Как могу я смотреть на эти рожи, когда лицо своё в зеркале уже не узнаю? Когда детей своих не вижу? За что, за гроши эти!
Она пожевала нижнюю губу и демонстративно оглядела пустой магазин.
– Нет никого, кто кроме Вас ещё поставит? А бархотки нет, только петунья осталась.
Нужна ли ему петунья? А водка? Неловко простаивая на кассе, Николай думал, стоит ли ему ради приличия взять хоть что-нибудь.
Может, конфет купить? Пригласить женщину и выпить с ней чаю или вина? Но кто ко мне придёт, я и не знаю толком никого. Тогда порошка стирального – уж он-то всегда в хозяйстве пригодится, рубашки стирать. Они мне чистыми нужны, когда я снова на работу устроюсь.
А вдруг и впрямь я сам поставил эту бутылку? Тогда меня расстрелять нужно за преступление против человека. Дожил до поры, когда и сам не понимаю, что руки делают отдельно от мозгов. Да я же болен, болен, словно лихорадкой!
И вдруг такая злость Николая одолела, что он стал решительным и громогласным.
– Не надо мне петуньи. И уж тем более водку вашу брать я не намерен!
Белая пелена накрыла голубые глаза продавщицы. Завтра же уволюсь. Какая же я мать, какая жена? Час ночи, а меня дома нет. Кто спасибо за такое скажет, этот, что ли?
Николай так резко хлопнул дверью, что даже не услышал брошенные вслед слова кассирши:
– Я всё равно Вам её не продам: у Вас паспорта нет.