, очень богатый помещик, владелец отлично устроенных имений и заводов, отставной кавалерист, человек практического ума, ведет себя скромно и сдержанно, постоянно имеет дела с купцами и, видимо, старается подражать их тону и манерам; средних лет.

Петр Егорыч Мелузов

, молодой человек, кончивший курс в университете и ожидающий учительского места.

Нина Васильевна Смельская

, актриса, постарше Негиной.

Мартын Прокофьич Нароков

, помощник режиссера и бутафор, старик, одет очень прилично, но бедно; манеры хорошего тона.

Действие в губернском городе. В первом действии, в квартире актрисы Негиной: налево от актеров окно; в глубине, в углу, дверь в переднюю; направо перегородка с дверью в другую комнату; у окна стол, на нем несколько книг и тетрадей; обстановка бедная.

Явление первое

Домна Пантелевна одна.

Домна Пантелевна

(говорит в окно)

. Зайди денька через три-четыре; после бенефиста все тебе отдадим! А? Что? О, глухой! Не слышит. Бенефист у нас будет; так после бенефиста все тебе отдадим. Ну, ушел.

(Садится.)

Что долгу, что долгу! Туда рубль, сюда два… А каков еще сбор будет, кто ж его знает. Вот зимой бенефист брали, всего сорок два с полтиной в очистку-то вышло, да какой-то купец полоумный серьги бирюзовые преподнес… Очень нужно! Эка невидаль! А теперь ярмарка, сотни две уж все возьмем. А и триста рублей получишь, нешто их в руках удержишь; все промежду пальцев уйдут, как вода. Нет моей Саше счастья! Содержит себя очень аккуратно, ну, и нет того расположения промежду публики: ни подарков каких особенных, ничего такого, как прочим, которые… ежели… Вот хоть бы князь… Ну, что ему стоит! Или вот Иван Семеныч Великатов… говорят, сахарные заводы у него не один миллион стоят… Что бы ему головки две прислать: нам бы надолго хватило… Сидят, по уши в деньгах зарымшись, а нет, чтобы бедной девушке помочь. Я уж про купечество и не говорю – с тех что взять! Они и в театр-то не ходят; разве какой уж ошалеет совсем, так его словно ветром туда занесет… так от таких чего ожидать, окромя безобразия…

Входит Нароков.

Явление второе

Домна Пантелевна и Нароков.

Домна Пантелевна

. А, Прокофьич, здравствуй!

Нароков

(мрачно)

. Здравствуй, Прокофьевна!

Домна Пантелевна

. Я не Прокофьевна, я Пантелевна, что ты!

Нароков

. И я не Прокофьич, а Мартын Прокофьич.

Домна Пантелевна

. Ах, извините, господин аркист!

Нароков

. Коли хотите быть со мной на ты, так зовите просто Мартыном; все-таки приличнее. А что такое «Прокофьич»! Вульгарно, мадам, очень вульгарно!

Домна Пантелевна

. Люди-то мы с тобой, батюшка, маленькие, что нам эти комплименты разводить.

Нароков

. «Маленькие»? Я не маленький человек, извините!

Домна Пантелевна

. Так неужели большой?

Нароков

. Большой.

Домна Пантелевна

. Так теперь и будем знать. Зачем же ты, большой человек, к нам, к маленьким людям, пришел?

Нароков

. Так, в этом тоне, и будем продолжать, Домна Пантелевна? Откуда это в вас озорство такое?

Домна Пантелевна

. Озорство во мне есть, это уж греха нечего таить! Подтрунить люблю, и чтобы стеснять себя в разговоре с тобой, так я не желаю.

Нароков

. Да откуда оно в вас, это озорство-то? От природы или от воспитания?

Домна Пантелевна

. Ах, батюшка, откуда? Ну, откуда… Да откуда чему другому-то быть? Жила всю жизнь в бедности, промежду мещанского сословия; ругань-то каждый божий день по дому кругом ходила, ни отдыху, ни передышки в этом занятии не было. Ведь не из пансиона я, не с мадамами воспитывалась. В нашем звании только в том и время проходит, что все промеж себя ругаются. Ведь это у богатых деликатности разные придуманы.

Нароков

. Резон. Понимаю теперь.

Домна Пантелевна

. Так неужто ж со всяким нежничать, всякому, с позволения сказать… Сказала б я тебе словечко, да обижать не хочу. Неужто всякому «вы» говорить?

Нароков

. Да, в простонародии все на ты…

Домна Пантелевна

. «В простонародии»? Скажите, пожалуйста! А ты что за барин?

Нароков

. Я барин, я совсем барин… Ну, давай на ты, мне это не в диковину.

Домна Пантелевна

. Да какая диковина; обыкновенное дело. В чем же твоя барственность?

Нароков

. Я могу сказать тебе, как Лир: каждый вершок меня – барин. Я человек образованный, учился в высшем учебном заведении, я был богат.

Домна Пантелевна

. Ты-то?

Нароков

. Я-то.

Домна Пантелевна

. Да ужли?

Нароков

. Ну что ж, божиться тебе, что ли?

Домна Пантелевна

. Нет, зачем? Не божись, не надо; я и так поверю. Отчего же ты шуфлером служишь?

Нароков

. Я не chou-fleur

Цветная капуста

(франц.).

и не siffleur

Свистун

(франц.

, мадам, и не суфлер даже, а помощник режиссера. Здешний-то театр был мой.

Домна Пантелевна

(с удивлением)

. Твой? Скажите на милость!

Нароков

. Я его пять лет держал, а Гаврюшка-то был у меня писарем, роли переписывал.

Домна Пантелевна

(с бульшим удивлением)

. Гаврила Петрович, ампренёр здешний?

Нароков

. Он самый.

Домна Пантелевна

. Ах ты, горький! Так вот что. Значит, тебе в этом театрашном деле счастья Бог не дал, что ли?

Нароков

. Счастья! Да я не знал, куда девать счастье-то, вот сколько его было!

Домна Пантелевна

. Отчего ж ты в упадок-то пришел? Пил, должно быть? Куда ж твои деньги девались?

Нароков

. Никогда я не пил. Я все свои деньги за счастье-то и заплатил.

Домна Пантелевна

. Да какое ж такое счастье у тебя было?

Нароков

. А такое и счастье, что я делал любимое дело.

(Задумчиво.)

Я люблю театр, люблю искусство, люблю артистов, понимаешь ты? Продал я свое имение, денег получил много и стал антрепренером. А? Разве это не счастье? Снял здешний театр, отделал все заново: декорации, костюмы; собрал хорошую труппу и зажил, как в раю… Есть ли сборы, нет ли, я на это не смотрел, я всем платил большое жалованье аккуратно. Поблаженствовал я так-то пять лет, вижу, что деньги мои под исход; по окончании сезона рассчитал всех артистов, сделал им обед прощальный, поднес каждому по дорогому подарку на память обо мне…

Домна Пантелевна

. Ну, а что ж потом-то?

Нароков

. А потом Гаврюшка снял мой театр, а я пошел в службу к нему; платит он мне небольшое жалованье да помаленьку уплачивает за мое обзаведение. Вот и все, милая дама.

Домна Пантелевна

. Тем ты только и кормишься?

Нароков

. Ну, нет, хлеб-то я себе всегда достану; я уроки даю, в газеты корреспонденции пишу, перевожу; а служу у Гаврюшки, потому что от театра отстать не хочется, искусство люблю очень. И вот я, человек образованный, с тонким вкусом, живу теперь между грубыми людьми, которые на каждом шагу оскорбляют мое артистическое чувство.

(Подойдя к столу.)

Что это за книги у вас?

Домна Пантелевна

. Саша учится, к ней учитель ходит.

Нароков

. Учитель? Какой учитель?

Домна Пантелевна

. Студент. Петр Егорыч. Чай, знаешь его?

Нароков

. Знаю. Кинжал в грудь по самую рукоятку!

Домна Пантелевна

. Что больно строго?

Нароков

. Без сожаления.

Домна Пантелевна

. Погоди колоть-то: он жених Сашин.

Нароков

(с испугом)

. Жених?

Домна Пантелевна

. Там еще, конечно, что Бог даст, а все-таки женихом зовем. Познакомилась она с ним где-то, ну, и стал к нам ходить. Как же его назвать-то? Ну и говоришь, что, мол, жених; а то соседи-то что заговорят! Да и отдам за него, коли место хорошее получит. Где ж женихов-то взять? Вот кабы купец богатый; да хороший-то не возьмет, а которые уж очень-то безобразны, тоже радость не велика. А за него что ж не отдать, парень смирный, Саша его любит.

Нароков

. Любит? Она его любит?

Домна Пантелевна

. Отчего ж его не любить? Что, в самом деле, по театрам-то трепаться молодой девушке! Никакой основательности к жизни получить себе нельзя!

Нароков

. И это ты говоришь?

Домна Пантелевна

. Я говорю, и уж давно говорю. Ничего хорошего, окромя дурного.

Нароков

. Да ведь твоя дочь талант; она рождена для сцены.

Домна Пантелевна

. Для сцены-то для сцены это точно, это уж что говорить! Она еще маленькая была, так, бывало, не вытащить ее из театра; стоит за кулисами, вся трясется. Муж-то мой, отец-то ее, был музыкант, на флейте играл, так, бывало, как он в театр, так и она за ним. Прижмется к кулисе, да и стоит, не дышит.

Нароков

. Ну, вот видишь. Ей только на сцене и место.

Домна Пантелевна

. Уж куда какое место прекрасное!

Нароков

. Да ведь у нее страсть, пойми ты, страсть! Сама же ты говоришь.

Домна Пантелевна

. Хоша бы и страсть, да хорошего-то в этом нет, похвалить-то нечего. Это вот вам, бездомовым да беспутным.

Нароков

. О, невежество! Кинжал в грудь по рукоятку!

Домна Пантелевна

. Да ну тебя с кинжалами! У вас путного-то на сцене немного; а я держу свою дочь на замужней линии. Со всех сторон там к ней лезут, да подлипают, да глупости разные в уши шепчут… Вот князь Дулебов повадился, тоже на старости лет ухаживать вздумал… Хорошо это? Как ты скажешь?

Нароков

. Князь Дулебов! Кинжал в грудь по рукоятку!

Домна Пантелевна

. Ох, уж много ты очень народу переколол.

Нароков

. Много.

Домна Пантелевна

. И все живы?

Нароков

. А то как же? Конечно, живы, и все в добром здоровье, продли им, Господи, веку. На-ка, вот, отдай!

(Подает тетрадку.)

Домна Пантелевна

. Это что ж такое?

Нароков

. Роль. Это я сам переписал для нее.

Домна Пантелевна

. Да что ж это за парад такой? На тонкой бумаге, связано розовой ленточкой!

Нароков

. Ну, да уж ты ей отдай! Что тут разговаривать!

Домна Пантелевна

. Да к чему ж эти нежности при нашей бедности? Небось ведь за ленточку-то последний двугривенный отдал?

Нароков

. Хоть и последний, так что ж из этого? Ручки у нее хорошенькие, душка еще лучше, нельзя же ей грязную тетрадь подать.

Домна Пантелевна

. Да к чему, к чему это?

Нароков

. Что ты удивляешься? Все это очень просто и естественно; так и должно быть, потому что я в нее влюблен.

Домна Пантелевна

. Ах, батюшки! Час от часу не легче! Да ведь ты старик, ведь ты старый шут; какой ты еще любви захотел?

Нароков

. Да ведь она хороша? Говори: хороша?

Домна Пантелевна

. Ну, хороша; так тебе-то что ж?

Нароков

. Кто ж хорошее не любит? Ведь и ты тоже хорошее любишь. Ты думаешь, коли человек влюблен, так сейчас гам… и съел? Из тонких парфюмов

Парфюм – благовоние, аромат (от

франц.

parfum).

соткана душа моя. Где же тебе это понять!

Домна Пантелевна

. А ведь ты чудак, как посмотрю я на тебя.

Нароков

. Слава Богу, догадалась. Я и сам знаю, что чудак. Что ж ты меня обругать, что ли, этим словом-то хотела?

Домна Пантелевна

(у окна)

. Никак князь подъехал? И то он.

Нароков

. Ну, так я уйду тут, через кухню. Адье, мадам.

Домна Пантелевна

. Адьё, мусьё!

Нароков уходит за перегородку. Входят Дулебов и Бакин.

Явление третье

Домна Пантелевна, Дулебов, Бакин.

Домна Пантелевна

. Дома нет, ваше сиятельство, уж извините! В гостиный двор пошла.

Дулебов

. Ну, ничего, я подожду.

Домна Пантелевна

. Как угодно, ваше сиятельство.

Дулебов

. Вы делайте свое дело, не беспокойтесь, пожалуйста, я подожду.

Домна Пантелевна уходит.

Бакин

. Вот мы и съехались, князь.

Дулебов

. Ну, что же, здесь нетесно и для двоих.

Бакин

. Но, во всяком случае, один из нас лишний, и этот лишний – я. Уж такое мне счастье: заехал к Смельской, там Великатов сидит, молчит.

Дулебов

. А вы бы разговаривали. Вы разговаривать умеете, значит, шансы на вашей стороне.

Бакин

. Не всегда, князь. Великатов и молчит-то гораздо убедительнее, чем я говорю.

Дулебов

. Да почему же?

Бакин

. Потому что богат. А так как, по русской пословице: «С богатым не тянись, а с сильным не борись», то я и ретируюсь. Великатов богат, а вы сильны своей любезностью.

Дулебов

. Ну, а вы-то чем же хотите взять?

Бакин

. Смелостью, князь. Смелость, говорят, города берет.

Дулебов

. Города-то, пожалуй, легче… А впрочем… уж это ваше дело. Коли не боитесь проигрыша, так отчего ж и смелость не попробовать.

Бакин

. Я лучше готов потерпеть неудачу, чем пускаться в любезности.

Дулебов

. У всякого свой вкус.

Бакин

. Ухаживать, любезничать, воскрешать времена рыцарства – уж это не много ли чести для наших дам!

Дулебов

. У всякого свой взгляд.

Бакин

. Мне кажется, очень довольно вот такой декларации: «Я вот таков, как вы меня видите, предлагаю вам то-то и то-то; угодно вам любить меня?»

Дулебов

. Да, но ведь это оскорбительно для женщины.

Бакин

. А уж это их дело, оскорбляться или нет. По крайней мере, я не обманываю; ведь не могу же я, при таком количестве дел, заниматься любовью серьезно: зачем же я буду притворяться влюбленным, вводить в заблуждение, возбуждать, может быть, какие-нибудь несбыточные надежды! То ли дело договор?

Дулебов

. У всякого свой характер. Скажите, пожалуйста, что за человек Великатов?

Бакин

. Я об нем знаю столько же, сколько и вы. Очень богат; великолепное имение в соседней губернии, свеклосахарный завод, да еще конный, да, кажется, винокуренный. Сюда приезжает он на ярмарку; продавать ли, покупать ли лошадей, уж я не знаю. Как он разговаривает с барышниками, я тоже не знаю; но в нашем обществе он больше молчит.

Дулебов

. Он деликатный человек.

Бакин

. Даже очень: никогда не спорит, со всеми соглашается, и никак не разберешь, серьезно он говорит или мистифирует тебя.

Дулебов

. Но он очень учтивый человек.

Бакин

. Уж слишком даже: в театре решительно всех по именам знает, и кассира, и суфлера, и даже бутафора, всем руку подает. А уж старух обворожил совсем: все-то он знает; во все их интересы входит; ну, одним словом, для каждой старухи сын самый почтительный и предупредительный.

Дулебов

. А из молодых он, кажется, никому особого предпочтения не дает и держится как-то в стороне от них.

Бакин

. С этой стороны, князь, будьте покойны, он вам соперник не опасный; он как-то сторонится от молодых и никогда первый не заговаривает; когда обратятся к нему, так у него только и слов: «Что прикажете? Что угодно?»

Дулебов

. А может быть, это рассчитанная холодность, он хочет заинтересовать собою?

Бакин

. Да на что ему рассчитывать! Он завтра или послезавтра уезжает.

Дулебов

. Да… разве?

Бакин

. Наверное. Он мне сам говорил: у него уж все приготовлено к отъезду.

Дулебов

. Жаль! Он очень приятный человек, такой ровный, спокойный.

Баки