Пятый лишний

Македонский

Каждый должен нести ответственность за свои поступки. Если я во что и верю, так в это. Рано или поздно нужно найти в себе смелость ответить за влияние на жизни других людей. Но даже если такой смелостью не одарили, всегда можно найти решение. Муха, попавшая в паутину, заставляет её вибрировать. Жертва совершает одну ошибку, оказывается в конкретной точке, а вибрирует вся паутина целиком. Они все совершили ошибки, а за них, как известно, нужно расплачиваться. Уронив костяшку домино, цепную реакцию уже не остановить. Бросив сахар в кипяток, его уже не вернуть в обратное состояние.

Хотел бы я плеснуть кипяток им в лицо.

О, до самого финала они были уверены, что оказались здесь по собственной воле. Кто-то до сих пор не понял, что его одурачили. Кто-то отказывается в это поверить. Неприятно быть марионеткой. А вот кукловодом, оказывается, быть довольно увлекательно. Выстраивать план, смотреть, как всё происходит в точности так, как ты представлял, следить за воплощением твоих идей в жизнь – потрясающий бонус к основной цели. Каждый из них считает себя жертвой, но каждый имеет и свою жертву. Старик-педофил, знакомый парень, беременная девушка, своя собственная жизнь. Они убийцы, но я не благодетель. Они убили невинного человека, и каждый по-своему сыграл в этом свою роль. Поэтому они здесь. А то, что каждый из них убивает не впервые, только доказывает правильность принятого решения. Подтверждает необходимость их присутствия здесь. Они так предсказуемы.

Легче всего было с Кристи. Желание совать нос в чужую почту и желание сбежать от собственной жизни ещё никого ни к чему хорошему не приводило. Нужно было лишь рассчитать нужный момент и создать нужную ситуацию.

Да Винчи оказался весьма сентиментален, и даже не пришлось использовать запасной план. Всё было сыграно как по нотам. Он ничего не заподозрил. Чувство вины, как и ожидалось, сделало всё необходимое. Нужно было лишь о нём напомнить.

Кюри, эта глупышка, всегда машинально берущая листовки у метро и не выбрасывающая их, а распихивающая по карманам, даже не замечая этого, предсказуемо не изменила себе. Лицо раздающего, как и ожидалось, никто никогда не замечает. Никто не вспомнит его, даже если будет видеть перед собой на протяжении часа.

С появлением Эйнштейна сценарий немного изменился, но не кардинально. Признаться, это будет даже забавно. Немного перчинки до сих пор в точности исполняющемуся замыслу не повредит. Надеюсь, он меня не разочарует. Честно говоря, я в этом уверен, потому что если человек – книга, то Эйнштейн – простейший букварь, в котором вырывали страницы с самого выхода из печати. Он просто инструмент, который сделает то, что нужно, будучи уверенным в своей непревзойдённости.

Они так предсказуемы.

И те, что на той стороне.

И те, что на этой.

15

– Кажется, я понял, – медленно сказал да Винчи.

– О, и что же? Твоя очередь рассказать, кого ты убил, – напомнила Кюри.

– Это неважно. Я здесь не из-за этого.

– Да что ты говоришь! – разозлилась Кюри. – Может, расскажешь, а потом и будем решать, из-за этого или нет?

– Зато я, кажется, знаю, кого убила ты. По крайней мере, это было бы восхитительно логично.

Нет.

– Не знаешь ты ничего, – процедила Кюри. – Понятия не имеешь.

– Что ты понял? Поделись уже, – почти в самое ухо да Винчи сказал Эйнштейн, незаметно подкравшийся сзади. Слова да Винчи придали ему сил.

– Я вспомнил, кто это, – кивнул да Винчи на фото.

– Ты его знаешь? – всполошилась Кристи. – Что ты знаешь?

– Он участвовал в одном моём деле. Я и правда забыл.

Выбросил и забыл. Совсем как Веру.

Но только её ты не забыл, верно? Никто из вас не забыл.

– Деле? – подалась вперёд Кристи. – Хочешь сказать, что…

– Да, похоже, это было именно то дело, на которое он пошёл ради денег.

– Что за дело?

– Наркотики, – пожал плечами да Винчи, словно это было чем-то само собой разумеющимся.

– Так это были наркотики? – Кристи бессильно опустила плечи. – Господи…

– Ого! – Эйнштейн действительно удивился. Соображал он быстро, хотя почему-то с каждой минутой делать это становилось всё тяжелее. – Наркотики. Уж не те ли, которые…

Нет, молчи. Молчи. Не смей. Нет.

– …Кюри нашла у кого-то, кого потом прикончила?

Тварь.

– Что?! – Кристи стала в несколько раз бледнее, хотя казалось, что это невозможно. – Что?! Ты… – она шагнула к Кюри. Один шаг. А до неё было три. – Ты… Нет. Ты же не… – Ещё шаг. – Скажи что-нибудь!

Ох, как бы я хотела оказаться где угодно, только не здесь и не сейчас.

– Ты убила парня с фотографии? – спокойно спросил да Винчи, уже зная ответ. Все фрагменты были перед ними с самого начала. Но не все будут рады целостной картине.

– Как я и говорила, это была самозащита, – сказала Кюри, потому что больше ей ничего не оставалось.

Карты на стол, детка.

– Что?! – Кристи сделала ещё шаг, едва не потеряв равновесие от услышанного признания. Дыхание перехватило, в груди алым фейерверком расцветала ярость. – Ты не…

– Прости, но у нас нет на это времени, – сказала Кюри, схватила с пола подсвечник и, размахнувшись, ударила им Кристи по голове. Та с удивлением отшатнулась, почувствовала, что пол ускользает из-под ног. Ощутила спиной сильные руки да Винчи. И затихла.

– Вау, – сказал Эйнштейн. – Жестоко.

– Если бы ты сказала сразу, мы бы сэкономили кучу времени, – сжал кулаки да Винчи, уложив Кристи на пол. – Пока мы тут ломали голову…

– Ты сам так и не сказал.

– Это совсем другое!

– Может быть, – пожала плечами Кюри. – Но ты утверждал, что не знаешь его.

– Я просто забыл. Так бывает. А ты – убила. Так бывает гораздо реже.

– И что, мне нужно было кричать об этом сразу, как я увидела фотографию? Или сразу, как она сказала, что это её парень? Так, по-твоему?

– Как я и сказал – это сэкономило бы нам кучу времени. А теперь четверть команды недееспособна и вряд ли это нам поможет.

– Ты здесь самый умный, да? – кровь прилила к щекам Кюри. – Наркодилер и убийца, ты не лучше меня, так что перестань строить из себя кого бы то ни было. Ты тоже кое-что до сих пор скрываешь.

Она права. Ты ничем не лучше неё.

– Ладно, – Эйнштейн взял у Кюри, всё ещё державшей его в руке, подсвечник, наклонился к игровым предметам и положил его к ним. – Значит, теперь мы можем составить код и открыть чертов сейф.

– Ты знал? – спросил его да Винчи.

– Что?

– Всё это. Ты знал?

– Нет. Клянусь, я не знал.

И это чистая правда.

– И не знаешь.

– А?

– Ты ничего не знаешь.

– Опять ты… О. Да, конечно. Я ничего не знаю. Ничего не слышал и не видел. И вообще у меня амнезия. Вы кто вообще? – усмехнулся он, но так, чтобы да Винчи понял: он серьёзно.

– Надеюсь, – кивнул да Винчи.

– Хронология, – сказала Кюри, перешагивая через тело Кристи. – Хронология не убийств.

– А действий. Действий, из-за которых мы здесь, – снова кивнул да Винчи.

Кристи закашлялась и обнаружила себя на полу. Удар Кюри был не настолько сильным, чтобы она отрубилась надолго. А ведь она могла её и убить, ударом-то по голове…

Но убила она не тебя.

Убила она Костю.

Фейерверк ярости потух, оставив после себя лишь угли бесконечной боли и пепел невыносимой утраты.

Он меня не бросил.

– Да, хронология. Теперь это легко. Этот парень, – сказал да Винчи. – Из-за него мы здесь. Не знаю, при чём тут ты, – глянул он на Эйнштейна, – но, думаю, это мы ещё узнаем.

Эйнштейн демонстративно закатил глаза.

Он умер. Голова болела теперь ещё и от удара. Кристи тошнило, сила притяжения давила её к полу. Она с трудом повернулась на бок.

Эта сука… Нет, не сейчас. Надо прийти в себя.

Ты никогда не придёшь в себя.

Не сейчас! Сосредоточься!

– Кристи начала с ним встречаться за спиной у своего парня и вынудила его пойти на опасное дело ради денег, – продолжил да Винчи.

– Нет… – прошептала Кристи в пол, ощущая ком в груди. – Нет, всё было не так.

Конечно, он тебя не бросил. Он из-за тебя погиб.

– В общих чертах – так, – отрезал да Винчи. – Я, хотя и видел, что парень для этого дела совершенно не подходит, наплевал и использовал его, потому что мне было так удобно.

Ты подставил его, называй уже вещи своими именами.

Кристи простонала.

– Ну и наша женщина-радиация прикончила его, причиной называя наркотики, которые ему дал я. Кажется, я ничего не упустил?

– Всё верно, – сказала Кюри не своим голосом. – Ты просто молодец.

– Значит, код должен быть 3-1-7, – да Винчи расположил игровые предметы с метками и цифрами в нужном порядке: Кристи, да Винчи, Кюри.

– Да, попробуем его, – согласился Эйнштейн.

Кюри кивнула. Кристи не отреагировала.

– Отлично. Но прежде чем мы откроем сраный сейф – а я не уверен, что там нас ждёт что-то хорошее, но выбора у нас нет, – как насчёт заказчика?

– Заказчика? – переспросила Кюри.

– Организатора. Кто-то влез в мою квартиру и инсценировал предсмертное письмо от моей девушки, завлекая меня в Игру, – ответил да Винчи. – Кто-то бросил приглашение в почтовый ящик Кристи, зная, что она им воспользуется.

– И кто-то подгадал удобный момент, чтобы вручить нужную листовку Кюри, – добавил Эйнштейн. – Возможно, десятки листовок, если потребовалось бы, чтобы привлечь её внимание.

Боже, а я ведь думала, что всё контролировала.

– Тогда на вопрос, кто затащил нас сюда, есть ответ: тот, кто хотел отомстить за смерть этого человека и кто винит нас всех в произошедшем, – закончил да Винчи.

А не только тебя, посмотрел он на Кюри.

– О, – сказал Эйнштейн, – и кто же это? Друг?

– Скорее родственник, – ответил да Винчи. – Связь должна быть крепче, чем дружеская, чтобы устроить такое.

– Похоже, ты ничего не знаешь о дружбе, – усмехнулся Эйнштейн, который знал о ней слишком много. В книгах была почерпнута половина его жизни. А во второй половине, конечно, все дружили с Петенькой-хуетенькой.

– Плевать я на неё хотел, – процедил да Винчи.

У меня с рождения есть нечто большее, чем друг, и вот об этом ты точно ничего не знаешь.

– Думаешь, это кто-то из его семьи? – спросил Эйнштейн.

– Он в любом случае чей-то сын. Или муж.

– Не муж… – Кристи начала медленно подниматься, боль отдавалась по всему телу. Она привалилась спиной к стене, смотря сквозь Кюри, словно не замечая её.

Её здесь нет. Её здесь нет. Тебя здесь нет. Это всё нереально. Ты просто в чьём-то подвале. Кто-то, как и ты, отбирал лучшее на чердак, а ты попала в худшее. И окружение под стать. Просто выберись отсюда, и тогда думай, что делать с этой тварью.

Отстранись.

Выживи.

– …не муж, точно. Он никогда не был женат.

– Отец? Знаешь его отчество? – спросил у неё да Винчи.

– Его отец умер, – покачала головой Кристи.

– Не муж и не сын, – прикрыл глаза рукой Эйнштейн. В какой-то момент его начало тошнить, и теперь он думал, как бы не блевануть прямо перед всеми.

– У тебя есть знакомые Александры? – стиснул кулаки да Винчи. – Хоть у кого-нибудь из вас есть? – Он посмотрел на каждого по очереди и процедил: – У меня трое, но всем им под шестьдесят, и они повёрнуты на истории и археологии, но никак не на реванше.

– Э, – сказала Кюри, – я точно не помню. Кажется, есть, но мы сто лет не виделись. Не думаю, что он и есть Македонский.

– Ты что скажешь? – обратился да Винчи к Кристи, жавшейся к стене.

Половина команды уже подпирала стену психушки, и, вероятно, это была наиболее слабая половина. Ещё есть шанс отсюда выбраться. Он сможет. И чёртова Кюри, явно желающая того же, может ему пригодиться.

– Друзья? Знакомые?

Кристи покачала головой. У неё не было знакомых и друзей. Только Костя и Артур.

Теперь только Артур, детка.

Она вспомнила, что кто-то звонил в дверь, когда Артура не было, чем до смерти её напугал. Никто никогда не звонил к ним в дверь. Никто никогда не приходил, кроме курьера, а курьер всегда пользовался домофоном. Артур не говорил, что кто-то придёт, и ей стало страшно. Она даже не решилась открыть первую дверь и посмотреть в глазок. Кто бы это мог быть?

– У тебя? – повернулся да Винчи к Эйнштейну. – Ну же, не разочаровывай меня!

– Нет, – покачал головой тот.

Мужик, которому я отсосал ради повышения, не в счёт. Саня-мать-его-педрила. Мы здесь не из-за него.

– Да ладно, серьёзно?! – да Винчи сильно сжал ладонями виски. Под пальцами бешено пульсировали синие жилки. Сердце стало работать напряжённее.

– Но вы кое-что упускаете из вида, – добавил Эйнштейн. – Очевидное не всегда правильное. Возможно, это наш случай.

– Чего? – не поняла Кюри.

– Ты же историк, – посмотрел Эйнштейн на да Винчи.

– Я египтолог.

– Пусть даже и так. Почему вы так уверены, что он Александр?

– Думаешь, это ненастоящее имя? – подалась вперёд Кюри.

– Думаю, что известных истории Македонских было несколько.

Да Винчи и Кюри нахмурились, повисла тишина.

– О, – сказал да Винчи. – Конечно. Сына не бывает без отца.

– Отца? – удивилась Кюри.

Кристи подтянула к себе колени, не отрывая взгляда от да Винчи. На лице его появилась какая-то растерянность и в то же время усмешка, словно он был удивлён, что не понял этого раньше, но по достоинству оценил шутку, на которую купились все, в том числе и он.

– Александр Великий не стал бы Великим без своего отца, царя Македонского…

Чей-то сын? Муж?

Не муж и не сын.

Господи, как же ты была самонадеянна, Мари. Настолько, что можно считать тебя неполноценной.

–…Филиппа.

Македонский

Просто удивительно, насколько она меня недооценила. И насколько переоценила себя. Актриса из неё никудышная. Даже я справился лучше, судя по её вытянувшемуся лицу, когда она поняла, что я всё знаю. А ведь действительно думала, что я ей слепо верю. Безоговорочно люблю. Или наоборот? Да ещё и не особенно взаимно. Действительно думала, что знает меня.

Думала, что убийство, приправленное слезливой историей, сойдёт ей с рук. Может быть, в другом случае – да. Но не в этом. Не тогда, когда её самоуверенность слишком часто граничила с наглостью. Не с опостылевшим её бесплатным проживанием и ежедневным проявлением заботы, дающимися всё труднее. Когда она рыдала у меня на груди, на ходу выдумывая подробности похищения и побега, мне хотелось только одного: выдернуть из розетки провод от электронных часов, стоящих рядом на тумбочке и подсвечивающих её вздрагивающий затылок, обмотать его вокруг её шеи и затянуть потуже. Тянуть, не останавливаясь. Никогда.

Вместо этого пришлось бормотать успокаивающие слова, усыпляющие её бдительность. Она не собиралась ничего говорить – это вышло случайно. Видимо, жалость к её бедному Филиппу в какой-то момент перевесила здравый смысл. А это значит, что я добился своего.

Нерассказанная история выгодно отличается от рассказанной тем, что её подробности нельзя использовать. Они не могут навредить. Не могут помочь. Никому. Потому что их просто нет. Нерассказанная выдуманная история отличается от рассказанной ещё выгоднее. В тот вечер она совершила ошибку, и поняла это почти сразу, да только гордость, самоуверенность и незыблемое – как же от этого устаёшь – убеждение, что я для неё открытая книга, не дали ей остановиться и подумать. В тот вечер начался обратный отсчёт.

Сегодня он закончится.

Кюри

В последние недели я чувствую, что всё начинает налаживаться. Моё прошлое тяготит меня всё меньше, а настоящее почти о нём не напоминает. Филипп тоже это чувствует: облегчение. Поток вопросов, когда-то захлёстывавший меня с головой, постепенно превращается в тонкий ручеёк, а потом и вовсе пересыхает. Мы оба устали от вопросов, которых не стало меньше после моего признания в убийстве моего мучителя. Они изменили вектор, но не количество, тональность, но не уровень опасности. Опасности для меня. И вот, наконец, наступает затишье. Мы оба измучены; Филипп устал от недомолвок и хрупкого равновесия, которое он изо всех сил старается поддерживать, и я впервые не чувствую неприязни по этому поводу. Впервые понимаю: мне нравится эта забота, от которой меня подташнивало, мне нравится, что кому-то я настолько небезразлична. Что с кем-то я чувствую себя почти одним целым. Оказывается, к этому привыкаешь. Я рада, хотя в этом трудно признаться даже самой себе. Рада, что наконец могу отвечать на заботу Филиппа, не притворяясь. Он заслужил хоть какие-то чувства, хоть какие-то эмоции. Хоть какую-то правду.

На кухне привычно пахнет тошнотворной ромашкой, и я как всегда протягиваю руки к большой чашке.

– Спасибо, – говорю я, имея в виду: спасибо, что снова заварил мне этот отвратительный чай. Спасибо, что веришь мне. Спасибо, что заботишься обо мне. Выходит убедительно, потому что в этот раз я говорю действительно от души. Первый раз с момента, изменившего мою жизнь, я чувствую, что всё будет хорошо. Насколько это вообще возможно в моей ситуации.

В нашей.

Филипп начинает чаще бывать вне дома, уже не боясь оставлять меня одну. Я подумываю о том, чтобы продолжить работу. Дизайн и реклама – вот чем я занималась до того, как всё пошло наперекосяк. И хотя денег это приносило меньше, чем хотелось бы, меня устраивал свободный график фрилансера и возможность выбирать заказы. Конечно, то, что мне не приходится отчитываться, где я была и почему не работала всё это время, оказалось как нельзя кстати.

Я нахожу небольшой заказ, на пробу, и когда открываю на экране палитру красок, смотрю на красные оттенки и думаю: сейчас начнётся. Но я ничего не чувствую. Не вижу перед собой лужу крови. Не ассоциирую палитру с лишением жизни. Я просто смотрю на неё, и ничто не тянет мои внутренности вниз, не сбивает моё дыхание.

Ничто.

Мне всё сошло с рук, а теперь сходит и с души.

Я начинаю улыбаться, даже готовить еду, и Филипп просто в восторге от моих – наших – его – успехов. Мы выглядим как настоящая пара, и, хотя для Филиппа мы таковой были ещё до того, как мои руки запятнались кровью, для меня всё это впервые. Удивительно, но я чувствую, что мне это нравится. Дрянные мысли о моей сущности, моей лжи, моих поступках и отношении к Филиппу сменяются ещё более дрянными: а почему бы и нет? Разве я не заслуживаю нормальной жизни? И хотя что-то внутри меня знает – и всегда будет знать – ответ (конечно, нет), я предпочитаю от него отмахнуться. Через какое-то время я не просто играю в обычное: быт, работа, отношения – я в него интегрируюсь.

То, что случилось, постепенно отступает, и я действительно расслабляюсь и начинаю верить в нормальную жизнь.

Зря.

Хотя я и работаю дома, иногда езжу в типографию, одну и ту же, вот уже почти три года. Листовки, флаеры, постеры, любая полиграфическая печать – не могу не ездить, чтобы проконтролировать то, что было создано мной. Небольшая оплошность при печати – и заказ можно потерять. К тому же большинство клиентов заказывает в том числе и доставку, которой я раньше зарабатывала дополнительные сотни рублей. Вот и теперь, впервые за долгое время, я решаюсь выйти из дома не только за хлебом и кефиром (остальное покупает Филипп, и это максимум, что он позволяет таскать мне из магазина, и то только потому, что мне хочется делать хоть что-то полезное). Я одеваюсь, беру давно заброшенный плеер, проездной, на котором полно нерастраченных денег, и еду в типографию. Я нахожусь среди людей: настоящих, не интернетных, с которыми я вела переписку, и не Филиппа, который стал уже чем-то само собой разумеющимся, а настоящих. Людей на улице, в метро, в типографии. Я снова чувствую себя такой же, как они.

Живой.

Нормальной.

Когда я возвращаюсь, застаю дома Филиппа. Он вне себя от ярости: я ушла, ничего ему не сказав, к тому же забыла телефон. Он понятия не имел, где я и что со мной. После того что случилось, я не имею права вот так уходить без спроса. И так далее. Всё это я выслушиваю с опущенной головой, потому что он прав: я опять заставляю его волноваться, хотя должна делать всё, чтобы сделать его жизнь спокойнее. Краем глаза я замечаю на столике толстенную книгу, которой раньше там не было. Огромный фолиант. Называется «Бесконечная шутка». Почему она здесь лежит?

– Это я купил тебе, – проследив за моим взглядом, говорит Филипп.

– Спасибо, – машинально отвечаю я.

Это странно, потому что он знает, что я не люблю читать.

– Если начнёшь сегодня, за пару дней как раз прочитаешь.

– Почему «как раз»? – не понимаю я.

– Скоро будет другой подарок, – улыбается он, кладя мне руки на плечи. – Хочу, чтобы ты была счастлива.

Что-то в его интонации мне не нравится. Впервые его слова звучат так, как почти все мои: фальшиво.

– Да ладно, не стоило… – бормочу я.

– Ещё как стоило. Надеюсь, ты всё-таки прочитаешь.

– Ну, точно не за пару дней, – говорю я, беря в руки том. – Это возможно, только если сутками напролёт сидеть, уткнувшись в книгу.

– Почему бы и нет?

– Я ведь теперь работаю. К тому же надо будет ездить в типографию и к клиентам.

– Ну, думаю, если закрыть тебя в твоей комнате, то как раз прочитаешь, – смеётся он и начинает снимать с меня пальто.

– Надеюсь, ты этого не сделаешь, – отшучиваюсь я, но чувствую, как пересохли вдруг губы. – Ведь тогда…

– …придётся меня убить? – насмешливо спрашивает Филипп, стоя за моей спиной, наполовину стянув с меня пальто. Мои руки заведены назад. Мой мозг отрицает услышанное.

– Конечно, нет, – бормочу я, пытаясь освободиться из рукавов и повернуться к Филиппу лицом.

Мне это не удаётся.

– Неужели. Очередная ложь, ничего нового.

Я чувствую, что у меня подкашиваются ноги.

– Не понимаю, о чём ты, – спокойно говорю я, поражаясь собственному самообладанию.

Филипп ослабляет хватку, я скидываю пальто и поворачиваюсь к нему лицом. Но это лицо другого человека – не того, кто ухаживал и заботился обо мне, сделав это смыслом своего существования. Я поражена – где же мой милый, мягкий и заботливый Филипп?

– Ты же знаешь, он этого не заслуживал.

– Что?

Он не говорит вслух, но всё совершенно чётко читается в его взгляде. Взгляде, которым он одаривает меня в ответ на мою очередную ложь. Но он не мог догадаться. Просто не мог. Он бы не стал так себя вести. Он бы сдал меня полиции. Посадил за решётку. Хотя они уже закрыли дело, спасибо наркотикам и какому-то подвернувшемуся наркоману. Но он не мог – не мог всё это время догадываться и продолжать обо мне заботиться. Это невозможно.

И всё же в его глазах я впервые вижу презрение.

И прозрение.

Он молчит, и эта тишина каждой секундой сдавливает мне горло. Заталкивает мне в глотку воронку, по которой льётся что-то горячее. Горячее желание развернуться и бежать прочь. Именно это и я собираюсь сделать. Я слишком здесь задержалась. Пора прощаться с Филиппом, если не хочу попрощаться со свободой.

Я понимаю, что у меня только один выход.

– Что, теперь и меня убьёшь?

Я удивляюсь, как быстро он прозрел. И прямо в яблочко. Неужели давно подозревал? А часами рыскал по интернету, чтобы убедить себя в обратном? Что вообще он там искал?

Ответов у меня нет. Я не один раз представляла, как рассказываю ему правду. Часть меня действительно этого хотела. Я даже решила сказать, что это именно Костя похитил меня и мучал всё это время. Практически истина. Потом постоянно выдумывала новые подробности. Но так и не решилась.

Что ж, похоже, эту стадию мы благополучно пропускаем. Так мне даже легче – до этого момента в своём притворстве я не сомневалась, но я чертовски от него устала. Теперь же мы на равных. На одной стороне безжалостного лезвия правды. На самом его краю.

Филипп выдерживает мой взгляд, и, несмотря на то что дальше вряд ли произойдёт что-нибудь, о чём я не буду потом жалеть, я чувствую гордость.

Я всегда знала, что он очень умён.