьбой, по-людски надо было сперва в ЗАГС, а уж потом ребёнка.

Иван Никифорович вальяжно развалился, одну руку положил на спинку Галиного стула. Ему нравилось, с каким явным интересом и уважением она слушает, поддакивает на каждое слово, всё норовит предложить новое блюдо. Удался праздник, что и говорить. Не зря согласился в гости прийти. Хотя для виду и большей важности отказывался долго и вроде как в последний момент снизошёл. И правильно, он кто? Начальник отдела кадров, а Клавин муж Егор – простой шофёр. Надо бы и своё место знать, ему не по чину вот так сломя голову по первому зову бежать. Да, Клава не соврала про соседку. Видно, что скромная, краснеть не разучилась. Опять же, не красавица. Красивых, ярких женщин Иван Никифорович в глубине души побаивался и испытывал к ним антипатию. Понимал, что такие на него и не взглянут. А разве ж это правильно, чтобы баба выше мужика была? Он снисходительно вставлял редкие фразы в разговор, скупо улыбался маленьким узким ртом, слушая анекдоты, которыми сыпал Егор. А в основном тайком наблюдал за Галей. Ну чего ж, девушка она неплохая, умишка, видать, небольшого, но зато не нахальная, не разбитная. Вон даже смеётся тихонечко, прикрывая ладонью рот. Серёжки в ушах копеечные, колечек нет. Такой брошку пластиковую подаришь, обспасибкается. Конечно, он с бухты-барахты в ЗАГС не побежит – не на того напали, хватит, обжёгся уж. Опять же, сын – дубина стоеросовая, мамкин подголосок, ему только четырнадцать стукнуло, это ж ещё четыре года алименты платить. Вот досада! Что же это за законы такие – пацан к отцу без уважения, а деньги дай. И так жена Верка всю анкету разводом испортила, ещё заработку урон. Ну ничего, попомнят. Иван Никифорович нахмурился, сердито раздавил окурок в пепельнице. Галя испуганно засуетилась.

– Иван Никифорович, а вот картошечка горяченькая, вы и мяско под майонезом не попробовали ещё.

Он тотчас благосклонно заулыбался.

– Ну положи, положи.

И глядя, с каким усердным подобострастием эта широколицая молодая женщина его обхаживает, он вновь улыбнулся, но не Галине, а своим мыслям. А что, женится он, вот Верке-то плюха будет. Она ж ему ровесница, а Гале тридцати нет. И, обзаведясь женой, да ещё с ребёнком, получит он долгожданную квартиру. Каково? Жильё отдельное, жена молодая. А Верка, дура старая, так и будет в коммуналке сидеть. Вперёд наука – нечего было норов показывать. И стало Ивану Никифоровичу на душе так отрадно и хорошо, что он перестал – пусть на и некоторое время – строить из себя начальника и лихо опрокинул протянутый Егором стакан водки. А после громко захохотал очередной шутке, что захмелевший хозяин дома повторил дважды, позабыв начало анекдота.

Наталья приехала через несколько дней. Еле заставила себя не явиться в гости раньше. И что только не делала: и мебель переставляла, и стирку устраивала, хотя грязных вещей набралось кофточка да два полотенца. Всё пыталась выкинуть из головы мысли о Воронцовых. Но желание увидеть Люську превратилось в навязчивую идею.

Галя растерялась, торопливо натянула на лоб косынку, скрывающую бигуди. В комнате беспорядок, на столе отодвинутая в спешке грязная посуда и сложенное в несколько раз старенькое прожжённое одеяло.

– Ой, Наташенька, вы и не предупреждали, что придёте, я гостей не ждала. Вот бельишко глажу, – пробормотала она, подхватывая с одеяла разложенную юбку.

– Да ладно, не суетись, хозяйство оно, конечно, времени требует, – скептически хмыкнула Наталья, обведя взглядом комнату. – Да я, собственно, не в гости, Люсе вот гостинцев принесла.

– А Люсенька в садике ещё. За ней только часа через два идти.

– Ну и хорошо. Я как раз у тебя спросить хотела кое-что, а при ребёнке неловко.

Галя на секунду нахмурилась, но лицо тут же приняло своё обычное выражение жалостливой просительницы.

– Чайку, может, хотите, Наташенька?

– Не откажусь. Если кофе угостишь, ещё лучше.

– Откуда ж у меня? – Галина схватила чайник, шмыгнула за дверь.

Гостья была неприятна до обидного. Нарочно, что ли, на голову свалилась, чтобы даже внешностью своей расстраивать? Надо же было в одном человеке собрать всё то, чего у другого и нету? Конечно, каждая чёрточка даёт право нахальничать и смотреть свысока. И подведённые тёмно-серые крупные глаза с щедро накрашенными ресницами. И пухлые губы, что дают возможность кривиться в усмешке по-красивенькому. А тут улыбнёшься – и рта словно нет, уж какие там ухмылочки строить? И всё-то у Натальи слишком да чересчур. Несправедливо, нехорошо так-то. Надо бы поровну. Допустим, дали какой женщине статную фигуру, грудь торчком и аккуратные бедра, туго обтянутые дорогой юбкой. Высоко собранные в валик, блестящие от лака светло-русые волосы. И гладкие кисти рук, украшенные колечками и тонким браслетиком на запястье. Так пусть другой бы женщине достались денежный муж и богатый брат. Отдельная квартира и денежек на книжке несчитано. Вот это было бы по справедливости, а то одним – с избытком, а другим – кукиш.

В кухне Клавдия переругивалась со старухой Крутиковой. Ругались всегда, даже зла уже не было, а так, словно для порядка, чтобы форму не терять.

– Клав Семёновна, опять эта пришла, – обиженным шёпотом бросила Галя. Уж очень расстроилась своим мыслям о несправедливости.

– Да ну? А я думала, не появится больше. Чего ей надо-то?

– Гостинцев привезла ребёнку. Придётся чаем поить, не вытуришь теперь. Всё ж подарочки дитю, а я ж мать, как отказаться? Уж такая наглая эта Наташа, кофей требует.

– Глядите, совсем совести нет! Она бы ещё бутерброд с икрой попросила! – всплеснула руками соседка. – Королева выискалась. Ладно, отсыплю маленько, у меня баночка есть, мой в заказе принёс. Может, кофе выпьет, да ещё денег даст.

– Ой, не знаю я! Пришла к ребёнку, так взяла бы да погулять сводила. Будто у меня дел нет – сидеть лясы точить.

– Ты, Галя, не будь дурой-то, – Клавдия бросила взгляд на замершую от любопытства старушку и вытащила собеседницу за рукав халата в коридор. Там в полумраке заставленного коридора, притиснув Галину в угол и напирая на неё пышной грудью, торопливо зашептала:

– Не будь дурой, говорю! Раз она к девчонке расположена, так свою выгоду поимей. Скажи, мол, на больничном сижу, дитя не на кого оставить. Помогите по-родственному. Пусть заберёт девку-то на выходной – и тебе облегчение. Мужики народ такой: долго ломаешься – враз другую найдёт.

Галя согласно кивала, морща мягкий лоб, словно прилежная ученица. А чего ж, Клавдия Семёновна человек опытный, значительный и, говоря откровенно, не так давно вдруг да проявившая участие и интерес к такой неприметной по всем статьям соседке. Чего скрывать, Галине это польстило. Значит, не такая уж она незначительная фигура, коли сама Клавдия, что верховодила в квартире, взялась её опекать.

Наталья сидела на краешке стула, никак не могла избавиться от ощущения, что всё в этой унылой комнате грязное и липкое. Брезгливо оглядела чашку, в которую хозяйка налила кофе из крошечного кофейника, словно заварку, и щедро долила доверху кипятком. Такой бурды она не пила со времён детства. Хотя тогда она вообще кофе не пробовала. Бурдой была залитая кипятком по нескольку дней заварка. Наташа вздохнула, поправила уложенные в высокую причёску волосы.

– Галя, а… что у вас с Андрюшей… как у вас вышло?

– Ну-у-у, что уж скрывать, Наташенька, – протяжно загнусила Галина. – По глупости, по молодости, как у всех бывает, знаете?

– Не знаю, – бросила Наталья. – Оттого и спрашиваю.

– Подружка меня с толку сбила, – пробормотала собеседница, опустив глаза и водя пальцем по трещине на клеёнке. – Посёлок маленький, женихов нет. А мне уж двадцать третий годок пошёл, соседи насмехаются, мол, перестарок. Родители старые, хворые, говорят, хоть бы замуж вышла скорей, зять бы сараюшку поправил. Ну и Нинка подбила меня: пойдём да пойдём в гости.

Дальнейшее повествование было таким стандартным, словно плохо написанная книжка или дежурная статья в «Работнице». Аж скулы свело, как от неспелого яблока-зелипухи. Попался Андрей на банальном застолье, видно, ошалев от своей мнимой взрослости да от количества дешёвого портвейна. Чего с девятнадцатилетнего курсантика взять? Но эта курица хороша! Лишь бы под кого, чтобы только замуж выйти. Добро была бы девчонка несмышлёная, а то двадцать два года и такая бестолочь! Наталья слушала хмуро, губы поджала, сигарету закурила в комнате, даже разрешения не спросив. Галя и не возмутилась вовсе, только форточку приоткрыла и вновь залепетала протяжным своим голосом, заискивающе глядя на гостью. Наташа чувствовала, что Воронцова откровенно её побаивается, лебезит. Ну и пусть! Она всегда придерживалась принципа: «боятся – значит уважают». Хотя от этой снулой рыбы ей любовь и уважение без надобности. Если бы не Люська, сроду такое завидное знакомство не продолжила. Вот размазня! Ума не хватило прижать парня как следует, ни пригрозить письмом в училище, ни в суд подать. Дура! По всему выходило, что ушлая её подружка преспокойно замуж вышла и не по залёту, а по-людски, а эта так и осталась при пустом интересе. Андрюшка тоже хорош! Это рядом старшей сестры не было, сказать стыдно, но узнай она про гулянку, не постеснялась бы ремня ему дать хорошего, начисто бы про девок забыл. Наталья вздрогнула, словно очнулась. Что она, с ума сошла, что ли? Мысли какие-то идиотские. Да пусть бы братишка был бабником или пьяницей последним, лишь бы живой. И она вновь мысленно ополчилась на Галю. И не Андрюша виноват во всём, он пацан был совсем. Ишь удумала, напоила дурачка, уложила в койку – и на тебе свидетельство о браке. Не такая уж она и дура, а совсем напротив – проныра корыстная. Но, поостыв, Наташа и сама понимала, что проныра из Галины никакая. И злиться на неё равно как на плюшевого медведя. Сидит, глаза пустые, нажми на живот – и услышишь монотонное «бэ-э-э». Ну как бы там ни было, в проигрыше оказалась именно эта поселковая посягательница, а не брат. По рассказу выходило, что Андрей повстречался с ней раза два, и встречи эти были такими же вялыми и скучными, как сама Галя. Она проговорилась, что парень инициативы не проявлял, замуж не звал, в любви не клялся. Пожалуй, ей даже повезло, что деньги переводил, случайно узнав – и то не от самой новоиспечённой мамаши – о том, что народилась Люська. И Наталья невольно выпрямилась и слегка улыбнулась уголками губ. Значит, Андрюша вырос порядочным человеком, вернее, она его хорошо воспитала. А подтверждение собственной правоты её всегда радовало совершенно искренне и делало более добродушной и покладистой.

– Ладно, чего уж, дело прошлое, – поглядев на золотые часики, спокойно произнесла она. – Пойти, что ль, девочку пораньше забрать? Я бы с ней погуляла часок, пока ты по хозяйству хлопочешь.

Последнюю фразу Наталья добавила язвительным тоном с усмешкой. Но Галя на это и внимания не обратила, напряглась как кошка перед прыжком и без всякого вступления заканючила, стараясь говорить как можно жалостнее. От этого говор становился ещё более монотонным и гнусавым, как причитания нищих в фильмах про старую жизнь.

– Ой, Наташенька, спасибочки за помощь, уж я и делать-то что не знаю. Приболела вчерась, еле смену отработала, простыла, верно, на сквозняке или заразил кто из больных. Голова кругом, дышать тяжело, отлежаться бы пару деньков, больничный, должно, возьму. Вот горе, как бы Люсенька не заболела. Ох, намаешься с одного больничного на другой, и так зарплата копеечная, а то и вовсе без денежек останусь…

Галя зашмыгала носом, озираясь в поисках платка. На мгновение Наталье показалось, что она сейчас, как и её дочка, задерёт полу халата и вытрет нос. Игра была насквозь фальшивая и сделанная наспех человеком неумелым и лишённым актёрского дара напрочь, но Наташа игру эту подхватила. Эк повезло! Конечно, она с превеликим удовольствием забрала бы Люсю к себе, чем сидеть с ней в этой затхлой комнате, но никак не решалась обратиться по этому поводу к Гале. Ведь это означало бы просить. А просить она не любила, тем более у тех, кого не считала себе ровней. И обе молодые женщины старательно сохраняли вид, что верят происходящему. Словно девчонки с упоением играющие в куклы: вот эта коробка как-будто бы кроватка, а полоска фантика – чур колечко.

Сговорились, что Наталья заберёт девочку на выходные. А что делать? Галя так расхворалась, что, пожалуй, и до садика не дойдёт. И самой Наташе удобнее: взяла Люську и поехала. Что время терять, ходить туда-сюда? Театрально охавшая и картинно согнувшаяся от немощи Галина вмиг распрямилась и стремглав бросилась в коридор к телефону. И, начисто позабыв о своей тяжкой болезни, бодрым голосом сообщила нянечке, что придёт за ребёнком родственница, по причине внезапно напавшей на неё, Воронцову Галину, хвори. Уже стоя в дверях, провожая Наталью, она вдруг опять собрала на лбу складочки и с жалобным просящим выражением лица протянула:

– Наташенька, вы уж простите за беспокойство, но мне бы лекарства прикупить, от температуры чего и там микстуру, может, какую. Верите, денежек в обрез.

Наталья аж задохнулась. Вот зараза наглая, ей дай палец – она по локоть отхватит! Несколько дней назад двадцатку схрумкала, не подавилась. Но ей до смерти надоел Галин противный голос, и сама она надоела, и комната её тоскливая, и вся эта тёмная коммуналка, пропахшая жареной рыбой и вываренным бельём. Губы сжала и, нахмурясь, вытащила кошелёк и сунула в протянутую без всякого смущения ладонь пять рублей.

Если бы самой Наташе кто-то дал денег с таким выражением лица, она бы сроду не приняла, даже если бы с голоду помирала. А Галина взяла спокойно и, словно бы привычно сохраняя выражение униженной благодарности. Выйдя на улицу, Наталья сердито хлопнула дверью подъезда. Побирушка чёртова! Ей бы по электричкам ходить, замотавшись в старый вязаный платок. Надорвётся деньги считать. И тут же мелькнула мысль, что приди такая идея в Воронцовскую пустую голову, она ещё и Люську бы с собой прихватила – больше подадут. И перед Натальей на мгновение возникла девочка, одетая плохо и непременно грязно, что пробирается вслед за непутёвой матерью по холодному вагону и жалобно просит копеечку:

– Подайте, добрые люди, кто сколько может на хлебушек, сами мы не местные, погорельцы…

Тьфу, придёт же на ум такое! Она сердито вскинула голову и свернула в переулок, где должен был, по рассказам Гали, располагаться сад номер четырнадцать.

Воспитательница кивнула равнодушно, ничего уточнять не стала, открыла дверь в группу и крикнула:

– Воронцова, за тобой пришли.

Люся, увидав Наталью, взвизгнула, с разбегу бросилась, обхватив её крепко-накрепко, насколько рук хватило. Наташа опешила, но стало приятно до невозможности. Бросила на воспитательницу торжествующий взгляд. Мол, видали, я не какая-нибудь седьмая вода на киселе – тётя родная.

– Стой, тётя Таша, не уходи, я сейчас, не уходи только! – девочка громко шмыгнула носом и убежала обратно в группу.

Ну вот, опять платка нет у ребёнка! Сейчас как задерёт подол нос вытирать – со стыда сгоришь. Наталья расстегнула пальто – жарко тут у них. Краем глаза заметила, как исподтишка её разглядывает женщина, видно, чья-то мама. К ней вышел мальчик, румяный, крепкий, как грибок. Деловито начал натягивать сапоги, пыхтя от усердия. А незнакомка так и пожирала глазами, словно ощупывала каждую вещь, начиная от пальто с пушистым воротником и песцовой шапки, до мохерового шарфа и высоких сапог, туго облегающих ноги.

Появилась Люся, волоча за руку миниатюрную девочку с огромными серыми глазищами.

– Во, глянь, глянь, кто за мной пришёл! Видала? Это моя тётя Таша. Смотри, какие сапожки! Вся красивая и нарядница! Что, съела?

– Моя мама тоже нарядная, – пролепетала большеглазка.

– А моя Таша красивше! – уверенно крикнула Люся.

Глаза у девочки стали ещё огромнее и увлажнились от подступающих слезинок.

– Зато моя мама волшебница, – ещё тише пролепетала она.

– Ну и что? Твоя ма-а-а-ахонькая, а моя Таша толстая, значит красивше! – топнула ногой Люся.

– Да ты что ерунду несёшь, Людмила? – очнувшись, прикрикнула Наталья. – Мелешь невесть что, как бабка худая. Где твой шкаф-то, одевайся давай, нам ехать далеко.

– Слыхала? – не унималась Люська. – Ты сейчас домой пойдёшь, а мы поедем далеко-о-о.

Большеглазка не ответила, пожала плечами и убежала в группу. Наташа присела на низенькую скамью, наклонила голову, помогая девочке одеваться, стараясь не встречаться взглядом с чужой мамашей. Отчего-то было неудобно. Чувствовала, что та продолжает её разглядывать. В придачу Наталья испытала приступ откровенного стыда. Вещи племянницы были ужасны! И заношенные рейтузы с вытянутыми коленками и оторванной штрипкой, и вязаная шапка грязно-фиолетового цвета, что была велика и сползала на нос. И даже варежки с дырой на большом пальце. Ой не несдобровать Галине, попадись она под руку. Вот неряха, где ж такую резинку нашла? Давно растянутая в узлах вся! Тебе бы такую в портки вставить и заставить ходить, корова рукожопая!

Мысль, что Андрюшина дочка выглядит хуже всех и похожа на сироту, вывела Наталью из себя настолько, что – спасибо, хоть не в полный голос – пару раз чертыхнулась вслух и, не сдержавшись, брякнула «твою мать», по счастью, опустив первую часть фразы. Люся, упиваясь своим триумфом, ничего не замечала, болтала без умолку, кривлялась, строила рожицы, болтала ногами, стуча по скамейке, мешая Наталье натягивать на неё валенки.

Из-под модной песцовой шапки на лоб стекал пот, лицо раскраснелось. И на миг Наталье захотелось наконец обрядить девочку в её унылое тряпьё и отвести домой к матери. Никакого терпения не хватит. Разве ж брат был в детстве таким неслухом вертлявым? Всё от воспитания, конечно. Попробовал бы так себя вести, живо по заднице бы получил сестриным тапком. И Наталья сердито дёрнула племянницу за рукав. Но Люська словно и не заметила резкости, обхватила её за шею и прямо в ухо крикнула:

– Раскрасавица моя, Таша-а-а-а!

Наталья не удержалась, прыснула со смеху, вновь опустив голову. Ну артистка, одно слово артистка, как на неё сердиться?

Наконец вышли на улицу и там столкнулись нос к носу с мамашей, что её в раздевалке разглядывала. Не иначе поджидала.

– Женщина, – деловито окликнула она Наталью. – Я так поняла, вы Воронцовой родственницей приходитесь?

– Ну? – нахмурясь, бросила Наташа.

– Вы уж передайте мамочке, Галине в смысле, чего ж это она деньги на подарок которую неделю сдать не может. Что у меня, своих дел нету, ходить за ней упрашивать!

– Какой подарок?

– Какой? У воспитателя день рождения скоро, все уж сдали давно, одна Воронцова осталась.

Наталье стало неприятно, словно это её уличили в бестолковости, жадности, или беспросветной нужде.

– Так передадите?

– Сколько с неё?

– Как со всех – рубль, – пожала плечами женщина.

– Вот, возьмите, – отрывисто бросила Наталья, протягивая мамаше деньги.

– Ну и хорошо, – улыбнулась женщина. – А то пока передадите, пока принесёт, да и опять забудет.

Наташа сухо кивнула и пошла прочь. Шагала быстро, Люська еле поспевала, повиснув за руку и поскальзываясь на плохо расчищенной дорожке.

– Таша! Ты зачем Вовкиной мамке денежку дала? – задирая голову и стягивая шапку назад, воскликнула девочка.

– Тебе-то что? Дала и дала, – резко ответила Наташа. – Хорошо разве, если все уж собрали?

– Ну и пусть! Мамка им никогда денежек не отдаёт, не напасёшься на них. Говорит, самим копеечка пригодится.

– А ты повторяй больше! – раздражённо ответила Наталья. – Я что – нищенка? Хотела добавить «как твоя мамка», но вовремя сдержалась. Спохватилась что разговор ведёт не с Галиной, а с маленьким ребёнком, который всего лишь повторяет то, что слышит ежедневно от своей никчемушной мамаши. – Ты, Людмила, рассуди сама: хотят люди поздравить человека, подарок купить. Ну в благодарность вроде, что об их детях заботится. Вот скажи сама, воспитательница твоя добрая?

– Ага, – уверенно кивнула Люся, и шапка вновь съехала на нос.

– Вот видишь. Чего ж, для хорошего человека не жалко, поняла?

– Поняла, – покорно согласилась девочка. – Конечно, подарок не жалко, а денежку всё равно жалко. Копеечка завсегда пригодится в хозяйстве.

Наталья раздражённо поджала губы. Ну Галька, попрошайка, нищенка! Чему ребёнка учит? Стыдоба одна! По счастью, Люся быстро отвлеклась, вертела по сторонам головой, то и дело поправляя шапку.

– А мы на поезде поедем?

– На трамвае, – сухо бросила Наталья. Она вновь засомневалась в своём решении забрать племянницу на выходные. Да уж, слишком опрометчиво согласилась. Ясно же, что ребёнок наверняка не единожды вызовет раздражение, а срываться на ней нечестно. Вроде как взрослая тётка сводит счёты с малявкой. И за что? Только оттого, что мамаша у неё дура набитая?

Трамвай был полным уже на конечной. Однако отвоёвывать место не пришлось. Две женщины турнули парня, сидевшего возле окна.

– Уступите место, молодой человек! Не видите, что ли, ребёнок маленький!

Парень покраснел, торопливо закивал, протиснулся к самому концу вагона. Наталья усадила девочку на руки. И стянула с неё распроклятую шапку. Люся уставилась в окно и громко задышала на замёрзшее стекло, царапая его пальцем.

– Гляди, я окошку сделала, хочешь на улицу смотреть?

– Смотри сама, я потом, – смягчилась Наташа, вновь обрадованная Люськиной заботе. Настроение постепенно улучшилось, поездка получилась вовсе не хлопотной, а даже приятной. Приятно было, что взрослые улыбались на Люськин лепет. Даже тяжесть от её тела была приятной. Старушка, сидевшая рядом, достала из авоськи яблоко, протянула Наталье.

– Вот, возьмите, хорошие яблочки, вкусные, не мытые только, надо хоть платочком обтереть.

Племянница радостно всплеснула руками.

– Спасибочки, бабусенька! – прозвучало громко и весело. Многие пассажиры рассмеялись.

– Хорошая у вас дочка.

– Маленькая, а вежливая.

– И не говорите, иному ребёнку на десятку подаришь, а он на копейку благодарности!

– Ишь, беленькая какая, прямо снегурочка. А всё ж таки на мать похожа.

– Похожа, похожа. Любишь маму-то?

Наталья на секунду замерла, словно сейчас всё её доброе расположение духа мигом разрушится от одного неосторожного слова.

– Я свою Ташеньку люблю-у-у-у! – воскликнула Люся, обхватив её за шею и громко чмокнув в щёку. Ой, мамочки, даже дыханье перехватило! Вокруг опять засмеялись, ласково, по-доброму. На слово «Таша» никто и внимания не обратил. Слышались лишь одобрительные фразы, вроде: «вот как мать-то любит», «и правильно, с детства надо воспитывать уважение».

К остановке «улица Мещерякова» говорливая Люся задремала, уткнувшись носом в мягкий Наташин шарф. Наверное, для неё непривычно было ехать так долго или мерное покачивание трамвая укачало. Наташа заботливо придерживала ребёнка, и было ей непривычно, но хорошо-хорошо. Так бы ехать себе, не думать ни о чём и держать на руках Люську, словно нет никакой Гали, а есть просто Андрюшина дочка.

По пути домой зашли в булочную, что занимала почти весь цокольный этаж Натальиного дома. Купили рогаликов и половинку бородинского.

– Можно укусить? – с вожделением глядя на торчащий из кулька румяный край рожка, прошептала Люся.

– Да мы уж пришли, Людмила. Вот сейчас на лифте поднимемся – и дома. А там хоть всё съешь. Руки-то у тебя грязные, разве хорошо ими брать?

Племянница покорно кивнула, но по её вздоху Наташа поняла, что охватили Люську сомнения. Может, Галя выдаёт ребёнку куски по счёту?

– Смотри, руками-то хваталась везде, – торопливо забормотала она. – А вымоешь, так и ешь на здоровье. Я рогалик маслом намажу или вареньем. Ты с чем будешь?

– С маслом! – радостно закивала Люся. – И с вареньем тоже, – добавила она, удостоверившись, что тётя не соврала и вожделенный рогалик ей всё-таки точно достанется.

– Ой, Таша! Это ж что ж у тебя в ванной сикать ходют?! – воскликнула племянница, оглядывая санузел.

– С чего это? – оторопела Наталья.

– Так толчок рядышком, – пояснила Люся. – Толчки в одной комнатке бывают, а мыться в другой. А у тебя неправильно.

– Уж как есть. Давай руки мыть.

Но девочка глазела по сторонам, то и дело отвлекаясь и пытаясь всё потрогать мыльными пальцами.

– Ой богатства, богатства! А бутылочка какая красивенькая! Ай, коробочка золотенькая, покажи, чего там?

– Нашла золото, – бросила Наталья. – Крем это для лица. Лицо мазать.

– Крэмом лицо мазать?! Его же в торт ложут!

– Вот дурочка! – вырвалось у Натальи. – Это другой совсем, его есть нельзя. И надо говорить крем, а не крэм, и не ложат, а кладут.

Люся застыла в нерешительности – слишком много информации – и она никак не хотела в её бедной головёнке укладываться. Что же это за диковинный крэм, который вовсе ещё и крем, и есть его нельзя? И какая разница, ложат или кладут, раз всё равно этот крем оказался в банке?

Кухня произвела на неё не меньшее впечатление. По-стариковски поджав губы, она, старательно копируя взрослые интонации, протянула:

– Ой, ма-а-а-хонькая какая! Это ж тута зад об зад натолкаешься!

– Да что ты вечно причитаешь как бабка? С кем мне здесь толкаться-то?

– Эта твоя плита? – не ответив, задала новый вопрос племянница.

– Ясно, моя, а то чья же?

– А соседи где варят?

– У себя в квартире, – хмыкнула Наталья. – Я одна живу. Всё здесь моё.

– Всё-при-всё? Ой, какая же ты богаченька, Таша! Как снежная королевна!

– Ой, Людмила, здорова ты языком молоть, аж в ушах звенит. Садись лучше за стол. Тебе чай в блюдечко, а то горячий?

– Ага.

Наташа присела рядом, щедро намазывая рогалик маслом.

– Толсто ложишь, – неодобрительно заметила племянница.