– Как ты говоришь, родимец…
– Ну, вот так… Чтоб от мужа ушла и к другому…
– Ну, нет… Это уж баловство и грех… Когда оба закон приняли, то муж этого допущать не должен…
– А если выйдет, так…
– У правильного мужа не выйдет…
«У правильного мужа!.. – Казанцев усмехнулся… – Что ж… Может быть Наум и справедлив. Если разрушается семья, виноваты оба, и чаще всего муж, который сильнее.
– Учить жену надо!.. – продолжал Наум… – Жена требовает учебы… Тогда будет и любовь… Строгого мужа жена почитает…
«Вот она – народная мудрость, – размышлял Казанцев. – Несомненно, доля практической правды в его словах есть. Вот если бы он настойчивей сам стремился к созданию семьи. В нем самом не было той побеждающей силы, которая подчинила бы Валю».
Надо было готовиться к вечернему чтению.
Казанцев начал разбирать стопочку книг. Взял рассказ Л. Толстого «Чем люди живы».
«Да, вот она побеждающая сила! Любовь!.. Надо, чтоб между мной и Валей исчезла последняя тень злобы».
* * *
Горбунчик Васюк более недели не посещал школы. Казанцев встревожился.
– Почему не ходит Васюк? – спросил он школьников.
– У него батек умирает…
Сердце Казанцева дрогнуло. «Надо будет навестить его»… – решил он.
Был легкий морозец, когда он вышел из школы. Белыми клубами мела поземка, наметывая под завалинами и окнами косые снежные бугры. Казанцев, в глубоких калошах и городской меховой шубе, далеко не похожей на обычные бедные учительские одеяния, шагал вдоль порядка.
«Надо чем-нибудь помочь Васюку!.. – размышлял он. – Но сделать так, чтоб помощь не носила характера обычной благотворительности, унизительной для того, кто получает и кто дает, и развращающей обоих».
Приходила мысль, что отец Васюка может умереть… Почему бы в таком случае не усыновить мальчика?
Нет, Васюк не заменит Сережи!
Вот Шопенгауэр говорит, что самое сильное чувство в человечестве – это стремление к продолжению рода. Человек стремится к вечности. Он хочет, чтоб частица его тела и души существовала и после его смерти в потомстве. И любовь к чужим никогда не может быть такой сильной, как любовь к своим.
Около старой, заметенной снегом, избы Казанцев остановился. По сугробам он полез в сени и, отворяя дверь, нагнулся, чтоб не удариться головой о притолоку. В избе было душно и темно. Спертый кислый запах крепко ударил в голову. В непривычной полутемноте он еле различал очертания, Прямо перед входом темнела печь с деревянными приступками, по которым надо было взбираться на полати. Около заснеженного окна стояли стол и скамьи. В переднем углу, за потемневшим образом, торчали запыленные и прокоптевшие восковые свечи и вербы. У стола сидела женщина в платке и что-то штопала. При входе Казанцева женщина засуетилась. Мужик завозился на полатях, свесил вниз лохматую голову и закашлялся.
– Что, дома Васюк?.. Я школьный учитель…
Женщина боязливо-низкопоклонно засуетилась, обмахивая с лавки пыль и сбрасывая ненужную ветошь…
– Садись, батюшка, сюда… Нету Васюка!.. Придет счас!..
Казанцев сел на скамью. От нищеты, которая выступала из каждого угла избы, в его душе щемило… Но он не знал, что сказать, как подойти к этим людям, и молчал. Женщина заговорила сама. Голос плаксивый, ноющий, – точно рассчитывающий на то, чтоб разжалобить.
– Заболел вот мужик, а какие наши достатки!.. Чаем, – с голодухи помирать придется… Спасибо Ваське!.. Один теперь кормилец…
Мужик с полатей вздохнул и закашлялся.
– Такая уж незадача… Видно помирать придется…
– Ну, Бог даст, и выздоровеешь!.. – утешительно сказал Казанцев.
Васюк пришел обмерзший и заиндевевший. Встреча с учителем поразила его.
– Здравствуйте, Николай Кирилыч.
– Здравствуй, Васюк… Пришел узнать, когда ты в школу соберешься…
Васюк понуро молчал.
– Заходи как-нибудь вечерком ко мне… Мы с тобой поговорим… Слышишь…
– Хорошо, Николай Кирилыч…
На прощанье Казанцев сунул матери Васюка несколько ассигнаций. Делал это виновато и торопливо, точно совершал преступление… Мать Васюка поймала его руку, чтоб поцеловать, он почти вырвал ее и почувствовал себя еще виноватей. На прощанье нежно прижал к себе Васюка и повторил:
– Так не забудь, приходи же…
* * *
Казанцев нарочно выписал саратовские газеты, чтоб по ним следить за жизнью Вали.
Театральная фамилия ее была Солнцева, ее девичья фамилия, под которой она выступала на ученических спектаклях.
Первый дебют ее прошел удачно. Рецензент отмечал в ее игре настроение и темперамент, а также понимание изображаемых типов. Вскользь касался ее технических недостатков и неровностей. Как обычно бывает у начинающих талантливых артистов, трудные места она играла удачно, а на легких срывалась.