Пятый лишний

Да Винчи

Всё закончилось.

Больше нет ни Веры, ни её ребёнка, а Лёнчик-первый потихоньку возвращается к жизни, как мы и предполагали. Мы были правы. Это стоило того.

Поначалу было тяжело. Не то чтобы я бесчувственная машина, да и Лёнчик-второй специально отключает все эмоции во время решения проблем, но я не ожидал, что будет так тягостно. Я смотрю на фотографии, которые Вера-Клео делала на мой телефон: наши совместные селфи, которые я каждый раз противился делать и уступал лишь под долгими уговорами, договорившись, что всё будет стёрто. Если ей так хотелось запечатлеть момент, если у неё было на то настроение, я решал не портить такое состояние категорическими отказами. И я проверял – фотографии исчезали буквально в этот же вечер. Я не учёл только, что их делала не покладистая Вера, а своенравная Клео, именно поэтому сейчас я смотрю на отдельную папку, вынесенную в самый конец фотогалереи с невзрачной обложкой альбома, под которой – доказательства моей бесчеловечности. Нам было так хорошо вместе, а я её убил. Их обоих.

Хотя нет, конечно. Я же не убийца. Лёнчик-второй решает проблемы не так. Он никого не убивает.

Ну, я имею в виду – своими руками.

Я стираю фотографии одну за другой, от самых свежих к самым первым, от осунувшейся Веры к роскошной Клео, и в горле застревает комок. Не из-за чувства вины или скорби. Просто теперь я отчётливо вижу, что женщина на всех этих фотографиях абсолютно одна и та же. И это Вера. Даже на самых первых фото. Более весёлая, но вовсе не опасная, хищная, сексуальная Клео. Даже близко нет. Не хочется думать, что я просто-напросто выдумал Клео, всеми фибрами души скучая по моей маньячной красавице из белого муравейника. В таком случае напрашивается вопрос, что ещё я выдумал, а об этом я думать не хочу. Всё равно уже слишком поздно.

Всегда слишком поздно после того, как ты сознательно отправил человека на смерть, заранее всё удобно обставив. Неудачная сделка в номере отеля, стрельба, призванная облегчить страдания, пожар, призванный скрыть следы. Вера-Клео почти вписалась в нашу дилерскую тусовку, и многим она нравилась, но приказам Лёнчика-второго подчиняются независимо от симпатий. Два обугленных трупа, мужской и женский, конкурента и Веры, положили конец истории, которую почти не расследовали. Ко мне до сих пор никто не приходил, и я уверен, что не придёт. Авторитет Лёнчика-второго обеспечил ему неприкасаемость и анонимность в некоторых делах. Всё это тоже нарабатывалось годами, и я не мог всё потерять.

Когда все фотографии стёрты, Вера всё ещё остаётся в моей квартире, и я принимаюсь за ритуал очищения. Каждый раз, когда я натыкаюсь на Верину вещь, что-то внутри нехорошо тикает, и я лишь надеюсь, что это не та бомба, ядерный гриб которой я уже видел. Надеюсь, что я не совершил ошибку. Чёрное хлопковое платье, которое так ей шло, теперь безжизненным комком лежит у меня на коленях. В отсутствие Веры оно стало просто никчёмной тряпкой, словно потеряв владелицу, потеряло и суть своего существования. Я засовываю его в большой мешок к остальным вещам, который опущу в контейнер для нуждающихся, но что-то мне подсказывает, что эти вещи никогда уже не возродятся. Ничто не сможет заменить им хозяйку.

Светло-розовая помада у зеркала, которая – я уверен! – шла ей меньше, чем та красная, которую она носила – или не носила – в начале знакомства, отправляется в мешок поменьше. Тюбики, баночки, флакончики, коробочки – долой всё, что когда-либо соприкасалось с Верой. С её глазами, губами, щеками. Всё стало чужим и ненужным.

Убирая из холодильника её продукты, на которые она подсадила и меня – соевое молоко, тофу, паштет из индейки, инжир, – я не сдерживаю вздоха. Всё должно было быть проще, легче, словно занозу выдернуть, но я не чувствую облегчения, как будто крошечный, но всё-таки обломок занозы остался в моём теле и зудит, зудит, напоминая о том, что сделано, о том, что у меня было, и о том, что уже ничего не изменить.

Убрав всю квартиру, я завариваю крепкий кофе и щедро вливаю в него коньяк. На вкус – отвратительно, словно я впервые его пью. Я буквально вижу, как по пищеводу льётся обжигающая тёмная жидкость, затапливая желудок горечью. Может быть, горечь вовсе и не в желудке. Может быть, я принял неверное решение. Когда ещё раз прохожусь по квартире, обнаруживаю, что не все её вещи убрал в первый раз. Теперь, натыкаясь на мелочи – маленький, аккуратно сложенный шарфик, её любимая кружка, пёстрая закладка для книг, брелок на моих ключах, – я ощущаю тяжесть внутри. Я знаю, что это проклятый кофе, и ничто не убедит меня в обратном, но мысли о том, что всё это было одной большой ошибкой, ворочаются в этой тяжести, медленно подталкивая меня к вопросу: может быть, стоило уступить, и вернулась бы Клео, которую я так любил. Теперь не вернётся ни Клео, ни Вера.

Но зато начинает возвращаться другой, кого я люблю и без которого не могу существовать. Лёнчик-первый потихоньку возвращается к свету, убедившись, что проблема исчезла, а уровень стресса понизился до приемлемого. На следующей неделе он должен выйти на работу к своим мумиям и архивам, и я уверен, что это поможет ему вернуться в привычный ритм жизни.

Но поможет ли это мне?

Македонский

Я наклоняюсь и кладу у надгробия букет полевых цветов, хотя прекрасно знаю, что всё, что от неё осталось, гниёт там, внизу, под землёй, и этому гнилью не интересны никакие ромашки с одуванчиками. Всё это просто ритуал, бессмысленный, но навеки впечатавшийся в наше сознание. И не говорите, что это выражение памяти и любви – подземному гнилью это неинтересно так же, как и всё остальное.

Так же, как и мне.

Я стою на кладбище с букетом бесплатных цветов и пытаюсь делать вид, что моя душа слишком зачерствела, чтобы что-то чувствовать. Но это было бы слишком просто. Даже без неё я не остался в полном одиночестве – со мной рядом теперь навсегда ответственность за мою теперь единственную родную кровь. Хотя, признаться, иногда я чувствую, что был бы не против остаться один.

На могилу мы всегда приходим вдвоём, но половина из нас мать помнит плохо, а вторая и вовсе не хочет вспоминать. Наш скорбный дуэт распадается, едва мы выходим с кладбища. Диссонанс, начавшийся после её смерти, с каждым годом разрастается, охватывает липкими щупальцами каждую клетку тела, до которой может дотянуться, и стремится охватить всё остальное. Тот из нас, кто помладше, перетягивает на себя внимание отцовских родителей, до этого смутно подозревавших о нашем существовании; он получает и отдаёт взамен, и для того, кто постоянно пытается сбежать и отказывается обсуждать смерть матери, внимания почти не остаётся. Это даже к лучшему, потому что я в них не нуждаюсь. Я вообще ни в ком не нуждаюсь с тех пор, как освободился от проклятого материнского гнёта, но всё ещё чувствую тяжесть на плечах – и я думаю, что именно это и называется ответственностью. Если так, то это пренеприятнейшее чувство, но довольно весомое, ощутимое, а значит, настоящее. Нужное чувство, которое делает тебя человеком.

Делает человеком меня.

11

«ВАМ НУЖНА ПОДСКАЗКА?»

– раздалось вдруг откуда-то изменённым механическим голосом.

– Эй, вы нас слышите, да? – обрадовалась Кристи. – Выпустите нас!

– Или объяснитесь, – пробормотал да Винчи.

– Откройте дверь! – потребовала Кюри.

Эйнштейн молча улыбался. Они совершенно не умеют играть в игры.

«ДВЕРЬ ОТКРОЕТСЯ, ТОЛЬКО КОГДА ЗАКОНЧИТСЯ ИГРА»

– Вы дали нам ключ и сказали, что в случае, если мы захотим закончить Игру раньше или если не сможем разгадать главную загадку, то сможем открыть дверь им! Но он не подходит! – голос Кристи взвился вверх.

«РАЗВЕ?»

– Да, именно так, но нам ни хрена не выйти!

– О, – сказал вдруг да Винчи. – О, это и правда очень интересно.

– Что? – повернулись все к нему.

– Нам ведь и правда такого не говорили.

– Ты что, спятил? – возмутилась Кристи.

– Это мы так решили.

– Точно, – вспомнил Эйнштейн.

И остальные.

Напоследок: если вдруг захотите закончить Игру раньше, чем разгадаете главную загадку, то проиграете и не получите ни копейки.

Храните этот ключ до конца. С его помощью вы завершите Игру.

Зачем они дали нам ключ?

Кажется, он от выхода.

Ха, они думают, мы им воспользуемся? Ни хрена. Лично я намерен выиграть.

Кажется, вы переосмысливаете услышанное. Похвально.

Если вдруг захотите закончить Игру раньше, чем разгадаете главную загадку, то проиграете и не получите ни копейки. А вы уже захотели. И значит – уже проиграли. Но никто не говорил, что проигравшие смогут выйти отсюда по первому желанию, верно? О, нет. Такого никто не говорил.

– Господи, да это же игровой предмет! – воскликнул да Винчи. – С зелёной меткой! Какие же мы идиоты!

Я идиот. Идиот и слепец.

– Чёрт, – сказал Эйнштейн. – Он был у нас с самого начала.

– Это значит… – Кристи сглотнула. – Что ключ… И есть лишний предмет?

– Не факт, – ответил да Винчи. – Мы не можем этого утверждать, пока не соберём все пять.

А сам подумал: чёрт возьми, может, в этом весь смысл. Ключ от выхода нам не светит.

– Господи, во что мы ввязались? – прошептала Кюри.

– В любом случае надо выбираться, – сказал да Винчи. – И… Да, нам нужна подсказка. Нам нужна чёртова подсказка! – обратился он к двери.

«СФОРМУЛИРУЙТЕ ОДИН ВОПРОС»

– Что ты хочешь узнать? – спросила Кристи.

О, вариантов масса. Откуда они знают про номер в отеле? Про Веру? Про то, что я сделал? Про мой арабский? И что это за люди рядом со мной?

– Наверное, код к сейфу, – ответил да Винчи. – Откроем его, и, может, эта хренотень закончится.

– Так нам и скажут код, ага, – усмехнулся Эйнштейн. – Мы шли к нему через всю психушку, чтобы просто узнать ответ из подсказки? Ни хрена нам не заплатят в таком случае.

– Спрашивай, – поддержала да Винчи Кюри.

– Ладно. Какой код к сейфу? – громко спросил он.

«ХРОНОЛОГИЯ.

И У ВАС ВСЕГО ОДНА ПОПЫТКА»

– Что, блин? Какая ещё хронология? – возмутилась Кюри. Честно говоря, она ожидала услышать порядок цифр.

– Чёрт. – Да Винчи посмотрел на игровые предметы на полу. – Хронология? Один, три, семь?

– Слишком просто, – с сомнением сказал Эйнштейн.

Хренология, подумал он.

– Да, слишком просто, – согласился да Винчи. – Но что за хронология? Что за хронология? – повторил он вопрос для устроителей Игры.

«ВЫ ИСЧЕРПАЛИ ЛИМИТ ПОДСКАЗОК»

– У нас же есть две подсказки! – возразила Кюри. – Мы только что использовали одну, всего одну!

«ВТОРАЯ ПЕРЕД ВАМИ»

– Это фотография, – бесстрастно констатировала Кристи, но сердце её забилось чаще. – Одна подсказка – хронология, а вторая – фотография.

– У нас только одна попытка ввести код, – напомнил Эйнштейн.

– Поэтому придётся подумать, – резюмировал да Винчи.

Ещё несколько раз они попробовали связаться с организаторами, но ответа не было.

Вам и так сказали больше, чем вы заслуживаете.

Македонский

Наверное, если бы у Игры был слоган, то он был бы таким: «Это ни хрена не игра». Но тогда вся прелесть исчезла бы, верно? К тому же в первоначальном замысле никакой Игры не было. Не было этих мелочей, подробностей, ненужной мишуры, громоздящихся друг на друга с целью убедить, отвлечь тех, кто не должен начать что-то подозревать раньше времени. Но в итоге всё равно всё становится ясно, так что весь этот психушечный бурлеск с кодовыми именами и предметами – лишь для потехи организатора. Впрочем, как я и говорил, изначально ничего такого в моей идее не было. Но в итоге это действительно оказалось впечатляющим. Это вывело весь замысел совершенно на другой уровень. Сделало из сыроватого эскиза прокаченный сценарий.

Кстати, насчёт них: в некоторых сценариях добро побеждает зло. Скажу прямо – хотя вся Игра ратует за справедливость, считать тех, кто её организовал, добром, едва ли возможно. Я знаю, кто я. Хотя бы в этом мы с игроками сходимся. Ещё вариант: зло побеждает добро. Тут уж без вариантов – тех, кто собрался в этой заброшенной психушке, которую сложно переоценить, посчитать добром не придёт в голову даже психу. Зло побеждает зло – вот что подходит больше остального. Но не зрит в саму суть. Нет, лишь скользит по поверхности, отражается на чёрной глади глубокого ночного озера, в котором водятся только хищники, и потому кто-то из них становится жертвой. Зло побеждает зло – хорошо, но спорно. А вот что бесспорно: если бы каждый из этих отбросов не сделал бы то, что сделал, никакой Игры бы не было. Не было бы меня за экраном ноутбука, следящего за их обескураженным мельтешением. Не было бы всего этого. Поэтому самый простой и единственный слоган для этой Игры звучал бы именно так.

Зло порождает зло.

12

– И как ваш парень, арабская надпись и чёртова хронология поможет нам ввести правильный код? – взорвался через несколько минут Эйнштейн. Теперь нервы начали сдавать даже у него, потому что он очень не любил чувствовать себя никчёмным, а именно так он себя и чувствовал.

Учитывая, что остальные ни хрена не могли понять, что от них требуется, Эйнштейн начал осознавать, что всё немного сложнее, чем ему представлялось. И особенно ему не нравилось то, что сам он не может ничего предпринять. Долбаные подсказки ни о чём ему не говорили, а игроки оказались не слишком сообразительными.

Впрочем, возможно, он слишком строг к ним.

– Может, если бы ты нашёл игровой предмет, было бы проще, – язвительно ответила Кюри. Его тон ей совсем не понравился.

– Во-первых, я не обязан ничего находить, если ты забыла, мы одна команда, и каждый из вас тоже мог быть повнимательнее, – демонстративно загнул один палец Эйнштейн. – Во-вторых, предмет всё ещё может быть здесь, в сейфе, – загнул он второй. – И напомню, что код состоит из трёх цифр, а не из четырёх или пяти, так что не надо валить всё на меня.

Кюри в ответ лишь фыркнула.

– И тебе вообще ни о чём не говорит это фото, эти предметы, хоть что-нибудь? – спросила Кристи.

– Абсолютно. Я вообще здесь ни при чём, и на хрена я только полез на тот сайт? – скривился Эйнштейн. Что ни говори, убедительно кривиться у него получалось лучше всего. – А вот вы наверняка должны разгадать эту загадку. Похоже, это ваша история.

Вот тут ты совершенно прав.

– Ты один из них, верно? – да Винчи посмотрел ему в глаза, но тот взгляда не отвёл.

– Иди ты, – огрызнулся Эйнштейн.

– Ваш сотрудник, да? – проговорил да Винчи в микрофон. Ответа, естественно, не последовало.

– Скажи правду, – обступили Эйнштейна и Кюри с Кристи.

– Я говорю правду. Я не знаю этого парня, ничего не знаю, и уж тем более я никакой не сотрудник! – сжал кулаки Эйнштейн. – Вместо того чтобы обвинять друг друга, лучше займёмся сейфом!

– А мы не друг друга обвиняем, – отозвалась Кюри. – Только ты тут такой подозрительный.

– Иди в жопу, девочка.

– Ладно, – сказал да Винчи. – Всё ясно.

В следующую секунду крепкий кулак Лёни-второго прилетел Эйнштейну в лицо. Лёня-первый, до одури не любивший конфликты, спрятался так далеко, что да Винчи наконец почувствовал себя целым. Стало спокойнее, особенно когда из носа Эйнштейна хлынула кровь, пачкая да Винчи рукав толстовки. Но вот сам Эйнштейн, наоборот, забеспокоился.

– Сука, ты охерел?! Ты мне нос сломал! – заорал он, закрывая лицо руками.

– Сомневаюсь, – спокойно ответил да Винчи. – Но сломаю, если не начнёшь говорить.

– Может, не… – начала Кристи, но да Винчи её оборвал:

– Заткнись.

– Ты слышал? Говори всё, что знаешь, или он тебе опять врежет, – поддакнула Кюри.

Да Винчи не нуждался в поддержке, о чём его взгляд прямо Кюри и сообщил. Та опустила глаза. Когда Лёня-второй смог выпрямиться в полный рост, да Винчи по-новому взглянул на ситуацию. И Кюри стала казаться ему гораздо менее привлекательной, чем раньше. Весь её облик говорил о том, что они с да Винчи похожи, только он почему-то не обращал на это внимания. А теперь всё стало слишком прозрачным, и хорошего в этом мало.

Потому что Кюри – хищница, а это им сейчас не на руку.

– Отвалите, – растирал кровь по лицу Эйнштейн, отступая назад.

То, что происходило, ему совсем не нравилось. Понравилось бы, если бы происходило не с ним. Если бы он просто наблюдал. За этим он здесь, верно? Но происходило почему-то именно с ним, и он не мог достойно ответить, потому что сраные редакторы только сидят на своей жопе, не зная ни одного рукопашного приёма.

– Я не шучу, – угрожающе проговорил да Винчи и снова замахнулся. Что-то помешало. Цепкое, но слабое, однако внимание всё же отвлекло.

– Подожди… – Кристи вцепилась тонкими пальцами ему в плечо.

– Тебе мало, что нас собрали здесь явно не просто так, что они знают о нашем прошлом, что нас ни хрена не выпускают и что только он всё время повторяет, что совершенно ни при чём? – да Винчи стряхнул её руки. – Мало того, что тебя заперли в психушке с неизвестными тебе целями и заставляют играть по их правилам?

Кристи попятилась. Когда да Винчи облёк всё в слова, у неё свело живот, словно до этого она отчаянно сопротивлялась взглянуть на ситуацию со всех сторон, а теперь наконец прозрела.

– Как ты можешь говорить такое настолько спокойно? – изумилась она. – Как?

– Самоконтроль, – усмехнулся да Винчи и тут же врезал Эйнштейну в живот.

– С-с-сука, – просипел тот, сгибаясь пополам.

– Говори. Последний раз предупреждаю.

– Или что? Прикончишь меня, а? – посмотрел на него Эйнштейн.

– Узнаешь.

Полусогнутый Эйнштейн рванул к двери-выходу и забарабанил в неё:

– Выпустите меня! Он спятил! На помощь! – и потом добавил для весомости: – Убивают!

– Господи, – оттащил его за шиворот да Винчи. – Да не убивает тебя никто. На такое не размениваюсь.

Эйнштейн прижался к стене, Кристи что-то заговорила, но да Винчи перестал слушать. Кровь на лице Эйнштейна отозвалась металлическим привкусом во рту Кристи, и она не хотела, чтобы крови стало ещё больше. Эйнштейн действительно выглядел напуганным. Может быть, он и правда ни при чём.

– …если это как-то поможет, то мой игровой предмет, который я нашла и который явно предназначался для меня, связан кое с чем, что я сделала в прошлом…

– Ты это уже говорила, – перебил её да Винчи.

– …и это кое-что очень, очень плохое, – многозначительно посмотрела она на него: мол, не перебивай, пока не дослушаешь.

– Классно. Теперь-то всё ясно.

Да Винчи усиленно тёр переносицу. Больше всего хотелось встать под ледяной душ и смыть с себя всё это дерьмо, в которое он сам же влез. Ну Вера, ну удружила. Не могла оставить более приятный подарок. Сертификат на массаж, например. От мысли, что он мог оказаться здесь с беременной Верой, да Винчи вздрогнул. Ей здесь совсем не место.

А там, куда ты её отправил, ей место? Там, откуда уже не возвращаются?

Эйнштейну он не доверял. Мутный игрок, которого приятно избивать, но который так ни в чём и не признался. Если не остановиться, то можно его и убить, а это ему ни к чему.

– Я… Кажется, я могу сказать то же самое, – медленно добавила Кюри.

Только ты не считаешь это очень плохим, да? Тебе очень даже понравилось. Настолько, что ты повторила бы это ещё и ещё.

– Не сомневаюсь, – отозвался да Винчи. Хищница в ответ только прищурилась.

А команда у них что надо. Как оказалось, каждый имеет за плечами какое-то нехилое дерьмо. За которое, похоже, здесь и оказался. Хотя был уверен в том, что пришёл сюда по собственному желанию. Отдельные куски дерьма смешали и превратили в одну большую дерьмовую кучу, и теперь он плавает в её центре, больше часа пытаясь подавить психушечные воспоминания, а теперь ещё избивая людей и не имея возможности выйти.

– Ничего не хочешь добавить? – спросил Эйнштейн.

– Нет, – ровным голосом ответил да Винчи, которому совершенно расхотелось применять силу.

Кроме того, что ты убил свою Веру и своего ребёнка.

Да Винчи

Снова дисбаланс.

Лёнчик-первый окончательно вернулся, но я чувствую его немой укор за то, что сделал. Как будто это было не во благо. Как будто не это вытащило его из той бездны, куда он сполз и где оседал всё глубже. Он понимает это, но укор всё равно не исчезает, висит в воздухе, словно шлейф от духов. Словно Вера прошла мимо, оставляя за собой знакомый след парфюма. Теперь он пахнет сомнениями. Чем больше проходит времени, тем острее зубки того, что грызёт нас изнутри. Мы снова вместе, но каким-то непостижимым образом раны, образовавшиеся от вырванных с корнями щупалец Веры, не затягиваются, а лишь гноятся. Снова вместо привычной стабильности проклятый дисбаланс. Всё испортилось ровно в ту секунду, когда Клео сообщила, что беременна. Когда об этом сообщила Вера.

Вроде бы ничего такого, постоянно тысячи, если не больше, людей узнают об этом незапланированном событии и впадают в ступор, ужас или даже ярость. Обычное дело, которое потом так или иначе разрешается. Я был бы рад оказаться одним из них. Таким же обычным. Беременность запустила цепную реакцию, оказавшуюся необратимой: неприятие этой новости, отказ признавать случившееся, брать на себя ответственность, страх перед новым и перед будущим, перевоплощение Клео и моё прозрение, постоянный стресс, нежелание Веры уступить, потеря самого важного – контроля, исчезающий напуганный Лёнчик-первый, отказ, страх, стресс, бездна всё глубже и так далее. Разорвать эту цепь иначе было невозможно. Вера не оставила мне выбора.

Я чувствую, что откатываюсь назад. Конечно, я всё ещё в своей собственной квартире, а не в душном муравейнике. Моя жизнь в моих руках, а не в руках угрюмого и непрофессионального медперсонала. Мои соседи – тихий кассир и пожилая пара. Непризнанный учитель, убивший жену, вынувший ей сердце, зажаривший его и отдавший своей кошке, которая и потребовала от него всё это совершить. И не шизофреничка, пытавшаяся самостоятельно укоротить себе ноги пилой после того, как хирург ей в этом отказал и направил к психиатру. Но всё это внешние факторы: внутри же всё повторяется. Бездна, в которую упал Лёнчик-первый и из которой его вытащило чудесное избавление от Веры, начинает разрастаться. Поставив на нём печать, она не собирается останавливаться на достигнутом. Мел в руках, рисующий иероглифы на доске, кажется чем-то из другого измерения. Ручки, блокноты, флешки мертвы, безжизненны: конечно, они всегда были такими, но теперь он их не чувствует, лишь осознает рассудком, отстранённо, словно это вообще не его вещи. Слушатели, заплатившие за лекцию, ни о чём не догадываются, потому что первый всё-таки умеет держать себя в руках, но я-то знаю, что он вздрагивает каждый раз, когда кто-то из них начинает шевелиться или задавать так любимые им раньше вопросы, потому что для него они теперь лишь манекены, а манекены не двигаются и не интересуются египтологией.

Насчёт интереса: когда я последний раз просматривал интересовавшую меня тему, вроде бы было выявлено двадцать две стандартных ситуации, побуждающих людей к самоубийству. Полагаю, острые зубки, грызущие одну личность, и невнятное восприятие предметов и себя другой, можно посчитать нестандартной. Это не принимая во внимание Веру. И, разумеется, Клео.

Перед сном я ловлю себя на том, что машинально желаю ей спокойной ночи, так, как до этого проклятого водоворота беременностей и чёрных бездн. Вслух, что означает, что и я начинаю терять ясность восприятия. Ответа я не жду: это пока ещё не диалог. Но если так пойдёт, скоро она начнёт мне отвечать.

В муравейнике Клео использовала меня для удовлетворения своих нужд. Позже, найдя её на лекции, я использовал её для своих. Но только Вера меня не использовала. Просто хотела построить со мной семью, будущую жизнь. Теперь я понимаю, что она действительно меня любила. Только она принимала меня таким, как я есть.

И что я сделал с этим принятием?

Я хочу не думать о Вере, и мозг готов пойти мне навстречу. Но не проходит и дня, чтобы я не вспомнил Веру хотя бы одним вдохом. Одним стуком сердца.

Я так чертовски сильно ошибся.