Мама-смерть приходит навсегда

ГЛАВА 8

Троллейбус останавливается. У задней двери возникает пассажирка с причёской, напоминающей змеиный клубок. За спиной этой Медузы Горгоны маячит долговязый субъект. К его лицу, кажется, навсегда приклеилась ухмылка. Племянница Ксана и убийца Матильды-1. Зина разворачивается к ним спиной. .

После инцидента с кошкой родственнице запрещено приводить друзей в Горбатый, и Ксана ни разу не ослушалась, а потом и вовсе ушла жить к живодёру. Насколько известно её тёте, лето девушка проводит перед монитором, обсуждая новости на форумах и чатясь с друзьями в соцсетях.

На остановке Зина медлит, давая возможность молодым людям идти своей дорогой.

Вскоре подтверждаются худшие опасения: Ксана и её спутник сворачивают в Горбатый переулок. Неужели их цель – домик, где комнаты сдаются по часам и посуточно? Есть мнение, что владела им Алёна Горожанкина.

Но нет, пара минует строение, даже не повернув головы.

Чтобы не выдать себя, Зина останавливается под гигантским дубом, делая вид, что набирает номер мобильника. Впрочем, конспирация излишняя. Оба сосредоточены на экранах личных мобильников. И только у коттеджа Горожанкиной «змеиный клубок» делает крен в сторону «стрелка» – тот поднимает кудлатый чуб и быстро, но прицельно оглядывает строение. После чего парочка продолжает путь – дорога плавно круглится под их кроссовками. Они выходят к верхней точке «горба», где располагалась гигантская каменная баба, стоявшая здесь испокон веков. Во мнениях местные краеведы разошлись: может, это тотем рода, установленный на границе его территории, а может статуя была вырезана в честь какого-то события и представляла место поклонения. Как бы то ни было, провинциальная «Венера» пережила многие напасти, постигшие город за 350 лет существования, и считалась что-то вроде местного оберега. Ровно до того дня, когда случилось неслыханное. Проснувшись поутру «горбачёвцы» обнаружили: грудь и живот статуи исчезли. Вместо артефакта возвышался камень-валун, увенчанный кругляшкой, на которой мхи и лишайники нарисовали что-то типа оскала.

Явилось ли это неким мистическим знаком или каменную бабу выкопали и увезли для какого-то состоятельного коллекционера – осталось тайной.

Мужская ладонь проводит по тому месту, где прежде были груди, а женский ротик издаёт смешок, после чего пара возобновляет движение.

Перед домом Сыропятовых восседает Принц. От мамы-персиянки он унаследовал приплюснутый нос и невротические реакции, от папаши, того, что называется, мимо пробегал, окрас- типа молочного шоколада. В совокупности получилось мило. Ни Принц, ни родовое гнездо внимания пары не удостаиваются.

Куда же они направляются? Неужели к Тимофею?

В подтверждение Зининых догадок скрипит калитка Алёнкиного садовника, который и после смерти хозяйки не оставляет своими заботами ни зелёные насаждения, ни фонтан, ни прудик. Что связывает его с молодыми людьми? Только рукастость хозяина. Помимо навыков работы на земле, он владеет кузнечным делом, а в прошлом трудился стеклодувом. К слову, у Алёнки имелась стеклянная копия Матильды-1 в натуральную величину, сделанная его руками и лёгкими.

Может, Ксана решила заказать какую-нибудь вазочку на приближающийся бабушкин юбилей?

В сумке тренькает телефон.

– Извини, Зиночка, но достоверно установить удалось немногое.

– Женечка, и на том спасибо, – Зиночка говорит приглушённо, но её собеседник, занятый своими мыслями, этого не замечает, издавая протяжный вздох.

«Собирается с силами?»

– Представленные тобой тексты относятся к разным жанрам, а именно: информация, репортаж, аналитическая статья. К ним у авторов разные подходы. Как правило…– здесь в трубке воцаряется такая тишина, что женщину посещает опасение: связь оборвалась? Нет, это всего лишь передышка.

После паузы его голос берёт октавой выше, и на неё обрушивается словесный поток:

– Одно можно утверждать с большой долей вероятности: тексты написаны не женщинами. У них дыхание более убыстренное, частое, и при письме это сказывается: сравнительно короткие предложения, больше точек, чем запятых, больше абзацев. У авторок (Зина не ослышалась: учёный-филолог употребил это слово) темп быстрее.

– А у тебя есть догадки, кто этот автор?

– Не только догадки,– слышится в трубке.

– Полагаю, его имя – Вилен Адаев?

– Я тоже к нему склоняюсь.

– Что ж, это уже кое-что.

– Но имеется один нюанс…– бормочет Женечкин голос.

– Что ты хочешь сказать?

– Текст стилистически всё-таки неоднороден. В самом конце.

– И что из этого следует?

– Материал писался в соавторстве.

Данное учёное мнение не прибавляет оптимизма.

– Спасибо, Женечка!– Трубка что-то мямлит в ответ. Переход из научного анализа в будничность всегда давался Горнику непросто. Но быстро попрощаться и дать отбой Зине совестно, поэтому она запасается терпением.

– Зиночка, ты обладаешь достаточным временем?– Вопрос явно на засыпку. Скажешь-нет, обидишь. А в случае утвердительного ответа рискуешь получить приглашение посидеть где-нибудь. И как следствие – пара часов потерянного времени. Но сегодня великодушие побеждает в Зине рациональность, и она сообщает, что располагает собой вполне.

– Я хотел бы пригласить тебя в кафе…– трубка заметно оживляется.– В «Лалиту»… Атмосфера там…

– Да, и поговорить можно без помех,– поддерживает Зина, лелея надежду, что эти посиделки позволят ей вытянуть из учёного-филолога дополнительную информацию. Ведь ответ на главный вопрос так и не получен: кто её подставил? На какую-то секунду она утрачивает концентрацию, теряя нить разговора, а когда включается, в ухо доносится:

– Эта кандидатура, на мамин взгляд, самая подходящая. Но ты как мой старинный друг… В общем, зная меня, зная маму, ты смогла бы провести… экспертизу.

– Женечка, а кандидатура-то на какую должность? – кладёт Зина предел речевому потоку.

– В мои супруги! – выпаливает трубка.

Она бормочет что-то согласное в ответ и по-быстрому закругляется. Наверняка из всех окон, глазасто глядящих в переулок, на неё направлены любопытствующие взгляды. Ей необходимо укрытие.

Горбатый переулок даёт приют выводку самых разнокалиберных построек. Но Зина останавливает выбор на дворике местной юродивой Агаши со складчато-опухшим лицом шарпея. Её заросшая плющом беседка-прекрасное укрытие для того, кому надо остаться незамеченным со стороны переулка. Зина продирается через заросли и тут же жалеет о своём выборе. Пол внутри круглого зелёного изваяния сгнил и ощерился обломками досок. Осторожно ступая, женщина проходит к уцелевшей лавочке. Не рискнув использовать её по прямому назначению, кладёт сумку. Сквозь ветки плюща крыльцо Епанишниковых не видать, но в обзор попадает калитка.

Какой-то посторонний звук врывается в слуховые проходы. Человеческий голос. И идёт он откуда-то снизу. Голос не то напевает, не то декламирует.

–  Тише-тише, тишина!

– Кукла бедная больна!

– Спойте, что ей нравится,

– И она поправится!

Похоже, Агаша забавляется.

Зина старается сосредоточиться на воротах Епанишниковых. Но воздух прорезает новые рифмы:

–  Вот лежат в кроватке розовые пятки

– Чьи это пятки-мягки да сладки?

«Она, что, в куклы играет? "

–  Купили в магазине резиновую Зину!

– Резиновую Зину в корзине принесли.

"Нет, лучше убраться отсюда подобру-поздорову!"

Вслед несётся:

– Она была разиней-резиновая Зина.

–  Упала из корзины, измазалась в грязи.

Женщина выбегает через открытый нараспашку вход и рысцой двигается по переулку. По правую её руку-дом, который сдаётся мигрантам. Они возвращаются поздно. Но главное – палисадник, в который можно нырнуть с головой. До слуха доносится чьё-то задышливое дыхание. Да это она сама…Женщина старается удержать воздух в лёгких, и уже через минуту становится различима перекличка окрестных домов: стукнула дверь, скрипнула деревянная ступенька и отчего-то задребезжало оконное стекло.

Зачем племяннице тащить в Горбатый переулок человека, который с позором изгнан отсюда? Она не уйдёт, пока не узнает…

Ксана росла этакой девочкой- припевочкой, с семи лет игравшей на флейте.Но в период полового созревания случился перелом. В отличие от большинства сверстников, главным принципом которых стало «хочу сейчас и десять раз!», Ксана принялась исповедовать культ бедности. Наглядным выражением стал её гардероб: девочка рьяно подгоняла под себя одежду тётушек времён их отрочества. Видимо, это в какой-то момент сильно оскорбило эстетический вкус классной руководительницы. Иначе к чему вызывать в школу старшее поколение семьи?

Просьба одеть девочку поприличнее, выраженная в самых деликатных выражениях, была воспринята Сыропятовыми со всей серьёзностью. Вскладчину они накупили кучу модных вещиц. На следующее утро после этой вылазки на рынок Ксана примерила коралловую кофточку с импринтом в виде девичьего профиля и изумрудные брючки. Казалось, растянутые кофты в катышках и долгополые юбки унылых расцветок отправлены если не на помойку, то в утиль. Не тут-то было! В школьном туалете юная бунтарка сняла модный прикид и переоделась в прежнее рубище.

Школьный психолог, выслушав бабушку и тётушку, предложила заполнить анкету, среди вопросов которой значилось: «Употребляла ли родители ребёнка алкоголь во время беременности?» и «Есть ли в семье люди, страдающие психическими заболеваниями?» После этого на семейном совете приняли решение принять девочкин жизненный выбор, то есть предоставить её своей собственной судьбе.

А спустя год в Мирном ввели обязательное ношение школьной формы – Сыропятовы смогли расправить плечи и прямо смотреть в глаза соседям. А ещё через три года Ксана кардинально поменяла имидж, выбрав чёрный цвет в качестве доминирующего. Теперь она походила на молодую вдову: чёрные очки, чёрное маленькое платье, чёрный туфли на шпильках. Ансамбль завершали чёрные перчатки до локтей и чёрная шляпка-таблетка с чёрной вуалькой. И вот теперь дреды.

Больше всего Сыропятовы опасались репутации семьи, где выросла городская сумасшедшая. Но мало помалу все привыкли к Ксанкиным чудачествам и прекратили колоть ими глаза. Не исключено, что сыграл свою роль и тот факт, что число фриков в городе выросло.

Но вот возник этот невнятный, но смазливый юнец – убийца Матильды1.

Когда Ксанка позвонила тёте и сообщила, что её приятель, тренируясь в стрельбе из пневматики, попал в соседкину любимицу, та бросила все дела и помчалась в Горбатый переулок – заметать следы преступления.

–  Дз-зина!– доносится откуда-то сверху.

В открытом окне- головка, чью скульптурную лепку подчёркивает бирюзовая косынка с искрой. Следом выныривает ладонь, и её приглашающий жест не вызывает сомнений.

Зина поднимается по витой лестнице в дом, где обитают неподдающееся счёту количество мужиков. Однако никаких тебе специфических запахов. Всё вымыто и вычищено – до скрипа. Женские ручки порхают над столом двумя белыми голубками. Фирюза- новая стряпуха строительной бригады, по-русски не знает ни слова, а потому никаких естественных в данной ситуации вопросов.

Прошлой зимой Зина, возвращаясь домой после службы, увидела девушку, сиротливо бредущую по Горбатому. В шлёпанцах по снегу! Благодаря языку мимики и жестов, она поняла: у гастарбайтевской стряпухи, вышедшей по какой-то надобности во двор, захлопнулась входная дверь. Так Фирюза оказалась в избе Сыропятовых. Так они подружились.

Чайный ритуал- такой же, как и у местных жителей, но завершающий аккорд способен смутить непосвящённых: их пузатого чайника наливают в пиалу и…Раз-два-три- выливают содержимое обратно. Это для вкуса.

Вкушать чай в обществе Фирюзы- процесс, исполненный и значимости, и удовольствия. Но полностью расслабиться гостье не позволяют наведённые на дом Тимофея уши-локаторы. А они доносят звук захлопнувшейся двери.

Пара возвращается! Судя по болтающимся между лопатками рюкзакам никакой ношей молодые люди не отягощены. Может, Тимоша сделал что-то-миниатюрное?

Они идут по переулку. Зина следит за ними из окна дома, который прозвали Ферганой, и силится обнаружить опровержение матушкиному утверждению: «Они не любят друг друга, а просто путаются».

Наконец можно распрощаться с гостеприимной хозяйкой и приблизиться к обиталищу садовника. Минувшим летом на крылечке восседала мать-старушка.А в праздники сын катал её на городские мероприятия- в центр. А это, заметьте, не ближний свет, особенно учитывая то обстоятельство, что добирались Епанишниковы туда на инвалидной коляске. А когда Господь прибрал старушку, садовник так горевал, что напился в усмерть.

Домовничает мужик по-прежнему сам, и надо признать, всё у него ладится. По крайней мере, в огороде. Вот и сейчас, судя по характерным звукам, хозяин мотыжит картошку. По двору бродят курочки и с готовностью уступают непрошенной гостье дорогу. С псом у Сыропятовых тоже доверительные отношения: все косточки от семейных обедов идут ему. Дик бросает из будки благосклонный взгляд на гостью. Та тенью проскальзывает в избу. Внутри прибрано и по-дачному незамысловато. Старая, но всё ещё крепкая мебель родом из СССР, палас цвета детской неожиданности. Такой же лежал у Сыропятовых и был памятен числом 653, выведенным химическим карандашом на Зининой ладони- номером очереди, в которой они всей семьёй попеременно стояли за данным дефицитом.

Внутренность дома не даёт никакого объяснения недавнему визиту. Типичная холостяцкая берлога. Она возвращается в сени, и здесь взгляд цепляется за дверцу в чуланчик. В дверных скобах- замок, но дужки не сомкнуты. Видать, спешил хозяин…

Внутри- сумрачно. В отличие от чуланчика Сыропятовых рухляди типа керосиновой лампы, неработающего телевизора, прохудившегося самовара и швейной машинки времён Зингера здесь не наблюдается. Из предметов мебели – табуретка. Стены поклеены обоями. Неслыханное транжирство.

Он что – сделал из чулана дополнительную комнату?

Но почему нет мебели?

И тут взгляд посетительницы углядел… картины.

Не иначе как мастер-универсал занялся рисованием.

Прямоугольные деревянные рамки, похоже, сам мастерил.

Короче, домашний вернисаж.

Она встаёт на цыпочки и вглядывается в изображение. Нет, это не рисунок, а фото.

Лицо спящей.

Но если это и сон, то вечный.

Ведь ложем служит гроб.

Зина с трудом сглатывает, но не в силах отвести взгляд.

Смерть придаёт Алёниному лицу величие, которое отсутствовало при жизни.

Боковое зрение сигналит: здесь имеются и другие покойники. Вверху, слева, справа. Воздух вокруг густеет. Зина дышит- словно через соломинку, а взгляд тем временем соскальзывает вправо.

Фотография-старая, пожелтевшая, к тому же к ней добавлено сепии. Групповой снимок. В центре – женщина в гробу. Гроб стоит у разверстой могилы на белой поверхности. Снег? Покойница в тёмном платке. Густые ресницы оттеняют восковые щёки. Рядом мужчины в валенках и полушубках. Это СССР. Тогда было заведено делать похоронные снимки. Высокие монохромность и чёткость будто отпечатываются на сетчатке смотрящего.

…Взгляд метнулся выше.

Снова групповой снимок. На этот раз дедушка. Заострившийся нос, провалившиеся глазницы. Гроб поставили на обеденный стол. (Как после этого будет функционировать процесс пищеварения?) Вокруг- домочадцы. Старуха в траурном платке. Рядом паренёк- почему-то в одной майке-алкоголичке. Девочка с косичками. Божечки! Это мама! Получается, покойник- дедушка.

Зина с трудом заставляет себя шевельнуть диафрагмой.

Убраться отсюда как можно быстрее! Исчезнуть из этого мира теней.

И тут в барабанные перепонки ударяет звук.

Шаги!

Незваная гостья устремляется внутрь помещения и вжимается в угол. Затылок что-то щекочет. Паутина?

…Умц!-смыкаются дужки замка. Это явился забывчивый хозяин.

Зина остаётся одна. Вернее, в компании с мертвецами.

Ноги её становятся желейными, а перед глазами встаёт картинка из журнала «Сторожевая башня», которую свидетели Иеговы Иномазовы доставляли Сыропятовым до той поры, пока организацию не запретили. На той благостной картинке- люди встречают на кладбище воскресших родственников. Зина удивлялась тогда цветущему виду бывших мертвецов. А живое её воображение рисовало другое – упрятанные глубоко в земле домовины. И вот обитель тех, кто нем и недвижим, сотрясается от звука ангельских труб. Крышки и боковины гробов начинают ответно вибрировать.

Далее включалась защитная реакция психики и ставила предел воображению. Но оно прорывалось. Во сне. И тогда Зина слышала, как миллионы рук барабанят в крышки.

Пленница делает усилие и отрывает кудрявый затылок от стены. Дневной свет струится через зазоры в дощатой двери. Звяканье собачьей цепи, птичье треньканье, жужжание пчелы. А это что? Как будто ворох палых листьев взметнулся. Нет, опять шаги. Зинина голова снова вжимается в стену.

…Умц! А следом мужицкий голос:

– Выходи!– Зина, скованная страхом, медлит. – Знаю, ты здесь!

Она отлепляется от стены и шагает в поток струящегося в проём света.

Грозная фигура отступает, давая дорогу.

С бёдер свисают видавшие вида штаны.

В эту секунду оживает мобильник.

– Ты где?-спрашивает он голосом матушки.

– На Горбатом,– севший голос с трудом вырывается из гортани.

– Дело есть.

– Буду!-бросает дочь.

Мужик, засунув палец под ремень, пытается подтянуть штаны, которые брюшко вытеснило с законного места.

Женщина пользуется этим и шмыгает за порожек.

* * *

На крылечке сидит Принц и деловито вылизывает то место, где у стандартных котов имеются «бубенцы».

–  А где Матильда?– Ко мне перешла мамина привычка разговаривать с домашней живностью.

Кот оставляет своё занятие и трётся о мои ноги. Похоже, находится в благодушном состоянии. Причина очевидна-опорожненная кошачья плошка. Прежде Матильда питалась специальным кормом, который закупался в местной ветеринарной клинике. Но на данное меню денег у меня

– Кыс-кыс!

– Миу-миу!-слышится сверху.

Кошка восседает на берёзовой ветке, и весь её вид говорит о крайней степени меланхолии.

– Слезай!– велю я.

В ответ- жалобно-просящий взгляд. Приходится идти в избу за табуретом. Во время спасательной операции я получаю пару отметин на руках и едва не шмякаюсь оземь. Принц с неодобрением наблюдает, как сМатильдой в руках я захожу в избу.

Содержимое нашего холодильника развеяло кошачью печаль. Она с жадностью набросилась на мойву, а когда Принц выразил намерение разделить трапезу, предупреждающе заурчала. И куда подевалась та привереда, на которую жаловалась матушка?

Насытившись, Матильда устроилась на моих босоножках в сенях, а я принялась готовить еду, а заодно прокручивать последние события.

Что это за коллекцию собрал соседушка?

С какими демонами сражается он в своём чулане? Или это убежище от них? Но как ни силится мозг выдать объяснение увиденному, выходит сплошной наив.

ГЛАВА 9

– С какой целью вы проникли в соседний дом? – В голосе Чингачгука арктический холод.

– Но там снимок Горожанкиной! Мёртвой!

– Старший лейтенант Сыропятова, гражданин Епанишников позвонил на горячую линию УВД и пожаловался на ваши противоправные действия.– Майор с силой трёт отливающий синевой подбородок- доносится шорох щетины, после чего демонстративно разворачивается к окну.– Пишите объяснительную! И по сути! – бросают туго обтянутые кителем лопатки.

Женский взгляд мечется по лакированной столешнице –та девственно чиста. Только карандаш сиротливо выглядывает из пластмассовой карандашницы.

«Но где хоть какой-то завалящийся листок?» – Вопрос адресуется торсу, этакой скалой возвышающемуся у окна.-Срабатывает. Чингачгук разворачивается как по команде «кругом!» и подходит к тумбе письменного стола. Выдвижной ящик издаёт протестующий возглас.

– На имя начальника УВД!

Белый лист распластывается перед подчинённой. Не решаясь взять ручку со стола, подчинённая достаёт из сумочки собственную. Строчки выпархивают из-под её конуса и ложатся на бумагу. В чём-в чём, а в писанине старлею Сыропятовой нет равных. По крайней мере, в этом учреждении. Через короткое время текст предстаёт перед майоровы очи, и густые латиноамериканские брови смыкаются на переносице.

– Советую залечь на дно…-Голос Тальякагуа несколько оттаял. – А ещё лучше убраться из города.

Лёгкий кивок-единственное, что может позволить себе Зинаида Сыропятова в этой ситуации. Майор снова отходит к окну, давая понять, что… Раздаётся стук в дверь- на пороге вырисовывается капитан Затопец. Она смотрит сквозь Зину, что даёт той право выскользнуть из кабинета. Всё идёт к тому, что её карьера в этом учреждении завершится бесславно и стремительно."Шишки-едришки!" – как сказал бы папа.

Нет, она не ощущает горечи поражения. На самом деле её тяготят полицейские погоны. Но как отреагирует Радик?

Зинин сердечный друг всё это время не подаёт признаков жизни. Совершенно в его духе. Отпуск с семьёй – свят, и никакая пассия, даже со стажем, не смеет отбрасывать на него тень.

Скамья под каштанами в сквере раскрывает женщине свои жёсткие объятия.

Внутрислужебного расследования, ясное дело, не избежать, но это обойдётся малой кровью. Это лучше, чем если бы хозяин вызвал полицейский наряд, и тот застукал проникшую в помещение коллегу. По каким-то своим соображениям сосед выбрал другой вариант. Опасался, что полицейские заметят фотки с покойниками? Вот она- ахиллесова пята гражданина Епанешникова! А может статься, и ниточка к преступлению в доме Горожанкиных. Был бы Радик в городе, непременно бы прочертил её. А главное, успокоил бы.

Когда они виделись в последний раз? В четверг. По расписанию. Так повелось, что этот день недели- время их свиданий.

Спинка скамейки давит на позвонок. Поясница рефлекторно распрямляется, а рука тянется за мобильником. Пальцы сноровисто бегают по клавиатуре. В списке контактов первой значится Ксанка, затем – мама. На третьем месте-Радик. После него сёстры- по старшинству.

Она набирает первые цифры шадыхановского номера. Просто услышать голос. Нырнуть в его энергичное, духоподъёмное: «Слушаю». И сразу отключиться.

Борьба с искушением не длится и полминуты. Нет, нарушить табу она не станет. Лучше пойти на компромисс и позвонить на домашний. Как солдат срочной службы помнит номер воинской части, так Зина никогда не забудет: 5-27-46.

Длинный протяжный звонок в квартире на улице Центральной. Женщина вслушивается в неё, как в любимую мелодию, а фантазия переносит внутрь дома с башенкой- единственной в городе. «Там пусто!»– поведал некогда сердечный друг о памятном детском разочаровании.

Ноги сами несут Зину Центральную. Она входит во дворик, где Радик пацаном гонял на велике, находит пустую лавку и поднимает глаза на второй этаж, где балкон- галерея обвивает здание. И тут над ней нависает цветное облако в рюшах и оборочках. Таша!

– Что случилось? На тебе лица нет!

Облако опускается рядом, а внутри Зины словно прорывается плотина, и она выкладывает всё, что случилось в последние дни. Таша слушает не перебивая и даже не гимасничает.

– Давай прогуляемся!– предлагает бывшая коллега, когда словесный поток иссякает.

Женщины идут к цветомузыкальному фонтану, вокруг которого фланирует пёстрый поток горожан. Атмосфера беззаботности мало-помалу взбадривает Зину, и когда завершается очередной круг, Ташины слова не режут слух:

– Тебе следует уехать из города.

– Куда?

– На море, в горы, в лес. Куда угодно. Тебе нужен тайм-аут.

Но Таша Модлесская не была бы Ташей Модлесской, если бы тут же не перешла к конкретике:

– У тебя заграник есть?

– Нет.

– Ну тогда махни на Кавказ или в Крым.– Ташин голос обретает мечтательные нотки.-А денег я тебе одолжу.

А почему бы нет? Зина уже забыла, когда отдыхала на море. Погрузиться в солёную лазуревую купель и смыть все горести и печали.

– Завтра же отправляйся в туристическое агентство.

– А Матильда? А Принц? Что будет с ними?

– Хочешь, я присмотрю за живностью?

В порыве благодарности Зина простирает к Таше руки. Никогда не забудет она то объятие. Помнит ли о нём Таша? Об этом Зина никогда ничего не узнает!

На обратном пути отражение в автобусном стекле говорит о том, что у Зины по-прежнему идеальная причёска, которая напоминает голову советской куклы-пупса и одновременно причёску маленького Володи Ульянова с октябрятского значка. К слову, Зинин символ принадлежности к октябрятам до сей поры валяется на мансарде. А что касается послушной шевелюры- она досталась от папы.

На крыльце сидят Принц и Матильда -2, а ветерок рассказывает им о мышках, птичках и собаках. Неведомые людям истории.

Это зрелище несколько рассеивает мрак соседского чулана. Но разговора с владельцем «вернисажа» не избежать. А характер у сестёр Сыропятовых такой: не откладывать встречу с неприятностью, а поворачиваться к ней в анфас. Этому приучил отец. И дочь устремляется к соседскому дому, внутри которого так и не выветрился запах больной плоти и лекарств.

Бывший стеклодув, а ныне садовник ужинает. Из приёмника, такого древнего, что кажется: вот-вот из его пыльных внутренностей грянет голос Левитана,-доносится бормотание диктора местной радиостанции. Тимофей восседает за столом из ДСП. Фанеровка его кое-где облезает и скручивается в трубочку.

– Будешь?-кивает он на трапезу, состоящую из даров приусадебного участка: варёный картофель, зелёный лук, огурцы, помидоры.

– Если только чаю…

Хозяин не предпринимает никакой попытки разубедить гостью и включает электрочайник.

– Тимофей, извиняюсь за то вторжение…

– Угу!

Зелёные луковые перья, приправленные солью, отправляются в полный зубов рот. В иллюминисцентном свете хозяйские веснушки кажутся рассыпанными коричневыми конфетти.

– Ксана и её парень наведывались к тебе…

– Угу.

Следом за луком в желтоватые от курева жернова попадает картофелина.

– Зачем они приходили?

– На экскурсию.

– Ты имеешь ввиду те снимки?

– Угу…

Тимофей наливает гостье чаю. Прихлёбывая, она прикидывает: как половчее и поделикатнее сформулировать вопрос. Но ничего такого в голову не приходит, и Зина озвучивает самое простое:

– А тебе зачем эта…коллекция?

Мускул на тимофеевском лице дёргается. «Как на конском крупе».

– …Для медитации.

Женщина внутренне столбенеет.

«Жесть!»– как выразилась бы Ксана.

Преодолевая оторопь, Зина смотрит на дырку в хозяйском носке. Сквозь неё просвечивает задубевший краешек пятки.

Тимофей берёт помидор сорта «бычье сердце» и нарезает его на ломтики.

– Я боялся, что когда мать умрёт, не смогу подойти к ней и ну… попрощаться. Вот и настраивался.

– А снимок моего деда?

– Мать твоя отдала, когда узнала…ну понимаешь.

А вот тут похоже на правду. Лидия Марксовна отличается сердобольностью и мыслит вполне себе нешаблонно.

– А откуда у тебя Алёнин посмертный портрет?– продолжает Зина дознание.

– Сам сделал!– в Тимошином голосе звучит похвальба.

– Ты хочешь сказать, что её родные дали согласие на эту фотосессию?

– Я не спрашивал.

– Получается, Ксанка и её ухажёр прослышали про твоё хобби и..?

– Угу.

«Бычье сердце» смачно перекатывается в Тимошином рту.

" А ведь где-то есть женщина, которая любит или любила эту орясину!"

Чай допит.

Ответ получен.

Пора домой.

* * *

Ты с ума соскочила?-Мамик глядит поверх последнего номера «Вестей города Мирного».-Бросить мать на смертном одре!

– Но мамик…

– Помни, ты теперь за старшую.-Эта фраза слышится у нас с регулярностью смен времён года.– И где ты возьмёшь деньги? Не забывай, что не за горами срок оплаты за пребывание в «Уютном уголке».

«О, эта сумма никогда не выходит из моей голов".

Мамик откладывает газету, снимает очки и долго устраивает их в очешнике.

– А теперь, дочка, расскажи, что случилось с Алёной. -П осле непродолжительного молчания следует уточнение:-Помимо того, что пишет пресса.

Пересказ фактов в более эмоциональном ключе удовлетворяет слушательницу больше, чем сухое изложение фактов. Главное, что удаётся обойти то обстоятельство, что родная дочь и есть та соседка, которая обнаружила тело. Но боюсь, мамика не проведёшь.

– Я хочу увидеть дом!

От неожиданности моя диафрагма подскакивает. У-у-уф-вырывается из лёгких.

Спорить с мамиком бесполезно. Уход отца превратил властную женщину в деспота. Инсульт сделал по-детски капризной. Перечить опасно. Может случиться непоправимое. Как с папой.

Мне вспоминается неподвижное, каменное лицо мамика после похорон.Но мы-дети- различали дрожь- в ссутуленных плечах. В какой-то момент показалось, что тело её сейчас распадётся на кусочки- и все четверо обхватили мать руками.

* * *

Ровно в тот час, когда у Сыропятовых появляется идея проникнуть в чужую собственность, капитан Затопец направляется за город. Но не домой, а к бывшему коллеге – дяде Лёне. Когда-то она проходила у него стажировку после окончания школы милиции. Тогда участковый инспектор отнёсся к девчушке с такой почти родственной заботой, что Томочка как-то даже оговорилась, назвав его запросто дядей Лёней. В ответ он стал называть её " племяшкой".

После выхода на пенсию Леонид Алексеевич Чехунов увлёкся пчеловодством, круглогодично проживал в деревне, но связь с коллегами, в том числе и с "племяшкой," не терял. Леонид Алексеевич по природе своей был собирателем и систематизатором информации. А вот выводы делали другие, обладавшие более мощным аналитическим аппаратом.

Приземистый, при бороде, в какой-то по-детски яркой шапчонке дядя Лёня напоминал доброго гнома. Перед тем как пригласить гостью в дом, он продемонстрировал пасеку, теплицу и сад. Всё содержалось в наилучшем виде, так что Затопец ничуть не слукавила, рассыпавшись в комплиментах.

– Нюра моя кудесничала! – объявил хозяин, ставя рядом с медовыми сотами вазочку с вареньем из лепестков роз.

Ко всем своим добродетелям дядя Лёня был ещё мужем одной жены.

– Но ты ведь ко мне не чаи распивать приехала? – осведомился он, когда гостья отдала должное и мёду, и варенью.

– Про убийство в Горбатом слышали?

– В газете читал.

– Это ведь ваша бывшая территория?

– С той поры там многое поменялось

– Не без этого. Но главный костяк остался. Место больно хорошее. И центр близко, и природа рядом. Люди, если и переселялись, то только на вечное жительство.

– Погодь маленько!

Дядя Лёня поднялся из-за стола и вышел в соседнюю комнат, давая гостье возможность осмотреться. Обстановка советского образца: сервант, комод, этажерка с книгами. Мебель хоть и старомодная, но крепкая.

Хозяин вернулся с тетрадью, карандашом, ручкой и линейкой. Отодвинув в строну чайные принадлежности, методично разложил всё на столе.

– Узнаю прежнего дядю Лёню! – не смогла скрыть улыбки Тамара Аркадьевна.

А добрый гном, посверкивая лысиной в свете абажура, принялся чертить в тетрадке.

План Горбатого переулка! -догадалась гостья.

Не забыта была и каменная баба. Чертёжник изобразил её в первозданном виде – с грудями и руками, сложенными на выпирающем животе.

– Нашли похитителей Венеры? – поинтересовался дядя Лёня, переходя к нумерации домов.