Пятый лишний

Кюри

Филипп сметает щёткой в совок последние крупинки гречки. Я очень неуклюжа. Так я говорю вслух. Не стоит ему знать, что на самом деле в пространстве его (я никогда не стану звать её нашей) кухни крайне неудачно пересеклись два секундных момента: момент, когда я держу в руках открытую пачку гречки и момент, когда я вдруг на секунду, мелькнувшую вспышкой и унёсшуюся прочь, но мне показавшуюся вечностью, узнаю в нём частичку другого. В его взгляде. Чертах лица. Частичку того самого. Гречка сама летит на пол, словно задумав самоубийство. Филипп собирает её по частям, как пытается собрать меня.

И, в отличие от меня, у гречки нет шансов. Каждая крупинка найдена и сметена в совок. Даже застрявшая на стыке линолеума и газовой плиты. Даже закатившаяся далеко под стол. Каждая. Просто какая-то ода внимательности и аккуратности. Дело сделано. Гречка в мусорном мешке, совок под кухонным уголком, Филипп доволен и моет руки. Я машинально подаю ему полотенце. Он улыбается. В улыбке я тоже кое-кого узнаю. Чтобы смести это узнавание и потянувшиеся за ним мысли прочь, как ненужную гречку, я заговариваю об альтернативе обеда. Филипп думает, что это хороший знак, раз я начинаю о чём-то говорить, проявлять интерес. Я же считаю, что мой голос звучит малозаинтересованно, и виной тому чёртова улыбка. Сходимся же мы на рисе. Маленький консенсус, не потребовавший никаких усилий. Скучно, но быт всегда скучен. И в этом моё спасение. Или так – или на выброс. Я знаю, что третьего не дано.

Мы обедаем, Филипп показывает мне сегодняшние новости на планшете, и я проскальзываю взглядом по заголовкам. Его слова тоже проскальзывают мимо меня, и я лишь киваю, то ли соглашаясь с тем, что он сказал, то ли… Чёрт его знает, то ли что. Я понятия не имею, о чём он говорил. Но выглядит он хорошо.

Нет, вообще-то он красавчик. Но я не об этом. Так раздражающие меня скорбность и тоска на его лице становятся чуть бледнее. Кажется, начинает появляться шанс на то, что они когда-нибудь исчезнут. Правда, вряд ли я до этого дотяну. Я и так задыхаюсь, смотря на его попытки вернуть меня к жизни и сделать вид, что всё наладится. Эти его переживания меня по-настоящему душат. Ну и, конечно, кое-что ещё.

То, что мы решили оставить в тайне. Узнав, что мой мучитель мёртв, и поняв, что я страдаю не только от того, что он держал меня взаперти несколько дней, но и от того, что он вынудил меня сделать, Филипп словно вписал несколько слов в кроссворд. Заполнил пробелы, сделал выводы, и это принесло ему некоторое облегчение. Справедливость, которая не давала ему покоя, всё-таки восторжествовала, и хоть у него и нет теперь цели, которой он может посвящать час за часом, перемена в его настроении очевидна, и, кажется, она к лучшему. Правда, признание в убийстве и сокрытие преступления теперь не только камнем лежит на сердце и у меня, и у него, но и вызывает дополнительное рвение спасти мою преступную душонку, отчистить её от липкой тьмы, дать ей шанс на возрождение.

Впрочем, сегодня, кажется, всё неплохо. После обеда Филипп моет посуду, а я объявляю, что хочу прилечь отдохнуть, и это его удивительно радует. Раньше меня укладывал он. Теперь же я сама начинаю изъявлять какие-то желания. Кажется, он думает, что это маленькая победа. Маленький шажок в будущее. Конечно, это его заслуга. Его заботы, старания и внимательности. Если бы он знал, что никакого будущего у нас быть не может, то не тратил бы силы на эти смешные шажки. Но он уверен, что всё под контролем.

В детстве Филипп хотел стать режиссёром. Потом организатором. Говорит, у него блестящие организаторские способности. Лично я этого не вижу. Он не может организовать даже себя, не то что какой-нибудь сложный процесс. Но он уверен, что может. У меня нет ни желания, ни сил, ни хоть какой-нибудь причины разубеждать его в этом. Я ложусь на диван, и он заботливо укрывает меня одеялом, огромным, мягким, поначалу прохладным. Заворачивает в кокон любви. Приглушает в комнате свет.

Я смотрю на полосатые обои, упорно не засыпая. Кажется, он убрал гитару в кладовку. Гитару, на которой играл постоянно и которая оказалась заброшенной с моим появлением в этом доме. Здесь больше не место музыке, не время для любимых хобби. Теперь вычеркнули и её, и всё из-за меня. При мысли об этом рис в желудке сворачивается тяжёлым комком. Линии на обоях параллельны и никогда не пересекутся. Мы с Филиппом тоже не должны были пересечься. Никогда. По крайней мере, точно не при таких обстоятельствах. Не после того, что произошло. Я совершила ошибку, рискнув так сильно, и теперь мучаюсь не меньше его. Однозначно больше. Учитывая некоторые события.

Конечно, стоило хорошенько подумать своей безмозглой головой до того, как я приползла к нему, а не после. Но, кажется, я была просто не в состоянии. Психология, физиология, чёртова природа, любительница поиздеваться. Бедный Филипп.

Теперь уже поздно.

Кристи

Проходит пять дней, прежде чем он появляется снова. Пять дней заказы привозят люди, которые даже глаз на меня толком не поднимают. Серые, ничем не примечательные работники доставки. Даже их еда от этого кажется мне безвкусной. Я понимаю, что штат курьеров огромен, и что рано или поздно он снова приедет, но внутри всё-таки маленьким ножичком ковыряется: может, он уволился. Может, тебе снова не повезло, как и всегда.

Артур выигрывает какое-то крупное дело и лоснится от чувства собственной значимости больше, чем обычно. Он даже сам разрешает сделать ему массаж ступней, хотя в мои обязанности входит унизительно умолять его об этом разрешении до тех пор, пока ему не надоест, а надоедает ему очень нескоро. И пока я разминаю его ступни, представляю, как ломаю палец за пальцем, сначала большой, потом мизинец, а те, что остались, вырываю с мясом. В моих фантазиях у меня всегда достаточно сил для моих мстительных извращений, а Артур почему-то всегда абсолютно беспомощен. Наверное, потому, что в жизни всё наоборот. От усталости, выпитого вина (мне запрещено на него даже смотреть) и массажа на Артура наваливается дремота. Лицо его, почти всегда хищно-напряжённое, самодовольное, даже во сне не становится расслабленным. Наоборот, если смотреть на спящего Артура, становится не по себе. Словно подглядываешь за спящим драконом, который в любой момент может открыть свой тёмный хищный глаз и застать тебя врасплох.

Застало бы его врасплох моё исчезновение? Я смотрю на посудомоечную машину и снова фантазирую. Что, если бы я ускользнула, пока он спит? Что дальше? Денег на такси у меня нет. Артур всегда тщательно следит за тем, чтобы у меня не было средств к существованию. Моё существование обеспечивает он. Электронные счета, привязка к банковской карте, пин-коды и пароли. Я оплачиваю покупки, но не смогу оплатить даже грёбаное такси. Но дело даже не в этом. Я вообще ничего не смогу сделать. Вспрыгнуть на яркий велосипед и катить на нём, куда глаза глядят, только бы подальше отсюда – не выйдет, потому что я не умею кататься, да и велосипеда у меня нет. Украсть ключи от машины Артура или фантастически взломать чужую – я не умею водить. Я вообще ни хрена не умею, кроме как попадать в дерьмовые ситуации, ублажать ублюдков и загонять себя в чёрное необратимое отчаяние. Даже пешком пойти мне абсолютно некуда и не к кому. Артур совершенно точно выбрал себе цель. Моё прошлое, так глупо рассказанное в порыве доверия и откровенности, – не единственное, что держит меня здесь.

Артур приучил меня к себе, привязал крепко толстыми нитями, а потом показал своё истинное лицо и намерения, использовав вытянутое из меня признание. С этого момента нити превратились в цепи, и всё, что происходило дальше, только придавливало их к земле. Чем крепче они становились, тем меньше шансов у меня оставалось всё-таки вырваться, обрести связь с кем-то извне, позвать на помощь, попытаться сбежать, да хоть что-нибудь сделать. А чем меньше шансов у меня оставалось, тем глубже я оседала в вырытую яму. Замкнутый       круг. Чем дальше Артур методично закапывал меня в землю, тем меньше мыслей о свежем воздухе у меня оставалось. Квартира стала моей могилой, Артур – гробовщиком и богом в одном лице. А у меня даже и лица не осталось: безликое безвольное животное. Эксперимент удался.

В день, когда он снова появляется у моего порога, у меня самая чёрная фаза отчаяния. Артур настолько уверен в том, что я не покончу с собой, что мне хочется сделать это ему назло. Я никогда не считала смерть выходом, но мысль о том, что он прав даже в этом, жжёт меня изнутри. У меня отняли даже право умереть, решили за меня то единственное, что у меня ещё оставалось. Поэтому мне хочется сделать это ему назло.

С другой стороны, осеняет вдруг меня, когда я уже почти созреваю для непоправимого, может быть, всё совсем не так. Может быть, он просто ждёт, когда это случится. Проверяет, сколько я выдержу. Сколько ещё протяну. Может быть, он провоцирует меня. Подначивает настолько искусно, что я действительно чуть не решаюсь покончить с собой. Мысли обо всем этом темны и липки. Сегодня мне совсем мерзко. Поэтому, увидев его в дверной глазок, я чувствую, что не в силах открыть дверь. Мне кажется, едва открою – и всё моё тёмное дерьмо польётся на него и собьёт с ног. Но когда он звонит второй раз, всё-таки приходится открыть.

Я напрочь забываю, что заказала, когда он дружелюбно и полушутя уточняет меню. Поэтому киваю машинально, не в силах отвести взгляда от его лица. Щёки его почему-то краснеют, и он начинает смущаться, старательно на меня не смотря. Когда я понимаю, что стою перед ним в чёрном полупрозрачном пеньюаре на голое тело, впервые за долгое время я начинаю смеяться. Этот навык мне знаком плохо, и смех больше походит на ржавое карканье, и мне стыдно, но потом я слышу его: живой, настоящий, чистый, как лесной ручей. Смех, который часто практикуют.

Он даёт мне визитку ресторана с телефоном курьерской службы, и я хочу сказать, что и так знаю его наизусть, но почему-то не говорю. Что угодно, чтобы продлить эту встречу ещё на несколько секунд. На улице начинается ливень, и это дарит мне дополнительное время. Бонус, который я не заслужила. Дождь яростно стучит в десятки барабанов, и я подумываю, не предложить ли дождевик. Представляю, как беру из комода дорогой немецкий дождевик Артура и вот так запросто отдаю его полюбившемуся курьеру. Представляю, какие могут возникнуть последствия, и невольно вздрагиваю. Дождь заканчивается так же внезапно, как и начался, и мой свет прощается, подмигивая. Я слышу, как закрывается дверь подъезда, и отступаю в квартиру.

Переодеваюсь – хочу сохранить на шёлке частицу чего-то иного, а не равнодушный взгляд Артура. Расставляю тарелки, раскладываю столовые приборы. Смотрю в окно на маленький курьерский велосипед вдали. Вскоре он исчезает. Хотела бы и я научиться так легко и непринуждённо держать равновесие и крутить педали, но я даже свою собственную жизнь не могу удержать в равновесии. Ровно через три минуты Артур войдёт в свой дом и мою тюрьму, и снова пойдёт дождь. Потечёт по стенам, затопит всю квартиру, оставив лишь пару сантиметров до потолка. Но даже ими мне не суждено будет воспользоваться, чтобы спастись: Артур будет держать меня под водой, даже ничего не делая. Одним только взглядом. Одним своим присутствием. Я встаю у входной двери, готовая принять его пальто и бережно повесить на вешалку. Визитка колется в заднем кармане брюк, напоминая о том, какую жизнь и каких людей я упускаю. Ещё резче оттеняя приход хозяина дома. Да, это слово Артуру очень подходит. Хозяин. Если бы ты знал, что твоя маленькая рабыня обнаружила в себе склонность к бунту, думаю я, доставая визитку, и улыбаюсь.

На её оборотной стороне написан номер мобильного.

7

Они вышли в коридор, но не увидели там ничего нового. Путь, который они прошли, остался за поворотом, и все места, помеченные стикерами, были исследованы. Столовая, в которую привёл коридор, также была успешно обыскана.

– И куда теперь? – спросила Кристи, сжимая в руках старый подсвечник.

– Хм-м, – отозвался да Винчи, прикидывая, не могли ли они что-то пропустить. Это означало бы, что им придётся вернуться и проходить всё заново.

Так не годится.

– Мы нашли три игровых предмета, – сказал Эйнштейн, стараясь не совать руку в карман, где лежало кое-что, о чём они не знали.

– Нужно ещё два, – согласилась Кюри, – и что, нам теперь обратно идти? В столовой мы всё обыскали.

– Мы же прошли все места со стикерами и в каждом что-то нашли, – помотал головой Эйнштейн. – Не может быть, чтобы нам пришлось возвращаться.

– Вернёмся в столовую, – да Винчи направился обратно. – Мы что-то упустили.

– Может, мы упустили что-то ещё раньше, – сказала Кюри. – Но надеюсь, что нет, – добавила она.

Никому не хотелось возвращаться.

Они снова стояли в просторном помещении, где нашли подсвечник, и осматривались.

– Проклятье, – выругался да Винчи и направился в угол с табуретками.

– Что? – встрепенулась Кюри.

Он молча указал на крупные вентиляционные решётки.

– Думаешь, там что-то спрятано? – Эйнштейн был разочарован, что не он обратил внимание на решётки.

– Не исключено.

Решёток оказалось восемь штук: по две на каждой стене.

– Посмотрим одновреме́нно во всех? – предложила Кюри.

– Одновре́менно, – закатил глаза Эйнштейн. – Неужели так сложно говорить правильно?

– Господи, да какая разница, – огрызнулась Кюри.

И правда, подумал Эйнштейн, вспомнив, что это равноправные варианты. Но озвучивать не стал.

Вскоре каждый стоял на табуретке и осматривал ближайшую вентиляцию. Изучив все восемь, они сникли.

– Чёртово старьё, – табуретка да Винчи с грохотом приземлилась в углу, куда он с раздражением её толкнул. – Бесполезное старьё.

Ни за одной из решёток они не увидели ничего, что могло бы указать им путь. К тому же они были намертво впаяны в стену, так что даже если что-то и нашлось, добыть это было бы не просто.

– И что теперь делать? – Кюри снова посмотрела в сторону шкафчика с утварью. – Может…

– Смотрите, – перебила её Кристи и указала наверх.

– Блять, – сказал да Винчи, потому что именно это он и захотел сказать. Он почувствовал себя идиотом, слепцом, который потратил время на ерунду, не видя перед собой слона.

В высоком потолке была вмонтирована девятая вентиляционная решётка, ещё крупнее остальных. А на ней ярко алел сигнальный стикер.

– Значит, там есть игровой предмет? – с надеждой спросила Кюри.

– Было бы неплохо, но, боюсь, суть не в этом, – помрачнел вдруг да Винчи.

Дотянуться до решётки было невозможно, поэтому Эйнштейн с да Винчи подвинули в центр помещения стол и на него поставили табуретку. И даже при этом самый высокий из них – да Винчи – едва доставал до вентиляции руками.

– Попробую её снять, – сказал он. В отличие от остальных, эта решётка оказалась закреплена только для вида, и, когда египтолог начал подцеплять её, решётка сдвинулась и повисла на двух шурупах, уронив другие два на голову потревожившему её покой.

– Ах ты… – да Винчи не успел увернуться, но смог удержаться на табуретке. – Ладно, посмотрим.

Все в напряжении стояли внизу и смотрели вверх. Да Винчи снял сетку, бросил её на пол и молча ощупывал открывшийся воздуховод, но было темно и длины рук всё равно не хватало.

– Даже не знаю, – сказал он, слезая с табуретки. – Думаю, там ничего нет.

– Не может быть! – воскликнул Эйнштейн. – Там же был стикер!

– Это не обязательно значит, что там будет что-то лежать.

– Да что ещё это может значить? – рассердился Эйнштейн, и его слова повисли в воздухе.

– О, – сказала Кюри. – Да ну. Я на такое не подписывалась.

– Что? – всё ещё не понимал Эйнштейн.

Да Винчи усмехнулся.

– Кажется, нам надо туда лезть… – осторожно сказала Кристи, крепко сжимая подсвечник.

– Ну нет, – возразил Эйнштейн. – Я туда не полезу.

– Ещё как полезешь, – ответила вдруг Кристи не то, что от неё ожидали. – Мне нужны эти чёртовы деньги.

– Я не…

– Она права, – сказал да Винчи. – Играем все – или все проигрываем. Надо лезть.

– Ты первый, – заявил Эйнштейн, поняв, что спорить бесполезно.

Да Винчи посмотрел на довольно щуплого по сравнению с ним Эйнштейна и покачал головой.

– Нет, первый как раз ты.

– Это ещё почему?

– Потому что я смогу тебя подсадить.

Эйнштейн хотел возразить, но предостерегающий взгляд да Винчи его остановил.

– Дамы, может, вы хотите вперёд? – повернулся он к Кюри и Кристи.

– Только после вас, – хмыкнула Кюри.

Кристи покачала головой.

– Чёрт с вами, – махнул рукой Эйнштейн.

Вскоре он уже сидел на плечах да Винчи, стоявшего на табуретке на столе. Конструкция грозила упасть в любой момент. К тому же Эйнштейн, хоть и щуплый, оказался довольно тяжёлым. Постоянные бутерброды со сладким чаем за экраном монитора давали о себе знать. Именно поэтому ему с трудом удалось зацепиться за выступ воздуховода, прямоугольного металлического жерла, ведущего в абсолютной тьме неизвестно куда. Эйнштейн ненавидел физкультуру и особенно ему не давались подтягивания. Было бы лучше, если бы да Винчи полез первым, а потом поднял наверх остальных, но снова вступать в дискуссии Эйнштейн не хотел. Оказавшись по пояс внутри тёмного воздуховода, он чувствовал, что нужно как можно скорее покинуть плечи да Винчи, иначе все они к чертям полетят на пол, но заставить себя залезть туда полностью, и тем более поползти по старой и грязной трубе, поворачивающей налево, было тяжело. Так он и стоял, пока в какой-то момент да Винчи не рявкнул и не подтолкнул его к действиям. В буквальном смысле: Эйнштейна слегка подбросили вверх, и, потеряв опору, он инстинктивно схватился руками за выступающий поворот, упёрся в него локтями и даже сумел подтянуть свисающие ноги. Теперь он полностью лежал в окружении клочков и комков пыли, упираясь ладонями в холодный и местами – на стыках швов частей воздуховода – острый металл.

– Ползи вперёд! – приглушённо послышался снизу голос да Винчи, и Эйнштейн пополз.

Он понятия не имел, что его ждёт впереди и как долго придётся ползти, но одно знал точно: остальным придётся сделать то же самое, только для них воздуховод уже будет обтёрт его костюмом. Который, конечно, после Игры придётся выбросить: вряд ли его можно будет отчистить. К тому же в процессе проползания Эйнштейн несколько раз чувствовал, как за что-то цепляется и рвётся ткань. Пиджака или брюк – он точно не знал, но это было довольно неприятно.

Эйнштейн надеялся, что Игра стоила свеч.

Да Винчи, Кюри и Кристи стояли в столовой, прислушиваясь к звукам из трубы сверху. Прямоугольный воздуховод был достаточно большим, чтобы в нём можно было проползти без особенных проблем, но вот как – и куда – спускаться потом? Эйнштейн, нехотя продвигающийся вперёд, должен был дать на это ответ. Когда по их подсчётам он миновал столовую и прополз дальше, в другое помещение, куда они не могли попасть через дверь, которой не было, да Винчи снова встал на табуретку, подтянулся и крикнул в тёмное жерло молчаливого воздуховода:

– Ну что там?

Ответа не последовало.

– И куда он делся? – спросила Кюри.

– Думаю, он уже в другой комнате. И нам бы не мешало тоже туда попасть.

– Но почему он не отвечает? – обхватила плечи Кристи. – Вдруг там… что-нибудь не так?

– Наверное, он просто нас не слышит, – сказал да Винчи. – Надо лезть.

– Лучше подождать от него какой-то информации… – протянула Кристи.

– Ха! – сказала Кюри.

– Что?

– Информации не будет, – согласился да Винчи. – Он специально оставит нас в неведении, чтобы мы понервничали…

– Потому что его заставили идти первым? – удивилась Кристи.

– …но нервничать мы не будем, – закончил да Винчи, хотя руки его при этом сжались в кулаки. – Теперь ты, – обратился он к Кюри.

Она пожала плечами, словно ей было абсолютно всё равно.

Да Винчи подсадил её и помог подальше пролезть в воздуховод, за что она была ему благодарна. Не хотелось бы опозориться и висеть в трубе на волосок от падения, болтая в воздухе ногами. Вздохнув, она целенаправленно поползла вперёд.

– Пока всё нормально, – крикнула она через какое-то время.

– Хорошо, – услышала он негромкий голос да Винчи.

Так как имелась вероятность, что из другого помещения действительно ничего не слышно, да Винчи и Кристи решили не дожидаться, пока Кюри проползёт весь путь. Кристи оказалась самой лёгкой из них: её он подтолкнул дальше всех.

– А ты как? – спросила она.

– Просто ползи, – отозвался да Винчи, и ей вдруг показалось, что он бросит их в грязном воздуховоде, а сам просто исчезнет.

Да Винчи поставил на табуретку, стоящую на столе, ещё одну. Поставил одну ногу на нижнюю, тут же вторую – на верхнюю. Через полторы секунды конструкция рухнула, но да Винчи успел оттолкнуться, зацепиться за выступ поворота и подтянуться. Снизу раздался оглушительный грохот; вскоре египтолог полностью был в воздуховоде. Впереди он видел ползущую Кристи.

Кюри тем временем доползла до спуска из воздуховода. Заглянув вниз, она увидела несколько матрасов, подложенных снизу для более удобного приземления. Там же, внизу, должен был быть Эйнштейн. Возникала маленькая сложность: Кюри нужно было спрыгнуть вниз ногами, а не головой, но развернуться внутри воздуховода было проблематично. Труба продолжалась дальше, поэтому Кюри повторила маневр Эйнштейна: поползла вперёд, переползла через отверстие, упёрлась локтями в металл воздуховода по ту сторону от дыры, в которую нужно было спрыгнуть, осторожно подтащила тело вперёд и свесила ноги вниз. Потом позволила себе соскользнуть на матрасы. Приземление оказалось вполне удачным.

– О, а вот и ты, – резюмировал Эйнштейн, стоящий рядом с матрасами заложив руки за спину. – Всё нормально?

– Да. Мы звали тебя, – сказала Кюри, пытаясь стряхнуть с себя грязь. – Несколько раз.

– Я ничего не слышал, – невинно отозвался Эйнштейн.

До правдоподобия не хватило всего чуть-чуть.