Пятый лишний

Македонский

Обеспокоенность. Ключевое слово в тот период. Очень важное и, как оказалось, очень мне подходящее. По её мнению. Пришлось повозиться.

Пришлось спрятать все лекарства, убрать с кухни подальше ножи и вилки, вообще осмотреть всю квартиру (хорошо хоть с первого этажа никому не пришло бы в голову выбрасываться). Ванную, в которой она проводила больше всего времени, очевидно, медитируя и репетируя очередные предназначенные мне жесты и взгляды, покинули задвижка, бритва и остальные острые предметы. Заменить ещё и лампочку значило бы переиграть. И лишило бы её возможности. Уверен, она её приметила. Жаль только, что не воспользовалась. Наверное, подумала, что у меня даже мысли о ней не возникло. На самом деле когда она выходит из ванной, завернувшись в моё полотенце, целая и невредимая, у меня возникает множество мыслей, и все они заканчиваются осколками этой чёртовой лампочки в моих руках и одним, самым острым – в её горле.

Я нашёл её, сжавшуюся в комок и беззвучно, но не бесслёзно рыдающую, на лестничной площадке. У моей двери. Двери человека, брата которого она безжалостно убила, получив при этом массу удовольствия. А потом, всё-таки осознав содеянное, приползла, гонимая страхом, чувством вины и сожалением.

Но тогда я всё понял неправильно. Кардинально, глобально, непростительно неправильно, и это стало ошибкой, толкнувшей нас обоих на путь беспрерывной лжи.

Проходит время, прежде чем я понимаю, что к чему. Она права: мы с братом не были близки. Возможно, всему виной, как всегда, моя мать. Говорили, что она спьяну перепутала бутылки с ядом и водкой. Говорили, что она специально покончила с собой. Были и те, кто грешил на её детей, особенно на старшего, решившего остановить все издевательства и круто изменить их с братом жизнь. Говорили многое, но ничего из этого так и не было доказано. Кому в действительности интересна смерть шлюхи и пропойцы? Поговорили и забыли. Лично я скажу так: если вы спросите меня, что случилось, я отвечу, что случилась справедливость. Но если вы начнёте расспрашивать дальше, я предпочту сменить тему.

Именно поэтому: справедливость. Мари считала меня идиотом. Считала, что ей всё сойдёт с рук. Действительно была в этом уверена, и эта уверенность всё и решила. Такие поступки не должны оставаться безнаказанными. Если дело закрыли, это ещё не значит, что всё позади. Но она ведёт себя, словно всё именно так.

Я действительно думаю, что Константин не заслуживал смерти. Если бы было иначе, я бы и пальцем не пошевелил. Даже несмотря на то что он мой брат. Но он невиновен. Да, всё явно произошло не просто так. Я ещё распутаю этот клубок. Но, независимо от нашей близости, он всё-таки был мои братом. Моей кровью, ответственность за которую лежит на мне со времён смерти матери. Я ещё могу что-то сделать. И сделаю. Отгоревав, сколько позволило сердце, привыкшее отстраняться, я чувствую, что перегораю. В моей квартире – предатель, наглая змея, пользующаяся моей первоначальной слепотой, принимающая её как должное. Я никогда её не любил. Полагаю, она уверена в обратном.

Когда все кусочки головоломки постепенно складываются, я не могу в неё поверить. Я хочу всё прекратить. Вообще всё. Прекратить думать о смерти. Подтыкать ей одеяло. Встречать людей в магазине. Жить. Мне нужно время, чтобы всё осмыслить. Она считает, что я опечален её состоянием, но на самом деле я в ярости. От того, что происходит в мире. Того, что происходит у меня под носом. Того, какие люди остаются жить, а каких убивают. Того, какие люди лежат в могиле, а какие – в свежей, специально подготовленной постели. Я в ярости от устройства этого проклятого мира. Подростком я верил, что смогу его изменить.

Теперь я знаю, что должен.

Хотя я не могу вернуть Константина, приятно знать, что правда теперь на моей стороне. Приятно контролировать то, что должно было оставаться вне поля моего зрения. Строить планы.

Особенно приятно заваривать ей этот тошнотворный ромашковый чай. Если и есть в мире кто-то, кто ненавидит его больше, чем я, так это моя ненаглядная Мари. Мари, которой приходится улыбаться и выпивать его до дна, не морщась, с благодарностью. Есть в этом какая-то извращённая пикантность.

Впрочем, в чём из того, что мы с ней делаем друг с другом, её нет?

На ужин у нас спагетти с глютеновой томатной пастой, переложенной в банку из-под неглютеновой.

Приятного аппетита, солнышко.

Кюри

Я знаю: пытаться что-то объяснить уже слишком поздно. Нужно было делать это сразу же, а не спустя всё, через что мы с ним прошли. Через что я заставила его пройти. Если я начну тратить время на объяснения, у меня его и вовсе не останется. Может быть, Филипп уже вызвал полицию. Может быть, дело откроют снова, хотя у них и не будет никаких доказательств. Напряжение между нами вот-вот выльется во что-нибудь очень нехорошее для нас обоих. Мне нужно принять решение за секунды – Филипп, если он действительно обо всём догадался, располагал гораздо бóльшим временем. Я смотрю ему в глаза и понимаю: он запросто может меня убить. Удивительно, как мне раньше не приходила в голову эта мысль? Никогда. Я думала о том, что он мне не поверит, сдаст меня полиции, отвернётся от меня, не простит меня – но почему-то никогда, что он может меня убить. Почему бы и нет? В конце концов, то же я сделала с его братом. В конце концов, я просто использовала его всё это время. Вполне возможно, он считает, что я заслуживаю смерти.

Но я не согласна.

Я ищу глазами хоть что-нибудь подходящее, но в итоге инстинктивно хватаю – как символично – подарок Филиппа. Руки действуют за меня; ими руководит страх и желание жить, желание дать себе ещё немного времени. Я представляю, что отбиваю волейбольную подачу – стараюсь приложить больше силы. Когда Филипп отшатывается и падает, чувствую, как падает и моё сердце, куда-то вниз, ниже моего тела, пола, всех этажей. Чувствую, как что-то тянет меня вслед за ним. Но я не могу позволить себе сдаться. Осторожно проверяю его пульс, потому что должна знать, и когда он пробивается ко мне сквозь шум в ушах, выдыхаю: слава богу, жив. Ещё одного трупа мне точно не нужно.

Боже, как легко слетает с моих губ слово «труп».

Забрать, что смогу, – и бежать.

Македонский

Мари использует книгу ровно для того, для чего я кладу её на столик в коридоре. Думаю, о моих организаторских способностях она того же самонадеянного мнения, что и о моей привязанности, поэтому ей никогда не придёт в голову, что я заранее знал всё, что она сделает. Её ограниченным, зацикленным на своём превосходстве умом не понять, что я мог выбрать любой момент и любое место для того, чтобы сказать то, что я сказал, и так, как я это сказал. Я хотел, чтобы Мари действовала быстро, импульсивно, но не хотел закончить, как Константин, и не хотел причинить ей вреда. По крайней мере, не так, как это могло бы произойти, если бы я пустил всё на самотёк. Кухня с острыми предметами была исключена сразу. В комнатах тоже довольно много опасных вещей, которые можно использовать не так, как мне нужно. Коридор оптимален. Во-первых, Мари только вернётся и будет застигнута врасплох. Во-вторых, в нём особенно не развернуться. В-третьих, из него отлично сбегать с места преступления. И, конечно, там больше нет ничего, кроме книги, достаточно толстой и тяжёлой, чтобы сойти за оружие.

Я знаю, что Мари ею воспользуется. Я просто не оставляю ей выбора, так же, как и она – мне. Не думаю, что удар будет смертельным, по двум причинам: во-первых, Мари не так уж сильна, как хочет казаться, и книга – всё-таки не холодное оружие, да и ростом Мари ниже, что тоже не способствует усилению удара. Во-вторых, сомневаюсь, что она действительно захочет меня убить. Даже для неё двойное убийство – чересчур.

На деле всё происходит медленнее, чем я думал. Может, мне это лишь кажется, но Мари осознаёт всё словно в замедленной съёмке, и на её лице наконец проступают настоящие эмоции. Истинные, а не те, что всё это время предназначались для её самозащиты и укрепления того, что она считала нашими отношениями.

Отношение у меня к ней только одно, и ничто в мире не сможет укрепить его больше, чем оно есть сейчас.

Естественно, страх не даёт ей думать, и, оглядевшись и не найдя больше ничего подходящего, она хватает именно то, что должна. Удар даже слабее, чем я ожидал, так что мне приходится изображать сражённого наповал убедительнее, чем я планировал. Когда я падаю на заранее подготовленную кучу вещей, на которую Мари, конечно, не обратила никакого внимания, я осознаю дополнительный плюс слабого удара: я могу слышать её судорожные метания по квартире. Вот она обыскивает все места, где могли бы быть деньги, но ничего не находит (интересно, почему, моя дорогая Мари?), вот она рыскает по шкафам, пытаясь собрать хоть какие-то вещи, но бросает эту затею, потому что я убрал все сумки и пакеты, куда она могла бы что-нибудь положить. В конце концов она вытирает свои отпечатки с «Бесконечной шутки» и кладёт её на столик, накидывает пальто и пулей вылетает из квартиры, захватив только свою чёрную сумочку, с которой пришла. Когда я слышу, как она поднимает дверную ручку, закрывая замок, открываю глаза. Голова почти не болит, и это приятный бонус к тому, что я услышал.

Я услышал, что всё исполнилось в точности, как я предугадал.

Я знаю, что скоро Мари воспользуется флаером. Если вдруг не воспользуется, то я найду другой способ. Но сомневаюсь, что он мне понадобится. Прежде чем исчезнуть, ей потребуется быстро подзаработать. Мари так любит, когда ей всё приносят на блюдечке. Она не устоит.

Я знаю, что во мне есть и светлое, и тёмное, как и во всех. И что моё тёмное – глубинное, дремлющее, тяжелое и неповоротливое. Оно могло бы дремать ещё много лет, но оно проснулось и считает, что пора действовать. Я не хочу искать причины, чтобы ему возразить. Ещё можно не взять трубку, когда она позвонит записаться на Игру. Можно сказать, что мест уже нет. Но когда столько сделано, останавливаться нет смысла.

Поэтому всё готово.

Когда-то я сказал Мари, что в детстве хотел стать режиссёром, и она лишь снисходительно улыбнулась. Только поглядите, как она улыбается теперь.

Забавно, но первая моя ассоциация с именем Мария – Магдалина, уж не знаю, почему. Может быть, потому что Константин в детстве постоянно хотел поселить ангела на скромной могилке матери, насмотревшись каких-то библейских книжек у деда. Когда он вырос, всё-таки установил надгробие, правда, без ангелов. Но моя Мари, связанная со мной кровью и ложью, играющая в надежде получить лёгкие деньги и безнаказанно исчезнуть, совершив убийство, вовсе не святая и не мученица. Магдалина ей не подходит. Совсем наоборот. Она закончит, умерев от своего же яда, отравляющего жизнь другим, от излучаемой ею радиации, разрушающей всё вокруг. И она не получит надгробия.

Ни с ангелами, ни без.

16

– Что тут весёлого? – спросил Эйнштейн.

Кюри улыбалась. Улыбалась так, словно избежала смерти или как минимум выиграла миллион в лотерею, а не стояла полуживая в становившейся всё более душной ловушке-психушке.

Она покачала головой. Как им объяснить?

Как объяснить это самой себе? Филипп превзошёл себя. Она серьёзно ошиблась насчёт его организаторских способностей. Её нечасто удивляли люди, и такой человек, как Филипп, никак не мог к таковым относиться. Так она думала. И поэтому улыбалась. Иногда даже приятно чувствовать себя обманутым. Когда игра действительно стоила свеч. Эта Игра стоила всех свечных заводов на планете, и победа, пусть даже не её, совсем не её, почему-то была приятна. То чувство, когда ты всегда угадываешь концовку в середине фильма, а потом вдруг находишь его: тот фильм, который казался заурядным и предсказуемым, в конце выворачивает всё наизнанку, сбивает тебя с ног, оказывается более достойным противником, чем ты мог представить. Противником, превзошедшим тебя, пока ты считал, что у тебя всё под контролем. Победа, достойная восхищения.

Скоро будет другой подарок.

Боже, ей даже в голову это не пришло. Фотография Кости должна была всколыхнуть какие-то подозрения, но нет. Она была уверена, что с Филиппом это не связано. Дело ведь закрыто. Да и сам Филипп не горевал по Косте. Они прошли это. Забыли. Оставили где-то позади. Так она считала.

И, конечно, ей не пришло это в голову главным образом потому, что за два дня, которые она провела в дешёвом отеле в ожидании начала Игры, Филипп не смог бы всё это организовать.

Оказывается, всё началось не в тот день, когда она сбежала от прозревшего Филиппа.

Всё началось гораздо, гораздо раньше.

– Эй?

– Да так, – сказала Кюри, понимая, что Филипп может видеть и слышать каждое её слово.

Может быть, есть ещё шанс отсюда выбраться.

– Что «так»? – спросил да Винчи. – Тебе что-то говорит это имя?

– Так звали его брата, – ответила Кюри. – Брата погибшего.

Не старайся. Говори прямо: убитого. Все уже всё знают.

– Что? – переспросила Кристи.

– Филипп – брат Кости, – рассмеялась Кюри. – Я тебя сильно недооценила.

Помню, как ты искал для меня психушку. Вот только ты не хотел сдать меня в дурку. Ты искал подходящую локацию прямо у меня перед носом.

– Он не говорил, что у него есть брат, – пробормотала Кристи.

О, милый Филипп. Наверное, неприятно это слышать. Но ты слушай.

Слушай.

– Что, вообще ни разу не упоминал? – с наигранным удивлением переспросила Кюри.

Кристи промолчала.

– Интересненько, – сказал Эйнштейн. – А кого ты недооценила?

– Что?

– Ты так сказала.

– О, видишь ли, – улыбнулась Кюри, – я сказала это человеку, который нас сюда затащил.

– Так ты его знаешь? Македонского?

– Не то слово.

– Блять, – сказал да Винчи. Больше не добавил ничего.

– Спала с ним? – уточнил Эйнштейн. Ему нужны были подробности. Максимум подробностей.

Используй каждый шанс. Ты всё ещё Мари. Но где эти чёртовы камеры? Или тут только микрофоны…

– Я любила его, – сказала Кюри максимально громко. – Действительно любила. Может быть, я неправильно себя вела, но я готова признать свои ошибки.

– Вот как, – сказал да Винчи.

– Мне очень, очень жаль. Я знаю, что не заслуживаю прощения, но… Но я так тебя люблю. Я всё ещё твоя Мари.

Ты совсем выдохлась, милая. Раньше ты была убедительнее.

– Да ты просто ебанутая, – рассмеялся да Винчи. – Наконец-то подобрал тебе подходящий эпитет.

– Это ты тут псих, – огрызнулась Кюри.

– Может быть, но я не разливаюсь лживым соловьём перед человеком, затащившим меня сюда. Человеком, который точно знает, какая ты, раз уж ты здесь.

– Тебя не спросила, – Кюри прищурилась. – Ты ничего не понимаешь в любви.

– Видела бы ты свою фальшивую лицемерную рожу, – улыбнулся да Винчи.

– Убийца, – сказала Кристи. – Мы все здесь из-за тебя. Твой любовник затащил нас сюда!

– Да, думаю, ему не очень понравилось и то, что ты соблазнила и послала на преступное дело его брата, – спокойно ответила Кюри.

Разберёшься с этим потом. Просто молчи. Она получит своё.

– Думаю, нужно открыть сейф, – подал голос Эйнштейн.

– Да неужели? – усмехнулся да Винчи.

Потом всё-таки подошёл к сейфу. Кюри и Эйнштейн приблизились к нему, Кристи медленно, держась за стену, тоже приковыляла поближе.

– Это всё ещё Игра, – сказал да Винчи. – И я очень надеюсь, что там спрятан пятый игровой предмет.

– И тогда мы сможем определить, который из них лишний, – подхватила мысль Кюри.

Может быть, есть ещё шанс выиграть, подумала Кристи.

– Открывай, – кивнул Эйнштейн.

Да Винчи ввёл код и нажал на «ОК». Сейф пискнул и чуть приоткрылся. Все затаили дыхание. Да Винчи наклонился внутрь сейфа.

– Ну, – сказал он, вынимая новенькое ружьё, – как вам это?

– Боже, – по спине Кюри побежали мурашки.

Только не оружие, подумала Кристи. Только не выбитые мозги. Пожалуйста, нет.

– И вот это, – добавил да Винчи, открывая пошире дверцу сейфа с надписью на внутренней стороне:

Выиграет только один.

Македонский

Уверен, они во всём обвинят Кюри. Всё-таки она – главный исполнитель фатального действия, и никого никогда не заинтересуют причины, по которым она сделала то, что сделано. Когда процесс необратим, объяснения неуместны. Нужно лишь принять наказание.

Но это поверхностный взгляд, и им даны все подсказки, чтобы понять картину в целом. Признаться, они меня порадовали: крупицы истины уже звучали и, надеюсь, ещё прозвучат. А истина в том, что виновны все, и именно поэтому они здесь и оказались. Ну, кроме Эйнштейна, конечно, он здесь по другой причине. Но Константин никогда бы не попал в то положение, не оказался в той ситуации, в которой Кюри лишает его жизни, если бы его не привели туда Кристи и да Винчи. На Кристи у меня особый взгляд; да Винчи же типичный представитель своего преступного класса, который подставляет и предаёт всех подряд, не заботясь не то что о последствиях, а даже о сохранности жизни пешек в его играх. Кристи, да Винчи и Кюри – звенья одной цепи, и, хотя последнее звено могло быть другим, без первых двух оно бы вообще не возникло. Удивительно, как много можно выяснить, сохраняя спокойствие и самообладание. Отели, музеи и курьерские доставки ничем не хуже других источников информации. Коллеги и конкуренты, друзья и враги, люди, развязывающие язык при виде стопки купюр плюс личные наблюдения и анализ – и ты складываешь мозаику, ради которой стоило постараться. Они правда думали, что им всё позволено. Кто-то даже не задумывался о том, к чему могут привести его действия.

Что ж, я всё продумал за них.

17

– Что значит – только один? – да Винчи порылся в сейфе, но больше там ничего не было. Только фраза «Проявите смелость и свершите правосудие» на фотографии, лежащей на дне. Фотографии из морга.

– Боже, – Кристи отшатнулась, увидев труп. – Нет, пожалуйста. Убери это.

Самые светлые в мире глаза, спасшие её из чёрного болота, закрыты навсегда, и теперь такими ей и запомнятся. Тёплые, живые губы навеки сомкнуты, и это в том числе и её вина. Если бы не она, он был бы жив.

Если бы не Кюри, поправила она себя, но поняла: Македонский в чём-то прав. Она разрушает. Теперь не только свою жизнь, но и другие. Засасывает в свою чёрную воронку.

Кюри тоже невесело. После того вечера лицо убитого не раз являлось ей, особенно часто о нём напоминали черты лица Македонского, но всё это было в цвете, а здесь… Безжизненная, оглушительная серость. Бескровный холодный обломок мрамора. Это она разбила произведение искусства. Жизнь – всегда искусство. Не все им владеют. Она – точно нет. Пытается притвориться, но сама понимает, что это никуда не приведёт.

Что ж, это привело её сюда.

Удивительно, но Лёнчик-второй, не раз видевший подобное, на этот раз не испытывал мстительной радости. Этот человек ничего у него не крал. Он не врал ему. Не подставлял его или его людей. Не зарился на его Веру. Просто оказался в неудачное время в неудачном месте. Надо было отослать его. Оставить в покое. Лёнчик-второй недоволен, что Лёнчик-первый молчит. Нехорошо молчит, изучает фотографию, давно уже находящуюся в руках у Эйнштейна, но всё ещё чётко стоящую у него перед глазами. Молчание осуждающее, и это, пожалуй, редкость: их негласный договор не вмешиваться в жизнь друг друга нарушен.

Эйнштейн впечатлён. Таких фотографий он ещё не видел. Таких… настоящих. Разрешили бы ему использовать такое фото в книге? Хотя она и без того получилась бы уникальной. Эйнштейн уверен, что получится.

– Нам говорили, что выигрывает или проигрывает вся команда, – сказал он. – Но, похоже, ключевое слово – «говорили».

– И что это значит? На ружье нет никаких меток Игры. Это даже не игровой предмет! – Оглядев ружьё, Кюри передала его Эйнштейну.

Я бы не был так уверен, подумал он, принимая ружьё в свои руки, ощущая его тяжесть, его отстранённость, чувствуя, как встаёт на место найденный им кусочек пазла.

– Дай сюда, – сказал да Винчи.

– Вообще-то я смотрю, – возразил Эйнштейн.

– Уже посмотрел. Отдавай.

– Почему это?

– Пусть оно будет у меня.

– Ах, вот как, – Эйнштейн улыбнулся. – Боишься, что я с ним что-нибудь сделаю?

– Ещё чего, – фыркнул да Винчи. – Вряд ли ты вообще знаешь, как с ним обращаться.

О, поверь мне, я знаю. И они знают, что я знаю.

– Да подавись, – ответил Эйнштейн, передавая ружьё. Пусть он не считает его угрозой.

Пока что.

– Я тоже не знаю, – призналась Кюри. – А ты?

Да Винчи молча переломил ружьё и проверил наличие патронов.

– Понятно, – прокомментировала она.

– Патронник пуст.

– И хорошо, – подала голос Кристи, у которой от вида огнестрельного оружия сводило живот. Как она его убила? – внезапно забилось у неё в синей венке на виске.

– По крайней мере, не перестреляем друг друга, это ты имеешь в виду? – отозвался да Винчи.

Хочешь знать? Рассмотри получше фотографию. Ту, от которой ты так быстро отвернулась, даже не успев её изучить. Успев только понять, кто там.

Может быть, ты даже увидишь след от перерезанного горла. Наверное, это добавило бы перчинки в нынешнее положение. Но ты не посмотришь. Ты слишком слаба. Ты бы никогда такого не сделала. Ты можешь только тихо, исподтишка гадить. Бесцветный бесшумный газ явно проигрывает кровавому серпу. По крайней мере, в Кюри есть хоть какое-то подобие стержня.

– Да, – кивнула Кристи.

– Но это бессмыслица, – возразила Кюри. – Ружьё без патронов. Мы должны найти их? Это и есть недостающий элемент мозаики? Пятый предмет?

– И тот, кто их найдёт, выиграет? – задумчиво сказал Эйнштейн.

– Выиграет только один, – повторила Кюри. – Может быть.

– Если уж у них так всё продумано, – поморщился да Винчи, – значит, они в этой комнате. В том, чтобы дойти до конца, мало смысла, если мы не можем раздобыть последнюю часть головоломки. А мы, как вы помните, здесь заперты.

– Но что, если мы просто их не нашли? – спросила Кристи. – Может, они где-то там, – кивнула она на дверь в предыдущую комнату.

– Сомневаюсь. Мы обыскали всё.

Я сам контролировал поиски.

– Отлично, – сказал Эйнштейн. – И что будет, если мы их найдём?

Полагаю, случится несколько убийств, подумал да Винчи, сжимая ружьё, но вслух сказал:

– Не знаю.

– Серьёзно? – спросила Кристи.

– Что?

– Не знаешь?

Да Винчи пожал плечами.

– Брось, уж ты-то понимаешь, к чему всё идёт.

– И к чему же? – спросила Кюри. И тут же поняла.

Проявите смелость и свершите правосудие.

– Ха, – только и ответила Кристи. Села, прислонилась спиной к сейфу и закрыла глаза. У неё больше нет сил бороться. Победитель уже известен. Это лишь вопрос времени.

– Может, пока положим ружьё в сейф? – предложила Кюри изменившимся голосом.

Не может быть. На такое он не пойдёт. Только не Филипп.

Да что ты вообще о нём знаешь, кроме того, что решила про него сама?

– Нет, – твёрдо сказал да Винчи.

– Прекрасно, – отозвался Эйнштейн. – Но что, если патроны в этой комнате и найдёшь их не ты? А, например, Кюри? А? Что тогда?

– Ха, – сказал теперь да Винчи.

Все вспомнили, как он избивал Эйнштейна.

Но Кюри ведь тоже не бездействовала. У неё есть определённые навыки.

– Кажется, мы больше не команда, – усмехнулась Кристи и съёжилась, обхватив колени.

Жаль, что здесь нет Артура. Он бы отлично вписался.

– Ты что, действительно хочешь всех перестрелять? – не поверила Кюри. – Думаешь, так ты выиграешь?

– Думаю, теперь каждый за себя, – отрезал да Винчи.

И, не отпуская ружья, начал сантиметр за сантиметром заново исследовать сейф.

– Как будто раньше было не так, – сказал Эйнштейн. – Всё это было брехнёй.

– А ты вообще здесь лишний игрок, – негромко пробормотала Кристи, но он услышал.

– Ты что, просто будешь стоять и смотреть?! – поразилась Кюри.

Ждать, пока он найдёт патроны и пристрелит нас к чёртовой матери?

Да Винчи чертыхнулся: в сейфе точно больше ничего не было.

– Нет, конечно, – опомнился Эйнштейн и, оглядываясь, тоже стал ходить по комнате.

Кюри посмотрела на Кристи, совершенно выпавшую из Игры, и покачала головой.

Ладно, решила она. Ладно. Я сделаю это сама. Найду чёртовы патроны. Опережу долбанного психа. И отберу у него ружьё. Я смогу. Пусть я не умею стрелять, но могу забить их прикладом. Всех. Уверена, что смогу.

Я не собираюсь здесь подыхать.

Не собираюсь подыхать запертой в чёртовой комнате.